Тайна пролива «Врата скорби». Том первый

Василий Иванович Лягоскин

Это первый том исправленной и дополненной версии научно-фантастического повествования «Дома мы не нужны». История приключений подполковника Кудрявцева и его друзей в далеком прошлом – от первых мгновений, когда они оказались в мире неандертальцев и доисторических хищников, до того дня, когда люди, победившие в борьбе за существование, смогли бросить вызов таинственному Спящему богу. За семьдесят тысяч лет до наших дней самым главным в их жизни оказались честь, мужество, дружба, любовь…

Глава 2. Профессор Романов. День первый — до полудня

Только в этот момент туман в голове рассеялся и профессор стал воспринимать мир вокруг адекватно — если только можно было так назвать безобразие, творившееся кругом. Страшное, надо заметить, безобразие. Стоило только повернуть голову вправо — туда, где две женщины укутывали белой простыней третью. Вернее то, что от нее осталось.

Еще страшнее было глядеть вниз. И как только Роман Петрович, обычно человек робкий и стеснительный, лезет пальцами в густую лоснящуюся шерсть, в рваные раны — особенно ту, откуда парень (кажется, тракторист по имени Анатолий) только что с трудом вытянул лом.

А он, профессор, еще удивлялся — зачем вояка (подполковник Кудрявцев — так он себя назвал) — заставил тащить эту тяжеленную железяку. И еще лопаты! Он опять поглядел направо — ну этого подполковник никак не мог предполагать. Хотя какие мысли могли тесниться в голове подполковника Румянцева? Профессор не то чтобы презирал или не любил военных — просто прежде сталкивался с ними чрезвычайно редко. В его жизни, четко распланированной, починенной жесткому распорядку, им места не было.

Теперь этот распорядок ушел в прошлое, как полагал Романов, безвозвратно. В то самое прошлое, в котором еще меньше часа назад он сидел напротив доцента Игнатова, за шахматной доской в собственной квартире, в зале, где еще чуть-чуть пахло мастикой после проведенного три дня назад еженедельной генеральной уборки — это тоже входило в распорядок.

Сам профессор на правах хозяина сидел на диване, одетый в мягкую пижамную велюровую пару темно-бордового цвета; на ногах были любимые тапки с задниками, так что, вскакивая с места, когда доцент Игнатов надолго задумывался над очередным ходом, он мог спокойно мерить зал по диагонали, не боясь их потерять. Зал был большим, из старого фонда, с огромным окном и высоким потолком, по центру которого свисала шикарная хрустальная люстра. В обычной коммуналке с потолками два сорок Романов так бы не побегал.

Роман Петрович сидел в кресле напротив; щурил глаза за толстыми стеклами очков и в течение игры практически не вставал. Да и встань он — побегать ему, подобно хозяину было бы непросто: единственные гостевые тапки мало того, что были на пару размеров больше необходимого, так еще не имели задников.

Диспозиция на шахматной доске была неопределенной; все шло к ничьей. Разговор, поначалу разогретый малой толикой коньяка (а как же, гость ведь, хоть и ранний) тоже ни к чему не вел. Соперники (только в шахматах, и нигде больше) все доводы о тленности бытия и мизерности вклада обоих в развитие отечественной науки давно уже знали. Причем мизерным и бесполезным для общества оба ученых мужа признавали исключительно собственные научные достижения.

Успехи собеседника в своей области знаний обычно не оспаривались.

Вот и теперь была очередь профессора посыпать голову пеплом:

— И никому, батенька, ни мои труды, ни сам я не нужны!

В порыве уничижения он закрыл глаза, а когда открыл их, голова пошла кругом, наполнилась вязким туманом. Комната… Комната уменьшилась так, что двух стен у нее больше не было. Той. что напротив дивана с сидящим профессором вместе с книжным шкафом, и второй, по правую руку, где раньше была дверь. На месте этой стены лежали сложенные треугольником трубы огромного — не меньше метра — диаметра. Из одной, кажется нижней правой, доносился истеричный собачий лай, рыканье; кто-то подвывал в унисон собакам совершенно неприличным голосом.

Над головой не было потолка. Совсем не было. Зато было небо — такое высокое и нестерпимо голубое и чистое, что Алексей Александрович сразу понял: это не Санкт-Петербург. Люстра, естественно, не висела на потолке за отсутствием последнего; веселый звон ее остатков о начищенный паркет профессор отметил как-то отстраненно. Но не это было самым удивительным. Самым поразительным был человек, сидевший в кресле напротив. Тут теория системного анализа дала сбой — впервые в жизни Романова. Понимая умом, что это ни кто иной, как Игнатов Роман Петрович, доцент факультета биологии Санкт-Петербургского университета, он в то же время собственными глазами видел, особенно четко под ясным солнечным небом, молодого человека лет двадцати. Парень был одет в светлую рубашку, заметно отвисшую в плечах. Подтяжки на ней тоже отвисли, брюк, к которым они крепились, не было видно, но профессор был уверен — именно в таких брюках и пришел к нему в гости Роман Петрович.

— Не в таких, а именно в этих, — поправил себя мысленно Романов, потому что понял — напротив него сидел Игнатов.

Помолодевший на три десятка лет, постройневший, но все так же щуривший глаза за стеклами очков. Алексей Александрович протянул левую ладонь (в правой он так и держал «скушанного» совсем недавно белого деревянного коня) ко лбу, чтобы смахнуть выступившую испарину и… она наткнулась на волосы — на жесткий чуб, которого на лысой как коленка голове профессора не было уже лет двадцать.

Ощупывала и оценивала внезапно приобретенную шевелюру рука сама, машинально, потому что Романов вдруг вздрогнул от пронзительного женского крика, раздавшегося совсем рядом, может прямо за сохранившейся стеной. Крик так же резко оборвался и в наступившей тишине мужской, явно привыкший командовать голос пригласил всех на общий сбор к большому сухому дереву. Профессор уже забыл, когда он в последний раз видел сухое дерево — в Питере за деревьями ухаживали.

— Ну что, пойдемте, коллега? — пригласил он Игнатова.

— Куда? — совершенно беспомощным от наступившей слепоты голосом спросил тот.

— На общий сбор, разве непонятно?

