Призраки Петрограда 1922—1923 гг. Криминальная драма. Детектив

Аnn fon Luger

Петроград в эпоху Новой Экономической Политики. Еще не погасли пепелища Гражданской войны, северную столицу захлестывает новая волна криминала. Сергей Кондратьев и его 1-ая Бригада, идут по следам безжалостных убийц. Ценой собственных жизней, сыщики вступают в яростную схватку с бандитами и «Королём» преступного мира, Ленькой Фартовым.

9. Кокильяры

Вся компания была уже в изрядном подпитии, когда Ленька с Мими вернулись. Дед, как обычно, задремал, наблюдая за всеми косым глазом из своего дежурного кресла.

Басс третий день уже спаивал Гаврюшку.

Ленька решил сегодня притвориться пьяным. От сивых лиц, тонувших в сигаретном полумраке и алкоголе, тошнота подкатывала к горлу. Он пропускал, выливал водку под стол и внимательно слушал. Внутреннее напряжение росло: «Что ему от нее надо?»

Варшава на сей раз нагусарился и травил Маруську незатейливыми историями. Все будто бы происходило с ним в каком-то странном сне. Ирреальность картины дополнили две помятые рожи, выплывшие невесть откуда из-под дымовой завесы.

Басс подскочил, направил на них новенький браунинг.

— Че таращищься? Разливай хайло! — Толкнул в спину Басса вошедший незнакомец.

— А вот и наши кокильяры! — крикнул Дед. — Знакомьтесь, это Пан да Корявый.

Бенька, раздосадованный выходкой, побагровел и думал уже шмальнуть. Второй незнакомец подскочил к нему и махом перебил у него шпалер с руки.

— Ты под хмельком волыну не кажи, а то сам с нее укиснешь, — послышалось напутственное слово. Басс обернулся и уперся в широченный овчинный тулуп.

Улыбаясь широкой и добродушной улыбкой, на него таращился детина.

— Привет, я Мишка Корявый, — громко сказал незнакомец Бассу и протянул ему теплую в рукопожатии ладонь. Второй все так же стоял в сторонке, переминаясь с ноги на ногу, в черном козликовом полушубке.

— Ты чего топчешься, Сашок, заходь!

— В отхожее место надо, — пояснил козлиный полушубок.

Вдруг из занимаемых временными постояльцами апартаментов донесся вопль, будто на живую жилы тянули.

Все переглянулись. В дальней комнате, в тельняшке, рейтузах и кирзачах, розовощекий губошлеп бил проститутку. Девица даже не пыталась биться, лицо ее было в крови, волосы взъерошились. Мореман щедро сыпал ударами и пинками.

— Он сейчас убьет ее! Ленька! Сделай что-нибудь! — Мими прижалась к нему всем естеством, взмолилась.

Ленька не выдержал и, подлетев к обидчику, нанес пьяному пару жестких пощечин. Тот попятился назад, не удержался и грохнулся на пол — ба-бах! — ударившись о дверную косячину.

— Молю, ай-ай, не убивайте! — заскулил постоялец, прикрыв лицо руками.

— Бабу бьют только трусы, — сказал Пантелеев и смачно плюнул большегубому в харю, повернулся спиной, с ухмылкой.

Достав финку из сапога, бросился к Леньке с гневным криком:

— Порежу змея!

Прогремел выстрел. Девки закричали. С потолка осыпалась немного штукатурка, и пошел едкий запах пороха. Ленька взглянул на губошлепа. Он валялся на полу, в том месте, где была голова, алел красный пучок. Он посмотрел на себя. Брюки и кофта были в сгустках крови черной.

«Новые портки запорол», — пришла первая мысль.

Воцарилась мертвенная тишина. Из сортира выбежал в козлином полушубке Пан, размахивая смит-вессоном.

— Что здесь случилось? — Он уставился на Пантелеева, потом на тело в месиве крови, потом на всех остальных.

— Ты фартовый, — сказал Дед, опуская обрез из рук Корявого.

— Спасибо! — Ленька глянул на Корявого, тот тяжело дышал.

— Сам не ожидал.

— Ничего себе ты шмальнул, а еще Корявым прозвали. Да ты же стрелок, «ворошиловский»…

Розовощекий детина трясущимися руками разделся, свесив мутон на спинку, уселся на трехногий стул, тот заскрипел под ним и окончательно развалился. Все разом загоготали.

— Тьфу на вас. — Мишка смущенно отмахнулся.

— Это наш атаман, — заметил тактично ему Варшава.

— Теперь он Фартовый.

Все следили за передвижениями вожака по комнате. Он молча подошел к растрепанной девице. Поднял ее с пола. Снял прилипшие к лицу прядки волос в крови.

— Идти сможешь?

— Да, — прошептала девица, и слезы покатились у нее из глаз.

— Иди. Умойся. Потом подсядешь к нам за стол. — Он придвинул два стула к столу и сказал: — Что же, такой нелегкой требой день сей увенчался. А тебе, Миша, еще раз спасибо. — Фартовый придвинул ему новый стул. И налил гакуры.

