Сын Ра. Волшебный эпос

Владимир Радимиров

Богатырь Яван Говяда появляется на свет странным образом. Его мать – волшебная корова, съевшая чешую золотой рыбы, а отец – солнечный бог Ра (Род). Царь Правила посылает Явана и его братьев в потустороннее царство, чтобы выкрасть у тамошнего владыки дочку. Говяде доведётся испытать невероятные приключения, преодолеть различные соблазны и совершить великие подвиги, чтобы исполнить труднейшее задание и утвердить на Земле правду-матушку. Эпос создан по мотивам народных сказок и мифов.

Глава 3. Битва у Смородины, в защиту милой Родины

Долго ли, коротко ли ехал Яван с братами, — быстро, известно, лишь сказки сказываются, а не делаются дела, — а только заехала их троица, прям сказать, чёрт те куда. По пути немало царств-государств, да и просто ничьих пространств без роздыху путного они прошпарили, потому как клубочек энтот дюже непоседливым оказался: всё ходу он наддавал и поесть да поспать им не давал.

Наконец гонка такая азартная Явану надоела изрядно. «Да где ж это видано, — он воскликнул, — чтобы вполне живые да в придачу молодые парни, словно ошпаренные, на тот свет устремлялися и безмозглому клубку подчинялися!» И стал он, когда появлялась в том надобность, клубочек лавливать да в карман его саживать, дабы без помех привалы можно было совершать, купания устраивать да с тамошними обывателями разговоры разговаривать. Так, не дюже торопясь, все почитай обжитые места они и миновали.

И приехали братья наконец в такущую дикущую тмутаракань, что ни вздумать, ни взгадать, а только языком рассказать. Ни дорог, в общем, ни пути — трудно ехать да идти. Но надо! Глядят окрест братья, а по сторонам горы высоченные взгромождаются, невиданные животные средь чащоб шарятся, чудные птицы в небесах парят, да огненные глаза из дебрей горят… А вдобавок к этому странный зеленоватый туман вдруг на землю пал. Тут любой бы заплутал, только Праведов клубочек и в темноте светится: по камням подпрыгивает, ухабы да рытвины перепрыгивает, за собою ватагу зовёт — такой-то не подведёт!

Ехали они так, ехали, не одну пропасть объехали, да уж хотели было остановиться, но вдруг туман стал расходиться, а потом зарево огненное впереди показалось, и жаром на них пахнуло — словно бы из самого ада дохнуло. Проехали они ещё чуток, вперёд глянули — мать честная! — по равнине огненная течёт река, и раскалённые её волны в берег каменный так и плещут да зловещими бликами окрест блещут. А через реку мост навроде как железный перекинут на ту сторону, да вот только проехать по нему невозможно — зажариться можно. От пламени речного он аж добела раскалился. И как в таком случае им поступить?

А клубочек вдруг заторопился, с удвоенной прытью к мосту устремился, подкатывается к нему резво — прыг-скок на раскалённую поверхность, да с глаз долой и исчез. Видать, сгорел, волшебный пострел.

— Ну чё, вроде приехали… — Яваха себе маклыгу чешет. — Провожатого более у нас нету.

Братья на то головами лишь закивали, а о впечатлениях своих промолчали.

— Эка же ты уродина, река Смородина! — воскликнул Яваха в досаде, на пламень глядя.

Да-а-а. Не стали братья ехать далее — чего-то не схотели. Да и кони под ними всхрапели и пенными губами удила закусили, таким манером осадить всадников попросили. Поозиралися путешественники по окрестностям, глядь — домик невеликий стоит недалече. С виду дом вроде как дом: стены у него из камней сложены, крутая крыша черепицей покрыта, а дверь — вовнутрь открыта. Подъехали они к домику, с коней сходят, внутрь заходят, опять глядь — никого не видать. Вышли из, хозяев позвали, посвистом посвистали, а ни гу-гу, будто кинули дом обитатели на пользу врагу. Что ж, порешили брательники на постой тут остановиться, передохнуть слегка, а уж после того гомониться да чё далее делать, решать. И то верно: путь-то нелёгким доселе был — коням ноги он поубил.

— Авось пламя и поуляжется, — говорит братанам Яван. — Тогда, может статься, по мосту и удастся нам пробраться… Только вот чего: надо нам сторожа возле него поставить, а то неровён час — вдруг да с той стороны на нашу сторонку неприятель поедет да на спящих на нас и наедет! Не к лицу богатырям себя подставлять, так что часового по очереди будем выставлять.

Гордяй тут сторожить мост и взялся. Первым, говорит, отстою и потом спать завалюсь. Прихватил он меч вострый и отправился, зевая, на часах стоять, а Яван со Смиряем в хатке на ночлег остались.

Стал царевич от моста подале на горке, постоял-постоял и вдруг наблюдает, что пламя и впрямь затихает. Ага! Затихает-затихает, а тут и совсем затихло. Потекла в реке водица на вид обыкновенная, только тёмная в ночной мгле. И мост потемнел, остывать быстро стал. А тут и месяц полный из-за тучи показался. «Как мост остынет совсем, то братьёв разбужу, да и поедем!» — думает Гордяй радостно.

Присел он покамест на камешек переждать, а тут вдруг ворона невдалеке как каркнет. Оборотился туда Гордяй, смотрит удивлённо — старушка перед ним стоит сгорбленная. Сама старая-престарая, волосы у неё седые, глазки маленькие, колючие, а нос-то огромный да загнутый вниз крючком. Гордяя от страха аж передёрнуло.

— Чур меня, чур! — от старухи он отшатнулся. — Изыди, страшилина, с глаз моих! Уйди!

— Здравствуй, сокол ясный, Гордяй-царевич! — говорит ему ведьма весьма приветливо. — Небось притомился в дороге, молодец удалой?

Гордяй на это сглотнул, но ни слова выдавить из себя был не в силах.

— Ну да ничего, это дело поправимое. — ведьма ему говорит. — Не желаешь ли, красавец, силушку восстановить — моей чудо-бурды испробовать-испить?

— Это что ещё за диво такое? — царевича удивление тут взяло. — У нас дома квас да отвар потребляют, а никакой бурды отродясь не пивали — и слыхом о ней не слыхивали, и в глаза не видали!