И он повел доцента под руку, не спеша из-за слепоты и спадающих тапок последнего. Впереди него процокал когтями по паркету светло-палевый пес невероятных размеров с обрезанным хвостом, выскочивший из трубы. Следом, пятясь задом, вылез парень в лохмотьях такого жуткого вида и запаха, что ученая пара невольно отшатнулась. Парень вылез достаточно шустро — видимо потому, что сразу за ним выскочила, повизгивая, пара овчарок обычных габаритов, почему-то связанная накоротке. Странная компания исчезла за стеной, обрезанной точно по линейке, следом побрели и профессор с доцентом.

А затем события, в которых посильное участие принимал и сам Романов, понеслись стремительно, без всякой системы и анализа, к которым он так привык. Впрочем, если какая-то система в происходящем и была, она могла быть понятной разве что подполковнику Кудрявцеву, который сейчас стоял рядом с профессором, умело скрывая вполне законную гордость. Да и кто бы не гордился после слов, произнесенных Игнатовым в явном восхищении:

— Вы знаете, товарищ офицер…

— Подполковник.

— Что подполковник?

— Называй меня товарищем подполковником.

— Хорошо, — чуть удивился доцент такой непочтительности молодого офицера.

Себя Роман Петрович пока в зеркале не видел, а профессору просветить его о новой внешности не хватило времени.

— Так вот, — продолжил Игнатов, — на теле этого замечательного образца пять ран, и все пять ран смертельные.

— И что, вот так, не вскрывая, вы это можете утверждать? — влез в разговор Романов.

— Сомневаетесь, коллега? — Роман Петрович по привычке, словно попытавшись взглянуть поверх отсутствующих очков, повел взглядом по окружившим его и махайрода парням, пытаясь найти среди них профессора и не находя его, стоящего, кстати в полутора метрах, сразу за подполковником.

— Значит, я тоже, — с каким-то вначале обреченным, а затем все более и более восторженным чувством воскликнул про себя Романов, — я тоже опять молодой, здоровый, сильный! И все у меня впереди! А что у меня впереди?

Он обвел вокруг глазами, которые, кстати, тоже обрели недостижимую раньше зоркость. Развалины, непонятно как очутившиеся посреди обширной поляны; лес из толстых высоченных деревьев за ними, таящий в себе опасности, подобные лежащей сейчас грудой мертвой плоти на земле; продолжение леса за спиной, реже настолько, что вдали виднелись силуэты каких-то медленно бредущих животных… И люди вокруг. Игнатов, подполковник Кудрявцев, тракторист Анатолий, здоровяк Дубов, десятки других…

— Есть у нас что впереди! Вот разложим все по полочкам, систематизируем и будем жить. А может и МЧС появится, — в последнее он уже и сам почти не верил.

А Игнатов, не найдя друга, продолжил, опять тыкая пальцем в зверя:

— Эта пуля точно в сердце; эта печень зацепила, а может еще что-нибудь важное — от этой раны не сразу бы сдох, помучился бы. Вот эти две.., — Роман Петрович возложил ладонь на затылок махайрода, «украшенный» двумя огромными рваными ранами, в каждую из которых провалился бы его кулак, — даже комментировать не буду, как и эту.

Про рану в груди монстра, из которой совсем недавно неслабый на вид парень едва вытянул лом, даже профессору не надо было давать комментариев. Все одновременно с уважением уставились на офицера (да-да, и профессор тоже). Последний к тому же с нарастающим удивлением отметил, что его не мутит, не колотит от неопределенности и ужаса последних минут. Да и все вокруг что-то не истерят, не требуют срочно вернуть их домой, в уютную норку. Это было какое-то новое чувство; непонятное и опьяняющее.

— Ну а это что за зверюга, — подполковник зашагал к твари, убитой махайродом первой, — подскажете нам, профессор?

— Я не профессор, я доцент кафедры…

— Доцент! — вдруг захохотал тракторист, он вообще, видимо был по жизни веселым парнем, отчего ему часто попадало по первое число, — а вам не кажется, доцент, что ваше место у па…, — тут он замолк так основательно, словно проглотил язык.

И не удивительно — когда у твоего носа появляется кулак такого человека, как подполковник. И когда только успел? А через пару мгновений он опять рядом с Игнатовым:

— Извините молодого человека, э… Роман Петрович, молодой человек доцентов только в кино видал. А вот так, вживую, настоящего, да еще с кафедры биологии…

Игнатов важно кивал, не замечая легкой иронии.

— Так что там насчет зверушки… Стоп! — Кудрявцев поднес палец к губам доцента, уже готового начать новую лекцию, — что ты сказал насчет параши?

Анатолий дернулся, удивительным образом уменьшаясь в размерах, но вопрос был адресован явно не ему. Потянув смешно носом воздух, подполковник упругим шагом, вроде неторопливо, но так, что профессор даже моргнуть не успел, скрылся за стеной.

И тут же оттуда донесся чей-то вскрик, перебитый звонким колокольным ударом, и совсем скоро подполковник вернулся, и не один. Он вел за ухо самого настоящего попа в черной рясе необъятных размеров, волочащейся по траве. Роста священник был небольшого, потому смешно подпрыгивал, поскольку ухо его в руке Кудрявцева двигалось по идеально прямой территории, а остальное туловище так ходить не привыкло.

Остановившись посреди быстро образовавшегося полукруга, составленного вперемежку мужчинами, женщинами и немногими детьми, он негромко, подозрительно ласково спросил:

— А чья это там кухня такая аккуратная?

— Ой, это наверное моя, — вперед шагнула девушка, или женщина — они все тут были примерно одного возраста, лет восемнадцати-двадцати и у профессора при взгляде на них в груди зарождалось что-то нежное, волнующее, чего никогда прежде не было даже на лекциях в университете, хотя молодых и красивых там было куда больше.

— Как тебя зовут, красавица?

— Егорова Зинаида Сергеевна, — ответила девушка, явно удивленная таким обращением.

— Ага, — подполковник прикрыл глаза, словно вспоминая, — одна тысяча девятьсот пятьдесят девятого года рождения, пенсионерка, бывшая водитель троллейбуса, город Свердловск.

— Точно, — обрадовалась Егорова, словно опять оказалась в Свердловске, в своем троллейбусе.

— Ну так сходите к себе на кухню, полюбуйтесь, — Кудрявцев приглашающе махнул рукой, отчего в другой руке трепыхнулся поп вместе с колоколом размером со среднее ведро, издавшего долгий густой звук.

— Прямо малиновый, — восхитился подполковник, качая головой; колокол опять обрадовал его.

