Кочан

Владимир Степанов

Царский режим Российской империи рухнул.На широких просторах России устанавливается новая власть Советов. Но не всё проходит гладко и просто. Действия разворачиваются в российской глубинке, в дремучем старом поселении лихих людей. С героями повести происходят события, порой смешные, порой грустные. Всё как в жизни! Книга содержит нецензурную брань.

II

В этом огороде пёс жил уже два года. Была глубокая, холодная, осенняя ночь. Гремя цепью по доске, уставший, он забрался в будку и улёгся на, видавшие виды, старую овечью бурку чабана, привезённую новым хозяином с Кавказа. Положив медвежью голову между лап, пёс уткнулся мордой в эту тёплую бурку, вытягивая из неё родной запах далёкой Родины, и стал медленно погружаться в беспокойный собачий сон.

Ему снился его родной, далёкий Кавказ: с его высокими горами и зелёными лугами, снился журчащий ручей чистейшей хрустальной воды, стекающий с гранитных скал, густые утренние туманы в низинах зелёных лугов и его родное стадо с рогами и копытами. Стадо в двести голов баранов, овец и козлов, которых он пас и стерёг целых восемь лет.

Снятся псу его лохматые дружки и злой хозяин, которого возненавидел на всю жизнь, как ненавидят только шакала собаки-пастухи. За малейшую провинность гуляла нагайка хозяина по собачьим спинам. Он никогда и никого не жалел из своих собак — ни самого старого, ни самого малого. Его рука никогда не гладила собачью спину или лоб старого, преданного пастуха, все собачьи годы отдавшего для охраны его больших овечьих стад. Он умел гладить их только нагайкой.

Как-то, трёхмесячным щенком, играл он со своим дружком у порога хозяйского дома, и, увлёкшись игрой, они не заметили, как появился сам хозяин с каким-то чужим чабаном. Хозяин с разбега заехал ичигом под лохматый зад дружка, да так, что тот влетел в открытую дверь дома словно дыня. С визгом катился он по длинному коридору, снёс короб с заготовленной, просеянной мукой для лепёшек, и только стена остановила его.

Усыпанный белым помолом от морды до хвоста, долго чихал лохматый. Наконец, прочихавшись, он увидел в дверях своих обидчиков. Дружок не испугался, не полез под лавку, он разогнался, цокая коготками по деревянному полу коридора и, прыгнув вверх, вцепился в толстый халат хозяина. Тяжёлый, породистый кутёнок повис чуть ниже пояса, крепко сжимая халат острыми клычками. Он висел и чихал, не разжимая челюстей. Хозяин-басмач оторопел и не двигался с места — такого от этого малого он не ожидал!

— Ии!.. Ааа!.. Ии!.. Ааа!.., — ржал, весь трясясь и издавая ишачьи звуки, незнакомый чабан.

Чабан тоже некоторое время не мог двигаться, сотрясаясь истеричным смехом. Когда же пришёл наконец в себя, он схватил щенка за бока и попытался его оторвать, но лохматый крепко висел на ватном халате. Тогда чабану стало уже совсем не до смеха, и, глядя на упрямца, он дёрнул кутёнка так, что клок толстого халата остался в пасти кобелька. Громко матерясь, что испортил дорогой халат хозяину, чабан швырнул его далеко за порог, прямо на спину поджидавшего его Бердыя, что может и спасло его, чтобы не быть покалеченным, а может и того хуже…!

Молодой Берды глядел и запоминал, как жестоко обижают собак в псарне, и его собачий ум совсем не ласково воспринимал этот мир среди злых людей — сколько же много зла вокруг и как жестоки чабаны с нагайками в руках. Взрослея, с каждым годом он стал всё больше удаляться от людей, а вскоре, и совсем не подпускал их к себе.

Решению навсегда и окончательно отвернуться от человека и никогда не водить с ним дружбу, послужил крупный скандал, виновником которого стал тот же, неуёмным, шустрый дружок, который снова попал в историю, переполошивший покой всех собак в ауле и рассоривший некоторых до нельзя самолюбивых и очень нервных гостей с хозяином.

