После падения

Анна Тодд (2014)

Отношения Тесс и Хардина далеки от идиллии. Бешеная страсть, неодолимое влечение притягивают их друг к другу и в то же время мешают хладнокровно решать проблемы, которые неизбежно возникают у всех людей без исключения: сложности в отношениях с родителями и друзьями, необходимость строить карьеру, наконец, разные взгляды на брак. Тесс и Хардин молоды, им только предстоит понять, что вдвоем пережить многие потрясения гораздо проще, тем более что Хардина ждет очень неприятное открытие, которое, возможно, перевернет его жизнь…

Глава 17

Тесса

Возвращаюсь из ванной с телефоном Хардина в руке. Он и отец сидят за кухонным столом.

— Детка, я с голоду умираю, — говорит Хардин, когда я подхожу.

Отец застенчиво смотрит на нас.

— Я бы съел… — неуверенно начинает он.

Кладу руку на спинку стула Хардина, и он отклоняет голову назад; его влажные волосы касаются моих пальцев.

— Тогда предлагаю вам что-нибудь себе приготовить, — предлагаю я и кладу телефон перед ним.

Хардин смотрит на меня с совершенно нейтральным выражением.

— Хорошо… — говорит он, встает и идет к холодильнику. — Ты голодна?

— У меня осталось кое-что из кафе.

— Ты расстроена, что мы сегодня напились? — спрашивает отец.

Я смотрю на него и смягчаюсь. Кажется, он такой сейчас, как был, когда мы с ним встретились.

— Я не расстроена, но не хочу, чтобы это стало обычным явлением.

— Этого не будет. Кроме того, ты уедешь, — напоминает он мне.

Гляжу через стол на человека, с которым знакома всего два дня, и не отвечаю. Вместо этого подхожу вместе с Хардином к холодильнику и открываю дверцу морозилки.

— Что бы ты хотел съесть? — спрашиваю я его.

Он осторожно смотрит мне в глаза, явно пытаясь угадать мое настроение.

— Курицу, например… или можем что-нибудь заказать?

Я вздыхаю:

— Давай закажем.

Не хочу ему грубить, но в голове у меня кружится тысяча вариантов того, что могло быть в его телефоне, раз он решил все удалить. После того как мы решаем сделать заказ, отец и Хардин начинают спор, что заказать — китайскую еду или пиццу. Хардин хочет пиццу; он побеждает, напомнив, что платить будет он. Отец, впрочем, не очень обижается, только смеется и машет руками.

Так странно на них смотреть. После того как мой отец ушел, я часто думала о нем, когда видела отцов своих друзей. Я создала себе образ человека, похожего на тех, кого я видела, только старше, и, безусловно, не бездомного бродягу. Я всегда представляла, как он, с портфелем, набитым важными документами, идет к своей машине и несет в руке кружку кофе. Не думала, что он будет продолжать пить, что у него не будет средств к существованию и дома. Не могу представить себе маму и этого человека ведущими беседу, не говоря уже о том, чтобы они провели в браке несколько лет.

— Как вы с мамой познакомились? — неожиданно спрашиваю я.

— В колледже, — отвечает отец.

Хардин хватает телефон и выходит из комнаты, чтобы заказать пиццу. Наверное… А может, чтобы кому-нибудь позвонить, а потом быстренько удалить вызовы.

Сажусь за кухонным столом напротив отца.

— Вы долго были знакомы перед свадьбой?

— Всего два года. Мы рано поженились.

Неловко спрашивать такое, но я понимаю, что у меня не будет возможности получить ответ от матери.

— Почему?

— Ты никогда не говорила об этом с мамой? — спрашивает он.

— Нет. Мы никогда не говорили о тебе. Если даже я пыталась начать этот разговор, она замыкалась в себе, — отвечаю я, глядя, как заинтересованность на лице отца меняется смущением.

— А.

— Извини, — говорю я, хотя и не уверена, что мне есть за что извиняться.

— Нет, я понимаю. Я ее не виню. — На мгновение он закрывает глаза, потом открывает их. Хардин возвращается на кухню и садится рядом со мной. — Отвечаю на твой вопрос: мы поженились так рано, потому что она забеременела тобой, а твои бабушка с дедушкой ненавидели меня и старались, чтобы она держалась от меня подальше. Так вот мы с ней и соединились.

Он улыбается, наслаждаясь воспоминаниями.

— Вы поженились назло бабушке с дедушкой? — с улыбкой спрашиваю я.

