Быть русским

Валерий Байдин (2024)

Эта книга посвящена жизни автора во Франции. Писатель увидел издалека, «в обратной перспективе» тысячелетнюю Россию — страну, открытую небу и будущему. А вблизи на его глазах рушилась некогда прекрасная, горделивожестокая, предавшая себя страна — Франция. За минувшую треть века вместе со всем западным миром она превратилась в яростную гонительницу всего русского — языка, веры, культуры, истории, мировоззрения. Как остаться собой на чужбине, во враждебном окружении? Понять, что на родной земле без тебя «народ неполон»? «Русский европеец», «русский евразиец» — неверные определения русского всечеловека. Русскими не только рождаются, ими становятся, избирая великую судьбу, заражаясь волей к жизни и борьбе, любовью к иным народам, стремлением к правде, справедливости и человечности. Предназначена для самого широкого круга читателей.

Книготоговец Андрей Савин

Монмартр — парижский вулкан. Из нижнего города к вершине поднимаются на фуникулёре, либо из глубин метро со станции «Абесс» по винтовым лестницам или на огромном лифте. В толпе зевак, художников и бродяг на площади Тертр даже у полусонных северян просыпаются чувства, в окрестных кафе, ресторанах и пивных закипает кровь, в театрах и кабаре раскаляются страсти. К ночи Монмартр загорается дразнящими огнями, жизнь начинает бурлить, клокотать и рваться во все стороны. Потоки людской лавы с шумом стекаются по расселинам улочек, сползают по лестницам с несчётными ступеньками. Медленно остывают к утру в гостиницах, квартирах и ночлежках. На Монмартр я поднимался трижды, — вечером, утром, днём — каждый раз удивляясь переменам, сравнимым со сменами времён года.

В тот день меня не ждали к обеду. Я придумал причину, чтобы не впадать в зависимость от гостеприимства моих друзей. Брижит дала мне с собой пачку печенья и яблоко со словами: «вдруг проголодаешься». Она судила по себе — питалась наравне с её десятилетней Доротеей, оставаясь худющей и вполне живой парижанкой. Улица Рошешуар плавно спускалась к центру, после переулков Монмартра казалась слишком прямой и скучной. Удовольствие бездумно поворачивать направо или налево, плутать в незнакомых местах я испытывал лишь в юности, когда открывал для себя старую Москву. Сначала полуразрушенную советскими погромами, а затем нетронутой — на дореволюционных открытках и в путеводителе И.П. Машкова «Вся Москва» за 1913 год.

Июльская жара мучала больше, чем голод. Я брёл к улице Лафайет, и вдруг в пыльной оконной витрине на глаза попалась малозаметная двуязычная вывеска: «Le Bibliophile Russe. Русский библиофил. Андрей Владимирович Савин». Удивление иногда приводит к небольшим открытиям. Я позвонил в дверь, прислушался, покорно отступил на шаг, собираясь уходить, но замок неожиданно хрустнул. Высокий полноватый человек с окладистой бородой пристально глянул в дверную щель и спросил по-французски:

— Что вам угодно, мсьё?

— Вы торгуете русскими книгами? — перешёл я на русский.

— Да, — Савин слегка улыбнулся, а мне в голову пришла внезапная мысль: — Скажите, есть ли у вас недорогой альбом о русской иконе? Хочу подарить одному французу, издателю.

Хозяин пригласил пройти внутрь квартиры, куда прохода почти не было. Стопки книг высились повсюду, громоздились на полках, столах и даже на полу. Чуть затхлый, знакомый запах старых книг, прохлада и полумрак вернули силы. Я дышал воздухом университетской юности.

— Вы из России, судя по выговору?

— Из Москвы.

Я представился, рассказал о себе. В ответ Савин протянул тощий советский альбомчик «Новгородская иконопись» и назвал цену:

— Пятьдесят франков. Для меня это случайная книга.

Заметив, что я заколебался, сбавил цену:

— Ладно, сорок! Не жалко.

— Дело не в цене. А есть что-нибудь посерьёзнее?

— Ну, тогда… Смотрите, — он снял с полки и протянул фолиант: «Никодим Кондаков Русская икона».

— Ваш знакомый по-русски читает?

— Нет.

— А объяснить ему вы сможете? Подписи перевести? Это альбом репродукций. Пражское издание 1928 года. Резюме по-французски. Конечно, не хватает цвета… Цена тысяча франков, вам уступлю за восемьсот.

— Дороговато для подарка, если честно. Но может быть, он сам купит. Он издаёт книги по русской иконописи. Я назвал фамилию Филиппа.

— Слышал, встречал его издания. Хорошо, приходите вместе. Давайте накануне созвонимся.

Савин протянул мне самодельную визитку и пожал руку.

Эта случайная встреча с русским эмигрантом в Париже запомнилась. Я вдруг коснулся мира, который всегда страстно любил, — книги, букинистические магазины разных городов, библиотеки, архивы. А здесь столкнулся с книгами недоступными, с запретными в СССР эмигрантскими сокровищами.

Улица Лафайет находилась совсем рядом. За чаем я рассказал Филиппу о знакомстве и редком альбоме старинных русских икон. Тот вгляделся в двуязычную карточку: «Андрей Савин. Книжный эксперт. André Savine. Libraire Expert».

— Странно, магазин в двух шагах, а я его не замечал, ничего о нём не знаю. Интересно, что там есть по русском искусству, — он набрал телефонный номер.

— Мы назначили встречу назавтра, ближе к вечеру, — сообщил через пару минут.

На следующий день в пять часов мы стояли у знакомой двери. Андрей Владимирович приветливо склонил голову и провёл внутрь. В главной комнате обнаружились стулья и свободная часть стола, на которой лежал том Кондакова.

