Тайна пролива «Врата скорби». Том первый

Василий Иванович Лягоскин

Это первый том исправленной и дополненной версии научно-фантастического повествования «Дома мы не нужны». История приключений подполковника Кудрявцева и его друзей в далеком прошлом – от первых мгновений, когда они оказались в мире неандертальцев и доисторических хищников, до того дня, когда люди, победившие в борьбе за существование, смогли бросить вызов таинственному Спящему богу. За семьдесят тысяч лет до наших дней самым главным в их жизни оказались честь, мужество, дружба, любовь…

Глава 6. Подполковник Кудрявцев. День первый — продолжение

— Принимай аппарат, механик, — подполковник хлопнул по бронированному боку могучей машины, — БРДМ-3, бронированная разведывательно-десантная машина; наша, российская. Осилишь?

— Какой агрегат? — удивленно протянул Холодов, осторожно обходя пирамиду из шести АК-74 и разгрузок к ним, заляпанных кроваво-красными пятнами.

Часть снаряжения была пробита пулями так, что сквозь отверстия были видны металлические рожки черного цвета. Он заглянул в кормовую часть боевой машины, представляющую собой идеально ровный срез, проходящий по всей броне по оси третьей пары колес, и разочарованно протянул:

— Здесь же движка нет. Совсем нет!

— Зато вооружение на месте, — полковника, казалось, совсем не смущало отсутствие силовой установки БРДМ, — автоматическая пушка и пулемет ПКТ, с полным боекомплектом! Знаете что такое для нас триста снарядов калибра тридцать миллиметров и две тысячи патронов семь-шестьдесят две?!

Окружившие его товарищи молчали, так же как молчали освобожденные израильтянки, примкнувших к толпе русских. Лишь одна из них сидела, подпирая спиной стену, с которой совсем недавно спрыгнул командир. Рядом со светловолосой девушкой валялся труп боевика с неестественно согнутой набок шеей, автомат Калашникова, накинутый на его шею, уставился стволом в небо. Девушка, чьи ноги в грязных носках с практически стертыми пятками едва не упирались в голову мертвого бандита, соседа не замечала. Она сидела с закрытыми глазами, из которых медленно стекали по испачканным щекам слезы.

Кудрявцев, успевший уже нырнуть глубь боевой машины и убедиться, что за исключением двигательной установки она полностью готова к бою, сам ответил на вопрос:

— Это значит, что на расстоянии полутора-двух километров ни одна тварь нам не страшна. А движок? Ну что движок? Обычный КАМАЗовский двигатель — да у нас самих есть такой! И водитель в придачу. Да такой водитель, что голыми руками из двух половинок конфетку сляпает, — он засмеялся, хлопая ладонью по плечу недоверчиво качавшего головой сержанта, и вдруг замолчал, наткнувшись взглядом на светловолосую израильтянку.

Через пару мгновений он уже присел перед ней и легким касанием пальца стер слезы со щек девушки. Она открыла глаза; полные губы чуть слышно прошептали несколько слов, из которых подполковник разобрал только имя — Соломон.

— Что это она? — спросил командир у остановившейся за его спиной Оксаны.

— «Соломон никого не видел», — перевела на русский Гольдберг, — внук у нее был, Михаэль. Потерялся в первую минуту. А парень, Соломон, — девушка махнула рукой в сторону братской могилы, — сказал, что видел мальчика в лесу. Вот она и бежала впереди всех. И на тропу первой выскочила. Как только в нее пули не попали! Говорит, что жалеет — лучше бы она тоже умерла.

— Ты подожди реветь-то, — рядом с командиром на корточки присел Никитин, — ты же мальчонку больше не видела? Может он где спрятался, или на дерево залез? Мальчишки — они шустрые, сам таким был…

Оксана скороговоркой переводила слова тракториста, а может, добавляла что-то от себя, потому что на каждое слово Анатолия у нее получалось не меньше трех. А светловолосой девушке, успевшей, как оказалось, обзавестись внуком десяти лет, наверное нужно было дать хоть тень надежды. Она затараторила еще быстрее Гольдберг и вскочила на ноги; вцепившись в руки Кудрявцева, она практически подняла его на ноги — такая исступленная сила переполнила ее.

