Глава 3
Пирсинг в носу болит адски.
Когда я впервые взглянула в зеркало, то практически не узнала себя. Стрижка «рок-гламур» и блестящий синий гвоздик в носу — это одно, но шорты с модными прорехами от бренда «Аберкромби» и симпатичный синий топ с подходящими по цвету вьетнамками — такое тоже совсем на меня прежнюю не похоже.
Я представляю, какой была в начальных классах средней школы. Упитанная, в роговых очках с толстыми линзами, в брекетах, которые носила по меньшей мере год. В бесформенном свитере и джинсах, чтобы не бросалось в глаза, как я далека от нулевого размера.
Ладно бы я была невидимкой. Но я ей не была. Ладно бы я отличалась умом, но хорошие оценки мне ставили, только когда я действительно старалась, так что «ботанкой» меня не назовешь. Ладно бы я играла в оркестре или состояла в шахматном клубе — но нет.
Встряхиваю головой, поскольку здесь и сейчас все это уже не важно. Больше мне не придется быть такой Мэдисон. Она в прошлом.
Я улыбаюсь своему отражению. Безусловно крутому, дерзкому и порывистому.
По пути домой я очень собой довольна. Не только из-за пирсинга или того, что симпатичный парень записал свой номер в мой телефон, но и из-за того, что все наконец налаживается.
Ну, по крайней мере, все так ощущается, пока я не дошла до дома.
— Мэдисон, это ты?
— Учитывая, что, кроме меня, в этом штате больше ни у кого нет ключей от нашего дома, нет, мам, это не я! — кричу в ответ.
В доме витает аромат стряпни, и сразу понятно — папа готовит пасту. С силой втягиваю носом воздух: его блюда всегда пахнут потрясающе. А вот мамины чаще оказываются… подгоревшими.
— Ты как раз к ужину, — сообщает мама, на мгновение выглянув из кухни. Пока я разуваюсь, она продолжает: — Выбрала себе телефон?
— Ага. С Интернетом и всякими наворотами. — Я не уточняю, что за навороты, поскольку сама еще до конца в них не разобралась. Знаю только, как отправить сообщение, позвонить и открыть Google.
— Отлично.
Она даже не спрашивает, сколько это стоит. Просто рада, что я веду себя как нормальный подросток.
Захожу в кухню с выкрашенными в бежевый цвет стенами, деревянной мебелью и керамической плиткой, а папа как раз раскладывает пасту. Беру тарелку и сажусь за стол.
— Вы закончили переносить оставшиеся коробки на чердак? — спрашиваю.
— Угу, — гордо отвечает папа. Мама несколько дней кряду просила его убрать из комнаты для гостей все старые фотоальбомы и игрушки, оставшиеся с тех времен, когда мы с Дженной были детьми, — ну, знаете, барахло, которое обычно хранится на чердаке.
Мама с папой садятся за стол, и я чувствую, как быстро и сильно бьется сердце. Они еще не заметили пирсинг. Может быть, и не обратят внимания — хотя бы еще пару дней. Или, может быть, все-таки заметили и каким-то чудом им все равно. Не знаю, но сама спрашивать не стану.
— Тебя долго не было, — произносит мама через пару минут.
— Я зашла в кофейню. Нужно было настроить мобильник. Там работает один парень, и ему пришлось помочь мне разобраться.
— Парень? — Мама навострила уши. Я знала, что так и будет.
— Да. Он сказал… ну, он идет в одиннадцатый класс, как и я.
— Правда? Как он выглядит? Симпатичный?
«Да, — приходит мне на ум, — очень симпатичный».
Но я пожимаю плечами и говорю:
— Конечно. Наверное. Во всяком случае, он был очень мил. Сказал, что завтра вечером на пляже будет праздник. Снова в школу и все такое.
— Он тебя пригласил?
Я киваю, но поспешно добавляю:
— Но только по-дружески. Чтобы я могла с кем-нибудь познакомиться перед началом учебного года.
Мне нужно ясно дать понять: это не свидание. Мама с ума сойдет от мысли, что ее дочь, которая наконец-то выбралась из панциря и превратилась в обычную шестнадцатилетку, встречается с кем-то.
— О… — Мама кажется слегка разочарованной, однако затем она добавляет: — Но это же здорово! Судя по твоим словам, он замечательный. Как его зовут?
— Дуайт.
— Дуайт, а фамилия?
— Не знаю.
— А где он живет?
— Где-то здесь, наверное. Не знаю. Я его не допрашивала.
