Трава

Владимир Степанов

Сколько чудес, сколько сокровищ нам дарят недра земные и Мать-природа. Казалось бы, мала травка, а валит с ног. А золото так блестит, что затмевает разум. И только сильные духом могут устоять и не поддаться соблазну.

V

План поездки в горы Центральной Азии, летом 1941 года, сорвала Великая Отечественная Война! Отец ушёл на фронт, а вскоре и мать призвали. Она работала медицинской сестрой в районной больнице. Митюша остался с бабушкой в большом доме, построенном ещё его дедом. Жили они в области, недалеко от Чудского озера, у самой границы с Эстонией. И на этой самой границе, на зелёном цветочном лугу, встретил он свою первую любовь.

Она собирала луговые цветочки и, каждый сорванный, внимательно рассматривала и осторожно нюхала. Митюша, прогуливаясь на этом же лугу и наблюдавший за ней, вдруг поймал себя на том, что он робеет. И девчонку-то совсем не рассмотрел, а робость уже подкралась. Переборов незнакомое ощущение, медленно подошёл к ней.

— Ойяирдых! Лютус-лупоглазиус обыкновенный, но несравненный! — голосом знатока лютиковых, сказал Митюша, глядя, как она надолго задержала у самого носика бледно-розовый на длинном стебле цветок.

— Что ви говоритте? — подняла ослепительно голубые, большие глаза девчонка, лет пятнадцати. Цвета пшеницы, светлые, прямые волосы свисали до плеч. «Как же ей идут эти необыкновенные глаза к её светлым волосам! Васильки в пшенице!», — непроизвольно сам себе произнёс Митюша. Он уже влюбился!

Сердце застучало, и волнение начало сковывать тело, язык, мысли: «Столбенею! Такого не было ни с одной девчонкой, я же с ними рядом совсем не трус? А она? Как она смотрит, какие синие глаза…!».

— Что ви такое сказали, повторьитте, пожалуста?

Митюша вновь пропустил заданный вопрос. Он рассеянно смотрел в два больших полевых василька, и цвет неба сейчас был точь-в-точь, как эти глаза, которые ждали ответа. Смущённый Митюша пожалел, что цветок, который она держала у носика, обозвал таким словом, никакой ботаник не объяснил бы его значения и происхождения ни с какого перевода. Наконец он выдавил из себя: «Это я на греко-латыни с татарским наклонением говорю, с большим акцентом. Я его только недавно изучать начал».

Девчонка с правильными, красивыми чертами лица, с прямым носиком и красивым ротиком, тёмными ресницами и бровями, на фоне белой кожи лица и светлых волос, окончательно ввела в ступор бедного парня. Смущению Митюша поддавался крайне редко, но сейчас он оторопел и не сводил глаз с маленькой, стройной фигурки, одетой в лёгкое, в светло-голубую клеточку платье и белые, летние босоножки. Они оба стояли под чистым, синим небом, одного роста, худенькие и воздушные.

Девчонка, видя смущение, показавшегося ей вначале наглым, пацана, сама разрешила создавшуюся неловкую обстановку на цветочном лугу. Она улыбнулась, протянула руку и назвала своё имя: «Ынне!».

Он не сразу взял её протянутую руку, а когда взял узкую ладошку в свою правую, тут же накрыл её левой и начал трясти: «Эльбрус! Получу паспорт, зовите меня Эльбрусом Эверестовичем!» — очень уверенно и убедительно представился пятнадцатилетний Митюша. Он стеснялся своего имени и фамилии, его дразнили в школе, и даже дружки порой подшучивали, это сильно его огорчало. Митюша твёрдо и окончательно решил для себя: «Получаю паспорт и всё моё — имя, отчество и фамилию, всё меняю напрочь. Во взрослую жизнь с нуля ворвусь! Всё во мне только высокое, с табуреткой ходить буду, а не допущу, чтобы на меня с высока…!» Родителей он любил, они хорошие, они поймут его.

— Эльбрусс.. — этта гара, она отченнь високая, а Ви не више меня, и когда Вам двадцать пьять даже исполнится, Ви високо не виростите! — она без смущения и очень серьёзно смотрела ему в глаза.

— У нас, у русских, и не такие имена бывают, а про фамилии, я и не говорю даже. Эстонцы с русскими, в этом тягаться не могут! — он заметил, как она слегка улыбнулась и не стала спорить.

— Этот цветок, который вы нюхаете, не имеет целебной ценности!

— Я знаю! Он красивый, а не лечит! — спокойным, тихим голосом ответила она.

Так началась их дружба, псковского парнишки из области и эстонской девочки, которая жила на хуторе у самой границы.

Горы для Эльбруса, значили всё, так он полюбил их, что жил бы в них, в пещерах, на склонах, только бы в горах. Они снились ему почти всегда. Среди их величавой мощи и красоты, он ощущал себя добрым великаном, сильным и большим. Благодарил отца, ведь он помог ему увидеть их величие, их вершины, прорезающие облака бездонного неба.

