Сын Ра. Волшебный эпос

Владимир Радимиров

Богатырь Яван Говяда появляется на свет странным образом. Его мать – волшебная корова, съевшая чешую золотой рыбы, а отец – солнечный бог Ра (Род). Царь Правила посылает Явана и его братьев в потустороннее царство, чтобы выкрасть у тамошнего владыки дочку. Говяде доведётся испытать невероятные приключения, преодолеть различные соблазны и совершить великие подвиги, чтобы исполнить труднейшее задание и утвердить на Земле правду-матушку. Эпос создан по мотивам народных сказок и мифов.

Глава 11. Как балда Ваня в навьем обмане гулеванил

«Опа! Кажись приехали…» — отплёвываясь от песка, Ванюха скумекал. Открывает он глаза, смотрит — а он на краю гигантского склона находится; сплошной впереди был песок, а внизу то ли пропасть чернела глубокая, то ли в узком ущелье река. А за пропастью той, в немалом отдалении, похоже, лес зелёный виднелся.

Но не это главным тутошним удивлением было — эка невидаль: пропасти да леса! А то было странным, что над головою у Явана светило оказалось нежданно-негаданно, багрово-красное да пышущее жаром. И почувствовал себя Ваня словно на полке в бане — упарился он враз. «Эх, счас бы квасу! — он размечтался. — А я даже воды с собой не захватил».

Ну да ладно. Ванька не дюже и досадует. Надо будет, смекает он, к реке спуститься — авось да удастся там напиться…

И потопал он по сыпучему склону к той пропасти. А песок у него под ногами жёлтый-прежёлтый. И горячий же какой! Сначала ему трудно пришлось, покуда босые ноги к жару не привыкли, а потом ничё, малёхи пообвык. Правда, семь потов с него сошло, пока он к пропасти шёл.

Наконец Ваня до цели добрался, вниз поглядел — э-э! — какая там ещё река! Бездна там оказалась глубокая, дна прямо не видать, одна чернота. Не сказать, правда, чтоб очень широкая была эта пропасть, но и не узкая, — через не перескочишь.

А тут поглядел Ваня налево — что за наваждение! — никак натянута над бездною вервь? А на той стороне избушка стоит на курьих ножках, за канатом тем аккурат. Яваха бегом туда… Прибегает и удостоверяется: вервища натянута струною, и избуха стоит за пропастью. Да так-то стоит неудачно: к лесу далёкому передом, а к близкому Явану задом.

«Н-да… — почесал репу Ваня. — Как ни крути, а надобно идти… По канату по этому… Другого пути, видно, нету…» Палицу на плечи он положил и на канатище сторожко ступил. Канат-то крепкий был собою и натянутый хорошо. Вот по нему Ванёк и пошёл. Идёт, значит, босыми ногами вперёд елозит и всякие мысли в башке морозит. И то верно — в голове слабину дашь, не так ступишь — да в тартарары и ухнешь…

Приноровился Ваня канатоходцем быть, уже вполне уверенно вперёд он скользил, а тут вдруг возьми и посмотри вниз-то. И аж перед глазами у него всё закружилось! В ужас витязь пришёл от вида страшной бездны, под ним разверзтой. И чуть было туда он не упал, да всё ж извернулся каким-то чудом, а ежели бы ещё чуть-чуть — комар, к примеру, на плечо ему сел бы, — то уж непременно в ничто это он полетел бы…

Устоял всё же витязь! Потом ледяным лишь облился. И далее без промедления двинулся. Дошёл кое-как до того берега, а ходу-то дальше нету — избуха собой загородила. Хоть бери её и спихивай…

Вскричал тогда Ванька голосом молодецким:

— Эй, избушка-избушка, встань-ка ты к лесу задом, а ко мне передом!

Избушка со скрипом корзинным и повернулась. Глядит Ваня — двери в стене отворяются, и лесенка деревянная до самого каната спускается. Яваха иных приглашений ждать не стал и быстренько по лесенке той взобрался. Низко затем он наклоняется, внутрь ступает, спину разгибает, — и кого же в избухе зрит? Старуха там страшенная возле печки сидит. Ваньша даже опешил малость, ведь старуха была той самой, которая вином у Смородины его угощала.

«Ох, — думает он, — от сей кикиморы добра не жди. Надо ухо держать востро, а то неровён час, отравою ещё напоит…»

А сам вслух ей и говорит:

— Здорово, бабуся! Поравита! Как, чёртова кочерыжка, живёшь-можешь? Кого пасёшь тут да сторо́жишь? Случаем, не меня ли?

Та же хитро усмехается да ему отвечает:

— Здравствуй и ты, Яван-богатырь! Не чаяла я здесь тебя увидеть, сюда расейского духу и ворон не заносил, а вот подишь ты — этот самый дух сюды явился, не запылился.

— Не шибко вежливо ты гостей привечаешь, — тоже усмехаясь, замечает Ваня. — Как это я не запылился, не видишь разве — я ж весь жёлтый от песку вашего! Ты бы лучше, чем дивиться, баньку мне истопила бы, апосля чего и перекусить не грех было бы… Да сначала водицы испить мне дай, а то сильно я жажду!

Ведьма старая после слов сих Явановых приветно заулыбалася, а потом с места своего она подхватывается, кружку воды с бадьи черпает и Ване её подаёт.

— На, пей, — говорит, — милок!

Тот кружищу берёт безбоязненно, её опорожняет, крякает, вторую просит, и её выпивает да и от третьей не отказывается и осушает её до капли.

— Спаси Бог! — старуху Ванёк благодарит и губы кулаком вытирает.

А та богатыря на лавочку присесть приглашает.

Яван что ж, сел, ногу на ногу положил, а старушка пальцы в рот заложила да как свистнет пронзительно. И откуда ни возьмись, — из самого воздуха, кажись, — а появилися пред ними трое карликов проворных, для разных служб сотворённых.

— Что, — вопрошают, — хозяйка, надобно?

