Грешные святоши

Габриэль Сабо (2025)

Детективный роман Габриэля Сабо из серии о своенравном комиссаре Конте. Бывший преступник, выросший на улицах Монмартра — он единственный, кто как свои пять пальцев знает все тёмные стороны Парижа. Начальство вынужденно терпит его неуступчивый характер, ведь только ему открываются все злачные тайны высокомерной столицы. Но терпению приходит конец, когда по его воле разгорается скандал с обличением нечестных на руку начальников полиции. После временного отстранения, комиссар исчезает на четыре года из поля зрения коллег и знакомых. Из-за проблем с криминальным авторитетом банды Фалардо, начальник полиции волей-неволей вспоминает о Конте, и поручает своему заместителю любой ценой найти его и поручить расследование убийства совсем не простой цыпочки кабаре, стоящее камнем преткновения между бандитами и полицией. Но убийством дело не заканчивается. Странное исчезновение дочери видного политика… Комичное, но дерзкое ограбление в «Палас Отеле»… Что связывает все эти события?

Глава 4. Бродяга с Набережной Сены

Колокола собора Сен Эсташ умиротворённо позванивали в этот воскресный полдень, приглашая грешников присоединиться к покаянной молитве. Искомое Жозефом бистро «Калинэт», находившееся как раз на соседнем перекрёстке улицы сразу за святым местом было наглухо заколочено. Сквозь грязные от пыли стёкла можно было рассмотреть перевёрнутые стулья на хаотично раскинутых столах и даже осколки битой посуды и бутылок на полу. Но куда делся долговязый бармен?

«Поразнюхай… Интересно, где? Легко ему раздавать поручения. Чтоб его, этого гада Конте, неудача с самого начала!» — Жозеф, не прельщённый этой воскресной суетой, в гневе сел за руль и отправился на улочку Арк-дю-Сьель с твёрдым намерением притащить Конте в участок.

Поднявшись на четвёртый этаж, Жозеф сразу упёрся в квартиру номер восемьдесят три и вихрем метнулся ломиться внутрь, непрестанно тарабаня в дверь:

— Открой, Одетт, иначе я её разнесу здесь всё в щепки!

Но долго горлопанить не пришлось — под натиском Жозефа дверь распахнулась настежь и перед ним предстала немолодая крашенная блондинка, вальяжно развалившаяся в кресле у окна гостиной, ни на мгновение не расстававшееся с сигаретой.

— Не чего так горячиться, милый, я никогда не запираю дверь. Если тебе не терпелось меня увидеть, спешу тебя огорчить, что ты малость припоздал — я уже года три как не работаю.

— По твоему виду можно сделать вывод что сто три… Где он?

Не церемонясь, он перешагнул порог квартиры и начал рыскать по всем углам, маниакально высматривая любые приметы ненавистного Конте. Сигаретный дым в квартире Одетт повис отравляющим, густым и ощутимо тяжёлым покрывалом от потолка до пола, причём настолько, что даже у заядлого курильщика Леона защекотало в горле. В самый раз не помешало бы зажечь олимпийский факел, чтобы не заблудиться в этом табачном тумане.

Одетт облокотилась на чайный столик и хрипловато засмеялась над отчаянными потугами Леона.

— Где он?! Где?! Где Конте?! Слышишь, отвечай! Мне он нужен! Живым!!!

Последние слова особенно развеселили Одетт:

— Нет, ты невозможен, милый! Помню тебя с той поры, когда из постовых тебя повысили до работы на выездных рейдах по ловле бабочек — и что? Ты совсем не переменился, строя из себя нечто важное, хотя сам и гроша ломанного не стоишь…

Леон не особо слушал её, продолжая устраивать погром в чужой квартире.

— Последний раз спрашиваю, где он?! Если ты не ответишь, у тебя будут серьёзные проблемы, я тебе это гарантирую!

— А чем я тебе помогу? Мне известно, что Конте умер. Думаю, и тебе это известно. Чего удивляться, разве это так невозможно?

— Возможно, но не со слов прожжённой жрицы Монмартра, которые не стоят даже хлебной крошки.