Мои бабушка с дедушкой, царствие им небесное, были немножко… странные. Очень странные. В моих детских воспоминаниях осталось, как меня затыкают за обеденным столом, требуют, чтобы я не смеялась, и заставляют снимать обувь, прежде чем заходить на ковры. На мой день рождения они присылали совершенно невыразительные карточки сберегательного счета, которым можно воспользоваться через десять лет, — не лучший подарок для восьмилетней девочки.

Моя мама была абсолютным клоном моей бабушки, только поживее. Хотя она старалась; мама тратила дни и ночи, пытаясь стать такой же совершенной, какой, по воспоминаниям, была ее мать.

Или настолько совершенной, насколько она ее представляла, неожиданно думаю я.

Отец усмехается:

— В некотором смысле да, назло. Но твоя мама всегда мечтала выйти замуж. Она практически приволокла меня к алтарю.

Он снова смеется, и Хардин смотрит на меня, прежде чем тоже усмехнуться.

Я хмуро поглядываю на него, вспоминая его реплики по поводу моих суждений о браке. Потом снова обращаюсь к папе:

— А ты был против брака?

— Нет. Честно говоря, я не помню; помню только, что был напуган, как всякий девятнадцатилетний пацан.

— И не зря. Мы видим, как это на тебе отразилось, — вставляет Хардин.

Я кидаю на него негодующий взгляд, но отец только отмахивается.

— Не то чтобы я это рекомендую, но многим молодым родителям это полезно. — Он машет рукой. — Я просто не был из их числа.

— А, — хмыкаю я. Не могу представить себе родителей в моем возрасте.

Он улыбается, давая мне понять, что готов отвечать еще.

— Еще вопросы, Тесси?

— Нет… думаю, это все, — говорю я.

Мне точно не очень уютно рядом с ним, но определенно уютнее, чем если бы на его месте сидела мать.

— Если захочешь узнать еще, спрашивай. А пока, если никто не против, я приму душ перед ужином?

— Конечно. Давай, — отвечаю я.

Просто не верится, что он тут всего два дня. Так много всего произошло с тех пор, как он тут появился, — Хардина отчислили или не отчислили, встреча с Зедом на парковке, обед со Стеф и Молли, стертый журнал вызовов — даже очень много. Это просто кошмар, куча вопросов постоянно растет, и кажется, что уменьшится она еще не скоро.

— Что-то случилось? — спрашивает Хардин, когда отец исчезает в коридоре.

— Ничего. — Я встаю и прохожу несколько шагов, прежде чем он меня останавливает, коснувшись моей талии и поворачивая к себе лицом.

— Я хорошо тебя знаю. Скажи мне, что случилось, — тихо требует он, положив руки мне на бедра.

Я пристально смотрю ему в глаза.

— Ты.

— Я… что? Поясни.

— Ты странно себя ведешь, ты удалил все сообщения и вызовы.

Он раздраженно морщится, потирает нос.

— Почему бы тебе не перестать лазить в мой телефон?

— Потому что ты ведешь себя подозрительно и…

— Так ты все-таки в нем копалась? Разве я тебе не говорил, чтобы ты так не делала?

Его негодование так меня возмущает, что кровь немедленно вскипает от гнева.

— Я знаю, что не должна копаться в твоих вещах, но ты не должен давать мне для этого причины. И если тебе нечего скрывать, что ты так беспокоишься? Я была бы не против, если бы ты посмотрел мой телефон. Мне нечего скрывать.

Я достаю из кармана телефон и протягиваю ему. И мгновенно вспоминаю, что, кажется, не удалила сообщение от Зеда, и начинаю паниковать, но Хардин отклоняет мою руку.

— Ты это делаешь просто в оправдание своего психоза, — заявляет он.

Его слова обижают меня. Но мне нечего сказать. То есть много есть что сказать, но слова застревают в горле. Я сбрасываю его руки с бедер и несусь прочь. Он сказал, что знает меня достаточно хорошо, чтобы чувствовать, когда со мной что-то не так. А я знаю его достаточно хорошо, чтобы определить, когда ловлю его на чем-то — будь то маленькая ложь или ставка на то, что кто-то лишит меня девственности; каждый раз происходит одно и то же: сначала он себя ведет подозрительно, а потом, когда я прижимаю его к стенке, сердится, защищается и наконец меня оскорбляет.

— Не уходи от меня! — бубнит он за моей спиной.

— Не ходи за мной! — требую я, уходя в спальню.

Но через секунду он появляется в дверях.

— Мне не нравится, когда ты лезешь в мое барахло.

— Мне тоже не нравится, но приходится.

Он закрывает дверь и прислоняется к ней спиной.

— Не стоит. Я их удалил, потому что… это вышло случайно. Там не было ничего, что бы заставило тебя волноваться.

— Волноваться? Ты хотел сказать «психовать»?

Он вздыхает.

