Сколько живут донжуаны

Анна Данилова, 2018

Вадиму Соболеву не было равных в умении обольстить и влюбить в себя любую женщину, а затем жестоко ее бросить, предварительно выманив у нее огромные деньги. И убить его хотели все его любовницы без исключения, но воплотить это желание в жизнь смогла только одна из них. Убить и замести следы так, чтобы догадаться, что это она, было абсолютно невозможно. И не важно, что расплачиваться за ее преступление придется ни в чем не повинному пианисту Игорю Светлову и его талантливой ученице Тане Тумановой, ведь месть того стоит…

6. Костров. 12 января 2018 г.

На следующий день я уже собрал некоторую информацию о мертвом человеке, который так испугал моих друзей — Игоря и Клару Светловых.

Его труп обнаружила, как это водится, соседка. Увидела, что дверь в квартиру приоткрыта, вошла, позвала и увидела примерно такую же картину, что и Игорь, — труп на полу в кухне.

Вадим Соболев, тридцати пяти лет, холостой, проживал в квартире один. По предварительным данным, он отравился неизвестным веществом, остатки которого были обнаружены в бокале с недопитым красным вином.

Было заведено уголовное дело, которое поручили вести следователю Валентину Ракитину. К счастью, я был с ним хорошо знаком, да и он был в курсе того, чем я занимаюсь, поэтому проблем с обменом информацией у меня не должно было возникнуть. Однако мне пришлось изобретать причину, по которой я так живо заинтересовался этим делом. Пришлось сказать, что Вадим Соболев был когда-то моим клиентом. А что было делать? Не рассказывать же ему об Игоре Светлове, который обнаружил труп Соболева гораздо раньше его соседки. Да если бы Валентин узнал, каким сложным оказалось переселение моего подопечного на мою дачу и как много всего пришлось отвозить и покупать, чтобы обеспечить ему комфортное пребывание «в чужом доме», он был бы сильно удивлен! Поскольку Клара была уверена в том, что ей небезопасно ездить на дачу к брату, потому что за ней могут установить слежку (жертва сериалов, чего с нее взять?!), за город курсировали мы с Леной. Клара, понимая, что загрузила нас своими проблемами выше крыши, сразу же выложила мне десять тысяч евро «за беспокойство». Понятное дело, что я должен был уже начать отрабатывать гонорар.

Вот так я и оказался в кабинете Вали Ракитина и предложил ему свою помощь. Конечно же, он не мог не отреагировать на то, что видит перед собой человека, который был знаком с жертвой, и поначалу начал задавать мне вопросы. Ситуация складывалась комичная, однако я, предварительно подготовившись и придумав историю нашего знакомства, ограничился лишь информацией о том, что Соболев был у меня единожды, сказал, что у него есть ко мне дело, что оно касается его личной жизни и что якобы больше я его не видел.

— Постой, ты хочешь сказать, что Соболев пришел к тебе, так ничего и не рассказав?

— Да я и сам решил, что это странно. Думаю, что он передумал. Или, может, у него возникли сложности с деньгами. Знаешь, как это бывает, ждет человек денег, а их нет. Значит, и дела нет.

— А сейчас-то что? Почему ты заинтересовался этим делом? — догадался спросить Валентин, высокий худой парень с бледным лицом и большими голубыми глазами. Одетый в голубой свитер такого же оттенка, как и его глаза, и голубые джинсы, он совсем не походил своим чистым и уютным видом на следователя следственного комитета — скорее на гламурного журналиста. К тому же он не пил, как мне было известно, и не курил, что случалось в его среде довольно редко.

— Не могу сказать, что чувствую свою вину, ведь он же обратился ко мне за помощью, а разговора не получилось…

— Ну да ладно, это уже твое дело. Я лично буду не против, если ты мне поможешь. Хотя и дело-то может развалиться, если вдруг окажется, что это был суицид.