Да и всех остальных тоже, почему никто и не заметил, как появилась Зинаида — явно разъяренная, с пятнами ярко красного цвета на щеках без всякого признака косметики, со скалкой в руке. А какое еще оружие могла прихватить с кухни женщина, готовая, казалось, схватиться со всем миром — да даже с тем же махайродом. Но нет — она подступила к священнику, попытавшемуся вырваться из железных пальцев; колокол звякнул еще раз,

теперь уже испуганно.

А Егорова, повернувшись теперь к зрителям непонятной пока интермедии и протрясая скалкой, заговорила, почти закричала:

— Да он… он.., — Зинаида явно не знала, — как обозвать священника; может и знала, да ряса смущала, — он же насрал у меня на кухне. Прямо возле холодильника.

— Да я же сбоку, чтобы дверца открывалась, — попытался оправдаться поп, но сделал только хуже.

Его слова настолько рассмешили подполковника, что тот пропустил момент, когда Егорова все-таки обрушила скалку на голову возмутителя спокойствия. В последний момент голова его дернулась вслед за ухом и под удар попало плечо. Поп явно не привык к такому. Его глаза закатились и он рухнул на траву, поскольку рука Кудрявцева отпустила, наконец, ухо и перехватила скалку, ловко вывернув ее из женской ладони.

— Жив, жив, — успокаивающе остановил он другой ладонью девушку в белом халате, бросившуюся было к поверженному попу, — вон уже подслушивает.

Подполковник выдернул из руки священника колокол, подозвал Дубова и кивнул на крышу угловой комнаты:

— Видишь эту крышу?

Молодой гигант кивнул, а командир продолжил:

— Проверить на надежность, оборудовать наблюдательный пункт, вооружиться, — он кивнул на лом, который все еще сжимал в руках тракторист, — обеспечить наблюдение за окрестностями на триста шестьдесят градусов, в случае опасности сигналить колоколом.

Дубов осторожно принял сигнальный инструмент, который в его руках выглядел совсем маленьким и ответил:

— Разрешите обратиться, товарищ полковник.

— Обращайся.

— Я лучше со своим, с топориком — у меня в кабине их два, да еще «Хускварна», пила. Я ведь на «фишке» ехал вагон грузить, пока этот вон не прыгнул под колеса — он махнул рукой на Ершова и показал могучий кулак, отчего и профессору, и, наверное, подполковнику стало ясно, откуда взялся синяк на лице художника.

— Как еще не убил? — удивился Романов.

Дубов убежал, громоздко и неторопливо, а Кудрявцев повернулся в к Зинаиде Сергеевне:

— Егорова.

— Я! — четко, по-уставному ответила девушка — судя по году рождения, она успела усвоить школьный курс начальной военной подготовки.

— Вот тебе помощник, — подполковник рывком поднял на ноги попа, — через пять минут на кухне должно быть чисто как… в церкви.

— Есть, — весело выкрикнула Егорова и, подгоняя помощника скалкой, снова вернувшейся к ней, скрылась за стеной.

— А проблему — то надо решать, верно? — переключил внимание Кудрявцев на профессора, который стоял ближе всех, — что самое главное в военном лагере, окруженном врагами?

— А разве у нас война идет?

— А разве нет? — ответил вопросом на вопрос Кудрявцев, — так что самое важное?

— Ну… Наверное, штаб.

Подполковник хмыкнул.

— Сразу видно — пороху не нюхал. Не служил в армии?

— Нет, товарищ подполковник, — профессор сам удивился, ответив так; но почему-то понравилось. Он даже на тыканье командира никак не отреагировал.

— Самое главное по степени убывания важности в расположении воинского подразделения, — Кудрявцев принялся загибать пальцы, — туалет, кухня, хороший старшина. Последний должен обеспечить первое и второе. Старшины пока у нас нет, поэтому что?

— Что?

— Этим вопросом тоже придется заняться командиру. Прямо сейчас. Кстати — можешь тоже на ты. Здесь у нас, как я погляжу, полное равновесие. По возрасту. Кроме детей, конечно.

— Подполковник отступил на пару шагов, чтобы видеть всех.

— Мужчины, имеющие строительные специальности, просто имеющие навыки в строительном деле, выйти вперед.

Несколько секунд людской полукруг не шелохнулся. Затем парень, державший на пару с девушкой мальчика лет пяти-шести, подхватил ребенка на руки, передал его девушке и, взлохматив рукой на его голове рыжую прическу, подошел к подполковнику и профессору.

— Ильин Валерий Николаевич, бизнесмен, владелец строительной фирмы. Некрупной, — добавил он поспешно, увидев, как чуть скривился подполковник, — когда надо было я сам и с мастерком, и со сваркой, и с тележкой.

— Замечательно, — обрадовался подполковник, зам по строительству у нас тоже есть.

Кто-то из женщин в толпе засмеялся: «А говорил миллионер, Москва, лимузин…».

Впрочем, смех тут же прервался, даже не дождавшись, пока на него отреагирует Кудрявцев. Стоявшая с ребенком на руках женщина ткнула острым локотком в бок соседке и та заткнулась.

А командир снова зашарил взглядом по толпе и поманил к себе еще двоих — мужчину и женщину, которых объединяло то обстоятельство, что к остальным они присоединились явно после принятия ванной. Но если на женщине с мокрыми волосами был длинный махровый халат розового цвета и домашние пушистые тапки, то коренастый парень щеголял лишь полотенцем вокруг бедер. Полотенцем не банным, коротким — такое сам профессор в ванной бросал под ноги.

Наверное, поэтому парень вышел вперед не очень охотно. Подполковник критично оглядел его и протянул:

— Мда… Не дойдешь, — и тут же ткнул пальцем в чемодан, который, как заметил профессор, парень, державший его, не выпускал ни на миг.

— Что там — золото, бриллианты, наркотики?

Парень отчаянно замотал головой.

— Тогда открывай, — приказал таким тоном, что никто бы из присутствующих не осмелился бы его не выполнить.

Вот и парень с чемоданом, глубоко вздохнув, открыл его прямо на весу — так что из него на траву посыпалась одежда, скомканная, явно собранная в спешке. Рубашки, штаны, носки, даже зимняя шапка — все они образовали такую груду, что непонятно было, как они раньше помещались в чемодане.

Из всей этой груды подполковник одним движением вытянул спортивную пару. Парень в полотенце был заметно крупнее владельца вещей, но подобный трикотаж обычно хорошо растягивается, и он, немного помявшись, принял одежду из рук командира.

