Глава 17
Тесса
Возвращаюсь из ванной с телефоном Хардина в руке. Он и отец сидят за кухонным столом.
— Детка, я с голоду умираю, — говорит Хардин, когда я подхожу.
Отец застенчиво смотрит на нас.
— Я бы съел… — неуверенно начинает он.
Кладу руку на спинку стула Хардина, и он отклоняет голову назад; его влажные волосы касаются моих пальцев.
— Тогда предлагаю вам что-нибудь себе приготовить, — предлагаю я и кладу телефон перед ним.
Хардин смотрит на меня с совершенно нейтральным выражением.
— Хорошо… — говорит он, встает и идет к холодильнику. — Ты голодна?
— У меня осталось кое-что из кафе.
— Ты расстроена, что мы сегодня напились? — спрашивает отец.
Я смотрю на него и смягчаюсь. Кажется, он такой сейчас, как был, когда мы с ним встретились.
— Я не расстроена, но не хочу, чтобы это стало обычным явлением.
— Этого не будет. Кроме того, ты уедешь, — напоминает он мне.
Гляжу через стол на человека, с которым знакома всего два дня, и не отвечаю. Вместо этого подхожу вместе с Хардином к холодильнику и открываю дверцу морозилки.
— Что бы ты хотел съесть? — спрашиваю я его.
Он осторожно смотрит мне в глаза, явно пытаясь угадать мое настроение.
— Курицу, например… или можем что-нибудь заказать?
Я вздыхаю:
— Давай закажем.
Не хочу ему грубить, но в голове у меня кружится тысяча вариантов того, что могло быть в его телефоне, раз он решил все удалить. После того как мы решаем сделать заказ, отец и Хардин начинают спор, что заказать — китайскую еду или пиццу. Хардин хочет пиццу; он побеждает, напомнив, что платить будет он. Отец, впрочем, не очень обижается, только смеется и машет руками.
Так странно на них смотреть. После того как мой отец ушел, я часто думала о нем, когда видела отцов своих друзей. Я создала себе образ человека, похожего на тех, кого я видела, только старше, и, безусловно, не бездомного бродягу. Я всегда представляла, как он, с портфелем, набитым важными документами, идет к своей машине и несет в руке кружку кофе. Не думала, что он будет продолжать пить, что у него не будет средств к существованию и дома. Не могу представить себе маму и этого человека ведущими беседу, не говоря уже о том, чтобы они провели в браке несколько лет.
— Как вы с мамой познакомились? — неожиданно спрашиваю я.
— В колледже, — отвечает отец.
Хардин хватает телефон и выходит из комнаты, чтобы заказать пиццу. Наверное… А может, чтобы кому-нибудь позвонить, а потом быстренько удалить вызовы.
Сажусь за кухонным столом напротив отца.
— Вы долго были знакомы перед свадьбой?
— Всего два года. Мы рано поженились.
Неловко спрашивать такое, но я понимаю, что у меня не будет возможности получить ответ от матери.
— Почему?
— Ты никогда не говорила об этом с мамой? — спрашивает он.
— Нет. Мы никогда не говорили о тебе. Если даже я пыталась начать этот разговор, она замыкалась в себе, — отвечаю я, глядя, как заинтересованность на лице отца меняется смущением.
— А.
— Извини, — говорю я, хотя и не уверена, что мне есть за что извиняться.
— Нет, я понимаю. Я ее не виню. — На мгновение он закрывает глаза, потом открывает их. Хардин возвращается на кухню и садится рядом со мной. — Отвечаю на твой вопрос: мы поженились так рано, потому что она забеременела тобой, а твои бабушка с дедушкой ненавидели меня и старались, чтобы она держалась от меня подальше. Так вот мы с ней и соединились.
Он улыбается, наслаждаясь воспоминаниями.
— Вы поженились назло бабушке с дедушкой? — с улыбкой спрашиваю я.
Мои бабушка с дедушкой, царствие им небесное, были немножко… странные. Очень странные. В моих детских воспоминаниях осталось, как меня затыкают за обеденным столом, требуют, чтобы я не смеялась, и заставляют снимать обувь, прежде чем заходить на ковры. На мой день рождения они присылали совершенно невыразительные карточки сберегательного счета, которым можно воспользоваться через десять лет, — не лучший подарок для восьмилетней девочки.
Моя мама была абсолютным клоном моей бабушки, только поживее. Хотя она старалась; мама тратила дни и ночи, пытаясь стать такой же совершенной, какой, по воспоминаниям, была ее мать.
