Тайна пролива «Врата скорби». Том первый

Василий Иванович Лягоскин

Это первый том исправленной и дополненной версии научно-фантастического повествования «Дома мы не нужны». История приключений подполковника Кудрявцева и его друзей в далеком прошлом – от первых мгновений, когда они оказались в мире неандертальцев и доисторических хищников, до того дня, когда люди, победившие в борьбе за существование, смогли бросить вызов таинственному Спящему богу. За семьдесят тысяч лет до наших дней самым главным в их жизни оказались честь, мужество, дружба, любовь…

© Василий Лягоскин, 2016

ISBN 978-5-4483-2346-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Кудрявцев. День первый. Около девяти утра

И мир взорвался!

Взорвался совсем не так, как ожидал подполковник Кудрявцев. Вернее сказать, Кудрявцев вообще не ожидал ничего. Ни хорошего, ни плохого. После нервного нажатия пальцем курка автоматического пистолета Стечкина, поднесенного к собственному виску, ожидать чего-то было бессмысленно. Поэтому удивительную какофонию звуков, которые окружили вдруг подполковника, сидевшего за обычным письменным столом в собственной однокомнатной квартире на восьмом этаже в спальном районе Саратова, ничем объяснить было нельзя.

Ни в ад, ни в рай Кудрявцев прежде не верил. Да и сейчас трудно было представить, что где-то в пределах территории, подведомственной чертям или, напротив, ангелам, вдруг бешено взвыл и тут же заткнулся, словно наткнувшись на непреодолимое препятствие, мотоциклетный двигатель. Подполковник, которого определять любой звук; направление и расстояние до него учили когда-то не просто жестко, а жестоко, определил: не больше пятнадцати метров, чуть левее и… не выше, но и не ниже самого Кудрявцева, который, напомним, жил на восьмом этаже.

Где-то чуть дальше рявкнул тракторный движок, но тоже замолк — не сразу, скорее повинуясь руке тракториста, отключившего зажигание.

— Тракторишко-то наш, советский МТЗ, — определил он по старой памяти, хотя Минский тракторный завод уже почти четверть века выпускал продукцию на благо суверенной Беларуси, поставляя практически всю ее в Российскую Федерацию, не менее независимую те же четверть века.

Чем-то почти райским можно было обозвать обиженный звон колокола, будто упавшего с небольшой высоты; последовавшее сразу за ним извержение богохульств и мата — родного, российского, а сразу за ним какой-то то ли молитвы, то ли стенания заставили подполковника чуть улыбнуться — он понял, что колокол действительно упал. И не просто упал, а на голову кого-то, привыкшего через слово обращаться к Богу. Что интересно — и колокол и богослов, судя по всему, тоже висели где-то на высоте чуть больше двадцати метров (восьмой этаж) — ведь квартира Кудрявцева была угловой, и за стеной комнаты, служившей ему и кабинетом, и спальней, а иногда — по торжественным случаям — и банкетным залом, не было ничего кроме воздуха. Впрочем, таких случаев можно было пересчитать по пальцам одной руки.

Настоящим домом для подполковника Александра Николаевича Кудрявцева была база. С того самого дня почти тридцать лет назад, когда двадцатисемилетний капитан Кудрявцев, считавший себя бойцом круче некуда, в первый раз перешагнул ее порог. А эта комната шириной три двадцать и длиной четыре метра сорок сантиметров…

— Теперь уже не четыре сорок, а метра три, если не меньше, — констатировал открывший, наконец, глаза Кудрявцев.

Констатировал слишком спокойно для человека, который вместо глухой стены перед собой и картины неизвестного художника на ней, оставленной прежним хозяином квартиры ввиду отсутствия в последней художественной и материальной ценности, увидел… тоже часть комнаты. Чужой комнаты; судя по остаткам меблировки — гораздо более благоустроенной и пригодной для любителя или вернее любительницы роскошного время препровождения. Именно такая, внешне далеко не худшая представительница прекрасного пола, сидела на коленях, подоткнув под них что-то невесомое и почти прозрачное. Сидела на кровати, размеры которой на мгновенье ошеломили подполковника.

— Это как же ее в комнату заносили? — восхищенно удивился он, — не меньше чем три на три метра.

Перед кроватью, почти упираясь в край комнаты Александра, затерялся своими размерами сервировочный столик. Затерялся размерами, но не сервировкой.

Огромный торт — из тех, который в обычном ресторане, по крайней мере в саратовском, не закажешь; бутылка шампанского — определенно джеймсбондовского «Дом Периньон», которое Кудрявцеву однажды (в рамках задания, конечно — а как же иначе?!) довелось испробовать. Ну что сказать? — что-то такое в этом игристом вине было. Но ничуть не больше, а скорее намного меньше, чем в женщине, скорее девушке, ошеломленно глядевшей сейчас на него.

Лет двадцати, а может и меньше; белокурая настолько естественно, что о краске для волос не хотелось даже думать; стройная и женственная до безупречности, чего полупрозрачное одеяние не только не скрывало, а наоборот, подчеркивало.

— Зато у меня крыша есть, — немного ревниво подумал подполковник.

И действительно — в то время, как над остатками его комнаты так же незыблемо, как и прежде, располагались плиты перекрытия, побеленные когда-то все тем же прежним хозяином (а может и предыдущим — Кудрявцев не интересовался), над остатками жилища прекрасной незнакомки вовсю сияло нежной синевой небо, подсвеченное яркими лучами восходившего солнца. Яркими и удивительно жаркими для сентябрьского Саратова — это Александр почувствовал даже в тени своей половинки комнаты.

