Палачи и проходимцы времен аншлюса

Влад Ревзин

Чиновник гестапо принуждает бывшего полицейского отправиться в качестве «особого представителя» в Вену для деликатного расследования.В Столице Остмарка, год после аншлюса, убит знаменитый футболист, любимец австрийской публики. Официальная версия о несчастном случае никого не устраивает. Клюг должен найти убойные улики, способные взорвать элиту бывшей Австрии, и принести в зубах в Главное управление гестапо.Очень вероятно, что осколки политического взрыва могут долететь и до столицы Рейха.

Глава первая

Уве Клюг проснулся рано.

В комнате было темно, и прямоугольник окна лишь угадывался бесконечно малым оттенком серого.

На улице ночь дремала последние предрассветные минуты.

Вот и будильник. Пролетела с воем машина. Или пожарники, или санитарная карета, или полиция.

Он опустил ноги. Холодный пол обжег ступни. Положил голову на раскрытые ладони; долго сидел так, приходя в себя. Внутри балансировал тяжелый грузик, пытаясь свалиться в тошноту и боль.

Усилием воли Уве укротил дрожание под солнечным сплетением, нащупали стоптанные тапочки, встал. Кряхтя, набросил пижамную куртку и потащился в санузел.

По дороге он зацепил стул, врезался плечом в наличник двери, однако наконец добрался до выключателя.

В маленьком помещение гулял холодный сквозняк. Уве пробрала дрожь, он поскорее включил нагревательный котел. Краем глаза он взглянул на бумажный календарь, приклеенный на торце шкафчика. Рекламный плакат футбольного клуба «Hertha BSC», в календаре типография красным отметила дни матчей.

2 марта 1939 года.

Такой же дерьмовый день, как и все остальные.

Он взбил пену, раскрыл бритву, обреченно намылил левую щеку. Из зеркала смотрело усталое лицо бывшего симпатяги, — все еще с правильными чертами и твердой челюстью нордического немца. Однако волосы за висками стали пегими, под глазами залегли тени, а голубые глаза окружили лучики морщин. Уголки губ давно опустились вниз, как будто, Уве Клюгу только что отказали в принципиально важной просьбе. Укатали рысака крутые горки…

Он успел закончить левую щеку и часть подбородка, когда в входную дверь забарабанили.

«Откройте, полиция!»

Кое-как уравновешенный грузик сорвался и упал в желудок, расплескав ледяное содержимое.

Он аккуратно положил помазок и вытер руку о полотенце.

Конечно, в дверь стучали не легавые из Kripo (уголовная полиция). Там, за дверью, притаилась смерть…

Маленький коридор показался длинной улицей, по которой он шел, сгорбившись и волоча ноги. Оставили бы все его в покое, наконец…

Он открыл дверь и исподлобья оглядел непрошенных визитеров.

На узкой площадке, упираясь задами в ажурные перила, стояли двое мужчин в кожаных плащах. У обоих, — немигающие глаза, оба уставились на хозяина, замершего в проёме. Он так и стоял, в трусах и пижамной куртке. А на лестничной клетке было прохладно.

— Уве Клюг?

Он кивнул. С нижней площадки, вытянув шею, выглядывала фрау Зилберт, его домохозяйка.

Тот, что стоял слева, обладатель массивного тела и круглой головы, с туго натянутой на череп шляпой, показал лежащую на розовой ладони медную бляху «Geheime Staatspolizei» (Политическая полиция). Уве успел заметить номер, — 734.

Уве стоял, не двигаясь, по левой щеке катилась капелька воды.

— Поедете с нами, — сказал второй, — невысокий изящный человек, затянутый в свой плащ, похожий на прусского офицера.

А ещё он походил на шахматного слона, которого сильно разозлили.

— Одевайтесь, — добавил тот брезгливо.

Тонкий высокий голос, как у женщины в преддверии истерики. Уве развернулся, пошел одеваться.

Они остались на площадке. Хороший знак. Если это был арест, переодевался бы под присмотром.

На улицах все еще горели фонари, по тротуарам двигались заспанные люди, перед мостом Лангебрюке машины стояли в заторе.