И карга им даёт наказ: баню истопить враз, да пирогов и молока с белого света сюда доставить! И не успел Ванюха и дух перевести, а уж всё-то было исполнено: банька вытоплена, пироги на столе выложены, да молока кувшин там же выставлен.

Обслуживание, прямо сказать, оказалось недюжинное.

Ух и на славу Ваня в баньке попарился! Чудесные карлики в банях толк знали: хорошо вытопили её, заразы — жарче, чем в пекле, в ней было в два раза! Ваня не спеша поры себе прочистил, тело мочалкой оттёр, бока пропарил, мышцы распарил, а после пот с себя смыл, водою окатился, — и как заново народился. Вытирается он, одевается и в избушку возвертается. А тама хозяйка гостенька дожидается — столик-то накрыт.

— Э-э, не-ет! — Яван головою качает. — Я ваше адское гостеприимство зна-а-ю. Чего выпьешь сдуру, али съешь, потом сам не рад будешь. Спробуй-ка сама, бабуся, а уж после и я присоединюся!

Та лишь плечами пожала, а потом хвать пирожок, да живёхонько его и счавкала. А затем и молока кружищу шибанула, и глазом-то не моргнула.

— Лады, — говорит Ваня, — ужо и я поснедаю, твоего угощения поотведаю.

И как почал он пирожки за обе щеки уплетать, так в скором времени все их и съел, а молоко выпил. Поблагодарил он старуху, сидит, икает, а она поднимается и постель ему стелит-взбивает. «Спать-почивать, — говорит, — пора».

— Да ведь ярило ваше вроде высоко ещё? — удивляется Яван. — Куда ж спать-то?!

— А ты не смотри, что светило в зените, — карга ему говорит, — оно у нас всегда там. Устроено так. Говорю тебе — вечер уже. Сейчас стемнеет…

Вышел Ваня наружу, глядь — и впрямь не жарко. Постоял он, постоял, воздухом свежим подышал, а за то время светило адское тёмным стало и светить перестало. «Во здесь как!» — дивится Ванька. И в избуху возвращается, где его хозяйка ждала.

— Послушай, бабуся, — спрашивает её Ваньша, — а как тебя звать-величать? А то неудобно к старому человеку без имени обращаться.

Ощерилась карга, зыркнула на гостя бездонными своими глазами и так Ване отвечала:

— Зовут меня, милочек, по-разному, где как… В данном же образе можешь меня бабкой На́вихой называть.

— Так ты, бабка Навиха, выходит, обманной нави служительница, ага?

— Ха, служительница! А может, я сама навь-то и есть? Её ипостась…

— Тогда мы с тобой не поладим! Может, и я ипостасью яви являюсь, коль Яваном называюсь. Так что мы с тобой противники — уж извини!

Старуха же опять улыбается — весело так — и тож заявляет:

— Ты, Вань, меня плохо знаешь. Вовсе я не противница твоей яви. Если хочешь знать, то мне без неё нету и жизни, потому что я связана с нею неразрывно.

— Ну да, связана, — восклицает на то Ваня, — как клещ с собакой! Только не забывай, что собака без клеща проживёт, а вот клещ без собаки… вряд ли!

— Ошибаешься, Яван, ох как ошибаешься! — сузила глаза Навиха. — По прави твоей скоро никто не будет жить — я к тому руку уже приложила. Хватит людям на уши лапшу вешать. Дай им добро, кое в руку можно ухватить да лад от него получить. Ежели в брюхе бурлит кусок — то это и хорошо. А то повыдумывали брехню сладкую: правь, правь… Тьфу! Дрянь! Пакость!

Яван тогда с ответом помедлил, посуровел весь, только зенки у него чуток расширились, а потом и говорит:

— Правь, Навиха, только к лучшему из злого ведёт — к полной истинной цельности, к вечному благому покою, да к единству множества, спаянному любовью! Лишь она существ из коловращения времени выводит и рождает в душах надежду. По прави учению, в мире и пылинки лишней нету, и рано или поздно, но и тебе это признать придётся, уж будь покойна…

— Да, кстати, Навиха, — он добавил, — ты себя сутью мнишь мировой, а на самом деле ты обыкновенное существо — невольница навья, и от долгого с ней общения у тебя все изъяны обозначены на лице. Глянь-ка на себя в зеркало — сама всё увидишь!

Ох и озлилась тут карга старая — аж зелёною на харю она стала!

— Что, красавец — не нравлюсь?! — взвизгнула она. — А как же твой постулат, что всё в мире любить надо?! Любо-о-овь, любо-о-овь… Сам-то вон всё борешься да бьёшься — скольких уже, милок, угробил! Где любовь-то твоя, а?!

— Эк, куда тебя занесло-то… Я, бабка, не святоша, чай, любовидно гундявящий, а на зло глаза закрывающий. Я — яви защитник, богатырь! А явь, между прочим, есть арена борьбы — с навью твоей обожаемой, да с отступниками от веды Ра. Так что не могу я чертей заблудших любить. Ведь бешеной собаке дубиной по башке надо дать, а не в нос её целовать! Так-то!

— Ладно, ладно, усилок праведный, — проскрипела загадочно Навиха. — Поглядим, каков ты силач супротив прелести навьей… Значит, внешность моя тебе не по нраву? — добавила она. — А знаешь ли ты, что я любое обличье могу принять, даже и раскрасавицы?

— А-а! — отмахнулся Яван. — Меня этим не обманешь… Да и вообще, — добавил он, зевая, — я хочу спать. Утро вечера мудренее, ага…

Заснул Яваха на постели пуховой без задних ног и продрых там всю-то ночку. И до того ему спать было сладко — ну как младенцу в коляске.

Наконец просыпается он, глаза открывает, глядит — а уж адское светило всё вокруг осветило. И кашей гречневой пахнет невыразимо. Поворачивает Ваня голову в сторону стола и — вот те на! — на стульчике возле окна женщина младая восседает, даже девушка — красоты прямо несказанной. Попервогляду всё в ней было на загляденье и очень ладное: рост не большой и не малый, фигура статная и гибкая, а по плечам — волос золотых распущена грива. Повернула красавица к богатырю личико своё улыбчивое, любезно на него глянула, и у того от взгляда её ласкового аж жар внутри занялся. Глазищи у крали были большущие, зелёные — точно нарисованные, носик аккуратный — точно выточенный, а губки алые пухлыми оказались и по форме совершенными, будто лучшим ваятелем лепленные.