— Ты сам за этим пришёл, милый. К тому же, твоё слово имеет примерно ту же цену.

На минуту Леон остановился. Спрятав руки в карманах, он нервно выдохнул:

— Хорошо… И как же тогда он умер?

— Мне точно это неизвестно. Поговаривают, что он… расшибся что ли… да, оступился как-то неудачно и…

— Ну просто фантастика какая-то! — опять начал выходить из себя Леон. — На Клиши говорят, что он перепил, шагни в другую сторону — клянутся, что он упал в Сену и утонул! А теперь ещё и невинный несчастный случай — о землю он расшибся! И ты думаешь, я готов в это поверить?!

— Не верь. Но по крайней мере, одно не исключает другого. Разве он не мог быть пьяным в доску, оступиться, упасть в Сену и утонуть? И что тебе стоит пойти и проверить на Пер Лашез, или туда небось ты не подумал наведаться? Два месяца назад я ходила навестить там свою покойную тётку, и как раз видела его скромное упоминание из гранита…

— Чёртов засранец, да у него глотка — как горка! Эту тварь ничего не скосит, выпей он хоть целый водовоз палённого пойла! Оступился… Как только родился, так и оступился, появляться на свет было его ошибкой…

Одетт соскочила с места:

— Эй, о покойниках не принято говорить в таком тоне! Иначе он может рассердиться. Ты разве этого не знал?

Какой раз Леону Жозефу приходилось бледнеть и потеть от ярости, разочарования и страха за своё будущее. Прислонившись к дверному косяку гостиной, он пытался сосредоточиться на дальнейших действиях, по меньшей мере, куда ему идти — на набережную Сены, и в случае провала, утопиться прямо там, или всё же навестить Отца Лашеза, вдруг Одетт и впрямь говорит правду?

Напоследок он всё-таки решил не списывать долговязого бармена из «Калинэт» и уже будучи одной ногой за порогом, спросил её:

— Слушай, Одетт, ты помнишь Юго или Южина, долговязого такого? Ну, вспомнила? Из бистро «Калинэт» у Сен Эсташ?

— И что?

— Где мне его найти?

— На Ампьер.

— В бистро?

Одетт засмеялась, и наконец затушила сигарету.

— Нет, в сточной канаве. Твой Юго проиграл свою забегаловку в картишки, и теперь заливает горе в подворотнях.

Медленно отдаляясь от дома на Арк-дю-Сьель, Жозеф остановился перед перекрёстом: «У Отца Лашеза…Провалиться мне на этом месте, если он там! Нет… Ему меня не провести, пусть побережёт свои тупые уловки для себе подобных». Машина Жозефа сменила курс в сторону набережной…

На правом берегу Сены, практически у самой кромки воды, перед старым арочным мостом в брошенных лодках находили обитель бродяги, прячась с бутылкой абсента под мокрыми от речной влаги брезентами. Отойдя немного вперёд, можно было увидеть довольно широкую, но малолюдную площадь на нижнем ярусе набережной, где обычно оставались зимовать ржавые паромы, неуклюжие баржи и маневренные толкачи-буксиры. Обычно, в середине осени на таких плоскодонках уже начинали расхватывать, как горячие пирожки, места в пустующих каютах чтобы хоть как-то пережить холода. И если даже такому судёнышку приходилось выходить «на работу», то выходило оно уже изрядно подгруженное вот такими теневыми пассажирами.

У причала как раз умиротворённо стояли на приколе четыре замызганные баржи, которые, по-видимому, уже успели обзавестись первыми поселенцами — на сланцево-сером корпусе одной из них уже развивалось под мелодии осеннего ветра всевозможные виды нательного белья. Такая импровизируемая сушка не могла не вызвать нарастающее чувство любопытства познакомиться поближе с бытом этого плавучего дома и его временных жильцов.