— Эх-хе-хе, темнота! А ещё царевичем называется! — карга старая над Гордяем издевается. — На-ка вон, выпей! Отведаешь, не пожалеешь, враз поумнеешь: так заберёт, что не отпустит, горе-нужду в твою голову не пустит!

И протягивает ему бутыль немалую.

Тот её взял, вытащил затычку зубами да и хлебанул с горла́ бурды этой самой. И — у-у-у! — понравилась она сразу ему, вот он всю бутыль с устатку и вылакал. А как опорожнил посудину до дна, так в головушке у него зашумело, на душе зазверело, дурным голосом он заревел и позабыл обо всём на свете: напился, зараза, пьян, завалился, подлец, в бурьян, да и заснул себе точно мертвяк — только храп на всю округу раскатился.

А Явану отчего-то не спится. Смиряй, тот сразу заснул, а Ванюха и так и эдак с боку на бок поворачивается — ну ни в какую! Порешил он тогда встать, прогуляться малость по окрестностям да к реке сходить посмотреть, а то чегой-то вдруг стало тихо — не случилося б какого лиха. Взял палицу — и вон. Наружу выходит, глядь — а река-то погасла, можно вроде ехать…

Только Гордяй-то где? Поискал его везде Ваня и нашёл-таки, а тот, паразит, спит, и дрянью от него разит. Попробовал его Ванька разбудить, да куда там — легче, наверное, чурбан деревянный оживить было бы, чем истукана этого ужратого в чувство привести.

Плюнул Яваха в сердцах, смотрит — а мост-то остыл уже вовсе, путь на тот берег готовый. И вдруг слышит он — не то грохот, не то гром — с той сторонушки лязг какой-то странный раздаётся, и топот тяжёлый приближается, да пылища в придачу вздымается. Что там, смекает, за ерунда грядёт такая?.. И видит тут Ваня — подъезжает к мосту через реку страшный человек: едет на огромном чёрном коне чудо-великан! Детина был он рослый, сажени в полторы высотою, весь сплошь в броню сверкающую закованный, а рядом с его конём пёс, тоже чёрный, трусцою бежал, да чёрный же коршун над главою круги наматывал.

Ступил конь огромный на мост да и споткнулся, так что всадник в седле покачнулся. Коршун же хищный над ним встрепенулся, а пёс косматый чуть с ума не сошёл — лаем грозным весь изошёл.

— Ты чего, фарш колбасный, спотыкаешься? — взгремел великан, коня плетью охаживая. — Может, противничка мне учуял, волчья ты сыть? Так где ж ему здесь быть! Один лишь Явашка Коровяшка мог бы со мной потягаться, да не место ему тут шляться! Пускай ещё подрастёт да молочка пососёт, а то озлюсь, наеду и дале поеду!

Яваха таких речей не стерпел. Палицу живо он — хвать, к реке — шасть, на мост вылазит да дорожку прямоезжую чуде-юде и перегораживает.

— А ну-ка стой, стервец! — вскричал он голосом молодецким. — На эту сторону́ переезду нету! Ты почто через мост прёшь, чёрт-те что врёшь да ещё разрешения не спрашиваешь?!

Осадил великанище коня, поглядел на Явана презрительно и рассмеялся язвительно. И от смеха его противного по округе прямо гул раскатился. Пригляделся к нему Ваня — ну, думает, ты и безобразный! Голова у громадины была как бочка, носяра как кочка, во лбище единственный глазище лютым пламенем аж шкворчит, да в придачу над ним рожище торчмя торчит. Пасть, гад, раззявил — вуй! — зубья, что частокол, щерятся! И как с таким будешь силушкой меряться?..

— Да как ты смеешь, козявка двуногая, — заорал циклопище прегромко, — мне, Грубово́ру, сыну Чёрного Царя, дорогу тут ещё загораживать?! Я сейчас тебя как червяка раздавлю, да псине своей и скормлю!

— Хэ! Давилка у тебя ещё не отросла, чучело пучеглазое! — взъярился Ваня, хуления услыхавши. — Сделавши дело хвались, а не сделавши крепись, да отсюдова катись! Понял, не?

Оторопело чудище-юдище от такой наглости, лобище нахмурило, глазищем заморгало — слова молвить не может даже.

А Яваха ему далее на психику жмёт да дорогу кажет:

— Оглох что ли, лупоглазый? Тебе говорю!.. Вороти давай конягу да давай отсюда тягу, а то как двину — враз копыта откинешь! Ну-у! Улепётывай!!!

И за палицу решительно берётся. По всему было видать, что не терпелось ему в драку встрять.

— А ты кто ещё такой, чтобы меня стращать, да через мост не пущать? — насилу великан оклемался и оком недовольным на Явана уставился. — Ты, видно, неуч дикий и того не ведаешь, что я воин великий, и что мне досель людишки дерзить не решалися, а уважали меня и боялися. А ну-ка, изволь отвечать, как тебя звать-то да величать!

Что ж, Явану назваться не тяжко.

— А я, — он отвечает, — и есть тот самый Явашка Коровяшка, на которого ты, чёрт рогатый, наехать-то хотел. Чё, ещё не расхотел?

После слов сих Явановых чёрный пёс хвост поджал, заскулил и прочь убежал, а чёрный коршун вскрикнул, в небо взвился и с глаз долой скрылся.

Видит вояка-чертяка — дело серьёзное — перспектива для него открылася грозная. Почесал он себе задумчиво ряху да и пытает посля́ Яваху:

— Ну что, Яван Коровий сын — биться с тобою будем, али, может, замиримся?

А Ваня ему:

— Не для того я здесь оказался, чтобы с вами, с чертями, мировую заключать. Знаться да лобызаться нам не ко времени — биться-сражаться будем до смерти!

Заёрзал циклоп в седле — вроде как неудобно ему стало сидеть. А потом и говорит, чуть ли даже не вежливо:

— Ага, понятно… Слушай, Яван: а ты на нашу сторону переходи давай! Ты, я гляжу, наш парень: и силён, и как чёрт нахален. А за твою сознательность мы тебе и тут дадим власть, и в посмертии не оставим: как ровня в аду с нами жить будешь и великие блага добудешь! Власть, Яван, власть — вот где истая сласть! Ну!..

Тут Яваха на мостовую с чувством сплюнул да твёрдым голосом властолюбцу сему и отвечает:

— Слышь ты, гад — звать меня Яван Говяда, и мне власти вашей поганой не надо!

