Сосново

Борис Вельберг

После пьянки сшибаются два мира: городская богема и пригородная банда. Думаете, ясно, кто победит? Как бы не так. У каждой кодлы свои заморочки.Любовь и убийство всегда связаны друг с другом. Убит лучший друг Глеба. А убийца – главарь банды. Теперь Глебу «как школьнику драться с отборной шпаной». Как убить человека? Не из винтовки, когда фигурка падает вдали, а глядя ему в глаза – ножом, когда его жизнь бьётся на конце твоего острия? У Глеба есть только один день. А помощи нет и не будет. Книга содержит нецензурную брань.

Редактор Людмила Крупич

Корректор Вера Вересиянова, Вера Яковенко

Дизайнер обложки Бэйбэй Сонг

Дизайнер обложки Вера Филатова

© Борис Вельберг, 2020

© Бэйбэй Сонг, дизайн обложки, 2020

© Вера Филатова, дизайн обложки, 2020

ISBN 978-5-4498-1470-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Хвала и слава Йошитоши,

посмевшему переступить и, не сдерживая себя, углубиться…

разобравшему пол под собой на дрова,

но распространившему на времена и народы открывшееся ему…

спасавшему жизнь свою искусством.

Хмурое утро

–…и вот она пошла с этим новым… щёголем… а тот первый, богатый адвокат, к ней всё ходил и умолял… но она уж его знать не хотела… и всё со щёголем… а этот щёголь всё в карты играл да по пивным шлялся… и вот однажды он очень-очень много проигрался… так, что уж до конца… и его хотят убить… кто-то там хочет… потому что он денег отдать не мог… весь уж лежит прямо… плачет, чуть не умирает… что, мол, вот — ему конец… тут она к нему пришла… на грудь кинулась… а он сказал: мне не жить!.. и вот они обнялись и плакали вместе.

…а тот, толстый… кому он был должен… к нему пришёл, за рубаху взял, тряс и грозил… а под конец орал: отдавай вот её!.. его девушку… в публичный дом за свой долг… а любовник еёный возмутился даже и бросился на толстого… и они дрались… а она между ними кидалась и очень плакала… но потом согласилась, чтоб его спасти.

…и вот они прощаются так… прямо как навеки… и толстый её уводит… и вот, значит, она начала… со всякими мужчинами… а ейный любовник вроде собрал деньги одно время… чтоб её вернуть, но потом вроде опять играл… и у него то ли снова долги, то ли просто всё растранжирил… а чтоб её отпустили, нужна сумма… она с ума сходила… не знала, как ей быть… думала, это ненадолго… даже в воду бросалась, но её вытащили… толстый её по щекам бил… за руку таскал… и бросил на улице… под дождём… лежала и плакала… пока не простудилась… жар у неё… и вот она лежит в кроватке и умирает… а тот, щёголь ейный, с продажными женщинами в кабаке кутит.

…тут тот, раньший, богатый адвокат… кого она прогнала… всё откуда-то разузнал… ночью к ней по городу бежит… в публичный дом, где она служила… у неё там каморка такая под лестницей… где мальчик один, поломой, за ней ухаживал… и этот богатый адвокат на колене у кровати стоит… с цветами!.. а она сказать ничего не может, только плачет… и тут он её на руки взял да наружу вынес… в ночь… в дождь… и ветер… вот они, за руки взявшись, прочь бегут… а бандюги эти… из публичного дома… гонятся за ними… а она уже бежать не может… так ослабла, прямо падает… а он её на руках несёт и бежит… на углу встал как вкопанный, по сторонам озирается… не знает, куда бежать… а те бегут за ними изо всех сил… вот-вот догонят… я прямо смотреть такое не могла.

–…какой ужас!.. где найти нормальных людей?.. где найти?.. сколько народу ведёт себя так… вечно ругаются и дерутся…

…………

–…о, ёб твою мать, — пробормотал Глеб, ворочаясь спросонья… мотая туда-сюда задубелой, витающей в дремучих снах головой… ноющей от вчерашней бухоты… пытаясь многочисленными шорохами заглушить… стереть… зачеркнуть… этот бормочущий, воркующий голос… ползущий через коридор из загаженной мухами коммунальной кухни… схватил какую-то шмотку с прикроватного стула… швырнул в дверь.