— Вернемся к теме, — говорит папа, указывая на меня вилкой, — что там насчет вечеринки?
— Она будет на пляже. Похоже, просто соберется толпа школьников. Дуайт сказал, что все начнется около восьми.
Родители обмениваются короткими взглядами, а потом папа строго говорит мне:
— Никакой выпивки, Мэдисон, ты меня слышишь? Мы не хотим, чтобы ты пошла на вечеринку и натворила глупостей. Ты не знаешь этих людей, и мне плевать, что они все пьют, а ты — нет.
Я почти уже готова возразить, просто из принципа. Но правда в том, что я слишком воодушевлена этой вечеринкой — настоящей вечеринкой! — чтобы спорить. Поэтому просто киваю, улыбаюсь и говорю:
— Да, конечно. Я все поняла.
Папа тоже кивает и бросает на меня строгий предупреждающий взгляд.
— Хорошо. И можешь вернуться домой к половине двенадцатого.
— А что, если больше никто не уйдет? Что, если вечеринка закончится в полночь или в час? — «Не хочу показаться всем неудачницей», — добавляю я про себя.
— Ты можешь вернуться домой к половине двенадцатого, Мэдисон, — говорит мне мама. — Как папа и сказал, ты не знаешь этих людей, и мы не хотим, чтобы ты оставалась с ними до завтрашнего утра.
— Ладно, — ворчу я, но не слишком воинственно. Комендантский час в половину двенадцатого — это лучше, чем вообще остаться дома.
Еще минуту или около того мы едим в тишине, а затем мама говорит:
— Мэдисон, ну-ка посмотри на меня.
Что я и делаю. И ее столовые приборы со стуком падают на тарелку, едва не вываливая пасту на стол.
— Что, черт возьми, ты сделала со своим лицом?
Я не сразу понимаю, о чем речь. Прикусываю губу и чувствую, как сердце уходит в пятки.
— Мы поручили тебе пойти и купить мобильный телефон, а ты пришла домой с… с этим?! — кричит мама. Ее лицо краснеет от гнева. Мама редко злится. Она из тех славных воспитателей детского сада, которые обожают детей. Мы с Дженной всегда знали, что, если уж мама разозлилась, нам придется тяжко.
Однажды Дженна разбила старинную вазу, которую мама унаследовала после смерти бабушки. Это вышло совершенно случайно: Дженна споткнулась и врезалась в стол. Но мама так разозлилась, что наказала Дженну на целую неделю.
Поэтому прямо сейчас мне хочется провалиться под землю, и я уже жалею, что сделала пирсинг.
— Это всего лишь пирсинг, — бормочу я в свою защиту. — Это же не татуировка…
— Что? — кричит папа, скорее потрясенный, чем рассерженный. — Зачем?
— Да, Мэдисон, — кипит от гнева мама. Если бы взгляды могли убивать… — Не хочешь ли объяснить нам, зачем ты так изуродовала свое лицо?
— Не знаю, — бормочу я. От запаха пасты, который показался восхитительным, когда я вошла в дом, внезапно начинает тошнить. — Я просто хотела… Я подумала, что это будет выглядеть круто…
— Ах, Мэдисон, какая же ты глупышка! — произносит мама, и в этот момент весь гнев, кажется, уходит из нее. Она больше не злится, скорее расстроена. Даже сочувствует. Она обмякла в кресле, как тряпичная кукла, словно лишь злость на меня помогала ей держать спину прямо.
Потом мама снова садится ровно и наклоняется над столом, положив свою руку поверх моей.
— Дорогая, я знаю, тебе было тяжело. Я знаю. Это убивало меня. И я знаю, что ты хочешь произвести хорошее впечатление на новых знакомых и завести друзей, но тебе не обязательно делать что-то подобное, лишь бы…
Со вздохом она умолкает.
Мама думает, я сделала пирсинг, чтобы больше нравиться окружающим.
Может, она и права. То есть я считала, что это сделает меня интересной и крутой… Чтобы со мной захотели общаться. Чтобы не сливаться с массовкой. Так что да, возможно, моя мама права — за исключением того, что в момент принятия решения я не вполне понимала свои мотивы. Кто знает? Я сейчас не в настроении заниматься самоанализом.
Открываю рот, собираясь поспорить, но мама перебивает меня:
— Ну, теперь все равно, его нельзя вынимать. Ранка может воспалиться. — Она вздыхает. — Знай, Мэдисон, я от этого не в восторге.
— Знаю, — бормочу я.