Отцепив руку от камуфляжа подполковника, израильтянка замахала ладонью куда-то в сторону тропы, откуда совсем недавно появился отряд. Слезы снова брызнули из ее глаз, а голос по-прежнему был заполнен болью и страданием. Оксана продолжала машинально переводить:

— Так надо быстрее бежать туда, назад. Только куда? В этом дремучем лесу Михаэля мы будем искать сто лет. Может быть вы, — израильтянка опять схватилась за рукав командира, — сможете найти? Вы ведь русские?! Вы русские?!! — повторила она с надеждой, оглядываясь на Гольдберг.

Та кивнула головой, и светловолоска облегченно выдохнула:

— Вы ведь там, у себя в Сибири все тропки знаете, вы найдете моего Михаэля.

Подполковник энергично закивал головой, понимая, что девушку надо обязательно поддержать, хотя бы своей уверенностью. Смотрел он при этом на Оксану, словно говорил: «Вообще-то сибирячка у нас тут ты!». Вслух же он сказал:

— Переведи — обязательно найдем. Вот минуток десять передохнем и сразу пойдем. У нас следопыты — ого-го. А если заплутаем, Малыш найдет… Кстати, где он?

Малыш в это время осуществлял сложную, намертво закрепленную в генах процедуру знакомства с другим псом.

На небольшом участке метров пять на десять, засыпанном ровным слоем песка, поглядев на который командир понимающе переглянулся с профессором — два стандартных участка из какой-то пустыни — прямо посреди него активно обнюхивались два волкодава — Малыш и его более мелкая копия. У копии через всю голову, разделяя шкуру на черепе почти надвое, тянулся кровавый шрам, еще сочившийся кровью. Тела у собак были напряжены до предела; хвосты — точнее обрубки, или обрезки хвостов мелко подрагивали. Долгая томительная пауза, не нарушаемая никем, наконец лопнула — хвост у меньшего пса задергался из стороны в сторону, обозначая виляние, он опустил голову и коротко взвизгнул, очевидно признавая старшинство гостя. Обрубок хвоста Малыша дрогнул и он тоже опустил голову, принявшись вылизывать рану.

— Людмила Васильевна, гляньте, не надо чем-то присыпать? — повернулся командир к медсестре.

— Ничего не надо, — буркнула Николаева, — заживет как на собаке, тем более она собака и есть. А собачья слюна вообще лучший антисептик.

— Вообще-то это мальчик, а не девочка, — влез в разговор Никитин.

— Оно и видно, кто тут у нас специалист по кобелям, — опять неприветливо ответила медсестра.

— Людмила Васильевна, — мягко остановил ее командир, — я понимаю, что вокруг непотребство творится — трупы валяются, женщины истерзанные, а тут тракторист Никитин шутки юмора шутить пытается.., — его голос вдруг зазвенел, приобретая обычную командирскую строгость, — так чего вы тут стоите, мораль читать пытаетесь?! Вас что сюда — с мужиками ругаться позвали. Немедленно оказать помощь пострадавшим. Оценить их физическое состояние. Этим девушкам сейчас кросс на пять километров по пересеченной местности бежать!

— Да куда им бежать, — всплеснула руками Николаева, — они же еле дышат…

— А вы у них самих спросите, — подполковник резко повернулся к группе израильтянок, которым что-то горячо говорила Гольдберг. Скорее всего, переводила слова командира.

— Они все пойдут, — упрямо наклонив голову, сообщила Оксана, и тут же поправила себя, — мы все пойдем.

— Хорошо. А вы, — подполковник опять обернулся к медсестре, — выполнять!

Николаева растерянно уставилась взглядом ему в лицо, затем, смущенно улыбнулась и негромко проговорила: «Простите, Александр Николаевич».