У самого въезда на пролет патруль проверял документы. Увидев черную «Опель-Олимпию», один из патрульных сделал отмашку, позволяя машине обойти других по свободной полосе. Из этого можно было заключить, что жандармская полиция хорошо знала серию регистрационного номера автомобиля.

Клюг почувствовал, как пальцы начинают дрожать. Надо было успокоиться, ничего здесь поделать было нельзя. Он взял себя в руки, но мозг методично просчитывал возможные причины утренней поездки. Старые дела? История с мастерской, в которой он работает? Этим занимался районный следователь, не стоило его тащить в машине в центр Берлина;… значит, что-то еще. К черту! Может быть все что угодно, — и значит, не стоит рваться на части…

Он принялся смотреть в окно, на проплывающие дома, проснувшийся громадный голод, который уже начал бить ежедневный лихорадочный пульс.

На Баеришештрассе его внимание привлек плакат на торце дома. Усатое лицо, искаженное гримасой, рука, рубящая воздух. Саарская область наша! Рейнская область возвращена в немецкую семью! Судетенланд! Hultschiner Ländchen возвращена! А теперь, — Новая Швабия!

Германская империя расширяется. Да, последние годы принесли много побед…

Они двигались в людском водовороте, проталкивались мимо повозок, автобусов, грузовиков, мотоциклов, велосипедов, трамваев. Пешеходы перебегали дорогу перед капотом, полицейские пытались регулировать потоки… Через сорок минут машина въехала в квартал Фридрихштадт, пустой желудок Уве опять сжало холодной судорогой.

Машина подъехала к ПринцАльбертПалас, повернула в открывшиеся ворота, остановилась у крутой лестницы. Ступени вели к одной из боковых дверей.

Когда Клюг и ребята в кожаном проследовали мимо поста охраны, дежурный в черной форме коротко кивнул на приветствие массивного сопровождающего, показал пальцем в направлении пролета внутренней лестницы.

Клюг и кожаные молодцы опустились по бетонной лестнице на два этажа вниз. Четыре пролета в ад.

Это были мрачные подвалы Sipo, тайной полиции, о которой по Берлину ходили страшные слухи. Руководитель главного управления полиции, Гейдрих, слыл безжалостным преследователем евреев, коммунистов, либералов и сектантов.

Уве Клюг решил, что он пропал. Правда, он не был ни евреем, ни коммунистом, ни сектантом… но за ними пришли раньше, когда остальные жались в своих жилищах, — чтобы их самих не приняли, — за коммунистов, демократов, священников, свидетелей бога…

В начале длинного коридора тот, что пониже, схватил Уве за плечо, развернул его в пол-оборота, отчего тот покачнулся, указал на скамью у стены.

— Ждать, — приказал он, едва разжимая губы.

Уве сел. Из-за угла вышел еще один, в неизвестной Клюгу темной форме, без знаков различия.

— Охранять, — приказал сопровождающий человеку в темном.

Невысокий не блистал большим словарным запасом. Видимо, при его работе это не требовалось.

Сопровождавшие ушли, вдоль коридора, и скоро исчезли за одной из дверей. Новый конвоир Уве сел рядом на скамейку, уперся взглядом в окрашенную желтоватой краской стену. У него был пушистые брови и тупое выражение на маленьком лице.

Следующий час длился дольше суток.

Уве успел пересчитать точки на бетонном полу под ногами, пятна на стене, изучить стальную дверь напротив скамейки. Дверь сработали из стального листа, навесили на мощные петли и снабдили врезным замком.

Что я тут делаю?

Могли бы и газеты разносить.

Он почувствовал приступ истерического смеха. Будут тебе и газеты, и чашечка кофе, и сладкий штрудель.

Он пожалел, что не одел часы. Чем не занятие, — следить за секундной стрелкой, бегущей навстречу вечности? Пока хватит завода…

Уве неплохо ориентировался во времени, но сейчас считать минуты показалось невыносимо.