— Кто ты, краса ненаглядная? — спрашивает Ваня её, с духом собравшись.

— Я — Навьяна! — ответила дева голосом распевным. — Хозяйка здешних мест. Ну а ты — Яван Говяда, великий человек. Здравствуй, Яванушка! Милости прошу к моему шалашу!

— Отвернись-ка, красава, оденусь я, — пробормотал, краснея, Яван.

Девица премило улыбнулася и к окошку отвернулася, а Ванька с постели-то прыг, шкуру львиную — хвать! — мигом оделся и на лавке уселся.

— Врёшь, ведьма окаянная! — вскричал он яро и пальцем на девицу указал. — Ты — Навиха, вредная старуха, в красу неземную обернувшаяся! Сама же вчера говорила, что такое сделать могёшь. Э, нет, — меня не проведёшь!

И тут — скрип! — дверца в избуху отворяется, и с охапкою дров Навиха там появляется.

— Доброго тебе, Яван, утречка! — ему она желает. — Гляжу, ты уже познакомился с моей внучкой.

Дрова возле печки она на пол свалила и говорит ему укоризненно:

— Э-эх, богатырь, голова, два глаза! Сам ведь намедни сказывал, что не обманешь, мол, тебя, а то, что Навьяна — это не я, не распознал… Ну да ладно, — ухмыляясь, добавила она, — вы тут воркуйте, а мне недосуг: ждут меня дела, кои как сажа бела. Хе-хе! Прощевай давай, яви витязь… хм! авось, может, и свидимся…

И только — чпок! — исчезла с виду, как будто в воздухе растворилась.

— Пошли, Ванюша, умоешься, — молвила Навьяна голоском бархатным. — С утра-то умыться — на весь день взбодриться!

И полотенце расшитое берёт да во дворик Явана ведёт. А там криница была с чистейшей водою. Вот красавица, улыбаясь, Ване на руки и на шею воды полила, и он торс да лицо себе умыл. Вытерся затем полотенцем цветастым, а деваха его в избушку уже приглашает и завтраком угощает. Покушал Яван и чует — наполнился он прежнею силой: ничего-то у него не болит, не ноет, не саднит да не ломит… Как новенький он вдруг стал, а в голове сделалась ясность.

— Слушай, Навьяна, — поблагодарив за завтрак, обратился Яван к молодой хозяйке, — ты, видно, как и бабка твоя, ловка на всякие обманки. Ты и меня, конечно, желаешь к нави привадить, да только не выйдет у тебя эта хрень. Ей-ей — пустая затея.

А Навьяна в ответ как рассмеётся: носик задрала, зубками засверкала, и вибрациями своего веселья опьянила Ваню почище любого зелья. Ничего не скажешь — чертовски привлекательная она была девка. И то — ведьма ведь.

— Да, Яван, — перестав смеяться, но не внутренне ликовать, сказала она. — Буду с тобой откровенна: желаю я непременно прелести великой любви тебе показать. Я ведь в чертогах навных за любовь да за благо отвечаю и много чего доброго слугам нави даю. И тебе, Яванушка, хорошо будет — очень, очень хорошо, ручаюсь!

Ванька же носяру себе ногтём почесал, губу пожевал, посмотрел, прищурившись, на жизнерадостную хозяйку, да её и спрашивает:

— Там видно будет… Время покажет… А вот скажи, Навьяна — кто та девица чернявая, которая под видом рыцаря со мною сражалась? У реки у Смороды, где наехали на нас те уроды?

Внимательно Навьяна на собеседника своего посмотрела, словно изучая его, а затем молвила:

— Борьяна то была, Ваня, Чёрного Царя дочка.

Яваха после сего известия на ногах даже не усидел. Вскочил он с места, и глаза его от волнения аж загорелись.

— Точно! — вскричал он голосом мощным. — Всё сходится! Сама судьба нас свела! Ох и славно получилося, что я её не прибил! Удрала, значит, краля — выходит, живая она?

— Эх! — заявила ревниво Навьяна. — Вижу, втюрился ты в неё, парень. Да только зря — не по тебе она, Ваня, Борьяна-то. Чокнутая она зазнайка. Во как она в пекле уже всех достала!

И она себе повыше головы ребром ладошки провела.

А потом заметила преязвительно:

— К власти она привыкла безграничной, ага.

Яван молчал.

— Папаша ейный с другими крут донельзя, а её балует, — голос Навьянин точно любовь-то не выражал. — За нею весь цвет пекельной знати увивается и руки её добивается, но Борьянка всем отказывает. Любви, Вань, она не знает.

А Яван и слушать её не желает и решительно собираться начинает: котомку свою ищет да палицу приглядывает.

То наблюдая, аж растерялась сначала Навьяна; вскочила она с лавочки, руки холёные к груди прижала и чуть ли даже не запричитала:

— Куда ты, Ванечка, погоди! До Пекельного города путь ведь неблизкий. А ежели хочешь знать, я тебя туда в один миг могу доставить, и глазом не успеешь моргнуть… Ну, не спеши, пожалуйста, Ваня! Денёк-другой у меня побудь — гостем желанным для меня будешь. Прошу!

Подумал-подумал Яван: а и в самом деле, куда бежать-то, голову сломя?

— Ладно, — Навьяне он отвечает. — Остаюсь, так и быть… Уговорила… Только знай — не более чем на три дня!

Обрадовалась Навьяна непередаваемо — аж засияла вся; золотыми власами она тряхнула, очами изумрудными сверкнула и объявляет весело:

— Правильно, Яванушка, не пожалеешь! Ты заботами себя не грузи — думай о позитивном, а я такие условия тебе создам — ну, обалдеешь прямо!