Подполковник кивнул, а Людмила споро пошла к израильтянкам, передвигая вперед большую сумку с медикаментами. Кудрявцев опять направился к Малышу, который принюхивался теперь к шалашу, сложенному двумя упавшими бетонными перегородками. Впрочем, шалаш — слишком громко сказано для той щели, в которую пес попытался просунуть свою большую морду. Наконец ему это удалось, раздался короткий вскрик и Малыш выполз назад, таща зубами за рубаху паренька араба, отчаянно извивавшегося всем телом, но явно опасавшегося задеть при этом Малыша. Еще пару мгновений, и материал рубашки не выдержал бы, или парнишка выскользнул бы из нее, но тут он попал в крепкие руки командира и перестал дергаться, очевидно, правильно оценив перспективы побега. Впрочем, практически сразу Кудрявцев отпустил его, поставив рядом с высоким крепким арабом, прижимавшим к себе маленькую девочку лет пяти со множеством длинных тонких косичек на голове. Девочка несмело улыбнулась командиру. Парень же непроизвольно прижал к себе другой рукой извлеченного из-под плит мальчишку. Все внимание араба, как и двух девушек восточной внешности, прятавшихся раньше за его широкой спиной, занимала удивительная картина: на самом краю этой песчаной полянки, практически уже в лесу, стояли мордами ко всем два верблюда (или верблюдицы — Никитин как-то не успел подсказать). Перед ними, воздев руки кверху, словно вознося молитву и что-то бормоча, стоял доцент Игнатов. Но нет — это явно было не молитва. Роман Петрович говорил с животными, и те, казалось, его понимали. Верблюды (или верблюдицы) важно кивали головами и вдруг… одновременно положили их на плечи человеку.

Кудрявцев повернулся с немым вопросом к арабу; тот, явно удивленный не меньше русского командира, пожал плечами — мол, сам впервые такое вижу. Подполковник, ухмыльнувшись, повернулся к группе, сейчас состоящей исключительно из девушек — одной русской, в белом халате, и пятерых израильтянок.

— Оксана, — позвал он.

— Да, Александр Николаевич.

— Узнай, кто-то из девчат говорит по-арабски?

Разговор на иврите, до того не прекращавшийся ни на минуту, мгновенно ускорился, стал громче, и к командиру подошли две девушки — Гольдберг и невысокая крепкая смуглянка. Как еще раньше обратил внимание Кудрявцев, этой девушке медицинской помощи практически не требовалось; ладошки ее не были стерты до кровавых ладоней, как у остальных израильтянок, и передвигалась она на удивление легко и быстро.

— Это Бэйла Тагер, — представила девушку Оксана, — ей арабский по роду занятий положено знать…

— И какой такой род занятий у нашей новой подружки?

Такой несколько игривый тон не понравился ни Бэйле, ни Оксане. Девушки затараторили что-то на своем, на израильском, и Оксана ответила:

— Она говорит, что теперь уже никаких тайн быть не может. Тагер — снайпер из спецподразделения израильской армии.

За спиной подполковника раздался протяжный свист — это вездесущий Никитин удивился:

— Вот тебе и Бэла из драмы Лермонтова! Разве бывают такие снайперы? Ты же короче снайперской винтовки!

А командир не знал чему удивляться в первую очередь — Никитину, знакомого, как оказалось, с творчеством великого русского поэта, или Бэйле, действительно никак не походившей на грозного воина.

— День, полный сюрпризов; когда же он закончится? — подумал он, глянув на солнце, едва перевалившее зенит, — как в ресторане — кофе с булочками заказывали? На складе в бункере лежат снайперки Драгунова (бункер Кудрявцев осмотрел в первую очередь — быстро, но цепко), а тут к ним в придачу израильский снайпер, да еще из спецподразделения!

Девушки сразу как-то ощетинились, а Гольдберг горячо воскликнула:

— У нас все женщины в армии отслужили — и я, и они, — девушка кивнула на остальных израильтянок, — и служили по-настоящему — и под пулями ходили, и сами по террористам палестинским стреляли!

Подполковник вдруг вспомнил давний случай, когда отношения между Москвой и Тель-Авивом были особенно теплыми и на их базу привезли израильскую спецгруппу во главе с знаменитым «охотником за головами» Черным Кацем. Группа прилетела для обмена опытом, который совсем скоро превратился в курс обучения израильских спецов правилам русского боя — боя явного и тайного. К концу этой короткой «дружбы братских народов» Кац вполне серьезно называл Александра учителем и приглашал в гости, в Израиль, — на ту самую охоту за головами.

