Быть русским

Валерий Байдин (2024)

Эта книга посвящена жизни автора во Франции. Писатель увидел издалека, «в обратной перспективе» тысячелетнюю Россию — страну, открытую небу и будущему. А вблизи на его глазах рушилась некогда прекрасная, горделивожестокая, предавшая себя страна — Франция. За минувшую треть века вместе со всем западным миром она превратилась в яростную гонительницу всего русского — языка, веры, культуры, истории, мировоззрения. Как остаться собой на чужбине, во враждебном окружении? Понять, что на родной земле без тебя «народ неполон»? «Русский европеец», «русский евразиец» — неверные определения русского всечеловека. Русскими не только рождаются, ими становятся, избирая великую судьбу, заражаясь волей к жизни и борьбе, любовью к иным народам, стремлением к правде, справедливости и человечности. Предназначена для самого широкого круга читателей.

В гостях у Каррер д’Анкосс

О встрече со знаменитой Элен Каррер д’Анкосс я договорился по телефону сразу после возвращения из скита. Её секретарь в Институте политических наук мадам Сержан записала моё имя и цель визита. Через день она назвала мне день, час и её домашний адрес. Ждать пришлось почти две недели, до одиннадцати утра 11 сентября. По дороге от метро «Пасси» до улицы Райнуар я боролся с сомнениями. Да, она согласилась встретиться, знала о сборе подписей под моим призывом, но насколько для неё, академика, автора десятка книг о России и СССР, были важны связи русским церковным наследием, с православием?

Расспросы прохожих вывели на улицу с высокими помпезными домами вековой давности. На домофоне нужно было набрать не цифры, а несколько букв. Я представился по-французски, и дверь толстого стекла с плотной узорной решёткой открылась. На площадке шестого этажа меня поджидала изящная сухощавая блондинка с крупными зеленоватыми глазами. Мы обменялись улыбками, и хозяйка провела меня вглубь роскошной квартиры. Гостиную заполнял слепящий свет солнца, за окном простиралось огромное пространство, на дне которого тонула Сена.

— Вы предпочитаете говорить по-французски или по-русски? — она указала на кресло около старинного низкого столика, села в другое напротив, поймала в моих глазах нерешительность и тут же перешла на чистейший русский:

— Расскажите немного о себе, если вас это не смущает. Вы взялись за большое дело…

Языковая робость перед знаменитостью и блистательной женщиной была преодолена, словно звуковой барьер. Она ничуть не спешила, но по привычке я уложился в пару минут и сходу спросил:

— Позвольте спросить, среди ваших предков по материнской линии действительно были графы Комаровские? Так рассказывала моя московская знакомая из этого рода.

— Точно не знаю. Возможно. Никогда глубоко не изучала свою генеалогию. Были графы Орловы, Панины, фон Палены, какие-то участники войны 1812 года. В русском дворянстве всё так перемешано. Кстати, мои знакомые в России зовут меня Елена Георгиевна.

Непринуждённость легко даётся лишь умным и проницательным людям. Она привыкла очаровывать и внешностью, и внутренним обаянием. Я осмелел:

— Значит, вы сохранили некоторую связь с православием?

— Разумеется, кровную связь. По отцу я Зурабишвили, грузинка.

— Поэтому вы согласились со мной встретиться и поддержать это обращение, — я протянул ей текст и пожалел о своей прямолинейности.

Каррер д’Анкосс прищурила сверкнувшие глаза, взяла листок и спокойно произнесла:

— Меня интересует всё, что происходит в Советском Союзе. Отношения церкви и государства в России всегда были важны, а сейчас важны необычайно.

Она положила письмо на столик, принялась читать, затем поставила подпись и протянула мне. Я поблагодарил с ненужно горячностью:

— Елена Георгиевна! Ваша поддержка очень важна. Россия погибнет без веры, без своих святынь!

— Конечно, система больше не может опираться на атеизм. Её идеология рано или поздно должна измениться, на глазах всё меняется. Это чувствуют и в России, и на Западе.

Тут же последовал мой наболевший вопрос:

— Среди верующих в Москве многие говорят о возврате к монархии. Вы думаете, это возможно?

Она слушала с улыбкой, словно оценивая мою искренность, и ответила без колебаний:

— Думаю, невозможно. Народ изменился после революции. Вряд ли монарх сможет управлять такой страной, пусть даже условно, как бельгийский король, например.

Пора было уходить, но я всё-таки решился:

— Можно напоследок ещё вопрос? Советская система непоправимо пошатнулась, это очевидно. Что ждёт Россию?

Каррер д’Анкосс помолчала:

— Будет трудно. Очень трудно. Но в русской истории и не такое бывало.

— Опять жизнь между смертью и чудом. Хватит ли сил?

— Хочется в это верить.

— Спасибо ещё раз, — я шагнул к выходу.

— Подождите! Вы же читаете по-французски?

— Конечно.

— Тогда вот вам небольшой подарок.

Она, поднялась с кресла, взяла с полки толстую книгу в мягком глянцевом переплёте, вновь села за столик, на миг задумалась и написала несколько слов.

— Держите на память!