Или настолько совершенной, насколько она ее представляла, неожиданно думаю я.
Отец усмехается:
— В некотором смысле да, назло. Но твоя мама всегда мечтала выйти замуж. Она практически приволокла меня к алтарю.
Он снова смеется, и Хардин смотрит на меня, прежде чем тоже усмехнуться.
Я хмуро поглядываю на него, вспоминая его реплики по поводу моих суждений о браке. Потом снова обращаюсь к папе:
— А ты был против брака?
— Нет. Честно говоря, я не помню; помню только, что был напуган, как всякий девятнадцатилетний пацан.
— И не зря. Мы видим, как это на тебе отразилось, — вставляет Хардин.
Я кидаю на него негодующий взгляд, но отец только отмахивается.
— Не то чтобы я это рекомендую, но многим молодым родителям это полезно. — Он машет рукой. — Я просто не был из их числа.
— А, — хмыкаю я. Не могу представить себе родителей в моем возрасте.
Он улыбается, давая мне понять, что готов отвечать еще.
— Еще вопросы, Тесси?
— Нет… думаю, это все, — говорю я.
Мне точно не очень уютно рядом с ним, но определенно уютнее, чем если бы на его месте сидела мать.
— Если захочешь узнать еще, спрашивай. А пока, если никто не против, я приму душ перед ужином?
— Конечно. Давай, — отвечаю я.
Просто не верится, что он тут всего два дня. Так много всего произошло с тех пор, как он тут появился, — Хардина отчислили или не отчислили, встреча с Зедом на парковке, обед со Стеф и Молли, стертый журнал вызовов — даже очень много. Это просто кошмар, куча вопросов постоянно растет, и кажется, что уменьшится она еще не скоро.
— Что-то случилось? — спрашивает Хардин, когда отец исчезает в коридоре.
— Ничего. — Я встаю и прохожу несколько шагов, прежде чем он меня останавливает, коснувшись моей талии и поворачивая к себе лицом.
— Я хорошо тебя знаю. Скажи мне, что случилось, — тихо требует он, положив руки мне на бедра.
Я пристально смотрю ему в глаза.
— Ты.
— Я… что? Поясни.
— Ты странно себя ведешь, ты удалил все сообщения и вызовы.
Он раздраженно морщится, потирает нос.
— Почему бы тебе не перестать лазить в мой телефон?
— Потому что ты ведешь себя подозрительно и…
— Так ты все-таки в нем копалась? Разве я тебе не говорил, чтобы ты так не делала?
Его негодование так меня возмущает, что кровь немедленно вскипает от гнева.
— Я знаю, что не должна копаться в твоих вещах, но ты не должен давать мне для этого причины. И если тебе нечего скрывать, что ты так беспокоишься? Я была бы не против, если бы ты посмотрел мой телефон. Мне нечего скрывать.
Я достаю из кармана телефон и протягиваю ему. И мгновенно вспоминаю, что, кажется, не удалила сообщение от Зеда, и начинаю паниковать, но Хардин отклоняет мою руку.
— Ты это делаешь просто в оправдание своего психоза, — заявляет он.
Его слова обижают меня. Но мне нечего сказать. То есть много есть что сказать, но слова застревают в горле. Я сбрасываю его руки с бедер и несусь прочь. Он сказал, что знает меня достаточно хорошо, чтобы чувствовать, когда со мной что-то не так. А я знаю его достаточно хорошо, чтобы определить, когда ловлю его на чем-то — будь то маленькая ложь или ставка на то, что кто-то лишит меня девственности; каждый раз происходит одно и то же: сначала он себя ведет подозрительно, а потом, когда я прижимаю его к стенке, сердится, защищается и наконец меня оскорбляет.
— Не уходи от меня! — бубнит он за моей спиной.
— Не ходи за мной! — требую я, уходя в спальню.
Но через секунду он появляется в дверях.
— Мне не нравится, когда ты лезешь в мое барахло.
— Мне тоже не нравится, но приходится.
Он закрывает дверь и прислоняется к ней спиной.
— Не стоит. Я их удалил, потому что… это вышло случайно. Там не было ничего, что бы заставило тебя волноваться.
— Волноваться? Ты хотел сказать «психовать»?
Он вздыхает.
— Я правда не хотел этого говорить.
— Тогда перестань говорить то, что не хотел говорить. Потому что я не понимаю, что ты серьезно говоришь, а что нет.
— Тогда не ройся в моем барахле. Потому что я не могу понять, могу я доверять тебе или нет.
— Ну ладно. — Я сажусь за стол.