Но снайпером Кац был уникальным. Такого подполковник взял бы в свою группу первым номером.

— Спроси у Бэйлы, она про Черного Каца слышала? — по какому-то наитию успокаивающе спросил командир.

— Не только слышала, но и видела! — эмоционально выдохнула девушка, и Оксана так же эмоционально перевела.

— Мой ученик! — с вполне законной гордостью сообщил им Кудрявцев и повернулся к арабам, терпеливо дожидавшимся своей очереди.

Впрочем, повернулся он достаточно медленно, чтобы заметить, как чувство неверия сменяется на лице израильтянки искренним изумлением, а затем и восхищением. Однако он не дал выплеснуться эмоциям. Командирским, а потому не допускающим никаких отклонений от генеральной линии партии тоном он начал опрос остатков арабского анклава. Малыш успел уже вместе со своим новым раненым другом оббежать весь лагерь и сунуть нос во все углы, за исключением огромного казана с пловом. То ли потому, что тот был под неусыпным надзором арабских девушек, то ли из-за огненно-горячей крышки, которой была накрыта посудина. Теперь он безмолвно доложил — да, эти пять человек все, что осталось от целой толпы сирийских арабов.

Командир даже скрипнул зубами — какой-то сумасшедший ублюдок за минуты уничтожил почти всех представителей целого народа!

Разговор шел ни шатко ни валко — попробуй быстро договориться посредством двойного перевода — пока, наконец, Александр едва не хлопнул себя по лбу:

— Бейла, — обратился он к израильтянке на вполне приличном языке жителей Туманного Альбиона, — а ты говоришь по-английски?

— Естественно! — удивилась девушка на английском почти так же чисто, — у нас практически каждый понимает его.

Оксана молча кивнула. Оказалось, что на этом языке межнационального общения вполне сносно говорят обе девушки-арабки, худо-бедно понимает парень, а мальчишка удивил не только английским, но и исковерканным русским, поочередно спев первые куплеты «У солдата выходной», «Солдатушки, бравы ребятушки» и почему-то «Черный ворон».

Как оказалось, мать Башара («Как великого Асада», — похвалился он, — а по-русски Боря») служила вольнонаемной в Тартусе; каким образом они вдвоем оказались тут, мальчишка не знал, только запомнил, как мать — какая-то помолодевшая, но страшно испуганная, с нечеловеческой силой запихнула его под бетонную плиту, а сама куда-то делась Он только сейчас начал оглядываться, словно пытаясь найти родительницу, но сосредоточиться ему не дала та самая белокурая девушка (бабушка), схватившая мальчика в объятия и увлекшая куда-то за стену; она явно пыталась отвлечь его.

Парень, все также прижимавший к себе девочку, оказался пастухом, угодившим в песчаную бурю с пятеркой коз, двумя верблюдицами («Ага, — удовлетворенно кивнул подполковник, — все-таки девочки») и внучкой Шазодой. Пустыню старый шестидесятилетний пастух Хашимулло, ненужный никому кроме внучки, собаки и остальных животных, не боялся; песчаную бурю переживал не раз. Вот и теперь он несколько часов пролежал в общей тесной куче, накрыв все свое семейство (стадо?) куском старого брезента. Когда же буря внезапно закончилась и они дружно встали, стряхивая с себя вместе с брезентом килограммы песка, прямо перед ними нарисовался безумец с автоматом, успевший ранить пса Алая, и исчерпавший на этом и терпение аллаха, и патроны в автомате. Парень медленно вытянул из-за пояса кривой нож и закончил на ломаном английском:

— Своими руками зарезал. Теперь нож надо выбрасывать — таким барана не зарежешь, верблюда тоже не зарежешь; мясо будет харам, нечистым.

— Я дам тебе другой нож, — пообещал ему командир, — и автомат дам — без оружия тут нельзя.