И опять проявил себя веселый нрав тракториста:

— Так вот как она ваше имущество поделила?..

Тут засмеялись уже многие, пока Кудрявцев не погрозил Анатолию пальцем:

— Никитин!

— Я!

— Два наряда вне очереди!

— Есть!

Тем временем парень с влажными волосами и полотенцем на плече появился из-за развалин. Трико серого цвета обтягивало его спортивную фигуру. Подполковник махнул рукой: «Пошли!»

Пошли вшестером — сам командир, Ильин (бизнесмен и строитель), девушка в голубом халате, назвавшаяся Надеждой Николаевной Исаковой, которая работала раньше бухгалтером, а в последние два с небольшим года прозябала на самую минимальную пенсию в городе Петрозаводске. За ними осторожно ступал босиком незнакомец в сером костюме. Этот представился Малышевым Игорем Владимировичем, одна тысяча девятьсот семьдесят шестого года рождения.

Пятым, с молчаливого согласия подполковника, шагал профессор, пытавшийся в окружающих его событиях выстроить какую-то систему. Система никак не выстраивалась и потому Алексей Александрович заметно нервничал.

— Надо же, — удивлялся он самому себе — ни страшная гибель молодой незнакомки, ни доисторические животные, ни молодость и здоровье, фантастическим образом обретенная Игнатовым и им самим, не выбивает из равновесия так, как невозможность объяснить происходящее вокруг — ведь есть же, есть причины тому, что именно мы оказались здесь…

Малышев тем временем экспрессивно рассказывал, как он — геолог по профессии и по призванию — сегодняшним утром только приехал из экспедиции, продлившейся больше четырех месяцев. Первым делом он наполнил ванну горячей водой и, бросив грязное белье в корзину у двери совмещенного санузла своей однокомнатной квартиры в Петрозаводске («Тоже Петрозаводск», — не забыл отметить профессор), не успел получить несравнимого с ни с чем чувства чистоты и легкости тела и души, как ни двери, ни корзины не оказалось, а…

Дальше Романов мог продолжить и сам, тем более что геолог замолчал — пришли. Тут и идти было всего ничего — до ближайшего угла всей этой мешанины из каких-то обрубков зданий, по большей части состоящих из железобетонных помещений не выше трех метров; немаленьких частей машин с неведомыми механизмами на них; труб — тех самых, метрового диаметра, и совсем рядом тонких, квадратных, россыпью заполнивших пустое пространство за грузовиком оранжевого цвета, вернее за его кузовом и каким-то грузоподъемным механизмом. Вся эта конструкция нелепо завалилась назад, нависая над трубами, которые строитель Ильин обозвал: «Труба профильная, сорок на сорок, три миллиметра, длиной… метров пять…».

И тут профессора, что называется, торкнуло — вот он, первый кирпичик в систему. Похоже, каждый участок был равным другим — примерно пять метров на пять, в том числе и тот, который приютил на себе то, что осталось от его квартиры. И ни один из них — по крайней мере те, что видел Романов — не наползал на соседний.

Он даже попытался измерить шагами тот участок, к которому они пришли и… нарвался на ироничный взгляд Кудрявцева, который явно понимал, чем это тут пытается заниматься профессор. Тот только теперь осознал, что вся компания, включая ее шестого члена — огромную собаку, не отстающую от подполковника больше чем на шаг, следует за ним.

Профессор в это время измерял третью сторону, когда чей-то счастливый возглас: «Ого!», — вернул его к действительности.

Середину соседнего участка украшала стеклянная витрина-холодильник — одна из тех, что заполняют любой российский рынок; она была целой. Целой и полной — колбас, окороков, еще чего-то вкусного (по крайней мере на вид). Следующий за ней — не холодильник, а обычный фанерный прилавок и полки, были когда-то уставлены лоточками с орешками, сухофруктами и, кажется, приправами. Кажется, потому что от этого прилавка и от этих полок осталось не больше метра, который естественным образом завалился набок, на соседний участок. Точнее на глухую стену какого-то кирпичного здания.

Алексей Александрович чуть было не бросился вслед за другими, чтобы поднять ладонями с бетонного пола продукты, такие драгоценные здесь. Этот порыв был не профессорским; за Ильиным и Исаковой кинулся спасать добро новый человек. И этот человек осознавал, что больше он, возможно, никогда в жизни не попробует ни чернослива с урюком, ни фисташек и орешков кешью, ни плова, сдобренного зирой.

— Стоп! — отрезвляюще прозвучала команда Кудрявцева, — этим займутся другие. А наша задача — вот это. Смотри, Алексей Александрович…

Подполковник пригласил профессора в помещение, которое, как понял последний, когда-то было ванной комнатой геолога. Ванная до сих пор была почти полной воды; понять, насколько грязной она была после четырех месяцев полевых работ, мешала густая шапка пены — Малышев плеснул моющее средство от души. Романов, конечно, предполагал, что геологи как-то там приспосабливаются по части гигиены, но все ж таки было видно, что именно «как-то».

Игорь Малышев сунулся было рукой к ванной, чтобы спустить грязную воду, но тут же был остановлен стальной рукой подполковника: «Не сметь!».

Он приглашающе махнул рукой остальным и совсем скоро все теснились в соседнем помещении, оказавшемся вполне целой ванной комнатой бывшего бухгалтера Надежды Николаевны. Ванна тоже была наполнена больше чем на половину водой подозрительного розоватого оттенка, а рядом с ней на кафельном полу лежала сложенная опасная бритва. Профессор не успел глазом моргнуть, как последняя исчезла где-то в воинском одеянии Кудрявцева.

— Это мы реквизируем, — пробормотал подполковник и повернулся к Надежде, — я так понимаю, что ты сидела здесь, — его палец остановился над розовой гладью, прямо посреди ванной.

— Да, — кивнула Исакова.

— Берем сюда два с половиной метра, — Кудрявцев ткнул пальцем в стену, смежную с соседней ванной.

Романов очень зримо представил идеально ровный срез бетонных стен соседней комнаты.

— Туда, — палец повернулся в противоположную сторону, — хватило как раз, чтобы комната осталась целой, — там, — он показал на потолок, до которого едва не доставал рукой, — понятно. А там?!