— Тю! — развеселился громила злой радостью. — Да ты, я гляжу, паря — дурак! Ха-ха-ха-ха!

— А это мы щас и проверим, кто из нас бо́льший дурак! — в ответки Ванята ему восклицает и палицу не спеша подымает. — Пущай Бог нас в том рассудит!..

Взревел циклопище голосом грубым, посвистом разбойничьим засвистал, булаву огромную поднял, да на Явана и напал, словно ураган. А Яваха-то, не будь в самом деле дурачиною, в сторонку возьми и отскочи, а затем ка-а-к блызнет коню вражины по бочине! Греманулся коняга громадный об землю и на месте околел, а великан рогатый через голову с коня сверзился да вперёд кувырком полетел.

Однако для своего размера и веса оказался он весьма шустр да резв. Вмиг на ноги он подхватился да врукопашную с Яваном схватился.

Ох и потеха тут молодецкая началася! Палица-то Яванова с булавою великановой со страшной силой сшибаются, искры от их соударения целыми снопами разлетаются, а лица супротивничков гримасами напряжения искажаются. Ужасные шум да гром по округе далеко раздаются, но оба врага с каждой минутой ещё лютее сражаются. Ни в чём друг другу не поддаются — насмерть бьются!

Долго они там мутузились, ногами даже рытвины на поле вспахали, а всё один другого не одолевали. Уже ночка кончалася, ясный месяц за тучку зашёл, словно интереса в этом бою для себя не нашел, а у них ничья да ничья…

Наконец изловчился ловкий Ваня, по булаве врага что есть моченьки вдарил, а она тресь — и переломилась. Яван тогда палицей крутанул да башчищу потную с плечищ циклоповых и рубанул. Грохнулся убиённый чёрт оземь, и дух с него вон! Да такой-то тяжёлый и вонючий энтот духан оказался, что у Ванюхи от его вдыхания слёзы горючие полилися, да чуть ли корчи не началися… Подул тут из-за реки ветерок, и эту вонищу на белый свет отнесло. «Дело худое, — подумал витязь. — Как бы люди Земли духом этого паразита не заразилися!»

Ну да делать-то нечего — что срублено, то сроблено, как есть, так и есть, по нахалу и честь. Вытер Яваха пот горячий с чела, по сторонам огляделся и видит, что негодяй Гордяй по-прежнему в стороне дрыхнет; ничё ему не помешало: ни шум, ни лязг, ни гром… Это надо ж быть таким чурбаном!

Стал его Ваня тормошить и насилу-то добудился. Опамятовался чуток брательничек, буркалы продрал, место битвы увидал — оправдываться начал: это на меня, мол, морок волшебный нашёл, а то бы я тебе, Ванюша, на подмогу непременно пришёл…

Ну, Яван ему о случившемся в двух словах поведал, всё как есть изложил и выговор за головотяпство влепил. Хорошо, что хоть не побил… А уж утро зарделось. Начала Смородина сызнова пламенеть, и от жару несусветного раскалился опять мост железный. Ни проехать тебе, ни пройти — и другого нету пути.

Вертаются братовья в хатку, глядят, а там Смиряй от страха забился под лавку, ни жив ни мёртв лежит да словно заяц дрожит. Яваха ему отрубленную чертячью башку кажет; чего, мол, тот на это скажет, а Смиряйка врёт:

— Занемог я, Ванюша, ох и занемог! Это, наверное, морок на меня нашёл, обуял меня, стиснул, а то бы я на выручку тебе пришёл, пособил бы тебе, вызволил…

— М-да, вояки, — усмехается на это Яваха. — Могучи лишь бить баклуши. С вами навоюешь…

Позавтракали они харчами припасёнными, поспали чуток, потом опять поели, затем на реку огненну поглядели, разных песен попели — а тут и вечер.

— Ну, теперь иди ты что ли… — Яван Смиряю велит. — Мосток посторожи, а как пламя поутихнет, нас кликни. Да не тяни волыну, тетёха, а то всем будет плохо!

Вздохнул Смиряй тяжко, мечом опоясался и в дозор поплёлся, а Яваха с Гордяхой парой слов перемолвились да на полу спать завалились. Гордяй-то сразу отрубился и захрапел, а Явану отчего-то не спится, всяка мура ему мнится. Вот помаялся он, в забытьи пометался да вдруг на ножки резвые как подскочит — и к мосту идти хочет…

Смиря же, как на место заявился, так на камешке поодаль моста угнездился и пить захотел, поскольку от жары, а больше от страху, ажник он упрел. Посидел толстяк там истукан истуканом, глядь — а пламя на реке стало стихать.

И тут невдалеке ворона вдруг как каркнет! Смиряха даже подскочил от неожиданности. Обернулся он стремительно, смотрит, а возле него старушонка горбоносая стоит.

— А-а-а! — заорал Смиряй, на задницу падая. А ведьма ему улыбается.

— Здравствуй, — говорит, — Смиряй, кухаркин сын!

— З-д-д-равствуй, б-бабушка!

— Жарковато тута, не правда ли? А зато я тебе гостинца притаранила. Не желаешь ли отведать бурды моей славной?

— А это что ещё за штуковина? — любопытство Смиряя взяло. — Кажись, я такого питья отродясь не пивал…

— Ну а ты попробуй, не пожалеешь, — старуха ему лапшу на уши навешивает. — Цари с князьями, да бояре с друзьями чудо-бурду пьют да весело живут. И ты, Смиряй, с ними сравняешься, коли к бутылочке сей припиявишься!

И протягивает ему пребольшую в руке бутыль.

Смиряха как хлебанул с горла́ бурды сей отравленной, так мгновенно, дурак-невежа, и ожадовел, после чего в бутылищу ущерепился и выхлебал её до самого дна, прям не оторвать, ёж его в дребадане рать! В один момент он захмелел, об землю рылом шмяк да и захрапел, что твой хряк.

Как раз в это времечко и Яваха туда подгребает. Смотрит — дозорный его мертвецким сном спит, почивает, и ничто его более не колупает. Попытался Яван его разбудить, только легче колоду придорожную было бы оживить. Да уж, нету пуще, видно, изъяну, коли дозорный лежит в стельку пьяный!

