Кочан

Владимир Степанов

Царский режим Российской империи рухнул.На широких просторах России устанавливается новая власть Советов. Но не всё проходит гладко и просто. Действия разворачиваются в российской глубинке, в дремучем старом поселении лихих людей. С героями повести происходят события, порой смешные, порой грустные. Всё как в жизни! Книга содержит нецензурную брань.

VI

Настоятель православной церкви, а теперь бывший настоятель, имевший когда-то около сотни прихожан, отец Козолуп (так уж окрестили духовного отца из разбойного села) — в миру же именовался Поедотом Поедотычем и фамилию носил — Поедотов. Проводив глазами горца, Поедот хмыкнул невесело вдогонку: «Хитёр неверный, глаза нехорошие и в душу не заглянешь, тёмная! Ентот завсегда с камнём за пазухой! Ну да ладно, не стану другую крышу искать — коня бы не загнать. Не приведи Господь!»

Бричка тронулась с места. Широкая спина мужика тряслась и раскачивалась, удаляясь в сторону аула по выдолбленной, каменистой колее.

Сорока шести годов от роду, слыл отец Козолуп в поселении Калужской губернии отменным пьяницей и буяном, страшным гулякой, дебоширом и грубияном. Обладал необузданным норовом, басистой глоткой, прожорливостью и необыкновенной силищей. Когда находился в пьяном угаре от бесконечных застолий, жители соседних домов, от греха подальше, покидали их, иногда и неделями.

Уходили целыми семьями. Летом, кто в поле, кто на опушку леса, в зимние холода просились на ночлег в другие семьи. Их пускали безропотно, зная, что этот «сатана лохматый» в следующий раз около них объявится, и тогда им придётся искать крова у соседей. Даже сплотившись, крепкие мужики не решались встать супротив отца Козолупа, зная его силищу.

Как-то четверо местных парней решили угомонить разбушевавшегося молодого батюшку во дворе одной вдовушки, от которой он никак не хотел уходить со двора, пытаясь взобраться на её крыльцо. Хозяйка отбивалась пыльной половицей и оба они так орали, что привлекли к её калитке немало зевак. Четверо крепких мужиков вошли в калитку и разом хотели наброситься на пьяного святого отца. И тут, божьей милостью во спасение смелых мужиков, подвернулся момент, когда между мужиками и Козолупом пробегал молодой, розовый хряк, под центнер весом. Святой отец, непонятно каким образом, умудрился схватить хряка за заднюю ногу. Свинья с визгом пролетела над головами мужиков и упала на крышу дровяного сарайчика, проломив её. Вдова, как и хряк, ужасно визжали, а мужиков, будто ветром снесло со двора. Козолуп даже шага не успел сделать в их сторону, чтобы вначале окрестить их знамением, а потом начать бить. В драках, он всегда крестил перед собой стоящего, как бы давая шанс остаться быть живому, когда начинал того лупить. Лупил безжалостно, а утром жалел, жалел, как родного брата или братьев, если под руку попадались сразу трое…, и такое бывало. Самолично нёс в дом, или в дома побитых, целительные примочки, сам лечил их и молился за здравие полуживых, но ещё не до конца убиенных мужиков, ругая себя последними словами.

Когда же загулы и дебоши молодого попа прекращались на длительный срок — это было время перевоплощения гуляки-дьявола в истинного христианина. Наперекор всем порокам нравственности православного, отец Козолуп имел широкую, добрую душу большого человека. Пребывая в покорном смирении после затяжных пьяных гулянок и дебошей, душа его, со всеми её щедротами распахивала широкие свои ворота для народа. И народ валил в эту душу, которая не брезговала никаким грехом кающегося, всё брала на себя и с миром отпускала грешника, прощая ему всё. А потом, он в тесном единении с самим собой, подолгу замаливал грехи прихожан, каждый из которых, вольно или невольно являлся большим грешником, ведь это было поселение людей неугодных императору и всему государству.

С характером неопределённым, взрывным и страшным в гневе, он тут же мог становиться отходчивым и добрым и слезу пролить покаянную, и заласкать словом утешительным обиженного, и в ноги поклониться врагу своему. Затаённую на кого злобу или обиду никогда при себе не держал, а в селе были такие, которым по молодости святой отец то рёбра подломал, то девку увёл с под венца. Селянам помогал и словом, и делом, болея всею душою за тех, у кого горе или беда какая случалась. Народ любил своего отца святого Козолупа, когда тот целиком погружался в свои церковные дела, Господом Богом порученные, и боялся его, когда он отходил от них и ударялся в грешные пороки: блуд, пьянство и чревоугодие.

Будучи глубоко верующим и богобоязненным, хорошо сознавая, что творит, обуздать свой бешеный норов он был не в силах. Продолжая нарушать все каноны православия, святой отец по уши погряз в непристойной скверне забывая обо всём, и самого себя — кто он есть в этом мире!

