Палачи и проходимцы времен аншлюса

Влад Ревзин

Чиновник гестапо принуждает бывшего полицейского отправиться в качестве «особого представителя» в Вену для деликатного расследования.В Столице Остмарка, год после аншлюса, убит знаменитый футболист, любимец австрийской публики. Официальная версия о несчастном случае никого не устраивает. Клюг должен найти убойные улики, способные взорвать элиту бывшей Австрии, и принести в зубах в Главное управление гестапо.Очень вероятно, что осколки политического взрыва могут долететь и до столицы Рейха.

Глава третья

Андреас Шалль родился в Граце.

Его папаша торговал шкурами, держал лавку, крепко стоял на ногах. Выпивал, это правда, мать поколачивал. Ничего необычного Андреас в этом не видел.

Шалль принимал участие в Мировой войне, вернулся и осел в Лингенфелде, в баварском Пфальце. С 1921 года был вовлечен в националистические группировки, боровшиеся с сепаратизмом. Тогда он сошелся с Йозефом Бюркелем, нынешним гауляйтером Вены, и одновременно рейхсштатталь (то есть губернатор, — высокая должность!) региона.

Губернатор, судя по всему, доверял своему человечку. Шалль подвизался в канцелярии губернатора в качестве руководителя местной безопасности, и, безусловно, сотрудничал с гестапо.

Сейчас Уве Клюг сидел в машине, которую вел Шалль, смотрел сквозь стекло на улицы Вены, слушал болтовню штурмбаннфюрера.

— Гениальность фюрера, наряду с другими качествами, — вещал Шалль, ловко крутя руль, — предвидение и прозорливость. Три дня назад Эмиль Гаха появился в Берлине, и согласился на политическое переустройство своей страны. Вчера наши войска вступили в Прагу и теперь оккупируют бывшую Чехословакию, практически без сопротивления. Мы создаем в Чехии Протекторат Богемии и Моравии, а проклятые англичане и французы набрали воды в рот…

Уве покосился на Шалля.

Лицо, — кровь с молоком. Пухлые яркие губы любителя сладкой жизни. На часах восемь утра, но от Шалля пахло хорошим коньяком, сигарой, а на щеке блестел крохотный след помады.

Конечно же, Клюг не подозревал о существовании штурмбаннфюрера Шалля до той минуты, когда сошел с электропоезда, прибывшего на Западный вокзал Westbahnhof (Западный вокзал). О городке Лингенфелде, отношениях с Бюркелем, и много еще о чем рассказал ему сам Шалль.

Он быстро перешел на «ты».

— Жить будешь в роскошной квартире, — сообщил он, поворачивая на углу, где поблескивала витрина большой кондитерской «Захер». — Ты женат?

— Нет, — коротко ответил Уве.

— Везунчик. Ты хорошо проведешь время в Вене.

Уве решил, что при всей своей осведомленности этот любитель жизни состоит при шефе на побегушках. В серьезных делах не участвует.

— У меня на примете есть такая красотка… — мечтательно прослюнявил Шалль.

— Мне надо работать, — сухо напомнил ему Уве. — Для начала полицейские протоколы, — место, допросы, криминология. Могу я осмотреться на месте смерти?

— Я решил, что пока тебе не стоит являться в полицейское управление, — подтянулся Шалль. — Все бумажки получишь с доставкой на дом.

— Мне надо говорить с людьми…

— Обязательно.

Машина уперлась в корму туристического автобуса, с белой крышей и зеленым кузовом.

— Удостоверение «Народного обозревателя» откроет любые двери и почти любой рот, — усмехнулся Шалль. — Скажи-ка мне, эрзац-репортер, ты в футболе разбираешься?

— Как и все, — пожал плечами Клюг.

— Любимая команда есть?

Машина подкатила к двухэтажному кремово-белому дому. Узкая улица пряталась в тени высоких лип, напротив дома тянулась ограда парка.

Уве вспомнил свой календарь.

— «Герта БСК».

Шалль заглушил двигатель.

— А почему-бы тебе не написать большую статью о футболе новой части рейха, и как наши «кузены» влились в бундеслигу?

Уве задумался.

— Да, неплохая идея, — признал он. — Даст возможность встречаться с людьми вокруг футбола.

— Вот и ладно. Со следователем я вас сведу. Идем устраиваться.

В небольшом аккуратном вестибюле немолодая женщина безмолвно кивнула Шаллю, протянула стопку конвертов.

Она стояла у небольшого окошка. Уве с недоверием осмотрелся.

Шалль хмыкнул, просматривая почту.

— Да, дом с консьержкой. А ты думал, такое заведено только в Париже? Вена богатый город. Ты увидишь, как это удобно для жизни…

«И для слежки».

Квартира на втором этаже оказалась и в самом деле приятной, — небольшая, в две комнаты, с кухней и эркером, старой мебелью и коврами на потемневшем паркете.