Я жду, что она запретит мне идти завтра на вечеринку и, возможно, даже посадит под домашний арест. Меня никогда раньше не наказывали. Но опять же, если бы и наказывали, что бы это изменило? В Пайнфорде, пока все остальные ходили по вечеринкам, я все равно сидела в своей комнате.
Но теперь, при мысли, что впервые окажусь под домашним арестом, я слегка паникую.
А потом мама спрашивает:
— А ты уже думала о том, что наденешь на эту вечеринку? — И вот тогда я начинаю по-настоящему паниковать.
В тот же вечер звонит Дженна, и примерно через десять минут папа кричит мне:
— Мэдисон, Дженна хочет с тобой поговорить!
Я вытаскиваю наушник из левого уха и наклоняюсь к тумбочке, чтобы взять вторую трубку.
— Привет, Дженна.
— Пирсинг в носу, да? Должна признаться, Мэдс, я от тебя такого не ожидала. Мама совсем не рада этому. — Она смеется. — Но ты молодец. Бьюсь об заклад, это выглядит сексуально.
— Черт возьми, да. — Я произношу это с сарказмом, но на самом деле надеюсь, что это и правда выглядит «сексуально», раз она так сказала.
Дженна снова смеется, и, прежде чем я успеваю поинтересоваться, как там поживает Большое Яблоко[2], она берет быка за рога и говорит:
— Выкладывай все об этом парне из кофейни!
— Его зовут Дуайт. Он моего возраста, и мы вместе будем ходить в школу. Так что это хорошо, знаешь, потому что у меня вроде как уже есть друг. А еще он очень симпатичный — у него замечательная улыбка.
— О-о, — воркует моя старшая сестра. — А как же он выглядит? Высокий? Мускулистый? Миловидный? Он похож на футболиста или кого-то еще?
— Ну да, он довольно милый… — Сообщая это, я накручиваю на палец прядь волос, на моих губах играет улыбка. — Высокий. Темные волосы. И он занимается серфингом, — добавляю я. — Но он пригласил меня на вечеринку только как друга. Он даже не флиртовал, так что ничего тут особенного.
Последние фразы Дженна пропускает мимо ушей.
— Правда? Серфингист? Ого. Это… — Она смеется. — Это и правда круто! Похоже, ты подцепила классного парня! А что там мама говорила по поводу вечеринки?
Дженна произносит «вечери-и-инки», и от этого я хихикаю и качаю головой.
— Дуайт сказал, что завтра вечером на пляже будет тусовка. Он дал мне свой номер, чтобы…
— Он дал тебе свой номер?! — издает вопль Дженна. — Боже мой! Ты серьезно? А говоришь, он считает тебя только другом. Пф-ф-ф.
— Дал, но только чтобы мы могли встретиться заранее. Это действительно было по-дружески! — настаиваю я.
— Э-э, Мэдисон, нет, не было, поверь мне! Раз он дает тебе свой номер вот так, — я слышу, как она резко щелкает пальцами на заднем плане, — значит, ты ему понравилась.
— Мне так не кажется, — отвечаю я, снимая с одеяла волокна выбившегося наполнителя. — Я правда считаю, что он просто проявил вежливость. Знаешь, чтобы мне не пришлось стоять там одной, как… как лимон.
— М-м, — задумчиво произносит сестра. — А ты бы хотела, чтобы это было свиданием?
— Наверное, — бормочу я. Я бы не призналась в этом маме, но Дженна — другое дело. — Но какая разница, ведь это не свидание.
— Ну ладно, тогда следующий вопрос: как одеваешься?
— Сейчас на мне шорты, майка и свитер, который бабушка связала на прошлое Рождество.
— Я имею в виду, как завтра одеваешься, на вечеринку, дубина.
Мы обе смеемся.
— Честно говоря, не знаю, — отвечаю я.
— Что ж, для чего-то же нужны старшие сестры? Выбирай шорты, определенно. У тебя есть какие-нибудь потертые? И когда я говорю «шорты», то имею в виду действительно короткие шорты. Из тех, которые мама не одобрит.
Я хихикаю и скатываюсь с кровати, чтобы открыть шкаф. Мы с Дженной болтаем больше получаса, и она объясняет мне, какие элементы гардероба, по ее мнению, подходят для пляжной тусовки. С учетом того, что, живя в Мэне, она никогда не ходила на вечеринки на побережье, ее осведомленность кажется мне просто ужасающей.
Когда я обращаю на это ее внимание, Дженна смеется и говорит:
— Мэдисон, просто доверься мне.
Что я и делаю.