Романов тупо уставился на его руку, указывающую теперь вниз, на кафельную плитку серого цвета. Но первым отреагировал Ильин. Наверное, строительный опыт подсказал:

— А там тоже чья-то ванная. Была. Или то, что от нее осталось…

— Точно! — кивнул Кудрявцев, — метра два стен и песчаный пол.

— А откуда вы знаете, что там песок? — удивился Ильин.

— Знаю, — загадочно улыбнулся подполковник и… нажал на кнопку слива унитаза.

Вода с шумом пролилась этажом ниже.

— Это будет женский туалет, а там…

— Мужской, — опередил его профессор, — так ведь вонять будет.

— Ну, пованивать, конечно, будет. Так ведь в деревнях в каждом дворе такие скворечники стоят — и ничего, люди живут. А тут такие условия… Тебя бы профессор на.., — подполковник вспомнил что-то настолько неприятное, что скорчил жуткую физиономию.

Такую, что Романов поспешно отодвинулся от него, но все-таки спросил:

— А вода? — только теперь он понял, зачем Малышеву запретили сливать свою ванную.

— Вода — это задача других бойцов. Этого на первое время хватит, — подполковник повернулся к Ильину, — ты свою задачу понял?

— Понял, командир — вентиляцию загерметизировать; вытяжные трубы с нижнего этажа поднять насколько возможно высоко; мужской туалет оборудовать стенкой в виде ширмы или… что получится.

— Молодец, — похвалил Кудрявцев, — не зря свой хлеб кушаешь, — и он хитро подмигнул строителю, кивая головой в сторону прилавка с мясными деликатесами.

— А где я трубы возьму, цемент, герметик и все остальное?..

— Ну.., — разочарованно протянул подполковник, выходя из ванной, вернее женского туалета, — а говоришь бизнесмен. Что, забыл, как в советское время из подручных средств? — и он сделал широкий взмах рукой в сторону развалин, — а тут этого богатства… Инструмент и стройматериалы своей властью разрешаю реквизировать.

— Понятно.

— Ну раз понятно, оставляю в помощь Игоря. Остальные за мной, — уже на ходу добавил он, — и поспешите, люди ждать не будут.

Назад возвращались вчетвером, включая собаку. Возвращались быстро и вовремя — практически над громадной тушей неизвестного пока животного разворачивалась битва «гигантов». Прижав к груди черный ноутбук, от доцента Игнатова отбивался левой рукой худощавый паренек, который в силу субтильности казался много моложе остальных мужчин.

— Прекратить! — громыхнуло над ухом профессора так, что он невольно присел, а пес рядом угрожающе заворчал.

Прекратили, в смысле замерли все, кроме доцента, к которому собственно эта команда и была обращена. Тот в сильнейшем возбуждении, даже подпрыгивая, вцепился в рукав командира, тыча другой рукой в сторону паренька; скорее в сторону его ноутбука.

— Это что? — каким-то непонятным для профессора образом черная электронная игрушка оказалась у подполковника, который и выставил ее на общее обозрение.

Теперь и незнакомый пока парень вцепился в тот же рукав, который раньше оккупировал Игнатов. Недолго. Кудрявцев сделал опять что-то непонятное — и вот уже оба недавних соперника стоят перед ним, явно опасаясь снова протягивать руки.

— Представиться! — прозвучала команда и парень пробормотал:

— Ежиков я, Сергей Петрович, учитель географии, из Воронежа.

— Из-за чего потасовка, Петровичи? — чуть улыбнулся подполковник.

— Это мой ноутбук, мой, — тоном обиженного школьника вскрикнул учитель.

— Да там у него, офицер, там у него.., — перебивая соперника, сунулся вперед доцент.

Сунулся и замер, едва только Кудрявцев поднял руку. А тот махнул ею в сторону Ежикова:

— Рассказывай, Сергей Петрович.

— Понимаете, — чуть смущенно начал тот, — это я днем в школе учитель, а по вечерам…

Толпа сунулась вперед в ожидании какой-то ужасной тайны и учитель, наконец, решился:

— Я вечером я пишу книжки…

— Молодец, и много платят?

— Не знаю, — стушевался Ежиков, — я пока не издавался…

— Ну и…

— А чтобы сейчас книгу интересную написать, так много надо знать: и ТТХ оружия — и нашего, и вражеского, и про зверей всяких диких и…

— Подожди, а ты разве не про любовь пишешь? — с какой радости подполковник сделал такой вывод, профессор не понял, но отметил, что женская часть окружения явно потеряла интерес к писателю.

— Так вот, — продолжил Ежиков, тыча пальчиком в такой недостижимый сейчас для него гаджет, — там куча информации, там Википедия!

— Так интернета ведь нет, — искренне удивился профессор.

Сергей Петрович посмотрел на него снисходительно:

— А она у меня в памяти записана.

— Да ну, — махнул рукой Романов, — там такой объем.

— Ну, не вся, конечно, — признал Ежиков, — только русская версия. А жесткий диск у меня на два террабайта — там еще ого-го сколько места осталось!

— Тогда да, — признал поражение профессор, — такое возможно.

— Вот я и говорю, — торопливо влез в разговор доцент, пнув ногой лежащую рядом громадину, — сейчас откроем и узнаем кто это.

Кудрявцев перевел взгляд на писателя.

— Так там зарядки — процентов десять, а где здесь зарядить? — он обвел взглядом развалины.

— Значит так, — распорядился командир, — проблему с зарядкой решим; сейчас включать не будем. Это ведь свинья? — спросил он у доцента.

— Ну.., — протянул тот, — какой-то предок свиньи, или тупиковая ветвь. Несомненно, есть различия в строении внутренних органах…

— Вот сейчас и узнаешь! Есть ее можно?

— Ну.., — опять протянул Игнатов, — можно, наверное, только варить часа четыре, не меньше… Мало ли что.

— Доцент Игнатов!

Сергей Петрович невольно вытянулся в струнку.

— Поручаю вам важную задачу — обеспечить питанием товарищей, — подполковник показал на толпу и, не обращая внимания на слабую попытку возражения того, добавил, — а помогут вам… Никитин!

— Я!

— Отрабатываешь наряд; есть еще желающие… умеющие помочь?

— А, пожалуй, я возьмусь, — вперед вышла женщина, совсем недавно получившая тычок локтем от соседки.

Что интересно, в руке она держала длинный нож, словно готова была к такому повороту событий, — Ильина я, Ирина Павловна, в сельпе (она так и сказала — в «сельпе») работаю, продавщицей. Я этих поросят перевидала больше, чем мужиков.