Жозеф понимал, что ему нужно устроить провокацию для Конте чтобы тот, если не вышел на свет, то хотя бы начал шевелиться. И чтобы провернуть такой ловкий приём, ему как воздух был необходим… самый обыкновенный бродяга с набережной Сены. Нет, в этом не было никакой загвоздки — найти типичного парижского клошара можно было просто, даже не прилагая малейших усилий — выбирай, что товар на базаре. Всё упиралось лишь в личные качества конкретного типа, и самое главное, как можно дольше он должен был оставаться в равновесии двумя ногами на земле, то есть, быть как можно меньше обработанным спиртом.

Леон старался не показывать свой интерес к уличному бомонду на показ, потому пошёл медленно и беспристрастно вдоль Сены, достав пачку сигарет. Сделав всего лишь несколько затяжек, он как бы невзначай, не оглядываясь, выбросил окурок через плечо. Продолжая размеренно шагать вперёд, он отнюдь не терял бдительности, даже наоборот: его внимание было сконцентрировано на происходящих вокруг мелочах, шорохах и покашливаниях. Интуиция не подвела его: обернувшись в нужный момент, Леон не увидел окурка на земле, зато на его месте стоял вполне подходящий для дела субъект — старик-бродяга в рваном, испещрённом заплатками старом пальто, с повязанным красным в горошек платком на шее, который с наслаждением впивался в слегка поостывший окурок.

— Эй, бродяга, поди сюда! — строгим тон Леона эхом разлетелся по причалу.

Старик встрепенулся, и виновато подбежал к незнакомцу, протянув облюбованный бычок обратно:

— Желаете забрать свою сигарету, мистер?

Леон брезгливо скривился, и под влиянием хмельного амбре нового знакомого сразу отшагнул назад:

— Мистер? Ты что, совсем от пойла окосел?

— Нет, что вы! Ни капли в воскресенье! Да я трезв как стёклышко на соборе Нотр-Дам! Просто, вы курите американские, вот я и подумал, что вы — мистер, то есть, американец.

Окинув ещё раз с ног до головы бродягу орлиным взором, Леон молчаливо пришёл к выводу, что этот экземпляр вполне может ему подойти.

— Имя есть?

— Что, простите?

— Как тебя зовут, чёрт подери!

— Аль-на…ба…нел…ла… — бродяга пытался выговорить своё собственное имя по слогам, но ему это удавалось не самым лучшим образом, ведь к концу имени он уже успевал забыть, с какого слога он начал.

— Как?!

— Давайте тогда частями: Альба — нелла, мсье!

Леон прищурился, и посмотрел на часы — времени на то, чтобы перебирать бродягами уже совершенно не осталось.

— Ладно, чёрт с тобой! Хочешь заработать двадцатку?

— Двадцать долларов?

— Почему долларов? Франков! Будешь дерзить, ещё по шее надаю! Слушай внимательно: я дам тебе денег, а ты выполнишь для меня одно поручение.

— Конечно, сэр! Что вам будет угодно?

— Ты сейчас пойдёшь и снимешь койку в каюте на вон той барже, видишь её? Самая крайняя, где бельё висит? Подойди к матросам, которые на площади за углом играют в петанк, спроси человека по имени Габбас. Как выйдешь на него, сразу покажи ему деньги, пусть видит, что ты можешь платить. Скажешь, что тебе нужно перебиться до четверга. Как только он проведёт тебя к койке, как бы невзначай проговорись, что у тебя для Конте есть сообщение, и некоторые уже вышли на его след, собираясь вернуть должок. Добавь ещё, что если он не хочет плохо кончить, то ему нужно встретиться с хорошим старым другом. Уяснил?

— Вас понял, сэр! А от кого передать сообщение? И этот мсье Кокте, кто он тако…

— Конте! Кон-те! Остальное не твоё дело, старик. Всю необходимую информацию ты уже получил. На, держи пятьсот франков.

— Пять сотен?! Мистер, да это же целое состояние!

— Не обольщайся слишком, из этих пяти сотен твоя только двадцатка, остальное для оплаты койки, и чтобы бросить пыль в глаза паромщику. Но смотри у меня — не вздумай с ними удрать, — Леон нарочито приоткрыл пальто, намекнув, что в кобуре находится весьма рабочий пистолет.

Альбанелла почесал заросший подбородок и задумчиво кивнул — сделка была заключена.

— А что я должен сделать после, мистер?