— Нельзя, — согласился араб, — без оружия нельзя, без друзей нельзя. Русские — друзья. Ты русский, командир. Хашимулло с тобой пойдет, — он еще крепче прижал к себе внучку и повернулся к соотечественникам, совсем молоденьким — не больше четырнадцати-пятнадцати лет.

Они дружно закивали головами. Похожие как две капли воды, они оказались сестрами-погодками; старшей действительно было пятнадцать лет, младшей меньше четырнадцати. Последнее, что видели девочки в старом мире — чистенькая автострада недалеко от сербско-хорватской границы, которую длинная колонна сирийских беженцев пересекала туда и обратно уже несколько раз. Ни католикам в Хорватии, ни в православной Сербии они были не нужны. Усталая, рано поседевшая мать так и сказала: «Никому мы тут не нужны, дочки». И тут все закружилось, загремело — почти как дома, в Дамаске: гранаты, выстрелы. Люди бегали, пытались спрятаться в развалинах. Айша и Айгуль успели нырнуть под прилавок, остальные — нет. Там их и нашел молодой парень с усталыми глазами; они поверили ему, что все плохое уже кончилось, но автоматы опять стреляли и люди кричали… А они уже совсем большие, и все умеют. И русскому командиру они тоже верят, потому что ему верит Хашимулло…

В общем, Кудрявцев, который и так не собирался оставлять сирийцев на прозябание (а может и на погибель) в этих развалинах, был доволен — его род, племя, семья (называйте, как хотите) только что увеличилась на пять человек. Причем на абсолютно добровольных началах.

— Так Россия землями и народами и прирастала, однако, — улыбнулся он и повернулся к Николаевой, подошедшей к нему с удрученным выражением лица.

— Двоих я бы все-таки не отпустила отсюда. Им бы в постельку — и ходить поменьше, пока волдыри не подсохнут, — доложила она, — да куда там! Уперлись — пойдем и все!

— Ну тогда корми их, а заодно и бойцов, по очереди, — подполковник показал рукой на казан с пловом, — командуй, Людмила Васильевна.

— А сам опять голодный, Александр Николаевич?

— Поем, обязательно поем, — засмеялся Кудрявцев, — вот сержанту задачу поставлю и сразу обедать.

Александр повел Холодова, Романова и Никитина показывать главное сокровище анклава — бункер с оружием, а Николаева завертела головой, очевидно пытаясь разыскать всех порученных ее заботам. Там, где еще прежнее командование определило посты, несли службу Володин, так и щеголявший в костюме пожарника и Малышев в спортивном костюме. Оба были вооружены АК — 74 и, на взгляд командира, держали его достаточно уверенно. Игнатов до сих пор «беседовал» с верблюдами. Виктора Иванова — хозяина костюма, который сейчас красовался на геологе, нигде не было видно.

— Ну ничего, куда он денется с подводной лодки? — успокоил он сам себя.

Единственно — мысль, что кто-то бездельничает, немного раздражала его. Но это дело было поправимым — пообедают, и с песней вперед — работы хватало.

— Ну-ка бойцы, кто готов сдать зачет по стрелковому оружию?

Холодов с Никитиным переглянулись с враз ставшими виноватыми лицами, а профессор пожал плечами — себя он к бойцам никогда не причислял. Однако со вполне понятным интересом глядел, как товарищи в три пары рук освобождают длинную — во всю длину пятиметрового бункера — пирамиду, заставленную оружием. Пирамида была укутана полиэтиленовой пленкой весьма добротно, в пять слоев. Бандиты материала не жалели, но даже их усилия не смогли истратить весь материал. Под низенькой полкой, сколоченной из обрезных досок разных размеров, на которой, собственно и выстроилась длинная шеренга автоматов, открывавших парад, лежал неоконченный рулон пленки. Другой, более объемный, был в упаковке — его бандиты даже не разворачивали.

— Вот, Алексей Александрович, — обратился почему-то к профессору подполковник, — знаменитый автомат АКМ, запоминай и гордись.

— Мне-то чем гордиться? — удивился профессор.

— Ну как же, ведь ты в пятьдесят девятом родился?

— Да, — Романов опять удивился.