Дело было так. Этим летом в аул к хозяину приехала большая родня и почтенные гости. Вереница бричек, запряжённых низкорослыми лошадьми, ослами и даже верблюдом, тянулась по узкой и единственной в ауле дороге, не давая проезда встречным экипажам и, даже, верховым. В честь этого события, хозяин зарезал большого барана. В огромном казане во дворе готовился ароматный плов. Хозяин заранее всех собак своих и больших, и малых запер в старом деревянном сарае, чтобы не причинять гостям неудобств, когда они съезжаться начнут.

Полуголодные, запертые под замок, они исходили обильными слюнями, втягивая аромат баранины, исходящий из казана в десяти шагах от сарая.

Гости съезжались, заполняя большой двор ослами, распряжёнными конями и экипажами, которые плотно сдвигали к забору, давая простор для следующих прибывающих гостей. Верблюда отвели в самый дальний угол двора и накрепко привязали — характера он был боле чем своенравного и скверного, как и его хозяин, не признающий никакой транспорт. Верблюд не переставая плевался, а хозяин был вечно чем-то не доволен и тоже плевался на весь двор.

Казан с горячим пловом унесли в дом. Хозяин, сложив плотно ладони, вежливо просил всех заходить в дом и проходить в его самую большую комнату. Шумно веселились гости: играла дутара, гости пели, кто умел, танцевал, много пили, произносили тосты. Когда стемнело, всею пьяной толпой вышли встречать запоздалую, очень важную персону, которая не переставая, с полчаса дубасила палкой по высоким воротам.

Лохматый дружок Бердыя, Грызхалатын, так стал называть его хозяин, после того случая, когда он оторвал клок его дорогого халата, умудрился вылезти из сарая. Никакая сила не могла остановить малого озорника. Запах плова из открытых дверей дома, был сильнее любого страха.

Пока проходил довольно долгий процесс восстановления испорченного настроения запоздалому, разгневанному и очень важному гостю, вдобавок ещё, сломавшему о забор дорогую палку, щенок незаметно поднялся по ступеням крыльца и вошёл в знакомый ему коридор, по которому когда-то прокатился дыней. Дверь в большую комнату была открыта настежь.

Он с опаской переступил порог. Большая комната была устлана огромным ярким ковром, посреди которого стоял на железных ногах закопчённый от огня и дыма казан. На ковре, по кругу, разместились десятка два плоских медных блюд для плова, крученые рога для вина, чайные пиалы и большие кувшины с вином.

Некоторое время, Грызхалатын, не решался двинуться с места, он стоял в полной растерянности, его смутило большое количество горящих свечей, свет которых ярко отражался в меди, серебре и фаянсовой посуде.

«В сарае совсем не так! Там темно и сыро!» — сравнивал обстановку собачьего жилья с хозяйским домом щенок. Голод и необыкновенные запахи обильного угощенья, толкнули его встать на богатый ковёр. Он принялся жадно заглатывать ещё не остывшие кусочки баранины вместе с рисом. Обезумев от количества мисок с пловом, щенок прошёлся по всему кругу, по всем блюдам, где лежал плов. Он впихал в себя столько, что сам понял: — «Хватит! Пора уносить ноги!»

И вовремя! Гости, наконец-то успокоившие обиженную, капризную персону, шумно шли к дому, держа его под руки. Набитый под завязку пловом, лохматый проказник сумел незаметно вылезти за порог и, еле передвигая ногами, скрыться в темноте.

Ранним утром, сонные собаки услышали шаги за стенами сарая, которые удалялись и вновь приближались. И так несколько раз, кто-то прошёлся вокруг. Псарня почуяла неладное, по шагам узнав хозяина. Тот медленно, по кругу обходил ветхую сараюху, где содержал собак. У самого низа стены, в бурьяне, аксакал обнаружил сгнивший кусок отвалившейся доски. Выдрав с корнями бурьян, он увидел дыру, зиявшую в самом низу стены, в которую свободно мог пролезть кот и даже крупный щенок.