Ещё шире чаровница преумная глазищи свои прекрасные распахнула, брови тонкие изогнула гибкими луками и зашептала что-то ротиком фигурным. Да так-то посмотрела Явану в очи, что он оторваться от них не сыскал мочи… Видно было, что Навьяна заклинания какие-то творит, но Яван ничего не слышал, будто заложило ему уши: смотрел он на неё, словно не слушая…

И тут вдруг такая музыка расчудесная заиграла, такая музыка! Ангельские прямо звуки, дух завораживающие и душу будоражащие. Гармония живая да и только… И ахнуть наш Ваня не успел даже, как в один миг всё вокруг преобразилось сказочно. Не стало вдруг тесной избушки, а появился на её месте величественный дворец, изумительный и прелестный. Стены в чудесном том тереме каменьями светилися самоцветными, да не абы как они там были прилеплены, а виды дивные изображали, кои восхищали собою и поражали. Потолок вверху был вроде неба ночного со звёзд частых весёлыми хороводами, а посерёдке его месяц светлый покоился гордо… Пол же под ногами совершенно сделался прозрачным, словно из чистейшего сотворён был стекла, и внизу рыбищи удивительные плавали, и великолепные растения плавно качались. И всё это убранство красками сочными играло-переливалось да изнутри маняще мерцало. И вдобавок ко всему ветерок подул вдруг ласковый, струясь по коже Явановой воздухом ароматным. И до того спокойно и безмятежно сделалось у Вани на душе, что ни в сказке сказать, ни пером описать: точно сгущённая радость на душу его легла.

Огляделся вокруг богатырь очумелый, глянул на потолок сказочный, на пол волшебный да на чудо-стены, и восхитился он явно зрелищем чародейным. А потом на хозяюшку ласковую Ваня взор перевёл, — и в ещё большем замер восхищении непритворном. И ранее Навьяна красавицей редкостной ему казалася, а тут похорошела она прямо стократ. Златые власа её живым огнём заиграли да в причёску причудливую собралися, премилое личико украсилось красками роскошными да усыпалось блёстками всевозможными, в маленьких ушках появились алмазные серёжки, а во лбу диадема точно солнце засияла, да ожерелье вычурное на шее ворохом бликов взорвалося… А платье-то, платье! Из тончайшей материи сотворённое, огнём зелёным искрясь и переливаясь, оно словно бы облегало совершенный Навьянин стан, едва заметно полоскаясь от лёгкого дыхания нежного ветерка.

Смотрит младая чаровница на огорошенного витязя взором лучистым и улыбается ему премило. А он в свой черёд на неё пялится и в улыбке дурацкой скалится. Во все глаза Яван на кралю глядит — а наглядеться не может. Хороша!.. Чертовски хороша, прелестница этакая — ну чисто само совершенство, ни убавить тебе чего, ни прибавить. Волшебная прямо красота!

Звонко в ладоши Навьяна тут хлопнула, и появилась там стайка девушек молодых, служанок, очевидно. Тоже все собою красавицы писаные да девахи клёвые, хотя до хозяйки, конечно, им было далеко. В ту же минуту и музыка переменилась на другую, не такая завораживающая и загадочная она стала, а дурманящею сделалась и полною сладкой неги. Девушки те лепые к Явану подходят, точно белы лебеди к нему подплывают, за белы рученьки удальца берут и в соседнее помещение его ведут. А там всё плитами светящимися было выложено, а посредине бассейн находился просторный, светло-зелёной жидкостью наполненный, на масло похожей, а у стены стояло гладкое большое ложе.

От всего этого видопреставления Ванюха как бы в одурении пребывал, или, может быть, музыка на него так повлияла, а скорее всего, это его волшебница Навьяна околдовала. Без всякого сопротивления позволил он служительницам себя раздеть, после чего они его к бассейну подвели и в него окунули со смехом. Погрузился Яваха в эту ванну, а жидкость в ней была точно живая: начала она сама собой мешаться, крутиться да пузырями воздушными булькотиться… Непередаваемо то было для Ваниной кожи, ибо жидкость действительно на масло тёплое оказалась похожа.

А аромат-то какой от неё распространялся!

Заторчал там Ваня по полной программе. Ощущений его было не передать — сплошное благоухание! Словно огонь у парня по жилушкам побежал, а по телу заструились некие токи, — да такие бодрые, что силушка его молодецкая в момент удвоилась, если не утроилась.

Вот лежит он в маслице волшебном, полёживает, слегонца эдак бултыхается, — балдеет натурально, а девицы, чтоб он не скучал, завели разговор с ним умело: смеются, шутят, болтают о всякой лабуде, а кто-то из них песенку забавную вдруг запел, а остальные ей подпели:

Ты, Ванюш, открой-ка уши,

Нас послушай, не спеши;

Отдохни у нас, Ванюша,

Поживи и для души!

Ну, куда ты всё летишь?

Всё бежишь, торпишься?

В ванне нашей полежи —

В ней же не утопишься!

В Нави дивном во чертоге

Даже боги не живут!

В нём, Ванюшенька, сверхбоги

Обитают в благе тут!

Ты лишь только нас уважь,

Мы тебя приветим;

Тело маслицем помажь —

Станешь лучшим в свете!

Наша славная Навьяна

Тебя милует, Яван;

Будешь сытым, будешь пьяным,

Коль ты ейный корефан!

Ох, тебе и повезло!

Прямо обалденно!

Позабудь про мира зло

В нави совершенной!

Те ещё затейницы оказалися. А потом ещё и плясать они стали перед Ванькиными очами: и поодиночке, и парами, и все вместе завертелись плясовицы ладные под музыку зажигательную. Ну а мастерство они показали просто невероятное.

Клёвые, короче, были крали.

Полежал Ваньша в ванне ещё с полчаса, до полной кондиции поумаслился, а тут и звоночек милозвучно вдруг зазвучал. Жидкость масляная в отверстие образовавшееся медленно утекла, и чует Ваня, как сила неведомая на воздух его вознесла, а потом бережно понесла к ложу гладкому и плавненько на него опустила. И что, он думает, за странная такая сила?..