В подвале то и дело сновали люди в штатском; охранник провел задержанного, — у того была рассечена губа и разорван рукав. Человека затолкали в соседнюю дверь. Видимо, каждый кабинет отсекался от коридора двойными дверями, чтобы не было слышно подробностей допросов. В дальнем конце коридора разговаривали, — похоже, по телефонной связи.

Наконец из дальнего конца коридора послышались шаги. Почему-то он сразу понял, что это по его душу.

Уве Клюг всегда чувствовал беспомощность, когда дело касалось политики, пропаганды или подковёрных аппаратных интриг. Это была не его стихия. Но обыкновенно он мог судить, способен ли человек добиться успеха или нет. Часто после первого взгляда.

Этот явно достиг потолка. Среднего роста, в дешевом фабричном костюме, неопределенной внешности, в самой фигуре прописана нерешительность исполнителя.

Под мышкой человек держал картонную коробку, толщиной с патефон.

Он остановился у двери напротив скамейки, некоторое время разглядывал Уве. То ли кивнул, то ли качнул головой. Уве так и не понял, ожидал ли этот тип увидеть то, что увидел, или Уве Клюг его чем-то удивил. Тип неуверенно переступил с ноги на ногу, поджал нижнюю губу, наконец движением головы указал на дверь.

Охранник остался на скамейке, Клюг поднялся и двинулся внутрь.

В кабинете, бетонном ящике с низким потолком, чиновник показал пальцем на привинченный к полу стальной стул, с узкой спинкой, обошел прикрепленный к полу же стол, устроился за ним. Положил перед собой объемистую коробку. Достал из кармана сложенный лист бумаги, развернул его и стал увлеченно читать.

Казалось, он и забыл, что не один. Читал тип увлеченно, прикусывал верхними резцами нижнюю губу, ковырялся пальцем в ухе. Ноги его, судя по звукам из-под стола, также не ведали покоя, вытанцовывали там кренделя и шаркали.

Уве лишь осталось изучать вблизи человека по другую сторону стола.

Бумагомаратель, чернильная душа, со злостью подумалось ему. Вот такие и определяют невинных людей в расстрельные канавы. Сами руки не пачкают. Грязную работу делают тупые недоумки, неучи из сел.

От долгого сидения в кабинете человек за столом приобрел бледную кожу и сутулость. С первого же взгляда он производил отталкивающее впечатление. Пробор посередине, выбритый затылок, поджатые губы, постоянно дрожащие веки.

И колкий взгляд, который ощутил на себе Уве, когда тот наконец поднял глаза. Это случилось неожиданно, когда Уве уже решил, что чтение и ковыряние в ухе продлится вечно. Вот тип читал бумагу, а вот впился глазами в Уве.

— Уве Клюг, — сказал бледнолицый. — Вы владелец мастерской «Прокат и ремонт автомобилей», механик, говорят, хороший… много зарабатываете?

— Не сказал бы, пробормотал Уве. — Не то время… и не владелец я, наемный.

— Вам не нравится наше время? — осведомился человек, чуть распрямляясь — Что же вас не устраивает? Политика государства, поднятие с колен, наши внешние успехи?

Уве промолчал, прикидывая, к чему этот с бритым затылком клонит. В этой светской беседе каждое слово может привести к расстрельному приговору.

Человек напротив аккуратно сложил свою бумажку, пихнул ее во внутренний карман, опять испытующе посмотрел Уве в глаза.

— Впрочем, не будем. Да, я не представился. Гауптштурмфюрер Зедлиц. Я тут вроде за главного. Буду откровенен, и не хочу, чтобы вы тряслись зря. Наша организация заинтересована в вас. Или, иначе говоря, вы можете быть полезны полиции безопасности. Вы любите путешествовать?

— Нет.

— И тем не менее…

Хозяин хмыкнул.

— Придется полюбить. Наше ведомство хочет предложить вам прокатиться, в Вену. С неким поручением. Я уполномочен посвятить вас в детали… если вы, конечно, согласитесь.

Уве хмуро ответил взглядом на его взгляд.

— Почему я?