В этих лучах Кудрявцев с непонятной для себя радостью разглядел в соседке изъян. На ее красивом, он бы даже сказал аристократично красивом, лице было слишком много косметики. Так много, будто незнакомка шампанским и монументальным тортом собиралась отпраздновать по крайней мере полувековой юбилей. Грим этот скорее уродовал, чем красил хозяйку. А когда она повернула гордо посаженную голову направо, открыла широко рот и мазнула рукой по лицу, словно не веря своим глазам, красота ее вмиг превратилась в нечто жуткое, искаженное ужасом.

Вслед за судорожным движением ее руки вскочил и Александр. Вскочил, как привык — внешне неторопливо, плавно — в то же время стремительно. Он успел поставить на место стул и обогнуть не самый маленький по размерам двухтумбовый стол раньше, чем изо рта незнакомки исторгся удивительно высокий и оглушительно громкий крик.

— Нетребко, блин, — весело усмехнулся Кудрявцев.

Почему-то ничто не тревожило его; энергия бурлила в организме, словно ему, подполковнику, было двадцать лет, впереди ждала полоса препятствий, а вокруг так же беззаботно и напористо бегут друзья однокашники — курсанты Ташкентского высшего военного общевойскового училища.

Некоторым — совсем ничтожным, комариным — диссонансом настроению послужила гильза, отлетевшая от носка берца (все таки выстрел в висок был!) и штаны, часть знаменитой полевой формы российского десантника, которые уже на втором шаге почему-то поползли вниз. Так — с АПС в правой руке и ремнем, поддерживаемым левой, он спрыгнул в соседнюю комнату. Именно спрыгнул, постольку паркетный пол там оказался сантиметров на двадцать ниже его линолеумного.

Этот факт подполковник отметил краем сознания. Гораздо важнее было заткнуть фонтан нестерпимых человеческим ухом звуков, что он и сделал, отвесив соседке оплеуху — экономную (чтоб следов не осталось) и в то же время достаточную, так что красавица отлетела на собственную кровать и там замерла, глядя испуганно и с какой-то необъяснимой надеждой на Кудрявцева.

— Ну что ж, будем соответствовать, — ухмыльнулся он, обозревая картину, так ужаснувшую незнакомку.

Кусок чего-то железного и непонятного, больше всего похожего на переднюю часть паровоза (или электровоза — пока было неясно) еще покачивался на отрезке рельсового пути метров пяти длиной и в такт этому куску дергалось то немногое, что осталось невредимым от раздавленной многотонным грузом женщины. Еще одной женщины, неведомо как оказавшейся рядом с разоренным жилищем Александра.

Абсолютно невредимой в этих жутких останках была только рука, до сих пор неведомо чьими промыслами сжимавшая в ладони книгу — серенький невзрачный томик еще из тех, советских изданий, в которых красок было поменьше, а смысла побольше. Даже не вглядываясь, Кудрявцев мог со стопроцентной точностью (ну почти стопроцентной) выдать название книги: «Лев Толстой. Анна Каренина». Именно по этой книге он когда-то давно писал сочинение. Какой это был класс, Александр не помнил; зато он помнил чувство безмятежности и железобетонной уверенности в завтрашнем дне — чувство, безнадежно утерянное в начале девяностых. Этой незнакомке ничем нельзя было помочь. Разве что укрыть ее от нескромных взоров. Что Александр и сделал, стянув с огромной кровати что-то невесомое и очень приятное на ощупь. От слабого движения блондинки он лишь отмахнулся. А потом, закончив скорбное дело, приступил к делу, которому тоже был весьма квалифицированно обучен — разведке местности.

Брюки, благодаря широкому ремню, ужатому сразу на три дырочки, больше не падали, и подполковник Кудрявцев, отступив метров на двадцать, к самой опушке леса (какой лес в густонаселенном микрорайоне Саратова?!), оглядел место локальной катастрофы. Как иначе можно было назвать нагромождение странных развалин — с крышами и без них — будто постриженных гигантской косой каждое на своем уровне. А еще — обломки каких-то машин и механизмов, в одном из которых он с удивлением узнал переднюю половину КАМАЗа, задравшую лобовую часть целой на вид кабины, из которой пытался выбраться рослый мужик в комбинезоне. Чьи-то ноги торчали между кабиной и частью кузова — оттуда, где никаких пассажирских мест конструкцией грузовика не предполагалось.

Рядом в стену такой же, как кудрявцевская, полуквартиры упирались три трубы метрового диаметра, длиной, как прикинул подполковник, в те же пять метров. Нет — в верхней трубе было поменьше — метра три. Из глубины одной из нижних, длинных, доносилось басовитое рычание собаки; точнее собак, поскольку рычание перемежалось более звонким лаем. Оттуда же кто-то истерично бормотал, но Александр не бросился немедленно на подмогу, поскольку ни в лае, ни в рычании никакой агрессии не распознал. Как рычит пес, бросившийся на человека, он знал слишком хорошо; еще лучше он знал, как эту агрессию пресечь. Самым фатальным для агрессора образом.