Старый басмач с керосиновым фонарём, поднятым высоко вверх, вошёл в сарай, тут же закрыв за собою дверь. В углу, в соломе, жались друг к дружке четыре трёхмесячных щенка и две взрослые, крупные сторожевые собаки. Ударом нагайки он отделил взрослых от малых. Каждого щенка он хватал за загривок и грубо тискал им животы, кидая обратно в солому.

Когда же высоко над потолком завис Грызхалатын, брюхо его хозяин даже не тронул, он с большим трудом удерживал над собою тяжёлый, лохматый шар. Лицо хозяина, в тусклом свете фонаря, превращалось в морду страшного, дикого зверя. Собаки, внимательно наблюдая за его движениями, увидели в нём страшную надвигающуюся грозу. Они, разом замерли на месте! Оскалив наполовину беззубый рот, хозяин вышел из сарая и широкими шагами направился прямо к дому, высоко держа за шкварник тяжёлого, не издающего никаких звуков щенка.

Собаки сгрудились у двери и навострили уши на дом хозяина, который неспроста потащил их братца за кудрявую шкуру, да ещё в свой дом, порог которого ни один пёс никогда не переступал.

Карающая рука аксакала внесла набитого пловом щенка в ту самую большую комнату с большим ковром, по которому вчера, он тихо ступал мягкими лапами, и при свечах, отражающихся в блеске богатой посуды, поедал плов из красивых тарелок.

В сарае свора тревожно скулила и повизгивала в ожидании плохих новостей из большого дома, но оттуда исходила зловещая, мёртвая тишина.

Но эта тишина была обманчива для начавших успокаиваться встревоженных собак. В большой комнате на красном ковре, шла молчаливая борцовская возня старого басмача и молодого, лохматого подростка с четырьмя лапами. Старик с неимоверно большим усилием возил мордой бедного Грызхалатына по медным блюдам. Возил жестоко, не проронив ни слова, он берёг силы, зная, что борьба только начинается, это только разминка. Подросток, который набит пловом, упрям и довольно силён и вынослив, а он старый…! Упрямый щенок пыхтел и молча упирался всеми четырьмя в толстый, густой ковёр, на сколько хватало сил. Его тошнило от запаха плова, и он всячески выворачивался, чтобы нос не катался по остаткам вчерашнего, застывшего в бараньем жиру риса.

Затянувшаяся безмолвная борьба, где не было перевеса ни с одной стороны, наконец-то разрешилась бешеной бранью хозяина. Аксакал выдохся и его прорвало! Вне себя, мокрый от пота, ручьём стекающего под толстым халатом, он разразился бранью на весь дом. Окна дома были открыты, и его было далеко слыхать в утренней тишине.

В дикой ярости, он схватился за круглые, кудрявые бока упрямого и неподатливого щенка и бросил его прямо в казан, сам того не осознавая. Бросил прямо в плов, который оставался ещё на дне. Тут же закатав рукава халата, старик вцепился в густую шерсть наглого пастушонка и, вместо кирпича, начал драить им жирные стенки пузатого казана.

Грызхалатына покатило по чугунной орбите! Покатило по кругу справа налево, слева направо, потом его катало поверху, потом по низу и по самому дну, где ещё много было мяса и риса. Он, какое-то время остался лежать на дне, пока хозяин вытирал пот и закатывал спустившиеся рукава. И вот, снова начиналось всё сначала, опять справа налево, слева направо, опять по верху и по самому дну. Вскоре у бедняги голова пошла кругом, и он перестал воспринимать где он и что с ним происходит. Щенка охватил дикий ужас, перенести которого, он уже не смог!

Все собаки аула, даже в самом дальнем конце его, с содроганием слушали пронзительный, протяжный визг щенка.