А девицы-прислужницы в ту же минуту со смехом к нему подступают и всё тело его молодецкое нежными ручками гладят да растирают. А сами-то ржут, прямо ухохатываются, весёлыми такими, довольными стали. Ваньке на душеньку будто полили бальзамом — до того ему отрадно сделалось, что и не передать. Дивная чудесная истома овладела им полностью, этакая комбинация невероятная из ощущений наиприятных.

Что случилось потом, Яван слабо запомнил: словно в омут страсти неземной он ухнул, а когда наконец очухался, то видит, — посиживает он в беседке уютной, в креслице удобнейшем развалясь, а у него над головой роза прекрасная густо переплелась, соцветия которой чарующий запах вокруг источали; а в ветвях птички цветистые резво скакали и своими трелями слух Ванюхин услаждали.

Глянул Яван на себя — а он в изумительный халат одет, голубыми огнями струящийся, и обут в сандалии мягчайшие. Настроение у него было превосходное, игривое, и все чувства до предела оказались изощрены: нюх сделался как у пса, глаз как у орла, а уши кошачьим, наверное, фору бы дали. А его кожные покровы, казалось, во сто раз чётче прикосновения ощущали.

Сиё новое чувствознание даже приятным нельзя было назвать — оно было обворожительным, и градус удовольствия, им предоставленный, мнился головокружительным. Всё же окружающее пространство играло в Ванином восприятии дотоле невидимыми красками и тепловыми излучениями, а также сиянием энергетических наполнений всех растений, животных и вещей.

Мир, в общем, пред душою Явановой раскрылся ныне инаково.

Только вот с памятью его что-то было не так. Точно она у него отказала. Ну ничего не хотела голова его припоминать, и как-то это казалось странным… Головушка его бедовая одного лишь желала страстно: в балде пребывать, от забот отрываться, в неге торчать и кайфу предаваться. А о будущем даже мыслишка в башку садовую не проскальзывала. Только настоящее всё внимание его привлекало, — только чудесное настоящее!

Послышались вдруг мягкие шаги, и чуткий носяра Яванов уловил ещё издали аромат Навьяны: бодрящий, возбуждающий, манящий, дурманящий, пряный и непередаваемый…

А вот и она сама появляется — как полная луна в ночи бархатной. Одета красавица была легко, в какую-то блестящую накидочку, пояском золотистым перетянутою на талии, и тоже, как и Яван, обута она была в сандалии. Но не одеянию богатому удивился больше всего Ваня, а облику её изменившемуся, перемене предивной, в деве произошедшей. Волосы теперь стали у неё белые, уложенные на голове роскошной копной, а глаза — голубые-голубые, как небо бездонное. И кожа у юной крали стала светлее явно, так что, если бы не запах, по которому Яваха безошибочно теперь её определял, то может быть, он Навьяну и не узнал бы.

— Ну, как тебе у меня отдыхается, свет Яванушка? — спросила она его. — Привольно ли, али, может, ты чем недоволен?

— Здорово! — непритворно воскликнул Яваха и палец большой милахе показал. — Я поражён и сражён, Навьяна! Ну нету просто слов!.. Каким образом устроить сиё возможно? Могучее волшебство это, видать…

— Ум — главное волшебство, Ваня! — улыбнулась чародейка загадочно. — Если по уму стараться жить, то и не так ещё можно себя ублажить. Всё ведь в наших силах, дорогой, а сил этих у нас — много.

— А сколько тебе лет, Навьяна? — спросил Яван.

— Мне-то? Лет?.. — и она рассмеялась заливисто и гордо. — Ты бы лучше спросил, сколько миллионов… Мы здесь, может, и не бессмертны, но долговечны, очень долговечны — возможно, и бесконечно…

Яван слушал её, вытаращив глаза — очень уж дивно ему было узнать о Навьянином долголетии.

— И ты, милый Ваня, коли пожелаешь, таким же станешь. Хочешь? — азартно предложила хозяйка навная.

— Нет, — ответил Яван, головою покачав. — Не может вечно существовать то, что неистинно и неполно. А коли нету в чём-то истинности и полноты — то и нерушимости цельной нету.

— Что есть, по-твоему, истина, витязь? — с усмешкой нескромной спросила чаровница.

Посмотрел на неё Яванушка и улыбнулся этак загадочно.

— Тебе, — молвил он, — скажу, потому что вижу — ты об этом не думала. По прави учению, истина есть Божественное установление, которое никто не только обойти не может, но даже и не хочет!

— А-а… — протянула Навьяна слегка насмешливо. — Что-то не встречалась я с установлениями этакими…

— И не удивительно! — воскликнул Яван. — У вас тут неистинное, наверное, всё! Призрачное оно, обманное и ненастоящее.

Навьяна же, то услыхав, протестующе головой замотала и рукой пред собой замахала.

— Ну, уж нетушки! — произнесла она страстно. — Не согласна! Любовь у нас, Ваня, самая что ни есть настоящая! Доказать?..

— Как это? — удивился Яван.

— А вот видишь кубок с напитком розовым? Это напиток любовной грёзы. Кто его отведает — тот великую любовь станет ведать. Выпей, Ваня, и почувствуй то, что и помыслить ранее не мог. Да-да! А потом уж и рассуждай…

Посмотрел Яван, куда Навьяна ему указала, а там на столике, среди плодов спелых, кубок стоял рубиновоцветный, весь мерцающий, а в нём жидкость была налита розоватая и искрящаяся.

— Выпить? Это можно, — замялся Ваня. — Да только…

— С нами надо осторожно? — докончила за него Навьяна и заразительно рассмеялась. — Али могучий богатырь отравы опасается? Ха-ха-ха! Не боись, витязь — я на Ловеяровы штучки не горазда. Хочешь — я сама отопью?

И взяв кубок тонкими пальцами, она, улыбаясь, поднесла его к губам алым, не спеша выпила почти половину, а затем Явану сосуд передала.

