Сколько живут донжуаны

Анна Данилова, 2018

Вадиму Соболеву не было равных в умении обольстить и влюбить в себя любую женщину, а затем жестоко ее бросить, предварительно выманив у нее огромные деньги. И убить его хотели все его любовницы без исключения, но воплотить это желание в жизнь смогла только одна из них. Убить и замести следы так, чтобы догадаться, что это она, было абсолютно невозможно. И не важно, что расплачиваться за ее преступление придется ни в чем не повинному пианисту Игорю Светлову и его талантливой ученице Тане Тумановой, ведь месть того стоит…

8. Таня. 11 января 2018 г.

Она лежала, разглядывая комнату, но никак не могла вспомнить, где находится. Ни одного знакомого предмета, да и узор, розовые розы на небесно-голубом фоне, ей ни о чем не говорил. Диван с полосатой, красно-золотистой обивкой, круглый стол с хрустальной пепельницей, плотно зашторенное тяжелой шелковой тканью окно. Почему она в постели? Постель чистая, белая, пахнет ванильным кондиционером для белья, почти как дома после стирки.

К счастью, память она не потеряла. Она хорошо помнила, как выглядит ее комната, да и лицо соседки по квартире узнает, даже тембр ее голоса помнит. Память вдруг вернула ей, как подарок, воспоминания, связанные с Игорем Светловым. Вот интересно, что же с ней такое приключилось и как она оказалась здесь, и это вместо того, чтобы быть у него дома, заниматься ли, пить ли чай или обниматься. Волна счастья заполнила всю ее, ей на какой-то миг стало даже все равно, где она и что с ней. Потом счастье как-то разбавилось физической болью — болела голова. И не успела она еще обернуться к своим недавним воспоминаниям, как дверь открылась, тихо вошла молодая женщина в джинсах и белом свитере, склонилась над Таней и улыбнулась.

— Ну, ты как? Проснулась?

И она сразу все вспомнила. Стонущую в машине «Скорой помощи» беременную женщину по имени Лида, потом белый больничный коридор, врачей и медсестер, которые приняли Лиду и отпустили Таню. Она вышла из больницы, глотнула свежего воздуха и побежала к метро. Когда она перебегала через дорогу, ее сбила машина. Серое московское небо перевернулось, крутанулось и остановилось — как кадр кино. Такой неприятный тупой звук удара ее тела о капот, визг тормозов, крики людей. Кажется, кто-то из образовавшейся моментально толпы обозвал молодую девушку, склонившуюся над ней, хозяйку неуправляемой машины, сбившей ее, каким-то нехорошим словом, прямо-таки отвратительным словом, фразой, смысл которой заключался в сомнении, что она сама заработала на это авто. И как это мозг в такую экстренную секунду успевает вобрать в себя и сохранить, как на информационном носителе, такую вот ерунду, не имеющую к ней, к Тане, никакого отношения. Она очень хорошо запомнила лицо этой девушки-водителя, жалкое, с глазами, полными слез, с дрожащими мокрыми губами. Кажется, она пробормотала что-то вроде «Виновата, господи, как же я виновата!».

На какое-то время Таня, видимо, потеряла сознание, потому что пришла в себя уже в машине, рядом с водительским сиденьем. Сильно болела голова. Но первое, о чем она подумала, — это руки. Пошевелила ими. Слава богу, все в порядке. Целы. Не сломаны и даже не поцарапаны, кожа нигде не саднит. Игорь Николаевич просил ее беречь руки. И это чудо, что она, попав под машину, уцелела.

— Я не могу тебя везти в больницу, не могу, у меня неприятности, а если привезу, сразу вызовут полицию, а у меня муж там служит, я его боюсь, очень боюсь… Я решилась, наконец, от него уйти, уже и вещи собрала, а от страха так дрожу, что зуб на зуб не попадает. Наверно, поэтому я и наехала на тебя, не успела затормозить, задумалась. Но ты не бойся, я тебе вызову врача, у меня есть хороший знакомый. Мы сейчас поедем к одной моей знакомой, она мне ключи оставила, там он нас не найдет. Я позвоню врачу, его зовут Михаил Александрович, он приедет и осмотрит тебя, а если нужно, отвезет в больницу, это свой человек. Надо будет, я тебе заплачу, вот только в полицию не обращайся, хорошо?