После затяжных запоев и бесшабашной гульбы, святой отец доползал до церкви, взбирался на крыльцо и открывал замок на дубовых дверях своего второго дома. Подолгу пребывая в уединении и думах тяжких своих, методично отбивал земные поклоны о холодный каменный пол, в кровь расшибая лоб, замаливая грехи свои запойные и похоть блуда неуемного, молясь за грешниц-баб, которые затащили его в этот тёмный омут утех, аки жеребца из стойла, каждая из которых первой желала обуздать неугомонного. И, едва очухавшись, после пробуждения, он отпускал их грехи на исповеди, беря всё на себя, каждую благословлял и отпускал с миром, приговаривая:

— Воздержись, дочь моя, нядельки на две. Ибо, пока сатано жив да в силе, не спрятаться от окаянного: ни в соломе густой, ни в перине мягкой, ибо ходим по земле мы поки, а апосля…, Господь токи ведает, куда каждого сунуть!

Приводя себя в порядок для богослужения, святой отец литрами вливал в горящее нутро кислый рассол квашеной капусты. Миряне толпились у дверей деревянного храма в ожидании, когда же примет их грешный батюшка, для отпущения их грехов.

Переодевшись в одежды для ведения службы православной, он настежь распахивал, как и душу свою для народа, тяжёлые двери церкви. В широкой улыбке, с заплывшими глазами и расшибленным синим лбом, встречал селян с широко распростёртыми руками и ногами.

— Заходьте! Усе заходьте, разжалкие вы мои, братья и сестры! Усех услышу, усем грехи отпушшу и на путя истинный поставлю. Усё, усё со всех на себя беру!

И начиналось долгожданное для народа торжественное богослужение с пением, причащением и замаливанием грехов человечьих.

Богослужение вёл исправно, по всем канонам православия. Басил так, что стёкла дрожали в оконцах. Зачарованный люд любовался своим батюшкой, как тот распевает псалмы — статный, сильный и высокий, он вызывал зависть у недругов, которых нещадно бил на днях, а бабы считали дни, когда кончится воздержание и вновь объявится сатано, потому что с его появлением, церковь закрывалась на амбарный замок. Наступали лихие дни!

Святого отца нельзя было не уважать — его красивый, сильный голос гремел не только в церкви, он гремел на всех застольях, на свадьбах и на похоронах, когда отпевал отданную, грешную душу раба божьего, которого Господь призвал. Все церковные православные праздники, обряды, венчания, отпевания вёл умело, по всем правилам, как и полагается настоящему настоятелю.

В душу кающегося грешника на исповеди, мог залезть так, что самое что ни наесть сокровенное вылезало из тайников его души, будто последнее хлебное зёрнышко вытряхивал грешник из своего мешка.

Добротная деревянная церковь, на высоком фундаменте из камня, была заложена дедом, разбойником с большой дороги. Промышлял его дед в молодые годы свои удалые грабежом люда богатого. Когда же пришло время представиться пред Господом, позвал он обоих Поедотов — большого и малого, сына и внука — дать свой последний наказ и слово взять с каждого, чтобы уйти спокойно на суд Божий.

— Поедотушка! Растудыть-та мать твою-та, шалаву непутёвую! — гладя большой ладонью по крупной в чёрных кудрях головке пятилетнего мальчика, не по годам крупного, дед продолжал: — Нутырём чую! Шустрый малец из тебя станет, токмо нутырь мой никоди не забманывал мене. Зело добра много тябе жалаю, и дорога пущай ширше моей станется. Лобом прошибай, лоб, гляжу, аки у барана, а бараны шибко лобом энтим бьють. Токи роги не отрасти! Бабу, пышнозадую в жёнки бери, да помордастей. Оне, сучки энти, измору долги не поддаютси, ядрёнки шалавные. Табе така в самый раз буде, трёх заменить и гуляти мене станешь! Ступай, малец! С батькой твоим успеть надобно…

— Табе же! — обратился он к сыну, — Табе, Поедот, повелеваю отдать внука маво в бурсу, духовенскому делу обучаться. И быть яму настоятелем церкви православной и грехи мои тяжкие замаливать, на то, деньгу даю скоплёную, в трудах больших доставшихся. Фундамент крепкий заложил я на возведение, а тябе завершать! Вот моя воля такова последня станет. Вам выполнять!

Дедова воля исполнилась, как он и наказ давал последний свой. Церковь строилась на оставленные им деньги. А деньжищи разбойник скопил немалые. По его же воле, когда Поедотушка подрос, отправил отец его в дальний уезд, на обучение в духовное училище.

В двадцать один годок лихой молодец весь в деда — и образом и членосложением, стал настоятелем сельской церкви, законно утверждённого документом Российского Синода.

Приход давал неплохой доход и в деньгах, и в харче. Несли всё молодому батюшке — яйца, творожок, молочко топлёное, яблочко мочёное, пирожки печёные, курочку, гуся и домашнего первача.

Аппетитом, ещё с самого рождения, молодой батюшка не страдал. Что Господь давал, то и поедал. К тридцати годам женился, бородищу отрастил, становился матёрым мужиком. Из дедова наследства и денег прихожан, заложил большой бревенчатый дом на самом краю села и разбил в несколько длинных грядок капустный огород. К капусте святой отец имел непреодолимое искушение, равно, как и к домашнему первачу.