Он совершенно не помнил, чтобы исповедался командиру в части своей биографии. Скорее он мог рассказать о других — его ежедневник был почти заполнен сведениями о большинстве сотоварищей по несчастью.

— Так вот; автомат Калашникова модернизированный был принят на вооружении как раз в пятьдесят девятом году. Выпущено черт знает сколько, но много — очень много миллионов штук, используется в семидесяти шести армиях мира — это только официально.

Выпускается тоже не в одной стране. Но лучшим, конечно, считается автомат советского производства. Надежный, простой в обращении, не подведет ни в тропиках, ни в пустыне. Проверено не раз людьми, которым я безусловно доверяю… Доверял. Ну и сам, конечно…

Он взял автомат в руки:

— Магазин на тридцать патронов калибра семь-шестьдесят две на тридцать девять. Здесь они сдвоены по образцу афганской кампании, снаряжены полностью. Что не есть хорошо — пружинка в магазине хоть и железная, но тоже имеет привычку уставать. Поэтому сержант — ты остаешься за старшего — выдать оружие только тем, кто умеет обращаться; остальное разрядить. Оружие распределить и погрузить в БРДМ и пикап.., — он повернулся к Анатолию и тот подсказал: «Фольксваген Амарок».

Подполковник кивнул и продолжил:

— Тут их тридцать восемь, да два наверху — всего значит сорок. Это килограммов двести. Дальше — патроны. Эти к АКМ, — Кудрявцев провел рукой по зеленым деревянным ящикам, выстроенным аккуратными рядами, — шесть на десять — шестьдесят ящиков по тысяче триста двадцать патронов — почти восемьдесят тысяч штук.

— Ух, ты, — присвистнул тракторист, — да тут их — стрелять, не перестрелять.

— Я тебе дам свистеть, — замахнулся на него, быть может шутливо, а может и не очень — подполковник, — не успеешь оглянуться, как кончатся. Пальцем другие делать будешь? Так ты даже формулы пороха не знаешь!

— Как это не знаю? — обиделся Анатолий, — сера, селитра и уголь. Селитры семьдесят процентов…

— Ишь ты, — перебил его командир, — действительно знаешь. Готовился что ли?

— К чему? — не понял Никитин.

— Вот к этому, — Кудрявцев обвел широким жестом бункер.

— Да нет, я…

— Потом расскажешь, — прервал его Александр, — все равно за каждый патрон все будут отчитываться лично передо мной.

— Как в армии, — догадался Холодов.

— Вот именно, как в армии.

Подполковник за эту минуту сделал еще один подсчет:

— Полторы тонны, запоминай сержант. Дальше. Это для нас тоже подарок, — он остановился у четырех винтовок с прицелами, — не менее знаменитая снайперская винтовка Драгунова. Сейчас конечно до хрена навороченных снайперок — чуть ли не на четыре километра пулю кладут. Но нам лучше что-нибудь попроще и понадежней. Вот такая будет в самый раз. Он снял одну винтовку с пирамиды и протянул ее Никитину:

— Ну что, справится с такой твоя Бэла?

Тот взял оружие, оценивая его на вес:

— Килограмма четыре будет, товарищ подполковник.

— Четыре триста, плюс прицел, плюс магазин на десять патронов, плюс подсумок на четыре магазина, а лучше два.

— А патроны такие же? — осторожно поинтересовался профессор.

— Правильный вопрос. Ответ — нет. Патроны чуть подлинней — семь-шестьдесят два на пятьдесят четыре — для снайперской пуля должна быть подлинней, а заряд помощнее. Вот такие, — он коснулся другого ящика, верхнего в стопе из четырех деревянных хранилищ носителей смерти. Здесь всего три с половиной тысячи штук, еще центнер груза.

Холодов кивнул.

— Маловато, конечно, — покачал головой подполковник, — ничего, будем компенсировать меткой стрельбой… Это Ф-1… Объяснять надо?

— Никак нет, товарищ подполковник, — отчеканил бывший сержант, — граната оборонительного назначения. Максимальная дальность разлета осколков не менее двухсот метров…

— Правильно, — подхватил подполковник, — и таких осколков в одной гранате до трехсот штук. Шестнадцать ящиков по двадцать лимонок — триста двадцать штук. Килограммов тоже триста двадцать… Ну а это, сюрприз из сюрпризов.