— Если все повернется именно так, то я в какой-то степени буду чувствовать себя виноватым, — проронил я крайне неуверенно.

Мне было страшно неудобно перед Валентином, ведь все то, что я ему плел, могло лопнуть как мыльный пузырь, если, к примеру, выяснится, что в тот день, когда Вадим Соболев якобы наносил мне визит, он на самом деле был где-нибудь в Нарьян-Маре или Воркуте. Но мне повезло, и Ракитин ни разу не спросил меня, когда же точно у меня был Соболев. Я же, в свою очередь, задавая ему наводящие вопросы, мог бы уже довольно скоро определиться с датой визита — мне просто нужно было время.

— Так, значит, его отравили….

— Да, пока что неизвестно, каким именно веществом, но мы узнаем это, когда исследуем оставшееся в бокалах вино. Кстати говоря, бокалов с вином было два, да и вообще стол был накрыт на двоих, и судя по коробке конфет, можно предположить, что вторым человеком была женщина. Однако этот накрытый стол может быть чистой бутафорией, чтобы мы именно так и подумали, что это была женщина.

Чтобы закрепить наши дружеские отношения, я пригласил Валентина в кафе и угостил обедом, после чего отправился опрашивать соседей Соболева.

Спустя часа два я уже имел более-менее полное представление о жильце квартиры номер девять.

Свободный от брака мужчина, к которому время от времени приходили женщины, причем разные. Молодой, с интересной внешностью, вежливый и воспитанный, очень приятный в общении. Что еще могли рассказать о нем соседи? Ничего. Ни с кем из них он не поддерживал дружеские отношения, не разговаривал, жил своей жизнью. В приоткрытую дверь, как поведала мне одна из соседок, она видела, что квартира не отремонтирована, да и запах оттуда шел табачный, какой бывает в жилище заядлого курильщика («Не то что у прежних хозяев, вот аккуратные были люди!»). Словом, чувствовалось, что мужчина живет один, что никто у него не прибирается, не проветривает комнаты, не ухаживает за ним. Все соседи были едины в своем мнении, что Вадиму пора было бы уже жениться, «все-таки не мальчик».

Вадим Соболев работал механиком на станции техобслуживания, прилично зарабатывал. Это все, что мне удалось о нем узнать.

Быть может, другой, менее щепетильный человек, оказавшийся на моем месте, попав под обаяние Клары, и дальше принялся бы расследовать чисто убийство Соболева, отстранившись на время от самого заказчика — Игоря Светлова. Но я привык не доверять абсолютно никому, а потому вот уже сутки пытался связать эти две личности — Светлова и Соболева, найти между ними что-то общее. Я, безусловно, верил Кларе, но откуда мне знать, искренен ли с ней ее брат?

К тому же уж слишком напуган был наш пианист, надо было видеть его бледное лицо и взгляд, который вполне мог принадлежать человеку, который не только виновен, но еще и лжет. Я чувствую это. Можно сказать, кожей. Он явно что-то недоговаривает, скрывает. К тому же он мог и сестре своей всего не рассказать, а только часть. Откуда мне знать, какие у них отношения. То, что Клара трясется над ним, любит его больше жизни, это понятно. Но она может не знать о нем всего. Значит, я должен поговорить с ним без нее.

Побеседовав с соседями Соболева, я отправился к себе на дачу, к добровольно («по-домашнему») арестованному пианисту.

Фортепианную игру я услышал, едва вышел из автомобиля. В ворота въезжать я не стал, решил, что разговор будет недолгим и я вернусь еще засветло домой.

У нас с Игорем был уговор — я должен был непременно предупреждать его о своем приезде. Что я и сделал.

Мой звонок прервал фортепианную игру, которая так хорошо и романтически ложилась на летающие по воздуху снежинки. Мой дом горел всеми окнами, словно там проживала большая семья и все комнаты, включая кухню, были заняты людьми. Давно я не видел такой уютной зимней красоты.