А тут с той стороны неожиданно шум да гром ужасные раздалися, и клубищи пылищи вдалеке поднялися. Смотрит Яван и видит: на сером конище огромный змеище к мосту мчится, а рядом с ним страшенная серая псина семенит, да над головою серая ворона кружит.

Подъехало чудище к мосту и только на него ступило, а конь-то его возьми и споткнись. Да и собачища воем вдруг завыла, а ворона встрепенулася и закаркала, будто её кто давит.

Остановился змей, обернулся, туда да сюда посмотрел, озлел да и зашипел:

— Это ты почему, колбасный фарш, спотыкаешься? Нешто чуешь запрет? Так противников у меня нет. Может, только Явашка Коровяшка потягаться со мною мог бы, да его-то сюда не просят — невесть где его ангелы носят…

Тут Яваха с горочки — шасть! — и захлопнул змеищу пасть.

— Приехали! — орёт он властно. — Далее ходу нету!.. Ишь повадилась всякая нечисть на наш свет хаживать да людей не уваживать. Ты кто такой есть, чтобы через мост переть? А ну отвечай — не немой ведь чай!

Опешил змей вначале от Явановой отчаянной наглости, надулся весь, зашипел. А потом вдруг как захохочет!

Пригляделся к нему Ванюха — ну, думает, и урод! Голов-то у змея, словно опят на пне: двенадцать где-то, не менее. Одна другой, значит, больше и жутче, и никакая прочих не лучше. Да в придачу ещё какие-то несуразные, а морды на каждой разные и красками цветастыми обмазанные. И опять же — что ни харя, то своё у неё выражение: эта вот зла, а та, как у козла, третья благостная, четвёртая сладостная, тута хитрющая, а тама смеющая… А лап-то у змея числом шесть, и в каждой лапище то кинжалище зажат, то булавище, то склянка с ядом, то в чёрном переплёте книга, ну а на последней лапе — из пальцев свёрнута фига. И хвостов у чудовища аж целых три было, да на конце каждого хвостищи — острое жало торчит.

Оглядел пресмыкающего Ваня, и на хохот его — ноль внимания. Помалкивает… А змей тем временем смеяться перестал, посмотрел жадно на богатыря двадцатью четырьмя жёлтыми глазами и, очевидно главная его морда, толстая такая да самодовольная, превесьма напыщенно к Явану обратилася:

— О, доблестный витязь! Мы, мудрый Хитровол, прямо сказать, поражены храбростью, с каковой вы нам, сыну Чёрного Царя, перечите и всяки грубости нам речете. Видимо, обладаете вы истою силою, чтобы этак хаметь, а не то придётся вам пожалеть… Не соизволите ли вы своё имя-прозвище нам назвать, а?

— Хм! Яван я, Говяда, не боящийся змеиного яда!

После этих слов Ваниных змеев пёс заскулил и наутёк пустился, а ворона закаркала гадко — и тоже оттуда пропала. У змея же на мгновение аж глаза от страха остекленели.

Однако он быстро опамятовался и с такими словами к Явану обратился:

— Ба-а! Какая удача! Давно я вынашивал планы познакомиться с сыном Небесной Коровы! Рад! Рад очень!.. Нам, дорогой Яван, теперь непременно нужно подружиться!

Смешно Ване стало.

— За предложение благодарствую, — змею он скаазл, — да только грязью играть — руки марать. Так что, ваше змеиное преосвященство, извините и назад валите! Ага — вон туда!

И он указал змею направление за реку.

— Напрасно вы так, Яван Говяда, напрасно, — скривился змеина главной орясиной, — я ж как лучше хочу, ага! А высшая благодать — это власть. Вла-а-сть!!! Заживём мы с тобою всласть — и богу угодим, и себя не обидим. Благо же, Яван, три вещи дарят: ум, сила и злато!

— Слышь ты, властолюбец поганый, и запомни-ка навсегда: звать меня Яван Говяда — и мне злата не надо!

— Ну, злато, не злато — но образы божьи ведь людям надобны. Маливаться-то без них как?!

— А у нас они уже имеются — и делать ничё не надь!

— Ах, вот оно что! И каковы они, позвольте спросить?

— А вот какие: солнце… месяц… вода… огонь… земля… и воздух. Неплохие образы, а? Сама природа!

— Экий же вы болван, Говяда Яван! — воскликнул змей в досаде.

Но он тут же лицемерно улыбнулся во весь рот. Зато другие головы смотрели на Ваню весьма сурово.

— Ой, извините — сорвалось! Погорячился!.. Но, при всём к вам уважении, Яван — вы дурак. Недоумок, ага!

Яваха же весело рассмеялся.

— Верно, — он сказал, — я дурак и есть. А ты зато шибко умный… Только ум без разума — беда. Али не слыхал?

— Вы плохой раб божий, Яван — вольнодумец!

— Э-э, не могут дети Ра быть его рабами! Фигня это! Мы так и зовёмся — Ра сыны, а страна наша — Расияньем прозывается. Мы издревле православные — на том стоим, стояли и будем стоять!

— Чуш-ш-шь…

— А ежели мы лиху не даёмся, поём да смеёмся, то мы Ра душой отдаёмся — радуемся, значит. Вот это и есть наша ему жертва, когда мы добро чаем, а от зла отбываем. А славословие Богу мы такое любим орать…

— Это, интересно, какое?

— А вот какое: Ура! Ур-ра! Ур-р-а-а-а-а!!!

— Да ты опасен, друг мой, оч-чень опасен! — прошипела еле слышно самая малая гадова голова.

И вдруг — сверк! — словно молнии, выбросил змей сразу две свои длинные лапы с зажатыми в них кинжалами, да вдобавок ещё маханул хвостовыми жалами! Чиркнули лезвия острые и жала смертоносные по белому Яванову телу, но никакого вреда, противу змеева ожидания, ему не сделали — спасибо броне небесной, материнскому дару! — неуязвим Яван оказался для подлого удару.

— Ах такая у тебя, значит, вера! — взъярился Ваня явно да, подскочивши, змеюке коварному по тулову — хрясь!.. И коню рикошетом досталося. Хитровол с коня-то долой, да об землю — бряк! Здорово эдак упал, а коняга его на месте пал.