Уходя на фронт, отец вручил сыну свои записи и велел сберечь дедовские старинные аптекарские весы и его ценную, с пожелтевшими листами, толстую тетрадь травника. В ней, с подробным описанием многих трав, цветов, корешков, ядов и противоядий, с рецептами приготовления снадобий, дозировками и много, много чем ещё, давались и необычные рецепты, с которыми Митя ознакомится через много лет. Вручая из рук в руки сыну-подростку свою тетрадь, он давал наказ: «Скоро станешь взрослым, сынок! Сбереги всё это и изучай! Годами, долгими годами собрано всё здесь! А сам начни с чистого листа!», — и с этими словами, вручил ему новую, толстую тетрадку.

«Надо немного отдохнуть, хотя бы часок поспать, набраться сил, они мне ещё как пригодятся!» — давал себе приказ больной. Но воспоминания не желали подчиняться и продолжали волна за волной лезть в больную голову.

За дверями комнаты послышался басистый шёпот мужика.

— Ну що, спыть, чи нэ спыть? А-а, пиду проверю, дило у менэ к ньому!

В дверь постучали и в комнату вошёл сам хозяин дома — Поросюк Мыкола, добрый толстяк. Поспать не удалось, уж если зашёл, то какую-то новость принёс, зазря, просто так, он не заходил бы.

— Здрав будь, Эльбрусу Эвэрэстовычу! Ну як ты, очухавсь трохы? Я до тэбэ, нэ сэрчай, з запыскою я, — и протянул пол листа, выдранного из ученической тетради. Эльбрус Эверестович прочёл крупные, корявые буквы: «Прихади лебидь. Нада работать».

— Кто принёс? — равнодушно спросил усталый Эльбрус.

— Та стоить такый психованный, вэртлявый во двори, ответа ждэ.

«Дёрганый! — догадался Эверест. — Шаман прислал! Что это он милость такую мне оказать вздумал? Не копается значит крупа золотая без меня? Время на дрова, на воду, пожрать из лавки принести, на всё тратить надо. А в лавку только ещё он, Шаман, сунуться может. Этих, с их рылами за порог не пустят, не любят чужаков в посёлке, да ещё из мест магаданских. Видно без харча горячего мощи поусыхали, каменюки ворочать силушек не хватает. Каждый час, потерянный в разгар сезона, дорого обходится».

— КПД, КПД! Плохой у них КПД — иссякать начал! Ещё пару неделек таких, и на нарах таёжных лежать по полдня станут, — произнёс вслух Гималайский.

— Шо таке? Шо за КПД таке, нэ разумию? — переспросил Поросюк.

— Это коэффициент полезного действия, Микола. Если твои рыбаки план перевыполняют — это высокий КПД, а если нет, ты их матом, угадал?

— Вирно кажешь, ще как, матом! Як же ж тэбэ Шаман отхэрачыв? А? Эльбрусу Эвэрэстовычу? Та цэ така скотына дика, звэрюга бэзбожна, з людыною так поступаты. Тэбэ сила якась нэчыста прям в бухту, пид ногы нам прикатыла. Мы тэбэ полужывого к мэни принэйслы, людына злякалась, дрысточка у штанци, уси понавалювалы, уси поутикалы з бэрега. Злякав ты нас, Эльбрусу Эвэрэстовычу! Скилки крабив побросалы, позатухалы вже на берэгу. Ганка моя уколы тэбэ у срацю понатыкала, от гимна курячегу насылу отшкрябалы. Тэлэса вид скруткы такыйной ще сыльно болять? А? Эльбрусу Эвэрэстовычу? Я ж бачу як страдаешь. Цэ ж надо, з людыною таке придуматы, на дровыняку так посадыть, ныколы нэ бачив такое, а як разукрасэты, гимном по мордасти, тьфу…! Одын вин на цэ ума нэ маеть, це хтось надоумкав його, але баек наслухавсь в камэри звоею, там всёму научать, всёго наслухаешси, — с неподдельным, человеческим состраданием и болью смотрел Поросюк на больного. Он бы ещё говорил и говорил, но видел, как Эльбрус Эверестович устал и хочет спать.

— Мыкола! А откуда знаешь, что это Шаман? — спросил Гималайский.

— Да кобелюка його з колякою в цэпи у мэнэ во двори вже вторы суткы шатается, мабудь тэбэ сторожыть? А Шаман, я разумию так, и выслэдив, где тэбэ шукаты.

— Передай этому, во дворе который, приду, как только поправлюсь!

— Гарно! Гарно Эльбрусу Эвэрэстовычу. Що з тобою зробылось, нихто нэ знае, я мужикам, хто тэбэ тащыв, настрого наказав, щоб пасть нэ разивалы. Добрэ, а мабудь, тилькы скажи, мы з мужикамы рэбра подломаемо Шаману! Тилькы скажи! Дужэ злы мужики на нёго.

— Нет Мыкола, не надо! Я ещё на годок задержусь у вас, надо на первое время что-то иметь за душой, а без Шамана и по напёрстку пыли золотой не наскребём, он чует золото. А как подлечусь, он у меня тоже в спектакле роль сыграет, в долгу не останусь!

— Ну як знаешь, Эльбрусу Эвэрэстовычу, видпочивай, я тэж пиду, дрёму дам на пару годын, — Мыкола закрыл дверь и вышел во двор к заскучавшему посыльному от Шамана, Дёрганому.