Я поднялся на крыльцо, Игорь отворил парадную дверь. Выглядел он на этот раз более спокойно. Мне подумалось тогда, что, должно быть, сказалась музыка — расслабила, отвлекла от невеселых дум. Удивительные это люди — музыканты. Сотворены из особого материала.

— Так непривычно, должно быть, когда вам открывают двери собственного дома, да? — На лице Игоря появилась какая-то жалкая улыбка. — Проходите, Ефим Борисыч, чувствуйте себя как дома.

Мне понравился его настрой.

— По коньячку? — В гостиной я увидел початую бутылку коньяка и приготовленные две рюмки.

— Я же за рулем.

— Ах да, действительно. Что это я?

Я сел напротив него, наблюдая за тем, как он наливает себе коньяк. Дольки апельсина отражались в серебряной тарелке. Со стороны мы с Игорем смотрелись, должно быть, как хорошие приятели. В сущности, в основном так и случалось, что моими клиентами становились либо мои друзья или приятели, либо друзья друзей. Я не любил официальщины, предпочитал работать тихо, спокойно, не напрягая своих клиентов, щадя их нервную систему. От меня должен исходить позитив и уверенность в благополучном исходе дела.

В камине горели поленья — еще один романтический штрих. Дом прекрасно обогревался электричеством, однако для физического и душевного тепла моему новому знакомому явно не хватало живого огня, жара.

— Игорь, мне показалось, что вы что-то хотели мне рассказать, но присутствие Клары не позволило вам это сделать. Я прав?

— Да. Безусловно, Клара — самый близкий мне человек, однако я все равно не могу быть с ней предельно откровенным. Просто не могу. И не то, что она не поймет меня, нет, она вполне себе современная женщина и все поймет и простит, но слишком уж много всего на меня навалилось. Да и стыдно…

— Что вы делали в том доме? — Я решил ему помочь и направить наш разговор в нужное мне русло. Во всяком случае, мой вопрос был обыкновенным, естественным. Однако в случае, если Игорь меня обманул, когда сказал, что хотел навестить свою ученицу, я увижу его реакцию, и мне, возможно, что-то откроется.

— Я поехал к Тане, я говорил. — Он болезненно поморщил высокий бледный лоб, потер его двумя длинными тонкими сухими пальцами. — Но ошибся этажом. Вы что, мне не верите?

Он не возмущался, он действительно страдал и не злился на меня, на мое потенциальное недоверие.

— Игорь, вы уж простите меня, но я человек опытный, и я вижу, что вы что-то скрываете. Человек, который случайно наткнулся на труп, к которому не имеет никакого отношения, ведет себя совершенно иначе. Почему вы, увидев труп, не позвонили в полицию, как это сделал бы любой другой человек, оказавшись на вашем месте?

— Видимо, мне действительно придется вам все рассказать. Хотя вы-то мне уж точно ничем не поможете. Дело в том, что я… как бы это сказать… У меня даже язык не поворачивается… Я и не знал, что такое может со мной случиться. Когда мне рассказывали подобные истории — те, в которых мужчина не мог совладать со своим желанием, мне всегда это казалось преувеличением, я думал, что в любой момент можно остановиться, взять себя в руки, оставаться человеком, а не животным. — Он поднял на меня глаза: — Я изнасиловал Таню. Свою ученицу. И она пропала. Вот, теперь все.

— Так, значит, вы действительно оказались в квартире погибшего Вадима Соболева случайно?

— Да! Представляете, как мне было худо, когда я поднимался по лестнице, не зная, как отреагирует Таня на мое появление, что она скажет и что вообще со мной будет. А тут еще этот труп!

— А у Тани-то вы были? У вас есть алиби?

— Нет! Ее не оказалось дома. Возможно, она уже в полиции и дает показания или пишет заявление, не знаю. Она вправе это сделать. Думаю, что она уже была и у врача, у нее есть документ, подтверждающий факт изнасилования, — я же был ее первым мужчиной! Вот почему ее не было дома. Но я не мог сидеть у себя, я должен был действовать, я хотел попросить у нее прощения, я должен был ей объяснить, что это вышло случайно, что я не хотел…

— Она совершеннолетняя?

