Арт-пытка, или ГКП

Антон Рай

Безумно интересный диалог, в котором безумный миллиардер Александр Томский раскрывает сущность созданного им безумного сообщества – ГКП. Для узкого круга читателей, непонятно почему интересующихся философией.

10. Коммунистические утопии: проклятая необходимость выжить

Тогда я пошел дальше и обратился к утопиям коммунистическим. Я опять прочел Маркса, Чернышевского, Ленина, столь внимательно читавшего и Маркса, и Чернышевского, — и даже Маяковского.

Крот. Маяковского? Разве Маяковский написал какую-то утопию?

Томский. И расчудесную притом. Почитайте-ка его поэму «Летающий пролетарий». Обязательно почитайте.

Крот. Обещаю. Это будет первая вещь, которую я прочту после интервью.

Томский. Вот видите, вы уже начинаете обращаться в мою веру.

Крот. В коммунистическую веру я точно не обращусь.

Томский. И тут мы с вами сходны. Но, в очередной раз отвлекшись, в очередной раз скажу: не будем отвлекаться. Если уж мы заговорили о коммунистах, то что главное в коммунистической утопии?

Крот. По-моему, то же, что и в «Утопии» Мора — уничтожение частной собственности.

Томский. В общем, да. В «Манифесте коммунистической партии» Маркс с Энгельсом прямо говорят, что коммунисты могут выразить свою теорию одним положением: уничтожение частной собственности, то есть собственности буржуазной⁹. Но я пока что имел в виду нечто другое. Что главное в марксистской коммунистической утопии, если рассматривать ее именно как утопию?

Крот. Сдаюсь.

Томский. Я думаю, можно сказать, что главное — это претензия марксизма на научность. От коммунизма утопического Маркс идет к коммунизму научному. Скажите марксисту, что он утопист, и он вас в порошок сотрет.

Крот. Так ведь, как вы уже и сами отмечали, ни один утопист не считает себя утопистом.

Томский. Это верно, но в марксизме эта черта выражена особенно. Тот же Ленин в «Государстве и революции» буквально захлебывается, доказывая, что марксисты — не утописты. Естественно, громче всего он кричит об этом в самых сомнительных, в самых утопических (а именно там, где утописты начинают кричать: «Это не утопия!» — там наверняка утопия и прячется), равно как и в самых интересных местах — там, где речь идет о постепенном отмирании государства. А это еще одно основание, по которому можно отличить утопию Маркса от утопий Мора и Кампанеллы. У Мора нет собственности, но есть семья и государство. У Кампанеллы нет ни собственности, ни семьи, но все еще есть государство. У Маркса нет ни собственности, ни семьи, ни государства. Нет никакого принуждения; человек переходит в царство подлинной свободы, где его личность получает всестороннее развитие. И каждый дает обществу по возможности, а общество воздает каждому по его потребности.

Крот. Если не знать, к чему привело практическое воплощение этой теории, то звучит неплохо.

Томский. Плохо. Уже в теории звучит плохо.

Крот. Почему же?

Томский. Да возьмите хоть разностороннее развитие личности! Это ведь выпад против разделения труда, когда, мол, человек оказывается порабощен своей специальностью. А виновата в этом, конечно же, буржуазия. Я вот вам сейчас еще один отрывок зачитаю, а вы мне скажете, хорошо это или плохо:

«Дело в том, что как только появляется разделение труда, каждый приобретает свой определённый, исключительный круг деятельности, который ему навязывается и из которого он не может выйти: он — охотник, рыбак или пастух, или же критический критик и должен оставаться таковым, если не хочет лишиться средств к жизни, — тогда как в коммунистическом обществе, где никто не ограничен исключительным кругом деятельности, а каждый может совершенствоваться в любой отрасли, общество регулирует всё производство и именно поэтому создаёт для меня возможность делать сегодня одно, а завтра — другое, утром охотиться, после полудня ловить рыбу, вечером заниматься скотоводством, после ужина предаваться критике, — как моей душе угодно, — не делая меня, в силу этого, охотником, рыбаком, пастухом или критиком. Это закрепление социальной деятельности, это консолидирование нашего собственного продукта в какую-то вещественную силу, господствующую над нами, вышедшую из-под нашего контроля, идущую вразрез с нашими ожиданиями и сводящую на нет наши расчёты, является одним из главных моментов в предшествующем историческом развитии»¹⁰.

Сегодня — одно, завтра — другое. Ну детский же лепет! А вы еще спрашиваете — хорошо это или плохо. Глупо всё это. Очень глупо. Архи-глупо, как сказал бы Ленин, если бы речь шла не о Марксе.