— На, Вань, пей! — воскликнула весело затейница. — Пей и балдей!

Принял Яваха кубок не дюже решительно, поднёс его к носу, понюхал — запах был восхитительный! — да и выпил всё содержимое до капли, до донышка посудину осушил. И такой-то вкус чудный у зелья любовного оказался — ну не передать! И вроде сладкий он был, пресладкий, и в придачу с горчинкой, и с кислинкой, и ещё были оттенки какие-то тонкие. Ну, прелесть просто!

В общем, выпил Яван напиток тот сказочный — и изменился он враз.

Нет, с одной-то стороны он как будто тем же остался, кем и был, а с другой — стал совсем-то иным. Что, думает он, за диво со мною такое?! И наяву ли всё происходит, али, может, грезится ему перемена эта необыкновенная?.. Да-а! То ли с глаз его упала некая пелена, то ли наоборот — очки розовые наделись ему на глаза? Ничегошеньки Ваня не понимает…

Чудеса, дивные чудеса!

И начало тут у оторопелого Явана сердце ретивое разгоратися-битися, и скоро почувствовал он в нём такую любовь великую, о коей ранее и помыслить не осмеливался. Словно бы жар любовный внутри у него загорелся и пламенем неугасимым заполыхал. Всё-то Явану вдруг любо стало, ну всё-превсё, что только ни попадись ему на глаза, да о чём только ни подумай… Возлюбил он крепко дворец сей изящный, возлюбил небо над головою со звёздами частыми, птичек полюбил роскошных, поющих в кустах сладкоголосо, и сами кусты и цветы умильно Ваня полюбил… И людей возлюбил Яванушка, и до того пылко, с таковою небывалою силою, что аж дрожь прокатилась по телу его могучему.

А какие в Навьянином дворце люди? Да и люди ли они?.. У Явана о том и мысли нету: ни сомнений каких-либо в голове, ни страха в душе, ни в теле недомоганий…

Одна лишь безбрежная любовь завладела безраздельно Ваней.

Ну а пуще всего на свете возлюбил богатырь наш Навьяну! Мнится ему — ну нету без красавицы-чародейки ему жизни: одна лишь постылая маята бы наступила, коли бы её на свете не было. Но она-то есть, ещё как есть-то!

И пошло-поехало… Для Вани, колдовскою любовью охваченного, время да напряжение совсем исчезли, и всё стало хорошо и здорово, легко и покойно, весело и приятно. Просто невероятно! Все-то дни напролёт хозяюшка навная Явана развлекает и забавляет, да умные разговоры с ним разговаривает: об искусстве высоком они толкуют, о стилях жизни разных, да о приятных всяких вещах. А игр всяческих и забав у неё в запасе — ну видимо-невидимо оказалося! И до того все они были занимательные, что трудно было от них оторваться. От какой-либо скуки али неудовольствия и облачка тени не осталося в душе у Вани. Веселуха, туды твою налево, классная! Сплошной, в общем, кайф! Ваняте день-деньской только и занятий, что игрища всякие посещать да гулянки, и в них деятельное принимать участие… Натура ведь у нашего воя была бойкая, не привык он стоять в сторонке, потому как скромностью особой обижен не был и сызмальства заводилою слыл. Акромя того, в танцах всяких Ваня участвовал, в музицировании, в песнях да в театральных представлениях себя он позиционировал. О соревнованиях же атлетических даже и речи не веду: из лучших он там наилучший!.. Да и другие не шибко-то отстают, а кое-кто и вовсе чудеса просто вытворяет и такие штуки выделывает, что фу ты ну ты! Натурально шедевры искусства косяками тут прут: фейерверки везде высоких чувств да свет глубоких мыслей…

Воплощение короче воздушной мечты!

А гостей и всяческих приживальцев в Навьянином чертоге было — туча невероятная. Невесть откуда и появляются, только — фьють! — глядишь, из воздуха буквально какая-нибудь личность и нарисовалася. И так же уходят, то бишь улетучиваются — порх! — и их уже нету. Ни тебе коней, ни тебе карет, ни тебе повозок самоходных — воздухоплаванье одно лишь сплошное. Чародеи они и есть чародеи: юркие, змеи, народец ушлый…

И что удивительно — ни одного нигде неприятного лица, одёжи невзрачной или нескладной фигуры… Всё сплошь полное благолепие и самый наивысший сорт — элита элит преотборная. И наружность у навных прелестная, и нравы зело лестные, да ещё и изюминка некая у каждого есть, для Явана интересная: кто остроумен невероятно, кто просто умён, а кто и вовсе мудрецом глубочайшим представляется… Все там были высокие, статные, красивые и по большей части молодые, но попадались и старики: представительные такие, чистоглазые, видом здоровые, силу источающие и ни в чём молодым не уступающие… А сколько там было рас всяких и народов: и белые тут, и чёрные, и жёлтые, и золотые, и невесть ещё какие. Яван ранее и помыслить не мог, что бывают такие.

Ну а он сам интерес у всех вызывал всеобщий и неослабевающий, да что там интерес — любовь! — неугасимую и невероятную, и близкую даже к обожанию.

Естественно, у Ванюши душа тоже для любви распахнулась. Со всеми до единого только лад у него да гармония, ни тени раздражения, ни капли малой размолвки. А о какой-нибудь групповщине или ревности вообще и речи не шло.

Ну, праздник просто сплошной!

Так день за днём крылато и пролетали, и Ваня их лёта совсем не замечал. Всё же, что до того с ним было, кажись, подчистую он забыл, лишь иногда что-то неопределённое в душе у него шевелилось, как бы ненадолго этак щемило, да вскоре и успокаивалось, а дни упоительные далее себе неслись, не замедлялись.