Кудрявцев внешне легко поднял длинный пулемет с заправленной лентой с патронами.

— Двадцать пять с половиной килограммов плюс лента на пятьдесят патронов почти восемь кило. Этот из новых — крупнокалиберных пулемет «Корд»; единственный, которым можно стрелять из рук. Любой другой даже терминатора отдачей с ног снесет, а этот.., — он любовно похлопал левой рукой по стволу; правая рука, удерживающая треть центнера стали даже не шелохнулась, — патронов конечно маловато на три пулемета — всего сорок коробок по ленте в каждой, зато запасных стволов по два на каждый.

— Я про такой тоже слышал, — похвалился Холодов, — его ведь завод Дегтярева выпускает, из Коврова. А я там в учебке служил, полгода.

— Ну, тогда этого пулемета даже в проекте не было, — ответил ему Кудрявцев, — но хвалю — хоть чем-то интересовался…

Профессор нагнулся и поднял свисающую в коробку часть пулеметной ленты; казалось, хищная мощь снарядов впечатлила даже его.

— Однако! Такого тираннозавру одного хватит с избытком!

— А то! — улыбнулся подполковник, — пробивает даже легкую броню. Калибр двенадцать и семь миллиметров. Никому конечно стрелять с руки не позволим — это пускать пули на ветер. Тем более есть два пехотных станка.

Он указал кивком головы на сложенные металлические треноги странной формы и положил пулемет на место.

— Ну это уже мелочи… Приятные мелочи — пистолет ПМ шесть штук, патроны к нему — два ящика. Эти потяжелее будут — килограммов двадцать восемь, если не изменяет память.

— Да уж, вам на память жаловаться грех, товарищ подполковник, — улыбнулся Холодов.

— А вы свою память проверьте, молодой человек, — ответил ему профессор, — у вас она теперь тоже молодая; алкоголем и никотином не подпорченная. Сколько груза всего получилось?

Сержант зашевелил губами — видно ему так было привычнее считать. Наконец он выпалил: «Почти две тонны шестьсот!».

— Точно! — почти одновременно выкрикнули Никитин с Романовым.

— И это еще не все! — Кудрявцев перешел к противоположной стороне бункера и откинул пленку, свисавшую почти от потолка — такой высоты были сколочены здесь полки. Полиэтилена здесь ушло меньше — вездесущий песок был не так страшен снаряжению, сложенному здесь. Подполковник пошел вдоль рядов, стряхивая песок и перечисляя, — Х/б песочное, берцы, общевойсковой бронежилет, титановый шлем «Борит», разгрузки, медкомплект, офицерский сухпай…

— Знаете, что интересно? — повернулся он, дойдя почти до выхода из бункера, — все это не просто российское, все тут чисто российского производства. Все разношенное, хотя чистое и глаженное — даже трусы и майки чисто наши, защитного цвета. Какую-то крутую заварушку хотели закрутить бандюганы; в очередной раз Россию дерьмом обмазать.

— А мы тут им и подос… в смысле все карты перепутали, — обрадовался Никитин, — ай да мы, ай да командир!

— Ты еще скажи: «Ай да сукин сын!», — перебил его Кудрявцев, — мы тут не причем, другие задачи решали. Хотя в чем-то ты прав. Здесь Россия — это мы. А значит все это наше. Холодов, задача понятна?

— Так точно!

— Никитин, назначаешься помощником снайпера.

— Это как.

— Очень просто, Никитин. Таскаешь за снайпером винтовку с полным боекомплектом, и свой автомат с запасными магазинами.

— Сколько магазинов товарищ подполковник?

— А вот сколько в разгрузку войдет, столько и бери. Алексей Александрович — ты тоже автомат с разгрузкой для себя и такой же комплект для Оксаны.

— А остальным?

— Остальные вряд ли автомат донесут. Я им сам по пистолету подберу и другое снаряжение. Холодов, помогай. А вы, друзья, вооружайтесь и шагом марш обедать. Из мужиков больше никого не возьму — им и тут работы хватит