Но хитёр оказался змей — тот ещё оказался прохиндей. Не успел Ваня в другой раз своё оружие поднять, как этот гад по макухе ему толстенной книгой — шарах!.. Побери его прах! У Ваньки аж зубы лязгнули, да искры из глаз сыпанули. Оголоушило его чертячьим писанием да так, что наш герой дар ориентации слегонца потерял. Зато змеище даром времени не терял. Главная его голова щёки шаром надула и пустила на врага своего огненную струю. Ежели б опять не броня небесная, то сгорел бы Яван непременно, а так только рубаха на нём погорела, и всё.

Да Ваня-то скоро опомнился, не растерялся, освирепел он и не сказать чтобы тихо палицей помахивать принялся. Змеина такого явно не ожидал, а Яваха тут изловчился удачно, и поплатился Хитровол ближайшей своей головой: покатилась она с тулова долой.

И пошла тут для Вани потеха — для вражины его не утеха! Змей-то, словно угорь на сковородке, вертится, шипит, орёт, обезоруженными лапами Явана дерёт, вооружёнными его яро шугает да в придачу хвостовыми стилетами богатыря стегает… Только не на того, ящер, напал — ни разу Ванька не упал да под удар более не подставился. Бегает он вокруг гада, ловко пред ним скачет, — смеётся, а не плачет: через себя оборачивается, туда-сюда поворачивается, змеевой подлости не прощает да палицей его угощает…

Много ли времени минуло али мало, только осталась у чёрта на плечах одна-единственная голова — главная. Захрипел ею гад, запыхал, запросил чуток передыху.

Только Яваха не соглашается:

— Да где ж здесь было умаяться! — он сказал — Я ведь почти не устал, а ты чего середь боя встал? Давай-ка окончим дело — тогда и отдыхать будем смело!

Тут змеюка совсем в отчаянье пришёл и чёрным дымом весь изошёл. Под сей дымной завесой успел он назад повернуть, хотел было с места сражения драпануть, да только трюк сей у него не удался — Ванька-то на уловку не поддался. Змея удиравшего он тут же догнал и вконец его доконал: последнюю башку ему срубил.

Вот и второго чертяку вслед за первым Яван погубил!

И вышел из гада убитого дух — такой тяжёлый да приторный, что у Ванюхи аж дыхание в груди перехватило да по голове точно обухом хватило. Покачнулся он, ослаб, зашатался и так бы, наверное, там и остался — на землю бы пал да смертью пропал. А тут ветер с адской стороны потянул, и это Явана спасло: смертоносный дух на белый свет отнесло.

«Худо дело! — подумал Ваня, отрезвившись. — Как бы этим духом лживым честной народ на родине не заразился!» Ну да делать-то уже нечего — назад ведь змеев дух не вернёшь и башчищи к плечам ему не пришьёшь. А и не надо — правильно сделал Говяда!

Оглядел себя Ванюха, ощупал, и к Смиряю направился походочкой упругой.

А тот в травке невдалеке валялся. Его счастье, что не наступил на него гадище в пылу схватки — раздавил бы, к чертям собачьим, как куропатку. Принялся его Ваня будить да за холку тормошишь, и насилу-то разбудил. А этот байбак глаза продрал, поле битвы увидал и чуть было опять в обморок не брякнулся. Да вдобавок и от Ваньки шарахнулся, в опалённом вояке брата не признавши.

Яваха змееву голову прихватил, и они в домик вместе пошли. Приходят, стучат — закрыто. А это, оказывается, Гордяй изнутри затворился, а сам под лавку забился и как осиновый лист дрожит. Решил Яван над ним подшутить, плечом на дверь надавил, засов сломал, дверь приоткрыл и голову змеиную в проём суёт, а оттуда Гордяй перепуганный прям благим матом орёт. Дюже, сердешный, он перепужался, даже обкакался, — подумал, грешный, что настал его последний час. Думал он, это змей Явана съел, его самого нашёл и за его душою пришёл.

— Ну, вот чё, вояки, — сурово сказал спутникам своим Яваха, — помощнички из вас, я гляжу, аховые. Даром что с виду здоровы́, а на вас понадейся, не снесёшь и головы. Н-да-а… Я вечор сам мост сторожить иду. А вы не спите! В полной готовности тут сидите! Чую я, битва у меня будет страшная… Как услышите свист, так тут же на помощь мне поспешайте — да не шибко-то мешкайте! Не успеете — мне мат, а вы врага тем более не одолеете. Факт!

Ладно. Сказал Яван и спать завалился, потому как уже утро настало, и Смородина вновь пламенною стала.

Проснулся он не сразу. Чует, в теле ломота какая-то, усталость… Ещё бы, две ночи кряду с чертями биться — не мудрено тут и умориться. Ну а чё ты будешь делать — тело оно и есть тело: роздыху ему бы дать, да где ж время взять?

Перекусили братья припасами остатними, на огненну реку поглазели, песен опять попели, а тут и вечер подходит, очередь Явана идти выходит.

— Дай рубаху что ли… — приказывает он Гордяю. — А то как-то неуважительно голяком встречать дорогих ворогов.

Гордяй снял рубаху с себя нехотя и протянул Явану; тот напялил её кое-как, повёл плечами, и раздался треск — рубаха разошлась по швам на могучем Явановом теле.

Яван улыбнулся, взглянул весело на Гордяя, а у того на лице недовольное выражение сквасилось.

— И шелом тоже давай!

Гордяй потопал в дом и вынес оттуда шлём. Яван надел его на голову и удалился.

— Мог бы и так идти… — пробурчал Гордяха себе под нос. — А то мёрзни тут…

— А ты к речке сходи, погрейся, — Смиряйка ему советует.

— Да пошёл ты!.. — замахнулся на него Гордяй. — Глаза бы мои эту Смородину не видали!

— Ну, тогда спать давай завалимся!

— Вот это другое дело… Идём, братень!

И они вошли в домик и захлопнули за собой дверь.

А Яван, как к мосту притопал, так поднялся сразу на горку, чтобы улучшить обзор, и присел на камень. И сидит себе, отдыхает… Через часик-другой глядит — речка уже остывать стала, пламенем полыхать перестала.

Тут вдруг невдалеке ворона каркнула. Яван туда посмотрел — что за хрень! — никого вроде нету. Назад поворотился, с удивлением глядит, а откуда ни возьмись, — прям из воздуха, кажись, — старушка странная пред его очами и появись.