Все предельно ясно. Конечно, она не станет портить девушке жизнь.

— Меня зовут Оля. Оля Караваева.

Девушка была худенькой, с прозрачной кожей и сиреневыми кругами под большими карими глазами. У нее был вид неврастенички. Волосы ее растрепались, щеки разрумянились. Она крепко держала руль своей большой красной машины.

— Мы уже скоро приедем, потерпи. У тебя голова болит, да?

Таня кивнула.

— Мне бы позвонить.

— Хорошо, звони. — Девушка достала из кармана курточки телефон и протянула Тане, и, как оказалось, напрасно. Таня не помнила ни одного телефонного номера наизусть. Доверилась полностью телефону. Позвонила на свой номер. Сначала были длинные гудки, потом раздался мужской голос. Таня объяснила, что потеряла телефон.

— А, так вы та самая Маша-растеряша, что подвозила беременную женщину, — обрадовался голос, — и выронила в нашей машине телефон? Приезжайте в больницу, я оставлю его в регистратуре.

— Спасибо большое! — Теперь уже Танин голос прозвучал радостно, все-таки нашелся ее мобильник, а в нем все номера.

Приехали в какой-то незнакомый Тане район, и, когда она стала выходить из машины, почувствовала боль в колене. Да и джинсы в этом месте стали бурыми и мокрыми от крови.

— Меня, наверное, ищут, — сказала она чуть ли не извиняющимся тоном, когда они уже поднимались в квартиру. — Надо будет потом заехать в больницу, я там обронила свой телефон.

— Все сделаем, подожди немного. Сейчас я позвоню Михаилу Александровичу.

Но, видимо, день был такой, телефон Оли Караваевой оказался разряжен.

Зашли в душную квартиру, Оля заботливо уложила Таню в дальнюю комнату, принесла бинты, марлю, перекись. Под джинсами на колене сочилась кровью круглая красная рана. Оля промыла рану перекисью, наложила повязку.

— Ты от мужа прячешься? Чего не поделили? Что, замужем так плохо и опасно? — морщась от боли, спрашивала Таня. Она сидела, обложенная подушками, и наблюдала за тем, как забинтовывают ее колено. И не сказать, что ее действительно интересовала Олина неудавшаяся семейная жизнь, говорила скорее из вежливости, чтобы как-то подбодрить ее, чтобы она не подумала, что она молчит, копя в себе злость и обиду за то, что ее сбили.

— Он бьет меня, — не глядя на Таню и сосредоточив свой взгляд на бинте, состроила страдальческую гримасу Оля. — Но бьет так, что не видно. Ревнует, хотя неизвестно, к кому. Просто так. По-моему, у него крыша едет. Думаю, у него неприятности на работе, вот он на мне и отыгрывается. А я так больше не могу и не хочу. Я сказала ему, что ухожу от него, так он меня так отшвырнул от себя, что я отлетела в коридор и там ударилась, вот, смотри…

И она показала, стянув с ноги брючину с едва заметным тонким слоем колготок, свою ляжку, верхнюю ее часть в сиренево-желтых разводах. Таня в сердцах свистнула — никогда ей еще не приходилось видеть такой синячище!

— Я понимаю, что поступила с тобой нехорошо, что надо было отвезти тебя в больницу, тем более что мы были совсем рядом, но у меня план, я должна была сегодня дождаться своего знакомого, и он на машине отвез бы меня в Питер. Мне нельзя ни на поезде, ни на самолете, меня вычислят. Сейчас вот телефон зарядится, я позвоню доктору, передам тебя ему и поеду. Сейчас запишу тебе все мои паспортные данные, чтобы ты не думала, что я скрываюсь от тебя. Деньги у меня есть, вернее, у моего отца, он мне даст, если тебе потребуется лечение. Ты понимаешь меня? Ты простишь меня?