И вот однажды прогуливался Ваня по дворцу огромному, от пирушки очередной отдыхая, да и забрёл случайно в глубокий подвал. Дверь была не заперта. Отворил её Яван, глядь — а там мебеля́ старинные громоздятся, картины висят роскошные, да статуи стоят запылённые. Помещение, в общем, на музей похожее. Походил там Ваня, походил и видит — не то палка странная на полу лежит, не то железная какая-то дубина… Ни с того ни с сего любопытство в нём и взыграло. Подошёл он, нагнулся, в руки штуковину эту взял, а палка тяжеленною оказалась, — насилу поднял её Яван. Вот повертел он железяку загадочную в руках, её разглядывая, и аж задыхаться стал от её тяжести. А штуковина ещё и нагреваться в придачу начала, чуть уже ладони Ване не прижигала…

Его аж в пот кинуло. Бросил он на пол дубину, и от её падения сильного гул да звон по дворцу раскатились.

Повернул Ванюха к выходу, сам озадаченный такой, смущённый, и уж хотел было прочь уходить, да тут вдруг будто молния в голове у него вспыхнула и всю память спящую озарила. «Ба-а! — воскликнул он на весь подвал. — Да то ж палица моя боевая!» Сызнова Ванька взял в руки свою палицу, повертел её с трудом и подумал с укоризной: «Эх, я ж был и дурак! Как я мог этой штукой лишать других жизни!.. Да-а, неотёсанный я был варвар, — только это меня и извиняет, да и то не до конца».

Отшвырнул он оружие своё в угол и пошёл себе наружу, где компания ждала его дружеская, люди чудесные и прекрасные — чё ему какая-то грубая палица!

Поднялся в залу по лестнице наш повеса, а там гости уже все съехались: толпа нарядных мужчин и женщин собралась, и одного его лишь все дожидаются. Поздоровался Яван с братьями и сёстрами, — были здесь и знакомцы его давние, были и люди новые, — и залюбовался он лицами милыми и модными обновами.

Особливо женщины незнакомые его привлекали — ну обалденные все милаши, одна другой краше! И весёлые такие, жизнью довольные: как говорится, что ни краля, то лада, и каждая лада рада на свой лад.

И вот среди всех этих цветов всевозможных появляется сама Навьяна, как словно роза роскошная среди незабудок полевых. Раскрасавица — чарующе просто дивная, взоры восхищённые притягивающая будто магнитом! На сей раз волосы у неё были каштановые, а глаза карие, да кожа гладкая атласно и весьма смуглявая.

— Эй, друзья! — звонко воскликнула хозяйка. — У меня есть предложение! Давайте сегодня полетаем по загадочной стране! И хоть это далеко, на другой стороне галактики находится, но я всё устрою — домчимся туда враз. Кто за?..

В ответ, само собою — ураган просто восторга. За — все! И Яваха тоже, конечно. Прошвырнуться куда-либо он обожал с детства, лишь бы на месте не сидеть. А тут — такое дело…

— Только вот переодеться нам не помешает, — объявила деловито Навьяна.

И быстро переоделась волшебным образом: сверкающий снизу доверху облачил её комбинезон, фигуру безукоризненно облегающий и формы тела оттеняющий. И в похожие одёжи облачились и все прочие её гости.

Тут Навьяна в ладоши хлопнула, что-то прошептала, и всё вокруг изменилося радикально: исчез куда-то восхитительный их дворец, а появилась зато некая дикая местность. Густой огромнейший лес раскинулся здесь до самого горизонта. Высоченные исполинские деревья в бездонные небеса невообразимо толстущими стволами устремлялися и в самой вышине грандиозными кронами переплеталися. На каждом же богатырском стволе своего рода кора была вычурно затейливая, словно некая чешуя на гигантских змеях. А листья, — и большие, и малые, и круглые, и длинные, и фигурные — каких только там не было! И тоже, значит, в свои разнообразные тона разукрашены они были прелестно и светилися загадочно в полумраке величавого леса.

Но самое прекрасное, что там было — это, конечно, цветы. Сказочной, нет — несказанной просто красоты! Огромные, фантастические, замечательные, манящий аромат обильно источающие и взоры людские своим дивным светом завораживающие.

Волшебная, потрясающая, изумительная красотища!

Восхитительно прелестнейший уголок!

— Ау, народ — полетели! — призвала Навьяна ликующим голосом. — Вперёд!

И сама руки в стороны раскинула, от земли ногами оттолкнулась и ввысь взлетела, точно в ней и весу никакого не было. Как пуховое пёрышко, ветром возносимое, она воспарила. И Яван тоже, не долго думая, её примеру последовал, словно бы мысль его несла или какая-то сила неведомая. Да и остальные, весело хохоча, уподобились воздушным шарам и повзмывали себе живо в небеса.

Вот, скажу я вам, изумление-то настоящее: люди, как птицы, над землёю парят, да что там — лучше, чем пернатые! Тем крылами махать ведь надо, а людям, выходит, и это было излишне: летишь себе, как дышишь…

Яван с Навьяною за руки взялись и между могучими стволами быстрее ветра понеслись. Летят себе радостно: под ветви раскидистые подныривают, листья-опахала огибают, в пустом пространстве мчатся и в зарослях цветочных кружатся… А дурман-то какой пьянящий от гигантских цветов идёт! Ну, полный улёт!

Прислушался получше Яванушка, а дерева-то меж собою переговариваются да кой-где песни залихватские хором распевают. Вот же право чудеса!

Пролетали они как раз мимо потрясающе громадного дерева-великана, а оно к ним и обращается вдруг запанибрата:

— Эй вы, мотылёчки бескрылые — давай-ка сюды летите! У меня плоды для вас имеются — вкусню-ю-щие-е! Милости прошу отведать! Не пожалеете…

Ваня с Навьяною пируэт головокружительный совершили и на толстенную ветвищу плавненько приветвилися. Нашли там местечко поудобнее и только там угнездились, как к ним со всех сторон ветки с плодами склонились.

Сорвал Яван ароматнейший плод, отправил его, не мешкая, в рот — о-о-о! — слаще любого мёду!

Пожевал Ваня угощение сладкое, кашицу сглотнул, и такая вдруг буйная радость в душу ему шибанула, что ни наврать, ни в сказке сказать. Просто ошеломляющее впечатление! Полнейший кайфище!