От этого страшного, захлёбывающегося визга, перешедшего на жалобный скулёж, пять запертых собак, свернулись в один лохматый шар и плотно вжались в угол. Шар трясло, а изнутри его, непрерывно, как в ознобе, щёлкали собачьи челюсти, переходя в крупную барабанную дробь. Собачьи челюсти были неуправляемы, предчувствуя, что ещё ничего не кончилось!

Вконец озверевший, растерявший все силы, до невозможности измотанный басмач, с распаренной, красной и страшной рожей, по которой градом катил пот, собрал последние остатки своих сил и вытащил из шайтан-казана нечто уже непонятное, но ещё живое, кого недавно кинул в котёл. Это нечто, он бросил на ковёр, и сам, тут же рухнул рядом, как подкошенный. Сухие, старческие руки, все в шерсти и бараньем жиру дрожали, пот частыми каплями стекал на дорогой, яркий ковёр, а глаза, не моргая, уставились в потолок. Щенок лежал рядом, молчал и не двигался, он только часто дышал и шумно сопел с прилипшим рисом на чёрном носу.

Всё, что имел пёс: красивую завитую шерсть, лохматый хвост и толстенькие, в мелких завитушках лапы, крупную головку с медвежьими ушками — вся эта красота в миг исчезла, как только его вытащили из этого страшного шайтан-горшка. От головы до хвоста, от спины до живота, всё было улеплено густым слоем застывшего бараньего жира, который крепко держал зёрна риса и даже крупные куски мяса. Все ингридиенты кавказского плова, остатки которого остались от вчерашнего шумного пиршества, сейчас глубоко сидели в густой кудрявой шерсти щенка.

Басмач сидел на ковре, продолжая тяжело дышать. Закатав спущенный, жирный рукав, дорогого, предназначенного для приёма гостей халата, он молча запустил цепкие пальцы в холку лежащего без сил бедняги, которому было теперь всё равно после бешеного полёта по орбите круглого шайтан-казана.

Грызхалатына тащили обратно в сарай. Его задние лапы волочились по земле, у хозяина просто не было сил поднять его, он держал его за шкирку. Открыв скрипучую, перекошенную дверь, пригнувшись, он вошёл внутрь.

— Чтоб тебя сожрали! Шакал! — громко прохрипел хозяин и швырнул щенка в темноту.

Собаки, когда затихли шаги хозяина, начали постепенно отваливаться от плотного шерстяного шара. Куча-мала медленно распадалась, появились морды, хвосты и лапы. Они долго встряхивались, каждая приобретала свой первозданный вид.

Вскоре, сарай начал наполняться ароматом плова. Голодные собаки встревожились, направив носы в одну точку. Пять пар удивлённых, голодных глаз уставились на лежащую кучку, которую скинул им хозяин. И что было бы с этой кучей, если бы она не зашевелилась и жалобно не заскулила? Эта кучка, облепленная мясом и рисом, медленно поползла прямо в собачьи пасти.

Голодная стая окружила ползущую еду, они жадно обнюхивали её со всех сторон и виляли хвостами — они узнали в этом аппетитном шаре своего младшего братца. Псины, одна за одной опускались на земляной пол, и утро собачьей радости началось!

Не кормленная свора до самого вечера возилась с пострадавшим, с завистью глядя на его круглый живот, соображая — сколько ж он в себя впихал, если нам ещё столько принёс? К вечеру чистый и вылизанный, взлохмаченный Грызхалатын в хорошем расположении духа рассказывал своему дружку Берды-Белеберды-Ибн-Оглы на своём собачьем о страшном шайтан-горшке хозяина, в котором он долго крутился. Облизываясь, довольная свора с большой надеждой смотрела на дыру в стене, как на единственную возможность добраться до шайтан-горшка, который варит это чудо. У всех псов на уме была только одна мысль: «Кого бы ещё послать за этим чудо-пловом?». Но в дыру смог пролезть только опытный Грызхалатын, а плов он уже не любил.