Крот. Пожалуй, если бы я хотел сегодня побыть журналистом, а завтра стать кем-то другим, то так журналистом и не стал бы. Правда, никто и сегодня не мешает мне поудить время от времени рыбу.

Томский. С чем я вас и поздравляю. А если серьезно, то вы абсолютно правы. Любой человек, занятый любым делом, понимает, что настоящее дело требует не какого-то времени на его исполнение, а всего времени — всей жизни требует. И даже если человек совмещает несколько дел, а такое случается, то стремясь в каждом деле к реальным результатам, он все равно психологически должен уделять каждому делу по отдельности всё требующееся время. Дело, которое можно делать сегодня и не делать завтра — это и не дело вовсе. Не связанный никаким конкретным делом человек вовсе не занят разносторонним развитием своей личности — он просто не доходит до того момента, когда начинается развитие. Впрочем, опять-таки всё это настолько ясно, что смешно и уточнять. Но приходится.

Крот. «Я за разделение труда. В большом пусть поют, я буду оперировать, и очень хорошо, и никаких разрух»¹¹.

Томский. Блестящая цитата, прямо в тему. Спасибо! Я вас сходу беру в ГКП.

Крот. Мы еще до ГКП и не дошли даже.

Томский. Скоро дойдем. Всего две-три утопии осталось.

Крот. Но с Марксом, я вижу, у вас не сложилось.

Томский. С Марксом и марксизмом всё непросто, — есть ведь еще и понятие общественно-необходимого труда. Напомните мне, как эта проблема решалась у Мора?

Крот. Шесть часов в день отпахал — остальное время занимайся науками.

Томский. Верно. У Мора паши шесть часов, у Кампанеллы — четыре. А какое решение предлагает Маркс?

Крот. Паши круглые сутки?

Томский. Не совсем. Маркс утверждает, что при коммунизме само это противопоставление — «труд творческий» и «труд по принуждению» — исчезнет; в частности, не будет разделения между физическим и умственным трудом. Будет один труд для всех — точнее, будет общее участие в одном общем труде. Таким образом, бессмысленно говорить о том, сколько должен длиться рабочий день. Он длится весь день.

Крот. Ну я же и говорю — круглые сутки паши.

Томский. По сути вы правы, но предполагается-то как раз, что человек теперь не пашет, а всячески развивается. Однако, здесь мы снова возвращаемся к необходимости затрачивать всё время на то или иное дело. Но ведь это касается не любого дела, но только важных дел. Неважными делами как раз можно жонглировать, как вам хочется. Далее же давайте и подумаем вот о чем — тот труд, который является необходимым для выживания — он важен?

Крот. Еще бы. Не совершишь его и помрешь с голоду.

Томский. А творческие занятия — они тоже важны?

Крот. Еще бы. Художнику без творческого труда не жить.

Томский. Именно. Проклятие необходимого для выживания труда заключается в том же, в чем и благословение творческих занятий — вокруг них выстраивается вся жизнь человека. Целиком. Отсюда и невозможность их совмещения. Собственно, главная выгода разделения труда и состоит в том, что умственный, а потом и творческий труд может быть радикально отделен от физического (необходимого для выживания); размойте эту радикальность, и вы уничтожите саму возможность творчества! Утописты же хотят решить эту проблему, сокращая часы для необходимо-выживательного труда. Напрасный труд. Только необходимость и удерживает человека в узде, — если труд перестает быть необходимым, человек попросту бежит от него. Поэтому все эти предписываемые шесть, четыре, да хоть два часа — всё это фикция. Заложите хоть одну минуту, — и она все равно разрастется в целый день, ведь суть необходимого для выживания труда состоит именно в том, что от него никуда не сбежать. В этом же суть неблагодарности этого труда. Это ловушка, капкан. Не посеял, не сжал — помирай. Какой уж тут час, два или четыре часа в день! Нет, стоит только предписать какой-то общественно-необходимый труд как все-обязательный и вы все-обязательно увидите, как он сожрет всё время. Нет, необходимость, если это действительно необходимость, всегда возьмет свое. Нет — или вы стонете под ярмом необходимости выжить, или переходите в царство творческой свободы, то есть необходимости развития. Серёдки нету. Творчество и труд (необходимый для выживания) и логически, и практически несовместимы.

Крот. А как же Толстой с его плугом?