Ваньке башню-то и снесло напрочь. Как начал он тут ржать да хохотать, со стороны глянешь — чисто псих ненормальный! Да и Навьяна от милого не отстаёт — тоже вроде малость того… Смеётся она, заливается и по полной там отрывается…

А гостеприимный древовидный хозяин песенку им спел бархатным голосом-басом:

Эй, унылый человек,

Кинь свои заботы!

В кайфе проживи свой век!

Избегай работы!

Брось стремленье всё постичь —

Ты не в силах то достичь!

К ляду цель пустых мечтаний,

Грёзу тщетных упований!

Эй, иди-ка ты сюда —

Не пойдёшь уж никуда!

Погружайся в неги поле —

Будешь рад счастливой доле!

Коли ты проник в наш мир —

Ты попал на дивный пир!

Здесь ликуют и поют,

И беспечно все живут!

Мы плывём в любовном море —

Счастье плавать на просторе!

Веселиться и любить!

И привольно сладко жить!

Ра-ла-ла да ли-ли-ра!

Вам ни пуха, ни пера!

Йо-хо-хо да йа-ха-ха!

Тирли-вирли ра-ха-ха!..

Гости слушают песенку, веселятся и рукоплещут от души. А времени будто и вовсе нету, в голове беспечность полнейшая разлилась, так что, сколько они там находились, и сказать-то было нельзя — может час, а может и год…

Да не всё ли равно! Наелись Яван с Навьяною плодов спелых, сказали хозяину гостеприимному спасибо, затем вспорхнули с ветки, как бабочки какие и, помахав дереву руками на прощание, отправились было далее в чудесное своё плавание…

И в это время, когда они хотели уже улетать, музыка какая-то необыкновенная, тягучая и зовущая, послышалась снизу из самых кущ. Любопытно нашим летунам стало невероятно. Спустились они чуть пониже и чуют — сила какая-то их вниз потащила, как словно неким магнитом. И очутились они в полумраке затхлом, у самой земли, где неприятные сочились запахи, и туман зеленоватый клубился. Смотрит Ваня с удивлением немалым — ва-а! — вокруг система была разветвлённая корневая, а в тех корнях твари некие оказались вплетённые, штук десять этак или двенадцать. И судорога сострадания пробежала по душе Ваниной: корни сквозь тела уловленные прорастали насквозь, и вроде их сосали, а те страдальцы мёртвыми отнюдь не казалися — корчились они и тихо стонали.

— Кто это, Навьяна? — спросил, трезвея, Яван.

А она улыбнулась загадочно и так ему отвечала:

— Это неудачники, Ванечка, и жалеть их не надо. Тем ярче испытаем мы кайф — ведь мы-то с тобой в западню не попали.

— Айда, Вань наверх! — весело и бодро воскликнула младая ведьма. — Хм! Глупое дерево!

И с лёгкостью магнетическое и пагубное для других воздействие преодолев, ввысь они стрелою взлетели, рожи дразнящие состроив подлому дереву.

Летели они быстро, аж ветер тёплый в ушах посвистывал, а вокруг них птицы сказочные с роскошным оперением проносилися, и насекомые диковинные прошныривали да порхали, — на вид не то стрекозы огромные, не то большекрылые бабочки-махаоны… А о том, что они в подвале леса видали, Яван больше не вспоминал. Острее лишь и сладостнее чувствовал он теперь страстную радость.

Полетали они ещё немного, полетали, а потом Яван за руку спутницу свою взял и в небо её потянул стремительно. Вознеслись они вскоре над самыми высокими деревьями, выскочили с разлёту на простор широченный и воспарили, ликуя, над необозримым тем лесом.

Небеса над летунами чистейшего изумрудного цвета оказалися, и в бездонной вышине два великолепных солнца царственно блистали: одно побольше, голубоватое, а другое поменьше, розоватое. И до того у обоих солнц лучи были ласковые да нежные, что нету возможности описать от них ощущения. Ну, как это… Сладчайшая истома, мягчайшая и одухотворённая, нега возвышенная, пленительная и утончённая, диво-дивное-передивное, отрадная оморочь…

Ну вот, и слова уже кончились. Короче — высший балдёж!

Долго-долго любознатцы наши неотразимые парили в сём таинственном мире, кружась и гоняясь друг за дружкой со скоростью невообразимою. К ним и другие присоединились с энтузиазмом, и устроили они игру в воздушные салки.

Выиграл, конечно, Яван!

Наконец, все звездостранствующие путешественники собрались в одном красивейшем и впечатляющем месте. То была гигантская каменная скала, вздымающаяся высоко над лесами живописнейшею громадою. Все, кто желал, полазали там по расщелинам, поверхность скалы изборождавшим, и по крутым многочисленным выступам, а потом все вместе полюбовались они сверкающими золотыми одеялами облаков, плывшими с неподражаемым величием вдалеке, поупражнялись, утоляя страстное желание, в весёлой любовной игре, затем спели на солнечном закате объединяющую всех песню обрядовую и… полетели назад.

Нет, никому из них не надоело балдеть и кайфовать, ибо и понятия такого в их душах не существовало, — а просто так, как бы между прочим, совершенно вроде само собою, понесло их течение приятной жизни вперёд. Ведь впереди, волнуя кровь своей неизвестностью, ждали их не менее, а может быть и более захватывающие приключения.

И сколько их ещё будет! Бесконечно!..

По волшебству Навьяниному всё опять преобразилось на старый лад: появился сызнова её прекрасный дворец, роскошью своей утончённой поражая и красками обновлёнными сверкая.

Гости ещё какое-то время повеселились, потанцевали — да и откланялись один за другим, призрачными тенями в воздухе растворяясь.

А Яванушка спать пожелал. Поцеловался он на прощание с красавицей Навьяной, пошёл походкой расслабленной в уютную свою спальню, лёг на постельку мягкую с томительным удовольствием и провалился мгновенно в сладостное небытиё.