— Ну ладно, — повторяет он, садясь на кровать.
Не могу решить, верю я ему или нет. Ничего не прибавилось, но и не убавилось. Может, он удалил вызовы и эсэмэс случайно, а может — потому что говорил по телефону со Стеф. Распаленное воображение развивает обрывки разговора, которые я слышала, но я не могу спросить об этом разговоре Хардина, потому что не хочу, чтобы он знал, что я подслушивала. Кроме того, он все равно не скажет, о чем они говорили.
— Я не хочу, чтобы между нами были секреты. Это должно остаться в прошлом, — напоминаю я.
— Черт, я знаю. Нет никаких тайн; ты просто сходишь с ума.
— Хватит называть меня сумасшедшей. Не тебе называть так кого-либо.
Я уже жалею о своих словах, но Хардин, кажется, не обижается.
— Прости, ладно? Ты не сумасшедшая, — говорит он и улыбается. — Ты просто просматриваешь мой мобильник.
В ответ выдавливаю из себя улыбку, пытаясь убедить себя, что все нормально, а я просто параноик. В худшем случае он что-то от меня скрывает. В конце концов я об этом узнаю, так что не стоит делать из этого такое большое событие сейчас. В итоге я все узнаю. Мысленно я повторяю эти аргументы раз за разом, пока не убеждаюсь в них окончательно.
Из другой комнаты кричит что-то отец, и Хардин замечает:
— Наверное, пиццу принесли. Ты же не собираешься злиться на меня весь вечер, верно?
И он выходит из комнаты, не дав мне шанса ответить.
Я поворачиваюсь на месте и смотрю туда, где оставила телефон. С интересом проверяю его — и конечно: еще одно сообщение от Зеда. На этот раз не стану его читать.
Следующий день — последний в моем старом офисе, поэтому еду на работу медленнее, чем обычно. Хочется запомнить каждую улицу, каждое здание на пути. Эта оплачиваемая стажировка стала сбывшейся мечтой. Я знаю, что буду продолжать работать на Вэнса в Сиэтле, но это место, где все началось, где началась моя карьера.
Когда я выхожу из лифта, Кимберли сидит за столом. Рядом с ним стоят несколько картонных коробок.
— Доброе утро! — щебечет она.
— Доброе утро, — отвечаю я не так весело, как она.
Чувствую себя неловко и словно на взводе.
— Как тебе последняя неделя? — спрашивает Ким, пока я наливаю себе кофе в пластиковый стаканчик.
— Да-а, точнее, последний день. Мне нужно будет уехать до конца недели, — напоминаю я ей.
— Ах да, чуть не забыла. Надо же! Твой последний день! Надо вручить тебе открытку, — улыбается она. — Но раз так, отдам тебе ее на следующей неделе в твоем новом кабинете.
Я смеюсь.
— А ты готова? Когда вы выезжаете?
— В пятницу! Новый дом уже обставлен и ждет нашего приезда.
Я абсолютно уверена, что новый дом Кристиана и Кимберли большой, красивый и современный, совсем как старый. Обручальное кольцо Кимберли сверкает на свету, и я невольно разглядываю его каждый раз, когда замечаю.
— Я все еще жду звонка насчет квартиры, — рассказываю я.
Ким оборачивается и смотрит на меня.
— Что? Ты еще не нашла себе квартиру?
— Я… я уже послала ей документы. Надо только договориться о деталях аренды.
— У тебя осталось всего шесть дней! — Кимберли в ужасе глядит на меня.
— Я знаю, все под контролем, — уверяю я, надеясь, что это правда.
Если бы дело происходило несколько месяцев назад, я бы тщательно спланировала каждую деталь, но сейчас я слишком загружена, чтобы сосредоточиваться на чем-либо, даже на переезде в Сиэтл.
— Ладно, если тебе потребуется помощь, просто дай знать, — предлагает она и переключается на звонящий на ее столе телефон.
Иду в свой кабинет по пустым коридорам. У меня не так много личных вещей, так что на сборы не должно уйти много времени.
Через двадцать минут после того, как я упаковываю последний ящик, раздается осторожный стук в дверь.
— Войдите, — громко говорю я.
На мгновение думаю, что это Хардин, но, обернувшись, вижу Тревора в широких джинсах и белой глаженой футболке. Я удивлена его неформальным видом, так как я привыкла видеть его в костюме.
— Готова к большому скачку? — спрашивает он, пока я пытаюсь поднять коробку, которую чересчур перегрузила.
— Да, почти. А ты?