Томский. О, Толстой и плуг — это весьма поучительная картина! Я не буду смеяться над землепашествующим графом, поскольку насмешники над Толстым на фоне самого Толстого выглядят довольно убого, но разница между играющим в крестьянина барином и самим крестьянином настолько огромна, что… Тот, кто пашет по два часа в день никогда не поймет, что же это такое — реальная необходимость выжить. Тот, кто идет за плугом, но не думает о том, что, если не дай бог не уродится урожай, то он умрет с голоду — тот занимается спортом, а не землепашеством. Ну а спорт — занятие полезное, но необходимое уже для развития, а вовсе не для выживания. Повторюсь — стоит только столкнуться с реальной необходимостью выживать, как становится понятно, что эта необходимость подчиняет себе всю жизнь человека. Отсюда же человек, если у него только есть возможность, бежит от необходимого труда. А утописты всячески расхваливают земледелие и прочие необходимые (для выживания) дела и при этом стараются максимально освободить человека от этого неблагодарного труда или сделать его максимально необременительным. Чрезвычайно логично! Как там у Чернышевского говорится:

«Группы, работающие на нивах, почти все поют; но какой работою они заняты? Ах, это они убирают хлеб. Как быстро идет у них работа! Но еще бы не идти ей быстро, и еще бы не петь им! Почти все делают за них машины, — и жнут, и вяжут снопы, и отвозят их, — люди почти только ходят, ездят, управляют машинами. И как они удобно устроили себе; день зноен, но им, конечно, ничего: над тою частью нивы, где они работают, раскинут огромный полог: как подвигается работа, подвигается и он, — как они устроили себе прохладу! Еще бы им не быстро и не весело работать, еще бы им не петь! Этак и я стала бы жать!»¹²

И тут же дополняет:

«У них вечер, будничный, обыкновенный вечер, они каждый вечер так веселятся и танцуют; но когда же я видела такую энергию веселья? но как и не иметь их веселью энергии, неизвестной нам? — Они поутру наработались. Кто не наработался вдоволь, тот не приготовил нерв, чтобы чувствовать полноту веселья».

Никакого противоречия в этих двух отрывках не замечаете?

Крот. Так сразу мне трудно сказать.

Томский. А вот мне сразу нетрудно. В первом отрывке Чернышевский говорит, что труд теперь вовсе и не труд, а во втором говорит — «наработались». А чем же они там наработались, позвольте спросить? Это ведь была шутка, а не труд! Очень характерно для утопистов-коммунистов. Им все время приходится с одной стороны труд возвеличивать, а с другой — всячески его изничтожать. И так будет всегда, пока в основе будет лежать общественно-необходимый труд, то есть труд, необходимый для выживания человека и вообще для удовлетворения его базовых потребностей; упрощенно говоря, потребностей материальных. Этот труд можно и нужно уважать, но воспевать его нельзя; и уж тем более нельзя класть его в основание утопии. С точки зрения разума необходимый труд всегда будет оставаться в значительной степени неблагодарным. А далее возникает естественный вопрос: так может следует прямо освободить человека от необходимого труда? И не мучиться?

Крот. Не мучается трудом тот, кто возлагает его на плечи других.

Томский. О, из вас выйдет отличный коммунист!

Крот. Нет, но я просто стараюсь быть логичным.

Томский. И вы отчасти логичны. Но вот вы сейчас каким трудом заняты? Необходимым или творческим?

Крот. Необходимым его никак не назовешь. Творческий — звучит слишком обязывающе. Но, по предполагающемуся вами смыслу — скорее творческим.

Томский. Хорошо. И вы сами признались, что никаким земледелием с утра пораньше вы не занимаетесь?

Крот. Не занимаюсь.

Томский. Но кто-то занимается, верно?

Крот. Конечно.

Томский. Значит, вы возложили этот труд на плечи «кого-то», а сами сидите в студии и посвистываете?

Крот. Не думал, что вопрос можно поставить именно так.

Томский. Я всего лишь стараюсь быть логичным. Если сможете, поставьте его по-другому.

Крот. Я только хотел сказать, что я все равно выполняю определенную работу, и в этом смысле я вовсе от труда не освобожден. Освобождение от труда у меня ассоциируется в первую очередь с аристократическим ничегонеделанием.

Примечания

9

«Отличительной чертой коммунизма является не отмена собственности вообще, а отмена буржуазной собственности. Но современная буржуазная частная собственность есть последнее и самое полное выражение такого производства и присвоения продуктов, которое держится на классовых антагонизмах, на эксплуатации одних другими. В этом смысле коммунисты могут выразить свою теорию одним положением: уничтожение частной собственности». (Маркс, Энгельс. «Манифест коммунистической партии»)

10

Маркс, Энгельс. «Немецкая идеология».

11

«Я сторонник разделения труда. В Большом пусть поют, а я буду оперировать. Вот и хорошо. И никаких разрух…» (Профессор Преображенский. М. А. Булгаков. «Собачье сердце»).

12

Н. Г. Чернышевский. «Что делать?»