— Здраствуй, Яван-богатырь, Коровий сын! — прошамкала скрипуче она.

— Здорово живёшь, старая кочерыжка! Кого здесь пасёшь? Часом не меня ли?

— Может тебя, может не тебя, а может так само тута гуляю…

— А-а! Ну и гуляй себе мимо. Ты мне тут без надобности…

Яван тут с хрустом потянулся и принялся разминать себе правую руку.

А старуха ему:

— Чай устал небось биться да драться? Хе-хе!.. Ну, да я тебе помогу, силы твои подкрепить смогу. Накося, болезный, испей чудо-бурды моей славной, чтоб усталость-то поунять. Дюже она полезно для людей. Ей-ей — пей, не робей!

И бутыль ему большую протягивает, а сама пристально так в глаза его заглядывает. Посмотрел и Яванушка в старухины очи, а они почему-то темнее ночи — чёрная в них пустота в жутком мраке одна разлита. Не по себе вдруг Явану стало, аж поёжился он и плечами зябко передёрнул.

— Не-а, — отвечает он старухе, усмехнувшись. — За предложение, конечно, благодарствую, да я ведь, бабуля, Яван Говяда, и мне бурды-то не надо. Мне бы выпить молока, чтоб усилилась рука!

Никаких чувств лицо старухино, кажись, не выражало, а всё ж таки тень едва заметного недовольства по нему пробежала.

Тут позади Явана ворона опять как каркнет. Посмотрел он туда скоро — а и нету там никого! А когда назад поворотился, старушенции уже и след простыл. Пропала, старая, как не бывала.

«Да-а, чудные здесь творятся дела…» — подумал про всё это Яван, а потом головою покачал, чего-то под нос себе пробурчал и далее сторожить почал.

А старуха в то самое времечко — скр-и-ип! — в домик-то и заходит. Как узрели её эти до́лбни, — струхнули очень: рожи у них от неожиданности повытянулись, глаза повыпучились, а челюсти поотвисли. Сперва-то и слова вымолвить они не могли, а потом очухались малость да как замашут на гостью незваную руками: ничего-де нам от тебя не надо, и питьё это твоё — ну его к ляду! Дай ты лишь душам нашим покою, а то бо́шки аж раскалываются с перепою!

Ага, счас! Ведьма старая никакого внимания на братьёво бурчание обращать не собирается, а лишь усмехается да поближе к ним подбирается.

Подошла и захихикала эдак ехидно, коварная ехидна.

— А я вам, голуби вы мои, — говорит она им, — ничего пить-то и не предлагаю. Зато у меня в сумке для вашего самочувствия одолень-трава имеется благая. Вы её возьмите, подожгите да дымочком ейным окуритеся — круче вас не найти будет витязей! Боль в головушках ваших в один миг пройдёт, и така на души благодать снизойдёт, что ни вздумать, ни взгадать, ни в словах не передать!

И подсовывает стражам поражённым пучище травы сушёной.

А братовья от страху назад аж подались, траву ведьмачью разжигать не желая. Тогда старая сама её подожгла, пыхнув изо рта струёй огненной, и враз розовый дым всю избушку наполнил. Братья дымок ядовитый понюхали — у-у-у! — не соврала старуха: вещица-то забориста. А сами сопят, дым пахучий в себя тянут — благодать ощутить чают. Да только, оказывается, разум в душах отчаянных с каждым вдохом лишь помрачают… Не дюже много времени протекло, как буркалы у оболтусов закатилися, и оба они со стеклянными взорами на пол повалилися. Вчистую, куряки, повырубились!

А река эта, Смородина, потухла уже той порою. Да и мост остыл — путь вроде как стал свободен с пекла, значит, на родину. Само собою и наоборот — освободился как бы проход. Привстал Ваня со своего камня, вгляделся в мрачную даль, прислушался… Да нет, вроде всё тихо. Может, думает, и не так всё лихо…

И вдруг, откуда-то издаля́, навроде как конский топот послышался. Точно, топ — всё ближе эдак и ближе… И минутки не минуло даже, как с той сторонушки земля задрожала, облако пыльное на глаза Ванины набежало, и весь почитай обзор пылища густая ему застлала.

«Ох и страшное, наверное, чудище-юдище сюда приближается!» — Яван про себя смекает и от волнения с ноги на ногу переминается.

Тут пыль маленечко порассеялась, и видит Ванюха с удивлением, что подскакивает к Смородине на вороном скакуне воин странный в чёрных доспехах. Да один-то одинёшенек, без сопровождения всякого: без собаки, и без какой бы то ни было вороняки. Остановился рыцарь возле реки, головою покрутил, огляделся кругом, словно встречи ожидал с неким врагом, а потом решительно на мост взъехал и с гордым видом дале поехал.

Пригляделся к гостю новоявленному Яван. Хм, думает — ратник вроде как ратник: росту обыкновенного, выгляду по-адски надменного — только чёрные доспехи цветными огнями на нём переливаются, да маска железная под шеломом блестящим рисованными зубами скалится… И то сказать, не на прогулочку, видать, выехал наездничек сей лихой, а на смертный и ярый бой, и для того он в левой руке копьё таранящее крепко держит, а в правой палицу шипастую сжимает, да ко всему вдобавок мечик в ножнах на поясе у него висит. Во, значит, как вооружился, паразит!

Ну и Яваха не лыком шит, хотя им и опоясан. С горушки своей на мост он сбегает, руку вверх поднимает и непрошеному гостю путь-дорожку перегораживает.

— А ну-ка стой! — громко он орёт. — Невесть кому на эту сторону́ дорога ныне заказана! Тута теперя застава!

Осадил всадник коня, чуток на месте погарцевал, а потом, разглядевши молодца, как вдруг захохочет. А окрестность вся эхом жутким в ответ как загрохочет. И до того отчего-то громко, что Ванька чуть было не оглох.

— Что-то всё смешливые попадаются, — себе под нос он пробормотал. — Да пусть себе ржёт, коль неймётся — у нас ведь добре последний смеётся.

— Ты лучше здесь не грохочи громогласно, а отсюда прочь скачи — ясно!? — закричал он, сколько мог громко. — Всё же цел будешь и корочун себе не добудешь!

А рыцарь ему:

— Это ты что ли, урод, братьев моих Грубовора да Хитровола уконтрапопил, а?!!