…тут уж сон начал медленно отступать… стали вырисовываться предметы быта и обихода… персональная шваль, накопленная непосильным трудом, неясными контурами проступила и обозначилась… вчерашние замоханные чувства повылезали из ночного забытья… питерским холодом потянуло от замёрзшего окна… нога, неосторожно вылезшая погулять из-под одеяла, совсем околодела и просилась обратно.

…Глеб лежал, сползши вниз головой с топчана… со сна он решил, что это радио бормочет у соседа Вити… но нет… хромая еврейка, Софья Львовна Черняк… инвалидка второй группы и передовик соцсоревнования щёточной фабрики имени 18-й Партконференции… в лучшем духе пролетарского интернационализма рассказывала на кухне бесконечный индийский фильм Люции Вильгельмовне Бирнбах… немке, члену партии и, согласно местной молве, внештатному сотруднику единственно доступных ей по летам органов.

…Глеб головой мотал… с бока на бок перевернулся, усилие приложив… машинально отыскал взглядом часы на стене… времени было более ожидаемого, однако сразу встать не мог… ни за какие коврижки… ничем было себя не поднять… никакой домкратовой силой.

…всегда одно и то же… после ночи вставал измученный донельзя… что там впотьмах с ним в потустороннем мире делалось — неведомо знать никому… но всегда такое бессилие наваливало по утрам, словно за ночь в иных мирах им совершались гигантские деяния… и с ранья не было сил жить дальше… такое творилось с ним уж года три без видимых причин.

…злобные силы нас трудно гнетут… нет… трудные силы нас злобно гнетут… трубные силы… силы гнетут… «крутится-вертится шар голубой»… бля, ни одной песни толком не помню.

…вчера отпахал как жучка… в понедельник надо подмалёвок для панно начинать… а подмости не готовы… ихний мудёвый столяр мастырку себе сочинил… а раствор, чтоб стенку выровнять, уже заказан… опять превратится в надгробную плиту… а без подмостей будешь на лестнице вдоль стенки макакой прыгать… пришлось самому наспех состряпанные деревяхи огульно сколачивать… шаткие баррикады… потом у Юрки нагрузились… без праздника и без причин… с утра все мышцы ноют… истомно так… и башка тупая, как мешок с затвердевшим цементом.

…встать не было сил… но борьбы на эту тему могло быть ещё минут на десять… все же допущенные на этот счёт сверхурочные душевные метания сулили принести вполне практические неприятности, способные нарушить его столь нелегко отлаженный образ жизни… а потому подлежали безжалостному раскулачиванию, искоренению, поражению в правах и представлению к высшей мере.

…стал приподниматься на локте… кинуло в кашель… кашлял долго, натужно, согнувшись и заходясь… снова и снова выплёвывая и отхаркивая вчерашнее беспробудное курево… внутри хрипы хронические пробудились… и справа в груди, где верх лёгкого, некая одичалая гланда отдалённо и нудно заныла… перевернулся на грудь… башку с топчана свесил и кашлял вниз.

…сдохну, — сказал себе, не чувствуя ни вкуса этого слова, ни надлежащего трепета, — сдохну, как туберкулёзная падла… год буду дохнуть… потеть, бледнеть… нездоровый румянец давать… синяки наливать под воспалёнными глазами с красными прожилками… «голубой период»… узкая цветовая гамма… сколько всего по этому поводу можно будет перечувствовать… и какая значимость жизни появится.

…но нет… даже цинизм не заводил его сегодня… не отзывалась башка ни на какие подначки и закавыки… ничем себя, тупого, было не пронять… вот такая ты, блядь, телятина… одиночка у них наказанием слывёт… кто бы меня в одиночку упрятал… чтоб жрать приносили да срать уносили… гром их кастрюльный и семиэтажная радость общения… а мне бы хоть какую херовенькую свободу от их мира… если уж не снаружи, то хоть внутри… свободу течь во все путя́ и во все пространства… как ветки.