— Ну это мы… Нет, мне лучше воды, — мямлил Корявый. — Че с трупом будем делать?

— Как что? — Пан встрял. — Распилим — да в мешки. А вы, зазульки⁵, если кому сболтнете, — сказал он девицам, — то сами рыбок кормить в Обводном приметесь.

— Айда, ребятки. — Дед достал топор. Варшава, Гавриков и Пан сволокли труп к ванной.

— Вылазь, шельма! — крикнул Басс.

Девица высунулась из ванной. Кое-где припухшие побои саднили, а вместе с тем придавая романтично-удрученный вид.

— Присаживайся к столу. — Ленька по-братски ее усадил с собой рядышком.

— Как тебя зовут? — спросила строгая Мими. Немножко ревность начала подтачивать ее.

— Валя, — тихо отвечала та.

— В общем так, Валя, ты же хорошая девочка и язычок придержишь за зубами?

Шелихвостка закачала головой.

— Смотри не рассекреться! — ерничал Бенька.

«А она, в общем, даже ничего», — думал Ленька, рассматривая гостью.

Машка перехватила его взгляд и, пригубив вина, нервно постукивая пальчиками по столу, сказала:

— Садись, да не рассиживайся…

— Я скоро уйду. — Гостья взглянула на Леньку широкими глазами лани. Полные губы ее нервно дрожали, покатились слезинки по красивому личику. — Я… вас не забуду.

— Выпей с нами на посошок, што ли. — Ленька подвергался неистовым взглядам со стороны Мими и провел себе по волосам. — Эх. На вот горькой.

Девица махом стопку осушила, утерла рот рукой и потом сказала, глядя на всех:

— Я вам еще сгожусь.

— Это как?

Валька была не из робкого десятка, спиртное придало смелости, она поднялась со стула и сказала:

— Я служу у одних богатых господ. Убираюсь.

— И что с того? — Мими вскинула бровь… — Нашла чем хвастаться.

— Так вот, добра у них немерено. Сама видывала. Вот мой адрес. — Она достала карандашик и на обрывке листа написала свой адрес. Лист протянула Леньке.

Тот взял. Но вдруг Мими выхватила лист и демонстративно его изорвала, глядя в глаза сопернице.

— Канай отсюда.

Гостья тихо удалилась. Только у двери она обернулась — Ленька провожал ее тусклым взглядом, та ему подмигнула, и оттого взгляд его загорелся.

Через минут десять труп моремана был утрамбован в матрац, завернут поверх в рогожку, для приличия.

— Так, с этим делом на Обводный. Сложите на санки пару стульев. Вот этот сломанный пойдет. С понтом мебель везем. И все, и дело с концами.

— Так лед же.

— Я ж ведаю, хде прорубь, — возмущался Дед. — Чижики, карманы его проверили?

— Дык к весне труп нечистого ж и вовсе до неузнаваемости…

— Я не про то. Мамон нашли? Мож, деньги были?

— Денег нет.

— Эхх, рыбам тоже есть надобно, — сказал Бенька, поглаживая рогожку.

— Странноватый ты, Басс, эх странноватый.

Через час, когда все было сделано, компания вернулась к столу, на сей раз заставив новыми бутылками стол.

— Мишка Корявый, — сказал Дедка, показывая Леньке пальцем в бугая. — Это Сашка Рейнтоп — он же Пан.

Тот кивнул одобрительно и поклонился.

— Я понял.

— Готовы помогать.

— А то ж.

— Корявый у нас на Мурманской «железке» трудится, поездушничает.

— Гимаю, так сказать, у зазевавшихся путешественников Раньше был еще и форточником, по малолетке, сейчас разросся. Не могу. А вообще, я охотник.

— Да, профессионал.

«Мишка форточник, забавно», — подумал Пантелеев и улыбнулся.

— Ни-и-иикто не жаловался. Гы, — вставил заикаясь Мишка. — Неуловимый я. Мне нет равных, ключник я, любую отмычку за секунды отопру. Тиснул как-то шкатулку тройную, купюрницу, прямо из вагона, пока все спали. Никто и не чухнулся. В ней 125 тысяч целковых было. Новенькими. Гуляли дней десять, — хвастался детина Корявый.

— Сашка Пан, он профессиональный ширмагал (карманник), один из лучших в Петрограде, — продолжил Дед. — Спомянь. Про них сказывал. Да.

— Я вот в перонной суматохе не дремлю, — начал было Пан, занюхав первача соленым хлебом. Движения его стали шире, а слова путанней. — Завижу у зазевавшегося нэпмана чемодан. Тот выходит из вагона такой важный, бобер, короче. Толстый дядя в заграничном костюме, такой в шелковом галстуке, в руках два саквояжа. Представили? Пугливо озирается родной, эхма, дабы шо не уперли. А я-то, ясен красен, его уже веду. Я притираюсь к нему и колю острым шилом в толстый бок. Тот визжит, як боров. Естественно, чемоданы свои бросает. И тут я подцепляю эти оба саквояжа и был таков под крики «Держите! Украли»! А я фю-ить — и нет меня!