Перечислять все безобразие, которое Кудрявцев оглядел практически мгновенно, можно было долго. Ему же хватило лишь этих самих мгновений. Затем он неторопливо, примечая каждую мелочь, и откладывая ее в память так же надежно, как в любом другом серьезном задании (а для Александра все задания были серьезными), направился по часовой стрелке вокруг этих Содома и Гоморры. В центре развалин островком надежности и благополучия возвышался сруб — скорее всего бани, из трубы которой лениво вился дымок. В отличие от других строений различной степени разрушения, с крышей и без нее, но не выше трех метров каждое, баня была абсолютно целой, с надстроенным над срубом вторым этажом, обшитым вагонкой и крышей, покрытой металлочерепицей зеленого цвета.

В ее целостности Кудрявцев убедился достаточно быстро, обойдя по периметру зону бедствия, которая представляла собой практически правильный квадрат со стороной метров в двадцать пять. Уже завершая осмотр, он немало подивился способу, которым прибыл сюда хлипкий паренек с чемоданом в руке. Сам парень лежал на крыше небольшого красного автомобильчика — «Мазды» — двойки, за рулем которой сидела, судорожно вцепившись к руль, молодая женщина с упавшей на правый глаз русой прядью волос. Позади — с заднего сиденья — виднелись две детские мордашки. Возраст детей в сумраке салона определить было сложно, но не больше семи-восьми лет старшей; второй, мальчик, и вовсе должен был посещать ясельную группу — если он, конечно, ходил в садик.

Парень на крыше автомобильчика подполковнику почему-то сразу не понравился. Может потому, что в глазах его Александр каким-то образом угадал следы похмелья — алкогольного или, скорее, наркотического, Наркоманов он особенно не любил; больше ненавидел только наркодельцов — слишком много жертв их «деятельности» пришлось увидеть на своем веку; и за «речкой» и дома.

Кудрявцев опустил глаза вниз — на чемодан серого цвета, ручку которого парень стискивал так, что побелели кончики пальцев. Александр вдруг замер и построжел лицом: где-то вдали в направлении, противоположном восходу солнца, прогремел взрыв; затем — через несколько мгновений — автоматная очередь; длинная, на весь магазин. Закончилось все сухими одиночными выстрелами — настолько тихими, что

услышать их мог только человек, который такие звуки воспринимал автоматически; поскольку часто от этого зависела его жизнь. Его и его товарищей. А еще зависело — будет ли выполнено очередное задание.

— Километров шесть-семь, не меньше, — машинально отметил он и, уже не останавливаясь, стремительным броском добрался до огромного сухого дерева на опушке леса, откуда, собственно, и начал разведку.

Планы неторопливого, вдумчивого обследования местности, надо было корректировать. Почему-то Кудрявцев почувствовал ответственность за людей (и животных), которые все еще копошились в своих персональных развалинах. Незнакомка в роскошном пеньюаре все также лежала на кровати, чуть вздрогнув при появлении подполковника, и еще ощутимее — как только он выкрикнул хорошо поставленным командирским голосом в рупор из собственных ладоней:

— Внимание, внимание! Товарищи!.. Господа!.. Граждане!.. Общий сбор у большого сухого дерева в направлении восхода солнца. Повторяю! Общий сбор у большого сухого дерева в направлении восхода солнца. Так, — добавил он уже вполголоса, — вроде всех пригласил, никого не забыл? Если только… Собак!

А последние и появились раньше других в точке сбора. Первым выметнулся из-за единственной сохранившейся стены соседки красавец алабай — явно жутко породистый и ученый. Затормозив всеми четырьмя лапами в двух шагах от Александра, пес не бросился на него, не залаял. Глухо клокотавшие в его глотке звуки подполковник расшифровал и как приветствие, и как вопрос, который в силу понятных причин не мог быть задан на обычном русском языке: «Что, черт возьми, здесь происходит?»

Следом за этим красавцем палевого цвета выскочили, путаясь в поводках, которыми почему-то были накоротко спутаны, две восточно-европейские овчарки, «девочки» — значительно меньшие по размерам первой громадины «мальчика», но тоже явно благородных корней. Благодаря этим поводкам овчарки остановились не так изящно и монументально; коротко взвизгнули и тут же умолкли, услышав негромкий повелительный рык алабая.

Так они и застыли втроем перед Кудрявцевым, не обращая внимания на людей, собирающихся за ними полукругом. Выходили люди по одному, по двое; втроем держались друг друга лишь давешняя водительница «Мазды» с детьми да пара, ведущая за руки мальчика лет пяти-шести. Растерянность и ошеломление читались на всех лицах. Кудрявцев, машинально пересчитывая подходивших к нему мужчин, женщин и детей вдруг понял, что так резало глаз в этих фигурах — практически все они были одеты как-то странно, будто в наряды с чужого плеча. Мужчины — так же как недавно Александр, украдкой придерживали нижние детали костюмов; женщины, напротив, старались обернуть потуже верхние — блузки, кофты. А кто-то и что-то более интимное — как например невысокая темноволосая девушка, вышедшая из половинки комнаты смежной с его, кудрявцевской. Она старательно оборачивала вокруг себя широченную ночную рубашку бледно-голубого цвета. Даже на непросвещенный в подобных вопросах взгляд подполковника, это одеяние гораздо органичнее выглядело бы на семидесятилетней старушке. Девушка, наткнувшись на его чуть насмешливый взгляд, густо покраснела — видимо ее взгляды на ночное женское белье не сильно отличались.