…а чуять — великий дар и соблазн, затемнённый и утраченный… собаки в городе обоняние теряют… нам нельзя всем вместе, нас слишком много… а то был бы хуторянином каким… дервишем… нищим абреком… но нет, нас всех тянет, чтоб вместе… камни холодные в космосе — и те зачем-то притягаются друг к дружке… хулий им надо всем вместе?.. тоже, что ль, одиноко?

…бормотал про себя, а то и вслух… на спину перевернулся… просто и свободно было вот так отрешённо лежать… покорно весу своему… распластав бессильное тело… без воли, без властных чувств.

…смятые простыни топорщились затейливыми учебными гипсами для первокурсников… серели своей двусмысленной несвежестью… складочками, фалдочками, скомканностями… и бугристым рельефом умножали суетное разнообразие.

…неяркое утреннее марево шло из окна… и между раздвинутыми занавесками в предрассветных сумерках ползли над крышами тёмные петербуржские слоистые облака… тяжёлым придонным илом.

…потянулся к окну и сел на топчане… руками двигал, плечами крутил, спину мял, себя обретая… опять на облака смотрел.

…как эту корабельную краску на флоте называют?.. бортовая… уставная… базовая… в неё ещё сажу добавляют, чтоб была непроходимо скучного цвета… и чтоб служба мёдом не казалась… было такое специальное безнадёжное слово… забыл… сквозная дыра в башке… ничего не держится… будто утонул, но недавно… дежурные спасательные канонерки наверху ещё ходят… надеются на самопроизвольное всплытие… «душа во мне угасла не совсем».

…за окном отдалённым всплеском мутно-красным померещилось… глядел наружу… в конец улицы… сквозь голые ветки деревьев… где на хлебопекарном заводе матерчатый портрет ветром мотало… буквы на нём угадывая… людишек под ним усматривая… многоточием на снегу… в порыве развернуло к нему красное покрывало — татарский хан Брежнев щурился… колыхался, щёки раздувая… и морщился настырной кикиморой.

…это какой же праздник у них?.. а-а-а, этот!.. разгром Эрмитажа… не помаршировать плечом к плечу… не раствориться в их простой футбольной радости… бля, уже нояб… ещё вчера авгунст был… томный авгунст… канарейки пели на каждом углу.

…сидел на топчане, тупо уставившись в окно… потянулся за сигаретой… чиркнул… затянулся и длил эту первую самую сладкую утреннюю затяжку… бестолково взглядом шарил… мохнатое что-то валялось у двери… меховая шапка… та, что со стулика швырнул.

…олух… надо было на голову надеть… чтоб их не слышать… всю жизнь ходить в шапке, чтоб никого не слышать… и в чёрных очках!.. но нет тебе… опять тащись в их навороченные кулисы… крестики и нолики расставлять… когда хочется вообще ничего не делать… не знать, не участвовать, не привлекаться… картоношей в поликлинику устроюсь.

…тускло и невесело бывало по утрам… Глеб знал это про себя… и знал приёмы, как себя переиначить, одеть, обуть и придать лицу выражение видимой причастности к окружающему, внимания и даже заинтересованности в их кислом компоте… картоношей идти как-то не хотелось… а потому надлежало выполнять иные социальные рутины.

…не спеша, с неярким отвращением представил, сколько всего штатного и табельного нужно будет претворить и совершить… прежде чем можно будет почапать на Кутузовскую набережную в мастерскую к Коробкову… усесться на однажды притащенный с помойки растерзанный кожаный диван несметных размеров… и слушать многоцветный заковыристый трёп всегдашних сайгонских прихожан… захожих гопников, алконосов и шмаровых.

…но тут вспомнилось, что Коробков сегодня на Пороховые поехал… помогать кому-то… дом старинный на дощечки разбирать.