— Я правда не хотел этого говорить.

— Тогда перестань говорить то, что не хотел говорить. Потому что я не понимаю, что ты серьезно говоришь, а что нет.

— Тогда не ройся в моем барахле. Потому что я не могу понять, могу я доверять тебе или нет.

— Ну ладно. — Я сажусь за стол.

— Ну ладно, — повторяет он, садясь на кровать.

Не могу решить, верю я ему или нет. Ничего не прибавилось, но и не убавилось. Может, он удалил вызовы и эсэмэс случайно, а может — потому что говорил по телефону со Стеф. Распаленное воображение развивает обрывки разговора, которые я слышала, но я не могу спросить об этом разговоре Хардина, потому что не хочу, чтобы он знал, что я подслушивала. Кроме того, он все равно не скажет, о чем они говорили.

— Я не хочу, чтобы между нами были секреты. Это должно остаться в прошлом, — напоминаю я.

— Черт, я знаю. Нет никаких тайн; ты просто сходишь с ума.

— Хватит называть меня сумасшедшей. Не тебе называть так кого-либо.

Я уже жалею о своих словах, но Хардин, кажется, не обижается.

— Прости, ладно? Ты не сумасшедшая, — говорит он и улыбается. — Ты просто просматриваешь мой мобильник.

В ответ выдавливаю из себя улыбку, пытаясь убедить себя, что все нормально, а я просто параноик. В худшем случае он что-то от меня скрывает. В конце концов я об этом узнаю, так что не стоит делать из этого такое большое событие сейчас. В итоге я все узнаю. Мысленно я повторяю эти аргументы раз за разом, пока не убеждаюсь в них окончательно.

Из другой комнаты кричит что-то отец, и Хардин замечает:

— Наверное, пиццу принесли. Ты же не собираешься злиться на меня весь вечер, верно?

И он выходит из комнаты, не дав мне шанса ответить.

Я поворачиваюсь на месте и смотрю туда, где оставила телефон. С интересом проверяю его — и конечно: еще одно сообщение от Зеда. На этот раз не стану его читать.

Следующий день — последний в моем старом офисе, поэтому еду на работу медленнее, чем обычно. Хочется запомнить каждую улицу, каждое здание на пути. Эта оплачиваемая стажировка стала сбывшейся мечтой. Я знаю, что буду продолжать работать на Вэнса в Сиэтле, но это место, где все началось, где началась моя карьера.

Когда я выхожу из лифта, Кимберли сидит за столом. Рядом с ним стоят несколько картонных коробок.

— Доброе утро! — щебечет она.

— Доброе утро, — отвечаю я не так весело, как она.

Чувствую себя неловко и словно на взводе.

— Как тебе последняя неделя? — спрашивает Ким, пока я наливаю себе кофе в пластиковый стаканчик.

— Да-а, точнее, последний день. Мне нужно будет уехать до конца недели, — напоминаю я ей.

— Ах да, чуть не забыла. Надо же! Твой последний день! Надо вручить тебе открытку, — улыбается она. — Но раз так, отдам тебе ее на следующей неделе в твоем новом кабинете.

Я смеюсь.

— А ты готова? Когда вы выезжаете?

— В пятницу! Новый дом уже обставлен и ждет нашего приезда.

Я абсолютно уверена, что новый дом Кристиана и Кимберли большой, красивый и современный, совсем как старый. Обручальное кольцо Кимберли сверкает на свету, и я невольно разглядываю его каждый раз, когда замечаю.

— Я все еще жду звонка насчет квартиры, — рассказываю я.

Ким оборачивается и смотрит на меня.

— Что? Ты еще не нашла себе квартиру?

— Я… я уже послала ей документы. Надо только договориться о деталях аренды.

— У тебя осталось всего шесть дней! — Кимберли в ужасе глядит на меня.

— Я знаю, все под контролем, — уверяю я, надеясь, что это правда.

Если бы дело происходило несколько месяцев назад, я бы тщательно спланировала каждую деталь, но сейчас я слишком загружена, чтобы сосредоточиваться на чем-либо, даже на переезде в Сиэтл.

— Ладно, если тебе потребуется помощь, просто дай знать, — предлагает она и переключается на звонящий на ее столе телефон.

Иду в свой кабинет по пустым коридорам. У меня не так много личных вещей, так что на сборы не должно уйти много времени.

Через двадцать минут после того, как я упаковываю последний ящик, раздается осторожный стук в дверь.

— Войдите, — громко говорю я.

На мгновение думаю, что это Хардин, но, обернувшись, вижу Тревора в широких джинсах и белой глаженой футболке. Я удивлена его неформальным видом, так как я привыкла видеть его в костюме.