Последнее прозвучало настолько двусмысленно, что профессор, сам того не желая, спросил:

— А Валерий Николаевич, случаем, не мужем вам приходится?

— Ага, бывший. А нынешняя — вон, с дитем сюда приперлась.

Подполковник тем временем опять заговорил с Ежиковым:

— Это ты молодец, Сергей Петрович! От лица командования объявляю тебе благодарность. Я бы конечно расцеловал тебя, но, — Румянцев весело захохотал, глядя, как Ежиков испуганно отскочил.

— Хотя… Екатерина Павловна, подойди-ка к нам, — миловидная девушка в какой-то нелепой старушечьей ночнушке шагнула к ним, — ты у нас девушка опытная…

— Мальчишка, — погрозила командиру девушка, и тот на удивление совсем не стал возражать такому обращению, — хотя, конечно. Вот помню я, как раз Иосиф Виссарионович помер…

Она вдруг ловко подскочила к Ежикову и, заключив его в объятия, впилась в его губы своими.

А профессор, косясь на замершего в крепких девичьих руках писателя, поспешил за Кудрявцевым. Последний, явно пользуясь моментом, уносил куда-то ноутбук, про который Сергей Петрович на какое-то время забыл. Он вообще наверное забыл сейчас обо всем, не замечая даже громких аплодисментов, которыми зрители наградили Екатерину Павловну.

— Это что, такой отвлекательный маневр был?

— Ни в коем разе, — с чересчур честным выражением лица ответил Кудрявцев, — просто награда нашла своего героя. Не завидно, профессор? А хороша старушка, правда? Моя соседка, между прочим, тридцать пятого года рождения, два года с постели не вставала.

— Да, — согласился Романов, — старушка хороша, а куда мы идем?

— Прятать сей драгоценный предмет, — подполковник погладил гладкую крышку ноутбука, — и кое-что еще, и кое-что другое.

Тут он ловко обогнул огромную кровать, на которой по-прежнему лежала, наблюдая за происходящим, спасенная ими из-под завала девушка, и широким гостеприимным жестом пригласил профессора:

— Прошу вас, Алексей Александрович, в мои пять на пять на пять. Точнее в наши с Екатериной Павловной. Ее кровать там, — он кивнул на дальнюю целую стену и зашел в комнату через широкий проем.

Романов последовал за ним, опасливо покосившись на пса-громадину, который угрюмо наблюдал, словно говоря: «Только попробуй тронуть что-нибудь из хозяйских вещей!». Пес разинул широко пасть, демонстрируя великолепный набор клыков — конечно, не сравнимых с теми, у махайрода, но тоже вполне себе ничего. В смысле ничего хорошего, если такие вдруг вонзятся в организм в любом его месте.

— А как зовут твою собаку? — спросил он, подходя к подполковнику.

— Какую? Этого малыша? — «малыш» как раз с клацаньем захлопнул пасть, — так я его сегодня в первый раз увидел.

— Да вы что, — от изумления перешел снова на вы профессор, — а ходит за вами как привязанный.

Но полковник не слушал его — он словно провал на вкус какое-то слово:

— А что, Малыш… Неплохо, — он вдруг подскочил к псу, скромно сидевшему перед входом в комнату.

Кудрявцев тоже присел — так, что оказался лицом прямо против немигающих глаз волкодава. Затем захватил бесстрашно руками густую шерсть на щеках собаки и громко прошептал:

— Хочешь быть Малышом? Будешь Малышом. Малыш, Малыш, — его правая рука теперь гладила широкий лоб, трепала ухо, и Романов совсем не удивился, когда пес, не закрывая глаз, вдруг кивнул.

— Вот и хорошо, — обрадовался подполковник и, отпустив пса, опять направился в комнату.

Профессор огляделся: без вынесенных раньше стола и кресла комната выглядела совсем пустой. Только старенький двухстворчатый шкаф сиротливо стоял в левом углу. Его Кудрявцев и открыл, представив взгляду Романова нечто удивительное: внутри первого скромного собрата скрывался второй, сейфовый, кивнув на который с гордостью, Александр Николаевич сказал

— Унесут только вместе со стенкой, — затем он пошарил рукой в пространстве между стенками — металлической и деревянной (или дээспэшной — за шпоном светлого дерева было непонятно) и две створки железного шкафа чуть раздались.

Подполковник открыл правую и ноутбук занял свое место на верхней полке. Нижние были заняты какими-то документами в пластиковых папках, воинским снаряжением, от которого, как показалось Романову, резко запахло кожей и чем-то еще железным, опасным.

Кудрявцев вынул что-то опутанное ремешками, попытался примерить его к своему наряду и досадливо поморщился. Тут же была распахнута вторая дверца, сдернута висевшая впереди камуфляжная форма, явно ношенная, но чистая и выглаженная — и вот уже подполковник переодевается за спиной профессора, шурша одеждой.

Но тот не слышал ничего, потрясенно разглядывая мундир, висевший за камуфляжной формой. Это был парадный мундир подполковника, весь в орденах и медалях. На правой стороне ткань еще проглядывала сквозь награды; левая была увешана сплошь, так, что мундир явственно перевешивало на эту сторону. А на самом верху этого иконостаса скромно сверкнула Звезда Героя — еще та, без триколора на верхней планке.

Романов чуть дотронулся до нее и прошептал: «Настоящая…»

— Вообще-то за такие вопросы серьезные пацаны морду бьют, но на первый раз прощаю, — парадный мундир тут же был завешен другим, только что снятым, еще теплым.

А Кудрявцев принялся шустро распределять на себе невероятное количество колющего и режущего оружия. Последним свое место в кобуре заняли пистолет и три

— Эти.., — профессор вдруг победно вспомнил, — запасные обоймы.

Только эта кобура да страшный нож с темным матовым лезвием в ножнах были теперь видны; все остальное как-то уместилось под камуфляжем, причем разместилось так, что когда подполковник попрыгал мягко, но достаточно высоко, Алексей Александрович не услышал ничего — даже стука подошв берцев о линолеум.

— Вот как-то так, — усмехнулся Александр, а профессор, наверное в первый раз, обратился к нему по Уставу:

— Товарищ подполковник. Ну ладно я, Игнатов, остальные. А вас-то за что сюда?

Кудрявцев неопределенно пожал плечами и постучал по стальной дверце:

— Может, за это?