— Они тебе еще любую волыну достать смогут. Для твоих ребят, — заметил Дед.

— Ловкость рук, — улыбается Пантелеев. — Пан, откуда сам?

— Как откуда? Говорок не слышишь? Сам я одессит. — И он достал гармонику:

Я родом из Одессы,

Где все так любят песни,

С судьбою я своею давно на тет-а-тет!

Ленька сидел скрестив на груди руки, жуя при этом спичку. Потом, смачно выплюнув ее изо рта, произнес:

— Ходят слухи, атаман, что ты новым «уравнителем социализма» сделался?

— Привирают, однако.

— Мы нэпманов, как клопов, хлорофосом выгнать пытаемся. И выгоним с нашей поляны. У нас все общее… — наконец выдавливал из себя Бенька. — У-у-ух! — Грозил пьяным кулаком.

— Ну наконец-то, чижики, вроде вы еще на ногах держитесь, — довольно протянул Дед Пафнутий. — Слажу-ка я за первачом.

— Не торопитесь, Дедуля, — одернул его Пантелеев, скрежеча зубами ему под ухо: — Споить нас удумал? Обскажи-ка мне лучше, на кой сдались мне эти шуры?

Спокойный старик проследовал в свой угол и корявыми пальцами поправил бегунок, календарь показал «25 февраля». Дед разлил крепкий в обе рюмки, достал баранки. Пантелеев нетерпеливо хмыкнул.

— На вот, выпей.

— Не буду.

— И то верно, Ленька. Ладно, лясы просто так точить не станем. Вона тебе! — Тот воровато достал из бокового кармана сверток.

— Что это?

— Маненько денежков от меня в общак! — пояснил Дед. — Здесь еще доля Корявого с Рейнтопом! Да только тшшш! Им ни слова. Пока на мели — в любое дело впишутся, — шептал Пафнутий, обдавая его сивушным перегаром.

— Им что сказал?

— Неважно, нам всем говорить что-то всегда приходится.

— Подъемные? — Пантелеев сначала побледнел, а после резко залился краской, похмурив брови, сгреб все, не пересчитывая. Деньги руки жгли. Да и столько он отродясь не держал. В глазах потемнело.

— Я же тебе как тятя родный, прикипел серденьком! — И глаза Пафнутия внезапно повлажнели от слезы.

Утирая их, он смачно высморкался в пожелтевший носовой платок, с дворянским вензельком на канте.

Леня жадно пригубил из граненого стекла самогонку, потупившись куда-то в пол.

— Интересно живу, скажешь, вроде лешего в ступке. Да только покойники ко мне чаще хаживать стали, видать, скоро примут у себя.

— И мне видятся… — пробубнил Ленька.

— Ох, не к добру это, не к добру, это конечно, но ты не покойницких бойся — от живеньких вся гадость плетется.

«Все верно, нету огонька в душе. Ровно во тьме шарю», — подумал Ленька.

Первач обжигал пищевод.

— Ты что? Не смекаешь, что очкарик седой на маруху твою глаз положил? А Гаврюша под носом самочинит? А этот твой… как там его… Басс Бениамин. Пыль мелкопоместная. На кровные твои у Белки медякует уже небось. Кажись, головушку твою у карточных на кон поставил.

— Та брось… с чужого ковша шибко не напьешься…

— Хорошит чужое счастье! Дык не пробросайся… До поры до времени вы банда, а дальше каждый сам по себе. Перекантуйтесь — и буде: жопа об жопу, и кто дальше упрыгнет. Со жмыхов уж не взыскивай.

— Верно ты темень мою душевную подмечаешь. А в остальном не пыли раньше срока.

— Молодой еще… а мертвецы тьмы не боятся. Ибо вышли с нее. С ними хотя б совет держи, — Пафнутий тараторил тихой скороговоркой ему под ухо, у небритой щеки.

— Вы че тута шепчитесь?

— Ага, и квасят без нас.

В дверях показалось три шатающихся тени.

— Глянь, вона откуда столько деньжищ? — пискнул Басс.

— Ты же у нас бухгалтер, вот и держи кассу, — вдруг выпалил Ленька, сам того не понимая, почему сует Беньке все деньги.

— Ладно! — взвизгнул от радости тот. И больше не было слов. Никто будто бы ничего не услышал.

— Кстати, я еще не поблагодарила тебя за кольцо, — шепнула на ушко Машка Друговейко, пьяно повиснув на шее у Пантелеева.

— Пойдем к тебе, — шепнул он ей.

Варшулевич смотрел им вслед с такой тоской, будто бы его огрели сковородкой.

Долго примеряясь в коридоре, сивый Варшава еще несколько минут раздумывал, как ему поступить, и, одевшись, вышел прочь из злополучной хазы.

Его отсутствия никто и не приметил. Бенька был занят пересчетами аржанов. Гулянья на Ямской набрали оборот и несколько подзатянулись. Чувствовалась весна.

Примечания

5

Зазульки — (разг.,) девушки.