Да так громко опять ужасно — ну будто лавина с горы сошла, а не речь из уст изошла.

Яваха тогда по ушам своим заложенным постучал и так крикуну отвечал:

— Может я, может не я, а скорее палица эта моя! Она у меня нарочно так сроблена, чтобы чертей злобных гробить.

Тут рыцарь колёсико какое-то на шлёме подкрутил, после чего голос его невозможный чувствительно поутих.

— А коли так, — хриплым басом он сказал, — то готовься к бою, дурак! На поединок я тебя вызываю, и пощады от меня не чай — насмерть будем биться, наглый неучтивец!

— Вот это дело другое! — воскликнул Яван довольно. — Так-то поболе будет толку — никаких тебе уловок да кривотолков… А позволь, благородный воин, узнать: как тебя звать да величать?

— А это тебе без надобности! — тот в ответ гаркнул. — Жить тебе осталось мало и нечего чепухой голову засорять!

Яван на это лишь плечами пожал, а рыцарь коня на дыбы поднял, потряс угрожающе копиём и рыкнул громоподобно, тем самым звание своё рыцарское оправдывая:

— Защищайся, болван!!!

Да, пришпоривши яро коня, словно вихрь стремительный полетел на Явана и едва-едва остриём копья в грудь богатыря не шандарахнул.

Каким-то чудом, несомненно, Ваня в сторону увернуться успел, да в тот же миг его вражина палицей ему по загривку огрел. Ванька от такого удара с ног долой и загремел. Впервые, надо сказать, он ударище этакий получил, но смертью не погинул и даже не выключился, хотя боль, конечно, была адская.

«Вот же свирепый гад! — пронеслось молнией у него в мысля́х. — Силёшка у энтого чертопраха покруче будет, нежели у братьев его окаянных!..»

И едва наш парень чуток от удара воспрянул и на ножки нерезвые прянул, как вояка лядов своего коня уже развернул и в обрат летит, аж земля гудит. Ну а прискакавши, опять, значит, Ваньку пикою — пырь, чёртов упырь!

Да Ванюха на рыцарев трюк ловок на сей раз оказался: в последнее мгновение в сторону он подался, по копью палицею влупил и надвое его переломил. Только вот радости особой эта удача ему не доставила, ибо вновь Говяда под удар подставился: чёрный рыцарь палицей своей шипастой по шее его угостил и сызнова на земельку опустил. Поплыло вражье изображение в очах у богатыря поверженного, поскольку заслезилися они от обхождения такого невежливого.

Тут уж лихоманец этот ярый жару наподдал: конём вознамерился затоптать он упавшего воя, да вдобавок ещё и палицей попытался примериться ему по головушке. Благо ещё, что промахнулся, в витязя опешенного не попал, а то бы может и навеки Ваня там пал… А так оклемался он мало-помалу, ловок сызнова стал, как бес: под брюхом у коняги пролез, туда да сюда пометался, палицей от вражьих ударов поотбивался, потом момент наконец улучил, на ноги шустро вскочил, в вышину, точно рысь, прянул и по лбу коню кулаком грянул. Поник зверь ярый главою да с копыт-то вмиг и долой…

Но на адского человека конское падение почти не подействовало: вперёд он молниеносно перекувырнулся и на ножки свои обопнулся. И опять, значит, к бою готовый, тренированный чёртов вой! «Н-да, — подумал в недоумении Ваня, — трудновато будет с этим акробатом сладить, — да надо, а иначе как его отвадить, чёрного гада!..»

А рыцарь уже вокруг похаживает, палицу свою к деснице прилаживает, а рукою другою мечиком орудует, фигуры разные им рисует. Да уж, такой стервец ни перед чем, кажись, не спасует. Перевёл чёрт дух, походил вокруг, да как кинется рьяно на Явана! И пошла у них тут битва впешую — на равных стакнулись они к лешему!

Полночи рубилися тама да воевали, а сказать, чтоб один другого одолевал, можно было едва ли. Яваха чуть вон не лез из кожи, чтобы противника настырного угробить, да и рыцарь не понарошку старался и смерти Говядиной домогался. И вот две тяжких палицы да один меч между собою сшибаются, искры из них аж снопами высекаются, гром да лязг по округе брязгают, под бойцами мать-сыра-земля сотрясается, а вороги непримиримые знай себе сражаются, да накручивают круги…

Долго ли коротко они друг с дружкою билися, а тут вроде как развязка у них наконец случилася. Яван-то энтому гаду меч напополам раздолбанил да, дожидаться не став, и палицу из руки его к чертям вышиб… Только и рыцарь оказался не соломой шит. Извернулся он в свой черёд как-то хитро, ногой Явану по деснице вмазал — и не промазал: у того палица его бряк — и упала. Да вдобавок ещё и по ножке босой ему попала. А пока Ванюха ногу тёр, чёрт ему нос-то утёр: по роже кулачиной железным с размаху врезал и чуть было с ног опять не сшибил, да вишь и Ване стало везти — кулак разящий чуток проскользил.

Стали тогда два ворога безоружно драться да бороться и до самого почитай утра без роздыха мало-мальского там валандались. Только опять, видать, коса на камень нашла: попервоначалу вроде как Ваня вражину осиливал, мощью своей его переигрывая, ну а потом стал он малёхи сдавать и заметно принялся уставать. А чё — третью ж ведь ночь он там бьётся — тут любой силач поуймётся!

«Надо кончать с этим чёртом рьяным!» — решительнее некуда подумал Яван. Собрался он с силушкой остатнею да ка-а-к стукнет рыцарю кулаком по головушке его железной — тот в земельку повыше щиколоток и ушёл. А чертяка в свою очередь тут размахивается да Явану по шарабану-то — бац! Тот от удара кувалдиного чуть ли не по колена самые в землю и встрял.

— Эй ты, вояка! — крикнул Яван тогда хрипло, потому как в горле у него осипло. — Как там тебя?.. Честные поединщики побьются-побьются да и передохнут, воздуху свежего малость вдохнут. А чем мы-то их хуже — ужо засели как жабы в луже!

— Ну что ж, — соглашается с Ваней тот, — коль тебе невмочь, то и я отдохнуть не прочь.

И ноги свои из земли вытаскивает живо.