Когда командир в обновленном виде и профессор вернулись к точке сбора, толпа явно собралась расходиться. Не всем, видно, понравилось смотреть, как доцент Игнатов азартно кромсает свинью, несмотря на все попытки Ирины Ильиной успокоить его. Впрочем, дела тут благодаря успешным действиям тракториста Никитина продвигались, и Кудрявцев, улыбнувшись ему, спросил вдруг у профессора:

— Так что вы там говорили про диван и кресла?

Романов не помнил, что вообще говорил с кем-то на эту тему, но кивнул, подтверждая — да, места у нас хватает.

— Вот и хорошо, веди, — и уже громче, — товарищи! Меняем место дислокации, — и пошел вместе с профессором вперед, уверенный, что люди последуют за ним.

Действительно, бывшая зала Алексея Александровича вместе с участком пустыря, на котором все также сиротливо громоздились три трубы, вполне способна была разместить три десятка человек, к которым уже присоединились Егорова с попом, очевидно успевшими привести кухню в порядок. Причем последний поглядывал на Зинаиду Сергеевну с изрядной опаской и… уважением.

Пока люди тянулись к дивану, на котором место нашлось прежде всего детям и их родителям, а может и бабушкам — одну из двух молодых женщин, оккупировавших его мебель, профессор пока не знал — он сам стоял, озираясь, не решаясь присесть в свое кресло.

Кудрявцев тем временем скрылся за дверью сруба и через какое-то время показался в окошке чердачного помещения. Минуты две он обозревал окрестности, прикрывая ладонью глаза от яркого солнца, поднявшегося уже достаточно высоко на небосклоне. Затем он удовлетворенно чему-то кивнул, захлопнул окно и совсем скоро опять распахнул дверь и вышел, уже с двумя деревянными лавками, которые он и водрузил рядом с диваном.

Остальные парни тем временем тоже не стояли без дела. Под командой живчика в брезентовой робе, которую он очень скоро скинул, оставшись в таких же брезентовых штанах, клетчатой байковой рубашке и резиновых высоких сапогах, четверо из них споро раскатили трубы, крайняя из которых, короткая, откатившись, уперлась в очередные, идеально обрезанные по вертикали железобетонные стены. Теперь на них, пусть не совсем удобно, разместилось большинство мужчин и часть девушек. Остальные столпились ближе к креслу, пока пустому. Скорее всего они ожидали, что в него опустится командир, но тот кивнул головой Котовой — устраивайся поудобней. Последняя, как оказалось, успела подобрать на месте разгрома, учиненного махайродом и листки, заполненные каллиграфическим почерком, и оказавшуюся каким-то чудом невредимой пачку писчей бумаги, и даже несколько авторучек, готовых к работе.

Подполковник повернулся к основной аудитории, встав прямо перед передней трубой. Романова он поманил за собой.

— Это профессор Романов, — громко начал он, — Алексей Александрович любезно согласился собрать и систематизировать всю информацию, которая поможет нам понять, как и почему мы попали сюда, Поэтому прошу всех предельно честно и внимательно отвечать на его вопросы.

Романов, не теряя времени, вытянул из папки примерно третью часть листов, зацепил с собственного столика пару ручек, едва не перевернув бокал с так и недопитым Игнатовым коньяком — он был готов к работе. А Кудрявцев продолжал:

— Через десять-пятнадцать минут будут оборудованы женский и мужской туалеты. Надежда Николаевна, — палец правой руки поманил Исакову, чья ванная только что была реквизирована для общественных нужд, — покажет и объяснит, как пользоваться объектом. Ее слово там — закон. Помощник тебе… Ершов!

— Я! — видать, близкое знакомство с кулаком Дубова, следы которого все дальше расползались от подбитого глаза, здорово дисциплинировало.

— Ты ведь у нас художник?

— Так точно!

— Замечательно, — обрадовался Кудрявцев, — берешь два листа, фломастеры (маленькая коробочка последних заслугами Котовой тоже оказалась на столике) и художественно оформляешь два плаката: «М» и «Ж». Затем поступаешь в распоряжение Надежды Николаевны. Понятно?

— Понятно.

— Выполнять! — он опять повернулся к Исаковой, — а вы голубушка, проследите, чтобы вода не кончалась. Пусть парень побегает, потаскает воду. Там, — он взмахнул направо и профессор понял, что так внимательно высматривал подполковник в чердачное окошко, — метрах в тридцати, в низинке, ручей. Только одного без охраны не пускать. Ну, насчет охраны мы что-нибудь придумаем. Так что сейчас ищете пару ведер и…

— А зачем ведра? — к ним подошел тот самый живчик в брезентовой робе, — у меня в машине… в половинке, что от пожарки осталось, и топоры, и ломики, и рукавов метров триста. А главное — ранцевые огнетушители. Удобные — двадцать литров заливаешь и идешь. И руки свободные. Только спина мокрая…

— Ну, спина это не страшно, — подполковник поглядел вверх, где все сильнее припекало солнце, — пожарник?

— Так точно — Володин Игорь Сергеевич — старший пожарного расчета, как раз выехали на тушение пожара…

— Почему не по форме одет?

— Это, — Володин потрепал за рукав собственную рубаху, — так ведь мы не эмчеэсники, у нас своя пожарная часть, от районной администрации. Как в десятом году леса горели, так шустренько и построили.

— Шустренько, говоришь? Хорошо, сейчас шустренько берешь его, — Кудрявцев показал на художника, который, сидя на диване рядом с детьми, вырисовывал что-то на листке бумаги, высунув от усердия кончик языка, — вооружаетесь ранцами, топорами и — вперед и с песней. Шучу — песен не надо, осторожнее там, понятно?

— Понятно, но…

— Никаких но! Пост ответственный, но не постоянный, — и уже громче для всех, — Дежурство по санузлу будет определено позднее.

— Раскомандовался, блин… Люди вон босиком ходят, а он наряды только успевает менять, — эти слова парень, тот самый, с чемоданом, процедил сквозь зубы зло, но так тихо, что никто, кроме профессора, стоявшего рядом, скорее всего их не расслышал.

Но нет — вон и командир чуть заметно дернул щекой, но никак реагировать не стал. Он опять обратился к толпе — заметно поредевшей, растекавшейся по местам тонкими ручейками приставленных к работе людей:

— Нужен человек с опытом руководящей работы. Желательно знакомый со складскими работами, особенно с хранением продуктов.