…может, вернулся уже?.. да не… забухают они там после физицских трудов… это ж ясно… но на работе всё же надо себя показать… галку в ведомости поставить… и матери надо позвонить… она уж сколько раз звонила… а тебя не было… потому что тебя всегда нет… тебя вообще нет… и Натали обещал… сама могла бы звякнуть, конечно… особо за тобой не та́щится… но всё ж это твой единственный фак… цени.

…мельком в зеркало зыркнул… тошно смотреть… обычно вытянутая скандинавская (по утверждению Леона) морда расплылась вширь, опухла и стала ещё задумчивей, чем обычно… бурка́ла по-японски сузились… курчавые волосы сбились в путаный ком засохших водорослей… чесанул их было пальца́ми… внутри налипла какая-то пришлая кака… мыть тебя надо… брандспойтом… бомж в законе.

…………

…Глебу Городецкому было слегка за тридцать… жил он один, работал художником в ДОСААФе… не ахти какая почётная должность, которая, однако, позволяла ему реально работать всего восемь-десять часов в неделю… ибо всегда он был на объекте… а объектов было великое множество… начальство было им довольно… потому что Глеб делал за неделю столько, сколько предыдущий художник-алкарь за месяц… зарплата была скудная (90 рэ)…но Юрке Коробкову, как члену Союза художников, время от времени подсовывали жирные заказы, которые тот брал — чтоб помнили, но сам делать ленился и отфутболивал их Глебу… так что, в общем и целом, Глеб зарабатывал неплохо.

…Они с Коробковым съели не один мешок соли и выпили не одну лохань водки… немало воды утекло под мостом Хризантем на реке Имамура с тех пор, как эти двое случайно зацепились языками насчёт одной обоюдной бабы… стремительно обнаружили молочное братство по нескольким её подругам… снюхались и стали общаться… один раз даже подрались по пьяни… и Глеб удивился страшной земляной силе Юркиной хватки… Городецкий и сам был крутой мужик постоянного ломового ручного труда… приёмчики кое-какие знал… и не раз скручивал в бараний рог зарвавшихся грузных хамил… но тогда Глеб еле выполз из этих медвежьих лап, дав Большому с двух сторон по ушам… что тот ему долго припоминал как нежентильменское поведение.

…они могли спокойно проработать целый день рядом, не сказав друг другу ни слова… за исключением утилитарных «подай» и «подвинь»… потом так же молча ехать домой в размудоханной старой коробковской «Волге»… и хмуро кивнуть друг другу у подворотни Городецкого — пока, мол, до завтра… однако Коробков упорно отказывался работать с кем-либо, кроме Глеба… хотя легко мог найти напарника получше и попроворнее.

…но стоило Глебу приболеть… или под каким другим предлогом манкировать коробковской компанией более недели… как в дверь раздавался звонок… далее начинали скрипеть и стонать коммунальные шифоньеры и секретеры, потревоженные впотьмах в узком коммунальном коридоре могутными Юркиными плечами… слышался раскатистый боцманский бас Коробкова… распоряжавшегося соседками и учившего их уму-разуму… распахивалась дверь… и Сам, с кульками и бутылкой, в расстёгнутой барской шубе-выворотке… ступал внутрь, больше́я своей мощной тушей… и, почти что раздвигая собою дверной косяк… кульки на стол водружал и доминировал темой разговора:

— …а вчера у нас был общий гвалт насчёт Маринкиных именин… ну ты помнишь Маринку… худенькая сосулька такая… Лолита несостоявшаяся… мотылёк… так вот, она вчера набегалась за продуктами… перед всеобщим слётом… и в изнеможении у меня на диване в огромном пледе заснула… ну дарёный… ты помнишь.