«Le malheur russe. Essai sur le meurtre politique (Русское несчастье. Эссе о политическом убийстве)». На голубой обложке, словно в небе, светились над горой черепов со знаменитой картины Верещагина крупные слова названия. На титульной странице я прочёл: «Pour Valéry Baïdine en lui souhaitant de réussir à reveiller la Russie⁵. На добрую память». Ниже её подпись по-французски и число: 11 сентября 1991 года.

— Елена Георгиевна! Благодарю вас за беседу, поддержку и этот подарок!

Она завораживающе сверкнула глазами. У лифта я поцеловал узкую сухую руку, протянутую для прощанья.

От этой встречи в висках долго стучала кровь. В уличной жаре я сбавил шаг.

— Потрясающая женщина! От неё какие-то волны исходят. Да, такой подарок, смысл надписи понятен. Чтобы преодолеть «русское несчастье» — кровавое насилие — нужно разбудить всех, кого удастся, и обратить к мудрой, спасительной.

Пожелание Каррер д’Анкосс запомнилось, но мысленно я обратил его к другим. К властителям страны.

Пока всё в Советском Союзе не пошло прахом, не только я или мои знакомые, но и советские дипломаты надеялись, что страна устоит под натиском хаоса. Мне даже удалось добиться почти государственной поддержки цели, с которой приехал в Париж. 12 сентября 1991 года, через десять дней после моего обращения, Постоянным представительством СССР при ЮНЕСКО в Париже были направлены несколько писем за подписью Владимира Ломейко, Чрезвычайного и Полномочного посла СССР: Патриарху Алексию II, в Верховный Совет РСФСР, Министру культуры РСФСР, в Исполком Московского Городского Совета с просьбой о всесторонней поддержке ассоциации «Résurrection» и проекта превращения нескольких самых ценных памятников русской православной архитектуры в «церковные музеи особого типа с целью возобновления в них богослужений». В письмах отмечалось, что этот проект «уже вызвал интерес у представителей ряда национальных и международных неправительственных организаций ЮНЕСКО и, по нашему мнению, может быть включен в программную деятельность этой организации. Плодотворной представляется сама форма сотрудничества представителей Московского Патриархата, Российского министерства культуры, ЮНЕСКО и отдельных специалистов из разных стран в рамках создаваемого при «Résurrection» Международного попечительского совета специалистов, который призван гарантировать эталонное качество и надлежащие сроки выполнения реставрационных работ». В письме к Генеральному директору ЮНЕСКО Федерико Майору предлагалось «предоставить ассоциации “Résurrection” статуса международной общественной организации при ЮНЕСКО», а её «международной программе создания “церковных музеев” в России патронажа ЮНЕСКО». Это был невероятный успех! Не прошёл даром год работы, мои стремления начали получать международную поддержку. Благожелательный отклик пришёл от Европейской Ассоциации святого Владимира, президента испанского «Fondation del Hombre (Фонд Человека)» Бартоломе Винсенс Фиоля, писателя Жана д´Ормессона, общественных деятелей из Германии. Популярный еженедельник «France Catholique» 13 сентября опубликовал под рубрикой «Актуальное» статью «Православные в России желают получить свои церкви». Перед текстом красовалась красноречивая «шапка»: «Начата международная кампания по спасению уникального наследия. Вначале оно должно быть возвращено государством верующим».

Филипп солидно кивал в ответ на эти новости, но тут же с опаской спрашивал, что я собираюсь теперь делать. Что-то с ним было неладно, августовский переворот напугал его до глубины души. В успех нашей ассоциации он уже вряд ли верил. Боялся, что я останусь во Франции, попрошу политического убежища и сяду ему на шею. Просьба о публикации сборника моих статей в третий раз повисла в воздухе: «Подумаю, как это лучше сделать». Я колебался между мучительными неизвестностями. Зацепиться как-нибудь Париже, хоть семинаристом в Сергиевском подворье? Или вернуться? Где-то вдали оседала поверженная, причинившая мне столько боли страна. Не оставляло чувство, что за мной, нашей ассоциацией, за усилиями множества замечательных людей разверзалась пустота. И всё же я решил ждать и надеяться. Ничего другого мне не оставалось.

Срок моей визы истекал 15 сентября. Меня никто не провожал. Я вновь улетал в неизвестность, так же как три месяца назад прибыл в неведомый Париж.

Уже в Москве я узнал, что 27 сентября в «Русской мысли» появилось моё давно лежавшее в редакции воззвание «Вернуть святыни русского православия верующим»: «Тысячелетнее духовное и культурное наследие русского православия является достоянием всего человечества. Интеллигенция разных стран, независимо от убеждений и религиозной принадлежности, не может оставаться безучастной к дальнейшей судьбе выдающихся памятников русской религиозной культуры, которым и поныне грозит разрушение. Необходимо объединить усилия общественности Востока и Запада, чтобы в этот трудный для России час поддержать интеллектуально и материально дело спасения памятников русской церковной культуры, процессы духовного и нравственного возрождения народов России». Под обращением стояли подписи почти трёх десятков известнейших людей из России, Франции, Италии, Германии, Испании, Португалии, Швейцарии, США. Этот призыв остался неуслышанным. В спасении нуждалась сама Россия.

Примечания

5

Валерию Байдину с пожеланием, чтобы ему удалось разбудить Россию.