— Да все нормально, — ответила Таня, думая только о телефоне и о том, что ей надо срочно позвонить Игорю Николаевичу. Он там, наверное, с ума сходит. Уже и дома у нее побывал, а у нее там такой беспорядок! И кастрюля после овсяной каши не мыта! Может, он сейчас больницы обзванивает. Или морги!

— Послушай, а может, мне самой как-то до больницы добраться, скажу, что сама упала… Меня ищут, понимаешь? А там в регистратуре мой телефон.

— Хорошо. Вот сейчас позвоню, говорю же, доктору, и он отвезет тебя. А у меня встреча, я должна отправиться туда на такси, потому что Олег вычислит мою машину. Еще пару минут, и я позвоню. Потерпи. А хочешь чаю?

Она вышла из комнаты, расстроенная Таня легла и укрылась одеялом. Какой странный день! Столько всего произошло, словно все специально было подстроено для того, чтобы помешать ей мечтать. И как это она умудрилась из свадебного салона попасть в чужую квартиру, да еще и с разбитой головой (она очень уж сильно болела) и раненым коленом? Быть может, это ей все в наказание за то счастье, за то непозволительное счастье, которое обнимало ее руками Игоря Николаевича? Они были так близки, так близки, что ближе уже некуда. Он так нежно обнимал ее под одеялом, и она доверилась ему совершенно. Ей даже показалось, что после всего, что произошло между ними, она сможет еще лучше играть, что ее тело стало более легким и гибким, и руки, стало быть, тоже зарядились радостной, счастливой энергией.

За дверями произошло какое-то движение, что-то упало, потом она услышала Олин шепот «не надо, прошу тебя», и после этого раздался звук мощного удара, тихий приглушенный треск, как если бы раздавили большую фарфоровую вазу, и сразу стало тихо.

Произошло что-то страшное. Она сразу это поняла. И вместо того, чтобы спрятаться под кровать или в шкаф, на цыпочках подошла к двери, деревянной, со стеклянными ребристыми вставками, и приложилась глазом к выбитому треугольному отверстию, открывавшему вид в соседнюю комнату. Она увидела мужчину в черном свитере и черных брюках. В руках он держал большую морскую раковину, неприлично розового, телесного цвета, ребристый край которой был в крови. У ног мужчины лежала Оля, растрепанные волосы ее упали на лоб, а из-под затылка на паркет выливалась кровь из пробитой головы. Мужчина осторожно положил раковину на пол, достал из кармана платок и принялся сначала вытирать руки, затем снова поднял раковину и протер ее, придерживая обмотанными платком пальцами, после опустил обратно.

Мужчина был крупный, спортивного телосложения, со спокойным лицом, скроенным грубовато, однако не уродливо. Черные гладкие волосы были аккуратно причесаны.

Оля не подавала признаков жизни. Если этот громила с непроницаемым лицом увидит Таню, то морская раковина окрасится еще и ее кровью. В этом не было никакого сомнения. Поэтому девушка замерла, едва дыша.

Мужчина несколько секунд смотрел на распростертое возле его мощных, в лужице растаявшего грязного снега башмаков на толстой подошве тело, после чего сел на диван, стянул с себя башмаки, от подошвы которых на полу остался четкий геометрический рисунок мокрой грязи, и поставил их прямо на цветную, в красных маках, диванную подушку. Потом вышел куда-то и вернулся с тремя большими мятыми синими полиэтиленовыми пакетами торговой сети «Bell», надел их на ноги, как обувь, обмотал их же ручками щиколотки, растянув полиэтилен сильными руками, чтобы не сваливались; в третий пакет сунул подушку с башмаками и, шурша пакетами и растирая ногами еще мокрые оставшиеся следы, покинул квартиру.

Таня услышала, как хлопнула дверь.

— Оля! — Она бросилась к девушке, еще надеясь на то, что та жива. Но Оля не дышала.