Человек с колючим взглядом потер руки. Казалось, что он пытается стереть с ладоней невидимую грязь. Скорее, чернила…

— Ну, и во-первых, — вы не совсем чужд нашему учреждению. У вас ведь есть опыт работы в правоохранительных службах? Неплохой послужной список, пусть и не слишком длинный. А наше поручение потребует определенных навыков. Вы хороший полицейский!

— Был. У вас должно быть полно сотрудников, чьи навыки, гораздо выше моих…

Зедлиц неожиданно взорвался. Казалось, в будке загрохотал громадный сторожевой пес:

— Я лучше вас знаю, какие у нас сотрудники, не требуется лезть не в свое дело! Каждая мелкая шавка будет рассуждать!

Он прокричал все это, бледная кожа на щеках стала пунцовой.

И так же мгновенно погас:

— Ещё раз перебьете, найду вам гостиничный номер на этом этаже. Ванна и завтрак в цену не входят. Помалкивайте и слушайте. Вы подходите для интересующей нас роли, поверьте мне, господин Клюг. От вас не потребуется ничего сверхъестественного.

Уве опять не сдержался:

— Вы сказали, «если я соглашусь». Значит, МОГУ отказаться?

Сказал и втянул голову в плечи, кляня свой проклятый характер.

На этот раз Зедлиц пропустил нарушение, им же установленного, распорядка:

— А во-вторых, господин Клюг, вы мне должны. Да, мне, лично.

Он сплел пальцы, щелкнул суставами, пододвинул к себе коробку.

У картонной коробки оказались веревочки. Человек напротив Уве не торопясь развязал их, достал три тоненькие папочки, отодвинул коробку и бросил веером папки, — словно карты, и они легли на плоскость стола.

— Мне понадобилось провести несколько часов в архиве крипо, чтобы найти касающуюся вас информацию, погребенную в картотеке старых дел. Пришлось глотать пыль, пересмотреть сотни дел…

Зедлиц изящным жестом сдул с рукава пылинку.

Он такой же гауптштурмфюрер, как я актриса Сара Леандер, решил Уве.

Он посмотрел на папки.

На обложке первой чернел штемпель прусской полиции. Папка потрепанная, словно ее долго перемещали из кабинета в кабинет, из рук в руки. На второй и третьей папке, — орлы со свастикой, под которыми аккуратным почерком писарь внес номера дел, дробь и годы открытия следствия.

Первая папка относилась к концу лета 1933 года, что с удовольствием и зачитал вслух Зедлиц.

— Начнем, как и положено, с начала. Исчезновение Гретхен Хингст. Тёмное дело. Кто-то задушил бедную девушку! Один из свидетелей, если использовать юридические термины, помещает вас в нужное время, в нужное место, — в район проживания потерпевшей.

— Моё участие в исчезновении фройляйн Хингст так и не было доказано.

— Потому что следствием занимался либеральный следователь веймарского типа! — оживился собеседник. — Мы можем повторно открыть процедуру, — у нас сейчас более передовые методы. Докажем, верьте мне!

Клюг пожал плечами, ощутив на лбу капельку пота.

— Мда… Грета, Грета… А вот уголовное дело, касающееся ноября 1933 года. Герман Кляйниц, лавочник, продает вам мотоцикл Р57, тот, что был куплен им же шестью месяцами ранее на аукционе реквизированного имущества. Чудо фирмы БМВ. Его жена утверждала, что мужа принудили это сделать, Кляйницу нанесли побои. Вот и фотокарточка есть… мда, сильно ему досталось. Какая жестокость…

Клюг молчал.

— Если я не ошибаюсь, мотоцикл все еще у вас, господин Клюг?

В помещении повисла тишина. Клюг мрачно смотрел в пол, — в просвет между краем стола и своими коленями.

Человек с бритым затылком явно гордился собой.

— У нас хороший архив, очень хороший. Так… И третье. Собственно, это не уголовное дело, а несколько отчетов. Вас формально допросили, но дальше этого дело не пошло. Начало 1935 года. У нашего ведомства было полно забот. Внутренние враги, — коммунисты, социал-демократы, предатели… не до того. А сейчас можно и время найти. Не то чтобы наши сотрудники сидели сложа руки… — Он аккуратно указательным пальцем почесал висок. — Отчеты касаются обстоятельств покупки мастерской. Буду откровенен. Сделка выглядит подозрительно… если мы возьмем нотариуса, для беседы… мне продолжать?