…а тут управдом пришёл недоимки с меня за ремонт получать… и на неё с размаху сел… пудов на семь мужчина… убил бы… но спасибо — диван мягкий… а она кричала своим ядовитым сопрано… что он ейной же брошкой ей грудь проткнул… стала лифчик расстёгивать… и в нос ему окровавленной грудью тыкать… ну, мы управдома всем гуртом начали сдавать в милицию за хулиганство… так что этот гусь нахрапчатый про недоимки забыл… а то он, сука, хотел с меня несметную сумму… за дверь и побитые стены на лестнице… помнишь, когда тот кривой тютель приходил… а мы не открывали… так он трубу нашёл… в дверь бить ею начал, как дятел… и по стенам лупить… да ты, бля, совсем дохлая муха на поверхностный взгляд… сейчас мы тебя колдовскими настоями и отварами поить будем… от Бабы-яги.

…далее начиналась заварка травяных чаёв с мёдом, выпивка, закуска… рассказы, воспоминания… общий балдёж на весь вечер с анекдотами, исповедями, сплетнями, клятвами, зароками на будущее… с обязательным просмотром Глебовых эскизов… при этом Юрка лишь изредка хмыкал и тыкал в отдельные сомнительные места композиций, но никогда не ругал… всё это завершалось вынужденным скоропостижным выздоровлением Глеба и хоровым исполнением отдельных куплетов народных песен.

— (Коробков): …где ж ты, блядь, такую бациллу найдёшь, которая супротив нас устоит?!. не сопливь в бокал — нос оторву!

…далее следовал сумбурный полуночный отъезд Юрки с долгими прощаниями и возвратами с дороги:

—…а ещё я им сказал, что ты специалист по витражу и шелкографии… да не сцы, я те книжку про это дам… там немного… одно окно… правда, большое.

…………

…не получится пойти сегодня к Коробкову… а завтра ж, бля, пятница!.. как же ты, тоскливый лапоть, сразу не урюхал?.. шопла на дачу гоношилась… в Сосново… Натали надо туда затащить… и многократно трахнуть под баян… чтоб иннокентия утешить… а может, всё-таки попробовать сегодня в мастерскую?

…Глеб на кухню к мойдодыру выкатился… харю ополоснуть… и чайник себе сварить… шорох вроде там прошёл… или померещилось ему от социального одичания?.. похоже, вода струйкой из крана течёт… ан нет — это Софья Львовна сама с собой разговаривает… она, когда одна, всё время что-то шепчет… еврейка, но как-то по-русски круглолицая.

…год назад Глеба просила жалобу написать… что один мужик на работе её жидовкой обзывает… бумагу дала, где было несколько её начальных попыток выразить свои чувства… с орфографическими ошибками и округлыми буквами, выведенными как в детском букваре… написал, конечно… она некоторые слова повторить просила, чтоб лучше запомнить.

…стоит себе… варит похлёбку и шепчет… в мире ином.

–…как дела, Софья Львовна?

…смутилась, словно её за чем-то стыдным поймали… взор опустила… напевно своё стеснительное «хорошо» сказала… и, прихрамывая, заковыляла крабиком из кухни.

…бормочет, потому что поговорить не с кем… совсем одна… давно одна… видишь, так тоже можно жить… старой, хромой и одинокой… в мире, где всё для неё трудно… а ты, сука, незнамо о чём вечно ноешь.

…матери позвонить надо… матери… единственный человек, который тебя беззаветно любит… что б ты ни выкинул… чуть ли не месяц ей не звонил.

…сосед Витя на кухень выплыл… вечный киряла и бывший матрос торгового флота… косая сажень в любом измерении… они с Глебом сошлись однажды… спелись… и теперь бухарили вместе время от времени… в те чёрные дни, когда идти никуда не хотелось.

–…радиво, бля, сломалось, и никому дела нет… мне одному, что ль, надо?

–…Вить… голубь… да я радио последний раз в третьем классе слушал… «Вести из леса».

–…ну ты ж художник… ясно, что не как люди… а остальные что?.. полная квартира народу… я один тут шумлю… ремонт на лестнице делали… проводку, гады, порвали… и никто не знает где!

–…а чё ты там слушаешь по радио?

–…да утром… музыку… и вооще… ну, чтоб веселей.

…жена его, бля, пилит смертным боем… вот он радио и слушает… тоже выход в небесные сферы… все находят отдушины, закутки и вентили… и как-то устраиваются… все… кроме тебя.