— Готова к большому скачку? — спрашивает он, пока я пытаюсь поднять коробку, которую чересчур перегрузила.

— Да, почти. А ты?

Тревор подходит, забирает у меня коробку и ставит на стол.

— Спасибо, — улыбаюсь я, вытирая руки о свое зеленое платье.

— И я. Уезжаю сегодня, как только здесь все доделаю.

— Поразительно. Я знаю, что ты переедешь в Сиэтл, еще с момента, как мы были там в прошлый раз.

Чувствую, как краснею, и я вижу, что по его щекам тоже расползается румянец. «Когда мы были там последний раз», Тревор пригласил меня на замечательный ужин, а в благодарность я уклонилась от его поцелуя, а потом еще Хардин угрожал ему и толкнул. Понятия не имею, зачем я согласилась тогда с ним пойти.

Он смотрит на меня совершенно нейтрально.

— Это было интересное завершение недели. Во всяком случае, ты тоже, наверное, рада. Ты всегда хотела жить в Сиэтле.

— Да, не могу дождаться.

Тревор оглядывает мой кабинет.

— Конечно, это не мое дело… И все-таки: Хардин переедет в Сиэтл вместе с тобой?

— Нет. — Это вырывается раньше, чем я успеваю подумать. — Ну, я не уверена. Он говорил, что не хочет, но надеюсь, что он передумает… — продолжаю тараторить я слишком быстро.

Тревор несколько смущенно засовывает руки в карманы и прерывает меня:

— Почему он не хочет ехать с тобой?

— Я точно не знаю, но надеюсь, что он переедет, — вздыхаю я, садясь в свое кожаное кресло.

Голубые глаза Тревора встречаются с моими.

— Он псих, если этого не сделает.

— Он и так псих! — смеюсь я, пытаясь разрядить обстановку.

Он тоже смеется и качает головой:

— Ну, мне нужно заканчивать работу и выезжать. Буду рад увидеться с тобой в Сиэтле.

Он, улыбаясь, уходит, и я почему-то чувствую себя немного виноватой. Достаю телефон и пишу сообщение Хардину, между делом давая ему понять, что Тревор заходил в мой кабинет. Может быть, на этот раз Хардин так взревнует меня к Тревору, что решит переехать в Сиэтл? Это маловероятно, но не могу удержаться, чтобы не схватиться за соломинку, надеясь, что он передумает. Времени мало; шесть дней — слишком короткий срок, чтобы раздумывать. Ему придется сделать запрос на перевод, что не так уж сложно, учитывая положение Кена. Шесть дней — не такой уж долгий срок и для меня, хотя я и собираюсь в Сиэтл. Я должна там быть. Это мое будущее, и я не могу ставить в центр мира Хардина, если он не желает идти на компромисс. Я предложила вполне разумный план: мы едем в Сиэтл, и если там ничего не сложится, едем в Англию. Но он об этом не хочет и слышать. Надеюсь, поездка с его семьей, которую мы запланировали, заставит его вместе со мной, Лэндоном, Карен и Кеном заняться чем-нибудь веселым и позитивным, это не так уж сложно.

Но с Хардином все сложно. Звенит телефон на столе, отвлекая меня от тяжких дум о Сиэтле.

— К вам посетитель, — говорит Кимберли мне в ухо, и сердце подпрыгивает при мысли, что это Хардин.

Прошло всего несколько часов, а я уже соскучилась по нему, потому что мы далеко друг от друга.

— Скажи Хардину, пусть войдет. Странно, что он даже попросил тебя доложить о своем прибытии, — прошу я.

— Гм, это не Хардин.

Может быть, Хардин привез сюда папу?

— Это пожилой человек с бородой?

— Нет… молодой парень… типа Хардина, — отвечает она почти шепотом.

— У него на лице есть синяки? — спрашиваю я, хотя уже знаю ответ.

— Да. Попросить его уйти?

Я не хочу, чтобы она заставляла Зеда уезжать, он ведь не сделал ничего плохого, за исключением того, что не послушался предупреждения Хардина держаться от меня подальше.

— Нет, все нормально. Это мой друг. Ты можешь разрешить ему войти.

Зачем он пришел? Уверена, что мне не стоит его слушать, но ведь что-то заставило его сорок минут крутить баранку, чтобы сообщить мне о чем-то.

Вешаю трубку, раздумывая, написать ли Хардину эсэмэску, что пришел Зед. Кладу телефон в ящик стола и закрываю его. Меньше всего мне нужно, чтобы Хардин примчался в состоянии, в котором не может контролировать гнев и, конечно же, устроит сцену в мой последний день на работе.

И меньше всего я хочу, чтобы его снова арестовали.