— Тридцать, тридцать один… тридцать два, — Александр покосился на красавицу-соседку, так и не вставшую со своей кровати, — О! — Тридцать три!

Где-то совсем недалеко прозвучал такой знакомый и такой уместный сейчас призыв: «Люди-и-и! Ау-у-у! Помогите-е-е!». Причем прозвучал как-то глухо, будто из-под земли. Люди, к которым и был обращен крик души какого-то неизвестного бедолаги, заозирались, невольно улыбаясь, а Кудрявцев уже скользнул стремительной тенью меж развалин, многие из которых, казалось, были готовы обрушиться в любой момент.

Призыв действительно исходил из-под земли — точнее со дна квадратного водоема глубиной метра два, который еще совсем недавно был полон воды. По его идеально ровным железобетонным берегам еще сочилась влага, а на дне, на песке — в центре квадрата пять на пять метров — в резиновой лодке с мотором на корме сидел паренек в камуфляже и шляпе с удочкой в руках. Сидел и обалдело глядел на подполковника.

— Вот и порыбачил, дядя, — хмыкнул Кудрявцев и — уже погромче, — давай руку, дружище.

Парень поднялся, осторожно переступил через круглый резиновый борт и прошлепал по песку к бетонной стене, с которой, склонившись, протягивал ему руку Александр. Миг — и рыбачок был наверху, а через считанные мгновенья, увлекаемый крепкой рукой, оказался в толпе, среди товарищей по несчастью.

Подполковник, вновь занявший свое место в центре полукруга, перед людьми и тремя четвероногими слушателями, на мгновенье задумался, а затем громко и четко, как когда-то перед личным составом, представился:

— Я подполковник российской армии Кудрявцев Александр Николаевич… В соответствии с Уставом Вооруженных Сил Российской Федерации на время отсутствия представителей гражданской администрации принимаю на себя командование…

— Но позвольте.., — несмело попытался что-то возразить мужчина в пиджаке размера на три или четыре больше необходимого и толстенных очках на внушительном носу.

— Не позволю! — отрезал подполковник, — все обращения только согласно Устава.

Вообще-то цитируемый Устав безобразий, подобных сегодняшним, никак не регламентировал, но Кудрявцев весьма сомневался, что кто-то из трех десятков человек когда-то изучал этот документ. Кроме самого подполковника, конечно; ну может еще пары мужичков, выделявшихся из толпы своим более подтянутым видом; даже одежда на них сидела вполне естественно, не свисая с широких плеч.

— Ну эти точно служили, — обрадовался он.

Еще больше он обрадовался, когда на предложение: «Поднимите руки, кто понимает русский язык», — руки подняли все, даже дети. Казалось, собаки сейчас тоже поднимут лапы, но поскольку про них команды не было, то звери и не шелохнулись.

— Что, все русские? — не поверил Кудрявцев, когда все опять таки дружно кивнули. Не поверил, потому что где сейчас в России, в каком самом глухом уголке ее можно оглянуться и не увидеть среди трех десятков славян пяток смуглых азиатских физиономий, двух-трех горбоносых кавказских, а ближе к Тихому океану и десяток-другой круглолицых китайских и вьетнамских. Нет, он не был шовинистом или расистом, но как-то душу грело, что очередное Задание — а так теперь определил для себя дальнейшие действия Кудрявцев — будет направлено на благо русского народа.

— Да-а-а… Народ еще тот! Ну ничего и не таких строили, — а дальше уже вслух, — товарищи (именно такое обращение подразумевал Устав)! Первой и главной задачей определяю безопасность гражданского населения, — он специально строил речь казенным языком, не приемлющим никаких дебатов, — для чего:

Первое. Переписать население (все три десятка).

Второе. С учетом выявленных навыков и способностей определить каждому круг обязанностей для обеспечения выживания всех. Да, да — выживания! — о далеких взрывах и стрельбе он пока предпочел не упоминать, чтобы не пугать народ раньше времени.

— А может, вызовем МЧС? — предложил робкий женский голос.

— Попробуйте, — Кудрявцев уже убедился, что никакой спутниковой связью вокруг и не пахнет, хотя мобильник исправно показывал половину зарядки.

У всех тут же, как по мановению волшебной палочки, появились разнокалиберные и разноцветные устройства и люди (как подозревал Кудрявцев, большинство не в первый раз) принялись тыкать пальцами в кнопки. Естественно безрезультатно.

Александр тем временем зашагал к толпе — четко, как на плацу, благо едва отросшая трава позволяла печатать шаг. Зашагал прямо, ни на сантиметр от линии, проложенной взглядом к девушке, единственной из присутствующих оказавшейся в деловом костюме, слегка примятом и испачканном, словно ей пришлось проползти некоторое количество метров по запыленной поверхности — не больше пяти, уже понял Кудрявцев. Линия эта проходила аккурат по ногам алабая, пока еще безымянного, и тот убрался с дороги, хоть и с глухим рычанием, понимая наверное, кто здесь и сейчас главный.

— Вот вас, девушка, как зовут? Кто вы и откуда?

— Котова Мария Сергеевна, — тут же ответила девушка, — работаю… работала секретарем и по совместительству начальником отдела кадров завода железобетонных изделий. Всю жизнь — почти тридцать два года.

— Сколько?! — поразился подполковник.