Тревор подходит, забирает у меня коробку и ставит на стол.
— Спасибо, — улыбаюсь я, вытирая руки о свое зеленое платье.
— И я. Уезжаю сегодня, как только здесь все доделаю.
— Поразительно. Я знаю, что ты переедешь в Сиэтл, еще с момента, как мы были там в прошлый раз.
Чувствую, как краснею, и я вижу, что по его щекам тоже расползается румянец. «Когда мы были там последний раз», Тревор пригласил меня на замечательный ужин, а в благодарность я уклонилась от его поцелуя, а потом еще Хардин угрожал ему и толкнул. Понятия не имею, зачем я согласилась тогда с ним пойти.
Он смотрит на меня совершенно нейтрально.
— Это было интересное завершение недели. Во всяком случае, ты тоже, наверное, рада. Ты всегда хотела жить в Сиэтле.
— Да, не могу дождаться.
Тревор оглядывает мой кабинет.
— Конечно, это не мое дело… И все-таки: Хардин переедет в Сиэтл вместе с тобой?
— Нет. — Это вырывается раньше, чем я успеваю подумать. — Ну, я не уверена. Он говорил, что не хочет, но надеюсь, что он передумает… — продолжаю тараторить я слишком быстро.
Тревор несколько смущенно засовывает руки в карманы и прерывает меня:
— Почему он не хочет ехать с тобой?
— Я точно не знаю, но надеюсь, что он переедет, — вздыхаю я, садясь в свое кожаное кресло.
Голубые глаза Тревора встречаются с моими.
— Он псих, если этого не сделает.
— Он и так псих! — смеюсь я, пытаясь разрядить обстановку.
Он тоже смеется и качает головой:
— Ну, мне нужно заканчивать работу и выезжать. Буду рад увидеться с тобой в Сиэтле.
Он, улыбаясь, уходит, и я почему-то чувствую себя немного виноватой. Достаю телефон и пишу сообщение Хардину, между делом давая ему понять, что Тревор заходил в мой кабинет. Может быть, на этот раз Хардин так взревнует меня к Тревору, что решит переехать в Сиэтл? Это маловероятно, но не могу удержаться, чтобы не схватиться за соломинку, надеясь, что он передумает. Времени мало; шесть дней — слишком короткий срок, чтобы раздумывать. Ему придется сделать запрос на перевод, что не так уж сложно, учитывая положение Кена. Шесть дней — не такой уж долгий срок и для меня, хотя я и собираюсь в Сиэтл. Я должна там быть. Это мое будущее, и я не могу ставить в центр мира Хардина, если он не желает идти на компромисс. Я предложила вполне разумный план: мы едем в Сиэтл, и если там ничего не сложится, едем в Англию. Но он об этом не хочет и слышать. Надеюсь, поездка с его семьей, которую мы запланировали, заставит его вместе со мной, Лэндоном, Карен и Кеном заняться чем-нибудь веселым и позитивным, это не так уж сложно.
Но с Хардином все сложно. Звенит телефон на столе, отвлекая меня от тяжких дум о Сиэтле.
— К вам посетитель, — говорит Кимберли мне в ухо, и сердце подпрыгивает при мысли, что это Хардин.
Прошло всего несколько часов, а я уже соскучилась по нему, потому что мы далеко друг от друга.
— Скажи Хардину, пусть войдет. Странно, что он даже попросил тебя доложить о своем прибытии, — прошу я.
— Гм, это не Хардин.
Может быть, Хардин привез сюда папу?
— Это пожилой человек с бородой?
— Нет… молодой парень… типа Хардина, — отвечает она почти шепотом.
— У него на лице есть синяки? — спрашиваю я, хотя уже знаю ответ.
— Да. Попросить его уйти?
Я не хочу, чтобы она заставляла Зеда уезжать, он ведь не сделал ничего плохого, за исключением того, что не послушался предупреждения Хардина держаться от меня подальше.
— Нет, все нормально. Это мой друг. Ты можешь разрешить ему войти.
Зачем он пришел? Уверена, что мне не стоит его слушать, но ведь что-то заставило его сорок минут крутить баранку, чтобы сообщить мне о чем-то.
Вешаю трубку, раздумывая, написать ли Хардину эсэмэску, что пришел Зед. Кладу телефон в ящик стола и закрываю его. Меньше всего мне нужно, чтобы Хардин примчался в состоянии, в котором не может контролировать гнев и, конечно же, устроит сцену в мой последний день на работе.
И меньше всего я хочу, чтобы его снова арестовали.