Сунул тогда Яван поспешно в рот пальцы и засвистал так, что с крыши дома несколько черепиц посрывало. А толку-то! Брательнички евоные на полу обалдевши лежат, вставать не спешат, на харях дурные ухмылки изображают, а просыпаться и не собираются.

— А ну хорош здесь отдыхать, ангелов ратник! — рыцарь тут рявкнул. — Пора уж с тобой и заканчивать!

И схватка по новой у них разгорается. Первым Яван вдарил рыцаря по шелому, но его не убил, а по колена лишь в землю вбил. Да только быстро весьма чертяка освободился и с такою силою неимоверною Ване по темечку свистнул, что тот, бедняга, чуть ли не по пояс в земельку угряз.

И до того тут досадно у Вани на душе стало, с такою прытью сердце ретивое у него взыграло, что усталость его мертвящая сама собою куда-то и пропала. Высвободил он быстрёшенько свои резвые ноженьки, подскочил скорёшенько к чёрту железнорожему да, схвативши врага своего поперёк пояса, с такой яростью о камни дорожные его брякнул, что все доспехи чудесные на нём звякнули!

Угомонил-таки Ванёк противничка неуёмного: лежит тот перед ним, молчит и пальчиком пошевелить не спешит.

Порешил тогда Яванище сгоряча и вовсе вражину упрямого добить на фиг. Отыскал он живо свою палицу, над собою её взметнул и хотел уже было рыцарю головушку пробить буйную, да что-то рука у него вдруг застоялася, сердце ретивое в груди поунялося: на поединщика лежащего палица не поднялася. Опускает тогда Яван оружие своё ратное, а потом, недолго думая, колено пред врагом преклоняет и могучею рукою маску-шелом с него срывает.

И кого же пред собою он зрит! Батюшки-светы! Великий Ра!.. Лежит на землице недвижно девица-краса! В руку толстая и чёрная, как смоль, была у неё коса. А брови у чудо-девахи узкие оказалися, густые, луками упругими вразлёт выгнутые; ну а глазищи большущие, точно опахалами, веками с ресницами длиннющими прикрытые. Зато носик невеликий у неё был, будто точёный, да вздёрнутый слегка, а кожа лица смуглая и как атлас гладкая. На пухлых же её губках алая кровушка выступила, тоненькой струйкой на подбородок она сбежала и по шее лебединой побежала.

Ахнул поражённо Яван, и сердце буйное в груди его молотом застучало. Подскочил наш богатырь, будто очумелый: рот раскрыл, глаза выпучил, и будто всмятку стала у него рожа. С места сдвинуться Ваня даже не может, и понятно же почему — любовь ведь непостижима уму. В жизни своей Яван красавицы такой писаной нигде не видывал — а вот во сне зато видал. Ага! Та ж самая, оказывается, то была девица, которая повадилась ему ранее сниться, и сомнений никаких у него на сей счёт не осталося — она, она самая!

Недолго Ванёк столбом там стоял, быстренько от ступора он очнулся и для дела важного встрепенулся: скорее скорого к реке, ещё холодной, он сбегал, приволок в шеломе водицы да оросил ею личико девицы, с щёчек да с губок кровушку смыл, затем ротик ей приоткрыл и влаги толику в горлышко её влил. Потом разбудить девицу он попытался — а не получается: красавица-то не просыпается… Хотя ясно вроде видит Яван — не мёртвая она, ещё живая: дыхание жаркое сквозь зубки жемчужные у неё прорывается, да грудь высокая под доспехом тяжко вздымается. Быстро тогда взволнованный витязь богатыршу-девицу из волшебных доспехов освободил и на сырую земельку её положил. Одета она оказалась в одеяние странное: гладкое такое, сверкающее, плотно её облегающее.

Глядит Яван на это чудо природы и глаз отвести от неё не может. И видит усилок могучий с появившейся в душе горечью, что девица сия собою очень ладная и дюже пригожая, да только для жизни, видать, боле не гожая. Загоревал тогда Ванята, заубивался; крепко ведь противница бывшая ему полюбилася — ну больше жизни кажись!

— Эх! — запричитал разнесчастный Ваня. — И балда же я ломовая! Бычья башка! Тухлая говядина! Угробил, скотина этакая, красу ненаглядную!

Во, значит, что любовь-то с людьми творит! Такого геройского парня — непобедимого даже богатыря! — в самое сердце она ранила и всякую чушь болтать заставила. М-да-а… Ниже плеч Яван голову повесил, застонал, башкой помотал и пошёл с брательниками неверными разбираться. Приходит к домику, вовнутрь заходит, а они вповалку на полу лежат и в беспамятстве, заразы, пребывают.

Будил их Ваня, будил, и орал на них, и теребил — а всё-то попусту, побери их пёс! Покамест Ваньша к Смородине сонь этих не отнёс и в водичке студёной не искупал, и не думали они, обалдуи обдолбанные, просыпаться. А как только в реку смертельную они окунулися, то живо оба очнулися и выскочили на берег словно ошпаренные. Уж больно их телесам вода ледяна показалася.

— Утопить бы вас как паршивых щенят, — сказал с упрёком Ваня, — да жалко, братья ведь как-никак…

Рассказал он им вкратце о случившемся, и пошли они к мосту калёному. Приходят, оглядываются кругом — что, думают, за диво такое? — нигде бой-девицы нетути! Вона конь убитый лежит, вон оружие покорёженное валяется да доспехи, а её самой — нет как нет. Не иначе как испарилася, или дёру оттель дала. Вот такёшенькие-то дела…

Всю округу Яваха потом облазил подчистую, да только впустую. Пропала куда-то дева-красава, будто и вовсе там не бывала. И как вымерло всё вокруг — ну ни одного нигде живого существа. Только ворона большая на сухом кусту сидит, вредно покаркивает да чёрным оком на людей поглядывает. Кинул Яван в неё камнем в сердцах, но чуток не попал, промазал. Ворона тогда с куста шарахнулась, во всё горло заорала, а потом в небеса взвилась и за реку устремилась.

— Давайте-ка живо едем! — сказал Яван угрюмым брательникам. — Покуда мост ещё стылый, а то река опять вспыхнет, и придётся нам ещё одну ночь тут дрыхнуть.

Мигом они собрались, воды в баклаги набрали, сами умылись, коней напоили и к мосту, некалёному пока, заспешили.