Девушка, которой на вид было не больше двадцати, была (он быстро прикинул в уме) не намного его моложе.

— Да, — с гордостью подтвердила Котова, — с первого марта одна тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года — тридцать один год и семь с половиной месяцев.

— Дела, — опять удивленно протянул он, — ну хорошо. Внимание, — уже громче, для всех, — Мария Сергеевна Котова назначается заместителем командира по кадровой работе. Сейчас всем, в первую очередь женщинам и детям пройти регистрацию.

Подполковник перевел взгляд на стоящую рядом пару — крупного, гораздо крупнее его самого, парня, который удерживал за шиворот пиджака второго — значительно меньшего габаритами. На правом глазу последнего наливался внушительный фингал.

— Фамилия, имя, отчество, — потребовал у здоровяка Кудрявцев, — кем работаешь; где служил; звание?

Почему-то он не сомневался, что парень не из тех, кто когда-то всеми силами и любыми средствами откосил от действительной.

И точно — здоровяк (отпустив пиджак соседа, отчего тот едва не растянулся на траве, удержав равновесие в последний момент) собрался внешне и внутренне, втянул и так не сильно выпирающий живот и отчеканил вытянувшись по стройке «Смирно»:

— Дубов Виталий Александрович, водитель лесовоза «Фискарс»; старший сержант запаса, демобилизовался в две тысяча пятом году — замкомвзвода роты бетонных работ инженерно-саперного батальона…

— Что, реально «бетонных работ»?! — так часто, как сегодня, Кудрявцев еще никогда не удивлялся.

А ведь день только начался…

— Так точно, товарищ полковник! — гаркнул бывший старший сержант, и Александр удовлетворенно кивнул — парень службу знал — вон как непринужденно проглотил приставку «под».

— За мной! — скомандовал подполковник и кивнул второму парню, — ты тоже!

Через минуту они обогнули и кровать соседки Александра, и сервировочный столик, который парень, на ходу представившийся Ершовым Виталием Васильевичем, художником из Перми, едва не перевернул — так загляделся на коленки красавицы. Кудрявцев в последний момент успел выдернуть Ершова из опасной зоны и отпустил его рукав только у собственного стола. Совсем скоро стол стоял под солнцем, перед Котовой, основательно утвердившейся в любимом кресле Александра, который он сам любезно и принес своему заму по кадрам — пока единственному заму.

Однако перекличка, или перепись, так и не началась. Опасливо обогнув алабая, который успел вернуться на свое место, перед Кудрявцевым остановился еще один здоровяк. Он был немного помельче первого и не таким опрятным. Его камуфляжный костюм был здорово помят, густо покрыт масляными и какими-то иными пятнами, а на плече еще и здорово надорван. От него даже на расстоянии полутора метров — оттуда, где он остановился, не решившись видимо подойти к подполковнику вплотную — несло водкой, вернее самогонкой. Вряд ли какой завод решился бы выпустить официально напиток с такой концентрацией сивушных масел.

Однако речь его оказалась вполне трезвой, хоть и не такой связной, как у Дубова:

— Там, товарищ полковник…, товарищ подполковник… Там, — парень в замызганной спецовке все тех же лет двадцати (парень, конечно, не спецовка; хотя…), — так вот, — парень махнул рукой куда-то вглубь развалин и зачастил словами, — там бабка Оля; нет, она живая еще, шевелится, только кровищи натекло… А как я ее один вытащу — трактор ведь ни туда, ни сюда… Вот!

— Ага, — догадался Кудрявцев, — тракторист. Ухитрился не только в развалины заехать, но и придавить кого-то. Не кого-то, а бабку Олю, — поправил он сам себя.

— Мария Сергеевна, начинайте без меня, — подполковник огляделся, — сержант, ты, ты и… вы.

Пятым кроме названного Дубова, Ершова, тракториста и, естественно, самого Александра, в спасательную команду попал представительный, хотя и молодой мужчина, который совсем скоро назвался Романовым Алексеем Александровичем, профессором кафедры иностранных языков Санкт-Петербургского университета, пятидесяти четырех лет отроду (чему подполковник, даже глядя на пышущего юношеским румянцем лицо профессора удивился как-то отстраненно — привык наверное к подобным казусам). Он и к себе-то стал прислушиваться и присматриваться, если только можно было назвать так быстрый экзамен, устроенный собственному физическому состоянию на ходу незаметно от других. Что бы подумал тот же профессор, увидев, как мужчина в форме подполковника российских десантных войск принялся бы на ходу крутить сальто, причем падая перекатом на голый бетонный пол без всяких последствий для организма, а затем этот же пол ломая голой рукой?

— Хвастун и дурак — вот бы что он подумал, — отчитал себя подполковник, одновременно наливаясь дополна внутри диким восторгом оттого, что организм действительно чувствовал себя превосходно.

Даже внизу живота, где последние полгода тянула и тело, и душу нудная непреходящая боль, из-за чего, собственно и произошла вся история с бессонной ночью восемнадцатого сентября две тысяча пятнадцатого года, с автоматическим пистолетом Стечкина — самым преданным и надежным другом Кудрявцева, и пальцем на его курке.

— Никому я в этом мире не нужен, — вспомнил он вдруг последнее, о чем подумал перед своим выстрелом, закончившимся так необычно, — а вот хрен вам, ребята! Я еще очень даже нужен — хотя бы вот этой бабке Оле.