— Даю тебе час на выполнение условия, после жду тебя здесь. Паромщику отдашь только за сутки, понял? Вернёшь мне остальные деньги и доложишь, что тебе передадут обратной связью.

Капризное октябрьское солнце на пару с противным, изменчивым ветром играли на нервах прохожих, и многие спешили избавиться от этого напряжения в ближайшем бистро. Главное опасения Леона Жозефа состояло в том, чтобы его наёмный бродяга не поддался этому соблазну, потому он будто в горячке поспешил подняться на один уровень выше нижнего променада, заняв хороший наблюдательный пункт над рекой. Чёрт с деньгами, но теперь от этого оборванца зависела дальнейшая судьба Леона.

Довольно быстро бродяга оказался снова в поле зрения, направляясь с площади в сторону барж вместе с каким-то моложавым матросом. Леон не спускал с них глаз. Перед тем, как сесть в лодку, матрос остановился и начал о чём-то допытываться у старика. Тот в ответ достал из кармана купюры, и свернув их веером, начал размашисто жестикулировать, да так, что они разлетелись и упали обоим под ноги…

«Вот кретин! Угораздило из всех шаромыг попасть именно на такого бездарного!» — Леон мысленно корил себя за поспешность, но сделать уже ничего не мог.

Сунув несколько купюр матросу, последний всё-таки провёл Альбанеллу к лодке, после чего они отчалили к барже. Там уже матрос провёл бродягу в трюм, и теперь о происходящем Леону можно было лишь строить догадки.

ПОЧТИ ЧАС СПУСТЯ…

Ссутулившись, мсье Жозеф потирал руки и про себя проклинал колкую морось, которая щедро покрывала набережную и мостовые. Час истекал, а намёков на возвращения бродяги из баржи всё ещё не было. Ещё немногим, и уже почти начался отсчёт на второй час, как Альбанелла показался на поверхности баржи. Очень суетливый и встревоженный, он выскочил из трюма как ошпаренный. Запнувшись в морских канатах, он торопился сесть в лодку и перебраться обратно на берег.

«Неужели пытается сбежать?» — Леон засуетился не менее бродяги, и в спешке рванул к нижней дороге. Опасения Леона были напрасными, бродяга на удивление оказался очень исполнительным, и двигался довольно быстро навстречу своему заказчику:

— Мистер, мистер! У меня есть важная новость о вашем должнике, об этом, как его, Кот-ни…Кок-те…

— Конте! Конте!

— Да-да, Кон-те!

— Что? Что ты узнал? Где он?

— Маре, на окраине квартала Маре, он будет ждать там!

— Конкретнее, где и когда?

— Да хоть сейчас, я могу быть вам полезен, я проведу вас, мистер, я знаю это место! Позвольте мне просить вас добавить двадцатку сверху, и я доведу вас до самой двери этого сеньора…

— Получишь свои гроши, сначала верни мне мои деньги, бродяга!

— Вот, пожалуйста, почтенный господин, здесь всё до копейки! — когда Альбанелла дрожащими руками протянул плотно смятые купюры, Леон в одно мгновение выхватил их и принялся пересчитывать.

— Почему здесь только двести франков?! Куда делись остальные триста?!

— Но сеньор, погодите! У меня были непредвиденные траты. Луи, тот мальчик-матрос, никак не хотел верить, что деньги настоящие, пока не получил пару-тройку купюр в свой карман. Потом паромщик, такой статный арабский сэр, заявил, что осталась лишь одна свободная койка, да ещё и та, что подороже, настоящий экстра-класс!

— Хватит проезжать мне по ушам! Живо веди меня к Конте пока я окончательно не озверел!

Проведя последние несколько часов в колоссальном напряжении, Леону немного отлегло: Конте всё-таки жив. Но так ли прост этот на первый взгляд безобидный бродяга с набережной Сены или всё происходящее — часть одного большого представления, и сказанному бродягой не стоит слишком верить?

У Леона оставалось отдалённое чувство опасности, и он прекрасно понимал, что на смерти Конте некоторые могут хорошо нажиться, потому держал оружие всё время под рукой.