Входная дверь сохранила прорезь для писем, — прямоугольный проем в двери, расположенный на уровне глаз. Изнутри прихожей прорезь закрывалась откидной крышкой, на которой была выдавлена готическая надпись «Для писем».

Это, антикварные светильники на стенах прихожей и гостиной, старомодная мебель времен правления Франца-Иосифа дополняли респектабельный уют.

— Нравится?

— Неплохо.

— Тогда располагайся, — здесь есть ванная, приводи себя в порядок.

Шалль заглянул в эркер, прошелся вокруг гостиной, остановился у выхода.

— Вечером познакомлю тебя кое с кем. Небольшой прием у меня дома. Заеду за тобой в восемь вечера.

Уве заметил пустой квадрат на стене.

— Это съемная квартира?

Шалль уперся широко расставленными ногами в пол и расхохотался. Его плотный живот затрясся в такт с раскатами смеха:

— Съемная? Ну, конечно! Снимаем у евреев-капиталистов, пока они на курорте всей семьей. Ха! А ты шутник!

Он развернулся на каблуках и продолжая смеяться, исчез за дверью.

Как ни противно было находиться в ограбленной квартире, среди призраков сгинувших хозяев, Уве начал устраиваться.

Сейчас он сидел на стуле перед постелью, смотрел на вещи, разложенные на покрывале и курил.

Удостоверение «Народного обозревателя», пачка рейхсмарок, папка с газетными вырезками. Старый друг, девятизарядный «TAURUS PT 1911», дремал в кожаной портупее.

Он перечитал рекомендательное письмо к местному пропагандистскому отделению НСДАП. Письмо было написано как надо, — в нем ни словом не упоминалось о службе безопасности. Оно так же не давало прямой ответ, — что, собственно, делает спортивный репортер в Вене, когда все решения по объединенному футболу уже несколько месяцев принимались только в Берлине.

Но это легитимизировало его приезд, и как надеялся Уве, давало возможность не отвечать прямо на вопросы, — почему он копается в столь болезненном деле, как сомнительная смерть австрийского футболиста и любимца публики. И всегда можно ответить, что он решил заняться популяризацией австрийского спорта.

Само собой, надолго такой маскировки не хватит, но даст определенное время.

Теперь, ко всему прочему, он работает на гестапо.

Чтобы отвлечься от этой мысли, от стен квартиры, он усилием воли изменил направление размышлений. Пора систематизировать исходные данные и поставить нужные вопросы.

Итак, утром 23 января 1939 года кумир австрийских болельщиков, футболист Маттиас Синделар был найден мёртвым в своей квартире.

Следствие, которое проводила местная полиция не без участия крипо, тут же выдвинуло устраивающую власти версию о несчастном случае. Отравление угарным газом.

Эта версия оказалась настолько беспомощной, что публика в нее не поверила.

Официальное заключение таковым и осталось, но в хождение запустили другую версию. Было широко известно, что Синделар ушел из спорта в качестве демонстрации протеста против аншлюса, и превращения его родины в часть нацистской Германии. Его травили как местные «патриоты», так и представители Берлина, занявшие командные посты в стране. Это, якобы, вызвало у футболиста глубокую депрессию, с которой он не смог справиться.

Уве аккуратно затушил сигарету в пепельнице и взял другую.

Партийных функционеров в Берлине первые две версии устраивали. Они боялись, чтобы в головах венцев не закрепилась третья версия, — смерть Синделара стала местью нацистов. Слишком популярен был футболист.

Миссия, к которой Клюга склонило гестапо, несомненно, была связано с этой третьей версией.

Но в чем именно заключалась его миссия? Доказать, что это было самоубийство? Но порученное задание звучало предельно ясно, — провести расследование, собрать улики, доложить реальную картину произошедшего.

Уве переворошил пачку газетных вырезок, нашел одну, из «Abend Wien» и прочел подпись, — Альфред Польгар.

Статью автор написал в возвышенно-трагическом ключе:

«Синделар следовал за городом, чьим ребёнком и чьей гордостью он был, до самой смерти. Они настолько неразрывно были связаны друг с другом, что даже были убиты вместе».

В другой вырезке, в статье из «Fußballbote», отмечалось в той же тональности:

«Кажется горькой иронией, что этот австриец, горячо любивший свою родину и с трудом переживший её растворение в нацистской Германии, заплатил столь высокую цену — в глазах некоторых — за оскорбление фашизма».

Да, его здесь любили, подумал Уве…

Без стука открылась дверь и в прихожую ввалился Шалль.

— Ты еще не готов, дружище? Пора ехать! Негоже хозяину, то есть мне, болтаться в городе, когда вечеринка в доме, — сказал он со смехом.-Супруга не простит! Поехали, — нас ждет айсбайн и Блауфранкиш! Э, да ты не знаешь, что это за вино…