Филипп обвёл глазами скопища книг и журналов, понимающе кивнул, уселся и принялся внимательно листать альбом.

— Здесь шестьдесят пять качественных иллюстраций, — объяснял ему Савин. — Издание редкое, в хорошем состоянии…

— Вижу. Очень-очень интересно. А ваша цена?

— Тысяча франков.

Гость начал листать альбом немного задумчивей. Андрей Владимирович вздохнул, посмотрел на меня и произнёс:

— Хорошо, уступлю вам за девятьсот.

— Дороговато, но… согласен. Беру.

Несколько минут они бродили около полок, рассматривали другие книги. От остальных предложений Филипп отказался, но оба остались довольны. Я тоже.

— Звоните и заходите, если ещё что-то будет нужно. Могу и на заказ для вас поискать, — хозяин крепко пожал мне руку, улыбнулся и перевёл свои слова на французский.

— Спасибó, — многозначительно произнёс Филипп, и мы вышли на улицу.

Альбом мы втроём с Брижит разглядывали весь вечер. Я переводил и объяснял, что мог: истолковывал символику икон, рассказывал об их истории. Наутро альбом перекочевал в кабинет Филиппа и прочно занял место на рабочем столе. К букинисту Савину мы больше не пошли. Чувствовалось, что цены он держал высокие, за книжным рынком внимательно следил.

В эмигрантских кругах о нём хорошо знали:

— Ну, как же? Андрюша-богатырь! Чудеснейший человек. Самый начитанный из русских парижан.

Кто-то добавлял:

— Хлебосол. И отменный знаток французской кухни, хотя русак до мозга костей. Мы с ним вместе на Сергиевом подворье учились. Бывало, на семинаристской пирушке как затянет громовым басом многолетие или «Двенадцать разбойников», на весь квартал слышно. Соседи-французы то жаловались, то смеялись:

— У вас по ночам сын Шаляпина поёт?

Через год летом я случайно столкнулся с Савиным на улице Моберж, недалеко от его магазина.

— Андрей Владимирович!

Он оглянулся, узнал, наверное, соединил в памяти с альбомом Кондакова. Улыбнулся в бороду:

— Помню-помню. А ваш знакомый француз с тех пор не появлялся.

— Понятно, его больше всего русский авангард интересует. Ищет истоки Кандинского и Малевича в русской иконе.

— Ну, пусть ищет, — хмыкнул Савин и предложил. — Пойдёмте кофейку выпьем.

Виду него был грустный, глаза смотрели устало. Мне тоже вскоре предстоял отъезд в Москву, где жизнь с каждым месяцем оседала всё ниже и ниже — в нищету.

— В Россию возвращаюсь. Тяжело там, тревожно.

— Не первый раз всё это, — он прикрыл глаза. — Русским везде тяжело. Всегда. Бесконечная война…

— И несмотря ни на что, такая великая культура!

— Верно. Так и живём, — он бросил на стойку несколько монет, отмахнулся от моего кошелька, и мы вышли на раскалённый тротуар.

— Спасибо. Успехов вам и всего доброго!

— И вам счастливо. Дай Бог, всё у вас получится.

Андрей Владимирович родился в Париже в 1946 году. Учился в Сергиевском богословском институте. Несколько лет работал в книжном магазине «ИМКА-Пресс», а в тридцать три года вместе с женой Светланой открыл свой магазин «Le Bibliophile Russe». Дела у него шли успешно. В 1992 году петербургская библиотека Академии наук приобрела его коллекцию из нескольких сотен книг русских поэтов-эмигрантов. Видимо, сотрудничество Савина с Россией очень не понравилось французским властям. Лет через десять после нашего знакомства, уже поселившись в Нормандии, я узнал, что его затравили французские спецслужбы и «парижские интеллектуалы». Беспощадно наказали за желание работать с крупнейшими библиотеками России, за неискоренимую русскость.

В постсоветскую эпоху во Франции вдруг принялись бороться с «русской мафией». Так находила себе оправдание злостная, закоренелая русофобия. В доносе 1995 года неведомый петербуржец обвинил Савина в незаконной покупке редких русских книг XVIII-XIX веков из той самой библиотеки Академии наук. В России расследование вскоре было прекращено за отсутствием преступления, но французская полиция на этом не остановилась. В течение многих месяцев Савина подвергали унизительным допросам. Был нанесён смертельный удар по делу всей его жизни, по репутации лучшего книжного эксперта и, самое главное, по его здоровью. Он мог бы не обращать внимания на недоброжелателей и завистников, но его врагом выступило государство. В стране свобод ему устроили пытку бесправием, безжалостными издевательствами. Андрей Владимирович тяжело слёг и скончался в 1999 году, в возрасте в пятидесяти трёх лет.

Рассказывали, что человек он был замечательный. После окончания Богословского института одно время думал принять монашество, паломничал по монастырям Болгарии, Румынии, Греции. Жизнь вёл подвижническую, полную самоотречений. Его хорошо знали на книжных развалах у берегов Сены. Клошары и консьержки за крохотную мзду сообщали ему о выброшенных русских книгах и письмах, о документах закрывшихся эмигрантских организаций. На каталожных карточках он записывал собранные от людей сведения о парижских эмигрантах — так возникла особая, устная история Русского зарубежья. Он считал своим долгом служение русской зарубежной книге, продавал из коллекции только вторые экземпляры. Андрей Владимирович очень помог Фонду культуры России приобрести ценнейшие эмигрантские реликвии. Увы, собрание Савина так и не попало на родину. Вдова Светлана продала его в Университет Северной Каролины. Бедствующая Россия в те годы не смогла бы дать за него такую же цену.