— Может, я подойду? — парню в фетровой шляпе и с удочкой в руках подполковник кивнул как знакомому, видно сталкивались уже, — Рубцов Николай Петрович, город Свердловск, директор управляющей компании… бывший.

— Проворовался?

— Ну что вы! — непритворно оскорбился Рубцов, — разорился, точнее разорили.

— М-да.., — Кудрявцев явно засомневался, но никто больше не вызвался, и он кивнул, — хорошо. Николай Петрович, назначаешься комендантом лагеря. Временным комендантом. С испытательным сроком… Орлова!

— Ой, кажется это меня, — с трубы в первом ряду соскочила миниатюрная девушка в зеленом, явно каком-то служебном халатике.

— Раиса.., — до отчества дело не дошло, — это ты торговала колбасой?

— Я.

— Ты, Николай Петрович и… — ты, — указал на парня с чемоданом, — ну и Егорова. За мной.

Профессор и Малыш последовали за командиром по умолчанию. Парень, что-то бормоча под нос, отказаться тоже не посмел. Совсем скоро компания была у прилавка со снедью; первым, как всегда командир, успевший ухватить за ухо (другое, пока еще не красное) все того же шкодника-попа. Последний не успел спрятать улику — батон вареной колбасы, кусок которой отчаянно пытался проглотить.

Кусок, очевидно, был непомерной величины и священник, размазывая по лицу выступившие слезы и стремительно наливаясь в лице кровью, лишь дернулся, когда крепкая ладонь с размаха шлепнула его по спине; кусок выскочил прямо под ноги Раисы. Та вдруг заразительно засмеялась.

— Ты чего, — удивленно повернулся к ней Кудрявцев, выпуская уже покрасневшее ухо.

— Ничего, — махнула та рукой, — представила морду козла этого, Багира — хозяина товара. Я ведь за процент от реализации работала. Раньше еще ничего, а как кризис начался… вон — кто будет окорок по восемьсот рублей за кило покупать? А этот козел по рынку только ходит, руки за спину, важный такой. Да еще к девкам пристает. Я-то уже давно на рынке, за тридцать мне уже, я и по морде отвесить могу, а девки молодые, а, — опять махнула она.

— Бить не буду, — успокоил попа Кудрявцев, — помогай, — к остальным он повернулся с командой, — все продукты длительного хранения к ней, на кухню. Егорова, за сохранность отвечаешь головой. Остальное — к месту сбора. Рубцов!

— Слушаю.

— Организовать там столы, собрать стулья, лавки. Обед должен пройти в теплой, дружественной обстановке. Куда? — тормознул он коменданта, — пусть они носят, а у нас тут еще дело есть.

Кудрявцев указал пальцем на кирпичную стену, рядом с которой рассыпались орешки и пряности.

— Я так понимаю — это та самая «сельпа».

Здание с низкой крышей без передней стены действительно оказалось сельским магазином. Магазин привел командира в полный восторг. Не так основной его торговый зал, с двумя прилавками — одним с чем-то мясным, рыбным и сырным; вторым заполненным кондитерским деликатесами. Гораздо больше порадовал его склад — точнее его узкая полоса за стеной торгового зала, что вписалась в пресловутые пять метров.

Вдоль стены выстроился в ряд как видно давно неистребованный товар — профессору показалось, даже местами затканный паутиной: 1). Три алюминиевые фляги, открыв одну из которых подполковник, принюхавшись к густой массе темно-коричневого цвета, пробормотал: «Масло подсолнечное, нерафинированное»; 2). Несколько деревянных ящиков со слипшейся массой светло-бурого цвета (хозяйственное мыло — жуткий дефицит) и, наконец, в дальнем углу 3). Сложенные штабелем мешки белого (точнее давно уже грязно-серого) цвета, на верхних из которых еще можно было прочитать: «Соль каменная».

— Действительно каменная, — постучал по одному из них Кудрявцев и счастливо улыбнулся.

А профессор только сейчас понял, какую ношу добровольно возложил на себя командир. Ведь сам он за переживаниями и потугами объяснить происходящее пока ни разу не подумал, что будут делать эти люди и он сам завтра, послезавтра; через неделю, месяц, год…

— Так, — озадачил Рубцова командир, — это тоже на склад; одну — нет, две фляги освободить. Не вылить — расфасовать в посуду помельче. Помыть и передать Ильиной для варки мяса; и чтобы ни один килограмм не пропал.

— Так ведь тут этих зверей — стадами бродят, — Николай Петрович обвел широким жестом близкую кромку леса.

— Чем охотиться будешь? Этим? — под нос Рубцова ткнулся ствол пистолета, — тридцать шесть.., нет! Тридцать пять патронов. Может, ты знаешь, как их изготовить? Нет? Или топорами махать будем. Первым пойдешь.

Он разочарованно махнул рукой и пошел опять к прилавку с копченостями, рядом с которыми — метрах в трех — сидели в ожидании чего-то (своей доли, чего же еще?) овчарки. Кудрявцев быстро подошел к ним и успел схватить поводки. На попытавшуюся огрызнуться одну из четвероногих подруг грозно рыкнул алабай и знакомство, наконец, состоялось.

— Ты будешь Белкой, — показал подполковник на левую, отличавшуюся более светлым окрасом суку, — а ты…

— Стрелкой, — подсказал профессор и был прав.

Кудрявцев кивнул и, вдруг насторожившись, повернулся к лесу. Тут же грозно зарычал Малыш, и подполковник сунул уже распутанные поводки в руку Романову.

Из леса выскочила девушка в грязном, местами порванном черном брючном костюме, с измазанным глиной лицом и широко распахнутым от недостатка воздуха ртом. Она не добежала до них совсем немного из двадцати с небольшим метров, отделявших лагерь от леса, и рухнула бы на землю с выдавленным через силу возгласом: «Помогите…», — если бы Кудрявцев не успел подхватить ее.

В это мгновенье из чащи вывалился еще один субъект — в камуфляже, черной бандане, с молодым небритым лицом восточного типа, с автоматом в руках, который он вскинул, готовый очевидно расстрелять всех перед собой. Он тут же отпустил его, вскидывая ладони к горлу. Оцепеневший от ужаса профессор с удивительной четкостью увидел, как сквозь пальцы незнакомца потекла кровь, а Кудрявцев, оказавшийся рядом с падающим на траву телом, подхватил уже лежавший там автомат и исчез в лесу.