Последняя лежала, накрытая какой-то грудой из переломанных досок и всяческой рухляди, которая годами копится в любом деревенском сарае — а именно сюда въехал трактор Анатолия Анатольевича Никитина, как оказалось ровесника профессора — и по официальному возрасту, и по внешнему виду.

Бабка Оля действительно шевелилась и даже слегка постанывала. Кудрявцев вдруг не к месту улыбнулся, подумав, что неведомая пока Ольга окажется очень бойкой старушкой… лет двадцати. Никто из бойцов профессорского и иного рядового состава улыбки этой видеть не мог, потому что все дружно разгребали завал; кроме командира, естественно. Александр задумчиво разглядывал что-то сельскохозяйственное и непонятное — фрезу или культиватор — которым трактор упирался в железобетонную стену, раньше бывшую частью чьей-то квартиры. Назад четырехколесной «Беларуси» ходу не было, если только уронить стену. Однако такой вариант подполковник пока даже не рассматривал — и трудоемко, и опасно, а главное — на все эти стены, крыши, подвалы у него уже были планы. Причем далеко идущие.

Бабу Олю, действительно оказавшейся молодухой, да такой красивой, что она вполне могла поспорить с аристократичной соседкой Александра, уже освободили от всех обломков, но не от левого переднего колеса трактора, которое прижимало женщину к фундаменту. Стены сарая над ней не было — ее всю вынесло вперед бампером МТЗ, явно самодельным, сваренным из швеллера двадцатки, для которого тонкие бревнышки не были преградой.

Поэтому подполковник сейчас имел удовольствие лицезреть не только своих бойцов, таких разных, Ольгу, которую ну никак не мог называть бабкой, но и лес метрах в двадцати. Лес редкий, светлый, состоящий из громадных деревьев неизвестной породы, но явно не сосен, елей, лиственниц — какие там еще хвойные могли произрастать рядом с Саратовом?

Тракторист Никитин с виноватой похмельной физиономией первым предложил:

— Может, колесо приспустить?

— Ага, — с иронией упрекнул Дубов, — недодавил, да? Чего тебе бабка сделала? У ней и так наверняка несколько ребер треснуло. Еще сантиметров пять — десять и все — каюк. Ты где, давильщик, работал?

— Где-где? В лесхозе, или как он там сейчас называется — какое-то ГАУ.

— Разлаялся тут, — проворчал здоровяк, — что, ни разу не застревал в лесу? Хватай вон стропилину — вываживать будем.

Кудрявцев не вмешивался — тут мужики были в своей стихии. Уже через минуту два парня, без помощи остальных, используя закон рычага, который они скорее всего из далеких школьных лет не помнили, приподняли передок трактора достаточно высоко, чтобы подполковник с Романовым быстро и аккуратно выдернули Ольгу. Ее красивое лицо было перекошено гримасой боли, но видимых ран было немного. «Кровищща» оказалось длинной царапиной на правой руке, кровь из которой была размазана от локтя до ладони. Впрочем, и кровь, и сама царапина уже вполне подсохли и никакой опасности не представляли.

— Ольга, вздохни глубоко, — наклонился над лежащей на нескольких относительно целых досках Александр.

— Ты мне, парень, не тыкай, — оскорбилась та, — я твоей мамки буду постарше, наверное.

Матери своей подполковник не знал — вырос он в детдоме, а семьей своей считал армию. Но ничуть не обиделся, привык как-то не замечать такие непонятные для обычных детей бестактности еще в детстве. Зато понял, что с внутренними органами у Ольги все в полном порядке. С такой экспрессией наезжать на мужика, только что спасшего ее из-под завала, не каждая здоровая баба сможет.

Тут заржал Анатолий — отпустило, видимо, парня чувство вины:

— А меня ты не узнаешь, баба Оля? Толя я, Никитин…

— Сгинь, засранец, — замахала на него женщина здоровой рукой, и тут же скривилась — видно ребра все-таки были повреждены.

— Берите ее на руки, — мужики, — скомандовал Румянцев Дубову и Никитину, но Виталий, отстранив рукой сунувшегося было выполнять приказ тракториста, сам подхватил Ольгу.

Да подхватил так бережно и нежно, что последняя даже охнуть не успела. Или опыт имел в таких делах немалый, или… Ну об «или» пока было рано даже загадывать, хотя такую женщину и сам подполковник носил бы на руках — значительно дольше, чем занял путь до огромной многоспальной кровати, на которую Ольгу и выгрузили не менее осторожно и бережно.

Остальные подошли тоже не с пустыми руками. Парнишка с фингалом и профессор Романов несли по штыковой лопате, откопанных в развалинах сарая, а тракторист — совковую, да еще лом устрашающего веса и остроты, обнаруженный в неразрушенном углу того же строения.

На молчаливые взгляды бойцов подполковник даже не ответил — погибшая женщина рядом с его квартирой, возможные трупы еще где-то в развалинах, пекло наступающего дня — какие могут быть еще вопросы. Впрочем профессор, помедлив, понимающе кивнул.

Толпа (пока еще толпа), кажется, не шелохнулась. Даже алабай сидел на месте. А вот «девочек» овчарок не было. Скорее всего унеслись в лес помечать территорию (или этим только кобели занимаются?).

— Не запутались бы там, — проходя мимо собаки, тревожно подумал Кудрявцев, — а этому надо имя давать.