— Видимо не стоит. Что мне делать в Вене?

— Ничего сверхъестественного, — удивленный тон и поднятые плечи, — абсолютно ничего, кроме старой полицейской работы. Сбор и классификация улик, анализ побудительных действий, мотивы… немного слежки, пару допросов. Поиск утерянных бумаг, если понадобится…

— Но у меня нет полномочий…

— Они у вас будут, дорогой господин Клюг. Какое удостоверение вам больше понравится, — специального корреспондента «Народного обозревателя», представителя МИД, старшего следователя крипо? Кроме этого, у вас будет помощник…

Уве молчал.

— Понимаю, — сказал Зедлиц примирительно. — Надо подумать, рассмотреть предложение. Время есть. Целая минута.

Он принялся тасовать дела.

Через половину минуты спросил:

— Ну как, согласны? Конечно! По глазам вижу, что согласны. Приятно работать с умными людьми.

Даже обещанной минуты не выдержал, мерзавец.

— Поезжайте домой, соберите вещи. Утром за вами заедет машина, — ну, чтобы быть уверенным в вашем решении. Приедете сюда, получите все необходимое для командировки. Оружие у вас свое, — надо взять. Всякое бывает. Наши кузены (так немцы называли австрийцев) люди покладистые, но кто знает, что может случиться. Вам надо выспаться, господин Клюг. Хорошей ночи!

Уве ушел на ватных ногах и в смешанных чувствах. Чего он сегодня утром, встав с постели, не планировал, так это Вену.

После ухода Уве Клюга чиновник Hauptamt Sicherheitspolizei (Главного управления безопасности), обозначивший себя гауптштурмфюрером, собрал папки, заключил их в коробку. Некоторое время сидел, раздумывая, подхватил коробку, вышел в узкий коридор. Отправил жестом конвоира прочь.

Ему понадобилось подняться на три этажа, чтобы достичь цели.

С каждым пролетом декорации менялись. Желтоватые пятнистые стены сменились белой штукатуркой, на втором этаже краской, а на третьем, — роскошными дубовыми панелями.

Человек с бритым затылком быстро прошел по паркету третьего этажа и свернул в высокие дубовые же двери. Створку он оставил открытой. Ему всегда казалось, что в приемной плохо пахло, — навозом и потом. Он не любил запах посторонних.

В небольшой приемной, за небольшим канцелярским столом, сидел седой человек в полувоенном кителе и что-то споро писал. Вошедший кивнул ему с плохо скрываемой брезгливостью, аккуратно пристроил коробку с папками на край стола.

— Это из архива, — сказал он вежливо. — Картотека 1933, 34 и 35.

Он стряхнул с ладоней невидимую грязь, миновал столик, — там громоздились телефонные аппараты, — помедлил, будто в сомнении, перед черной, обитой кожей внутренней дверью, но все-таки открыл, — и исчез в кабинете.

Возможно, эта привычка замирать перед каждым следующим шагом являлась частью его характера.

Человек с колючим взглядом потерял еще секунду и с этой стороны двери, оглядел кабинет, — белые стены, унылые шторы; большая карта Германии над столом.

Кабинет был так себе, без дорогой мебели и громоздких картотечных шкафов. Простой канцелярский стол, один телефон, три стула, и та самая карта с разноцветными булавками на стене. Широкое трехстворчатое окно глядело на улицу принца Альбрехта.

За столом никого не было.

Вошедший оглядел кабинет, прошел за стол, сел. Вздохнул, глядя на россыпь бумаг, придвинул одну из них, углубился в работу.

Седой человек в приемной навострил уши, сглотнул и опасливо покосился на табличку, прикрученную к входной двери.

Надпись гласила:

«Chefberater der Regierung und Kriminalberater Heinrich Müller (Главный правительственный советник и криминальный советник Генрих Мюллер).