Алабай даже не шелохнулся, не проводил его глазами, не отрывая взгляда от Котовой.

— А ведь он охраняет! — ахнул мысленно, — мой стол, мое имущество охраняет! Умница, зверь! Я тебе такое имечко подберу — всю жизнь гордиться будешь!

Между тем Котова, изредка поглядывая настороженно на сурового зверя, вся светилась гордостью — как же, она теперь не толпа, она при деле. О чем тут же и доложила подполковнику, протягивая ему стопку листов, исписанных каллиграфическим почерком. Слова, имена, даты складывались в нереально ровные строчки.

— Да… Опыт не пропьешь, — подумал Кудрявцев весело.

Однако по мере того, как один листок сменял другой, лицо его скучнело. Он прежде всего искал между строк сведения о профессиях, навыках людей — секретарь-референт, понятно, продавщица, пенсионерка — бывшая охранница на заводе, бывшая бухгалтерша, еще продавщица, предпринимательница, учительница начальных классов… О! — вот светлое пятно — старшая медсестра онкодиспансера; стаж работы тридцать два года. Как с такими работать!?

Он перевернул последний лист — на мужиков данных пока не было, но что-то подсказывало Александру, что там картина будет не намного лучше. Хотя… Водитель, тракторист, профессор тоже не лишним будет, да и сам он…

Мария Сергеевна (смотри-ка, не забыл как его первого и пока единственного зама зовут!) тем временем отчитывалась:

— Женщин и детей переписала полностью, кроме вновь прибывшей и вон этой, — Котова кивнула головой в сторону соседки-красавицы, поменявшей к этому времени позу на полулежачую, с упором на локоть — весьма соблазнительную, точнее соблазняющую.

Всех имеющихся в наличие мужчин, а их набралось человек пятнадцать, или чуть больше. Впрочем, на кровати лежали уже две красотки, и вновь прибывшая мало в чем уступала хозяйке — разве что наряд был поплоше. Да и нарядом-то эту одежду можно было назвать с большой натяжкой — так, одежкой. А в чем еще могла пойти в деревенский сарай деревенская же бабушка.

— Ничего, — Кудрявцев будто уже планировал что-то на будущее, — мы тебя, Оленька, еще приоденем.., — и, уже вслух, обратился к соседке, — в чем дело, дамочка? Приказы вышестоящего начальника не выполняем? Это, знаете ли, чревато…

Незнакомка чуть поморщилась — не привыкла, видимо к подобному обращению. А Александру было плевать — приличное обращение нужно еще заслужить. Она соскользнула с кровати красивым текучим движением, постаравшись подальше обогнуть лежащую на краю Ольгу, и скоро стояла напротив него, благоухая чем-то неземным настолько сильно, что Кудрявцев невольно поморщился. Грим на ее лице был так же размазан, особенно там, где ее наградили оплеухой, но это красотку не смущало. Грациозно вскинув правую ладонь к голове («Пустой», — опять поморщился он) она высоким громким голосом выкрикнула:

— Товарищ Главнокомандующий! Хочу представиться Вам лично, — и указательным пальцем другой руки ткнула в Котову, — Пиши!

Последняя, взглянув на подполковника, вытянула из пачки бумаги одиннадцатого формата верхний лист («Мои запасы, кстати», — вдруг зажадничал он) и приготовилась записывать.

— Иванова Кристина Юрьевна, город Москва, год рождения девятьсот шестьдесят пятый… Одна тысяча девятьсот шестьдесят пятый, — поправилась она, увидев, как вытягивается от удивления лицо собеседника, — восемнадцатое сентября…

— Ага! — воскликнул Кудрявцев, — значит день рождения сегодня. Поздравляю!

Красотка не успела поблагодарить Александра, потому что он обратился уже ко всем — громко, по-командирски:

— Товарищи! Давайте все вместе поздравим Кристину Юрьевну, у нее сегодня юбилей — исполнилось ровно пятьдесят лет.

Она не успела остановить — мол, возраст женщины это только ее тайна; зло поджала губы и сквозь недружные аплодисменты продолжила:

— Профессия… ну, профессия… очень свободная.

— Это как? — не понял Кудрявцев.

— Да шалава она, — захохотал Никитин, который стоял, поигрывая ломиком в руках, — с трассы какой-нибудь.

— Я с тобой на одной трассе даже по… рать бы не села, — с возгласом оскорбленной добродетели Иванова отвернулась от всех.

А тракторист не унимался с тем же игривым хохотком:

— Вот стерва, а! И красивая ведь, я таких красивых еще и не видел вживую.

Подполковник оборвал его:

— Отставить, Никитин! И это — поосторожней с ломиком — еще тебя лечить от колотой раны.

Кристина тем временем зашагала к лесу; даже не так — она буквально поплыла к деревьям, будто по подиуму, выпрямленной в струнку спиной выражая всем презрение и негромко напевая:

— Ах, как я была влюблена, и что теперь?

Я думала это весна, а это оттепель…

— Иванова, стоять! — выкрикнул Кудрявцев, первым уловивший неясный шум, треск ломаемых кустов и чье-то громкое пыхтенье, переходящее порой в натуральное хрюканье.

И тут впервые сегодня голос подал алабай. Оказавшийся вдруг рядом с подполковником, у его правой ноги, так что правая рука Александра очень органично легла псу на широкий лоб, он оглушительно залаял, то ли возмущаясь поведением женщины, не исполнившей приказ, то ли предупреждая ее об опасности. Спина Ивановой вдруг потеряла стройность, словно опять приняла на себя груз пятидесяти прожитых лет; песня прервалась и женщина начала медленно поворачиваться к толпе, к своей комнате, кровати и столику с юбилейным тортом, когда мимо нее, метрах в трех, промчалась неразлучная пара — связанные поводками овчарки. Помчались вдоль опушки, словно не желая привести за собой к людям монстра, догоняющего их, пыхтящего и похрюкивающего. Если она и была свиньей, то свиньей невероятной, громадных размеров; лохматой; с длинными ногами, на которых она стремительно пронеслась мимо Кристины, едва не сдув ее мощным потоком воздуха.

Зверь был уже где-то посредине между замершей женщиной и остальными людьми, когда наперерез ей из лесных зарослей мелькнула другая тень — гораздо более быстрая и смертоносная. Хищник упал свинье на спину; покатившись кубарем, она дико заверещала, до тех пор, пока на солнце не сверкнули ослепительно белые клыки размером с небольшие кинжалы, и визг резко оборвался, перейдя в мучительные предсмертные хрипы — когда это оружие вонзилось в живую плоть и одним молниеносным движением выдрало у жертвы половину шеи.

А хищник уже чуть в стороне от бьющейся в последних судорогах свиньи пригнулся к земле, готовясь к новому прыжку.

И тут Кристина закричала — еще пронзительней и громче, чем утром. Этим она невольно отвела, по крайней мере отсрочила гибель многих. Зверь, казалось готовый уже прыгнуть в толпу, обрушился на нее. А за криком Ивановой никто не услышал сухой треск двух выстрелов из Стечкина. И только Кудрявцев, зло ругаясь на низкое останавливающее действие девятимиллиметровых пуль, отметил как брызнуло кровью от ран на теле хищника. После таких выстрелов долго не живут, но этот монстр, свирепостью и мощью превосходящий всех, кого только мог представить Александр, не успокоился.

Сломав Кристину, как куклу, он повернулся к подполковнику, безошибочно угадав единственного тут врага и, невероятно широко разинув ужасную пасть, прыгнул. От Кудрявцева его отделяло метров пять; прыжок был по прежнему стремительным, но за эти мгновения Александр успел сделать удивительно много: аккуратно вогнать в эту пасть еще две пули, выдернуть из-за стола Котову и, буквально вложив ее в руки тракториста, вырвать из его руки лом.

Хищнику, если тот и намеревался прыгнуть следом, не повезло — обрушившись на середину стола, за которым только что сидела Мария Сергеевна, он проломил середину столешницы и упал, придавленный двумя тяжелыми тумбами. Тумбы тут же полетели в стороны, разламываясь в полете на множество обломков и извергая из себя добро, которое так старательно охранял алабай. Сам он, кстати, оказался тоже весьма проворным. Кудрявцев только вытянулся в замахе, собираясь послать лом острием в локальный ураган из остатков стола, вырванной с корнем травы и живой хищной плоти, а пес уже был у ноги, готовый к бою.

Лом полетел вперед — мощно и прицельно. С пробитым насквозь туловищем зверь, казалось, получил новые силы — но совсем ненадолго. Вот ураган стих и огромная тварь, цветом шкуры и статью напоминавшая алабая, только раза в четыре крупнее его, вытянулась на обломках стола. Зверь был грозен и красив, а голова с клыками-кинжалами могла украсить любую коллекцию.

Кудрявцев сначала направился к Кристине — точнее той переломанной груде мертвой плоти, которая совсем недавно была прелестной девушкой. Толпа только сейчас словно выдохнула одной огромной грудью, кто-то звонко заголосил, а самые смелые уже догоняли подполковника.

— Позаботьтесь, — кивнул он на тело двум девушкам, с которыми не успел еще познакомиться и вернулся туда, где хищника уже окружили самые отважные.

Естественно, мужики. Среди них толпились Дубов с профессором, Никитин, тянувший из огромной кошки лом; ближе всех, на удивление, почти навис над зверем тот самый хлюпик, пытавшийся раньше возникнуть против Устава. Его толстые очки были заляпаны кровью — значит, он не побоялся поковыряться в рваных отверстиях. Профессор, видимо знакомый с этим смельчаком, обратился к нему необычайно мягким голосом:

— Роман Петрович, голубчик, вы бы сняли очки.

— Да? — Роман Петрович повернулся и медленно стянул с переносицы такой жизненно важный прежде аксессуар, — господи, да как же хорошо видно!

Он снова повернулся к зверю и ахнул:

— Не верю глазам своим, Алексей Александрович! Так не бывает!

— Что не бывает? — перевел разговор на себя Кудрявцев.

— Да это же махайрод, настоящий махайрод, — Роман Петрович в сильнейшем возбуждении пытался обмерить пальцами длину клыка. Одной его ладошки явно не хватало.

— Ну, махайрод, и что — завалили ведь..

— Как вы не понимаете!? Они же вымерли, черт знает когда! Последнего махайрода, убили, если не ошибаюсь — два миллиона лет назад.

— А вот тут, профессор, вы точно ошибаетесь. Последнего махайрода убили всего пять минут назад. И что-то подсказывает мне, что этот махайрод далеко не последний, — с грустной улыбкой подвел итог подполковник Кудрявцев.