— Да, ей недавно исполнилось восемнадцать лет.

— Она ваша ученица? Расскажите о ваших отношениях.

— Я познакомился с ней три года тому назад, когда мы были в одном поселке, на прослушивании молодых талантов. Ей было тогда пятнадцать. Она так резво играла на рояле, так держалась на сцене и была так гармонична и великолепна, что я сразу же понял, что вижу перед собой будущую пианистку. Она играла так виртуозно и вместе с тем необычайно легко, словно лет пятьдесят концертировала… Она — удивительная. Мы все, кто был тогда в комиссии, отметили ее, и я вызвался ее опекать. Я сделал все, чтобы мать, простая деревенская женщина, отпустила ее в Москву, учиться. Я взял на себя все расходы по переезду и устройству девочки, я занимался с ней, сделал так, что она до сих пор не знает, что повышенную стипендию и грант — те средства, на которые она живет, придумал я, что ничего такого официально нет. Просто я договорился с директором училища, и мне пошли навстречу. Все же понимали, что такая талантливая ученица лишь украсит наше училище, что она, если с ней позаниматься, если ей уделить время и потратить на нее средства, станет настоящей звездой. Поверьте, мне было очень трудно первое время, поскольку я должен был чувствовать меру собственной опеки над ней. Вокруг нас — люди, много людей, у которых есть глаза и уши и которые должны были увидеть в нас, в наших занятиях лишь желание заниматься и идти к четко поставленной цели — конкурсу молодых пианистов. Но я влюбился в нее. Вот уж не знал, что эта болезнь коснется меня. Вы не подумайте, я не какой-то там зажатый и зацикленный лишь на одной музыке неудавшийся пианист. Я вполне нормальный, здоровый мужчина, и у меня были связи. Преимущественно это были наши же педагоги, и незамужние, и замужние, это уже неважно. Но такого трепета, такого сильного желания я никогда прежде не испытывал. Я влюблен, что называется, насмерть. Я и часа не могу прожить, чтобы не увидеть ее или не услышать. Наши с ней занятия — это смысл моей жизни. И я готов был бы даже жениться на ней, и Клара, может быть, догадывается, она же и помогала мне привезти ее сюда, устроить и все такое. Но я не рассказал ей, что произошло со мной вчера вечером, когда Таня приехала ко мне, когда мы сначала занимались, а потом я угостил ее вином, конфетами… Да, я рассказал ей о своих чувствах, но она мне не успела ничего ответить. Все произошло так быстро и нелепо, мне до сих пор стыдно вспоминать. Я набросился на нее… Я превратился в зверя. Все мои чувства, вся страсть, которую прежде можно было обнаружить лишь во время моей игры на рояле, как оказалось, жили во мне в каком-то другом качестве. Вы можете подумать, что я не в себе, что несу какую-то чушь, но это чистая правда! Я и сам до сих пор не могу понять, как это во мне, во взрослом мужчине, вполне себе воспитанном и сдержанном, могут сочетаться высокие романтические чувства к Тане с животным инстинктом. Ведь она совершенно не похожа на тех женщин, с которыми мне прежде приходилось иметь дело. Женщина — существо вполне себе реальное и всегда знает, чего хочет. Женщина, являясь ко мне на свидание в новом платье и прозрачных чулках, знает, что ее ждет, она хочет этого, и там все просто и легко, особенно когда мы оба понимаем, что это лишь связь, а не роман, что встречи, как бы это выразиться… без обязательств, что ли. Таня же была моим божеством, девочкой-гением, ангелом. И хотя она весьма привлекательна внешне, у нее чудесные глаза, точеная фигурка и все такое, я не мог даже позволить себе посмотреть на нее глазами мужчины. Вернее, мне так казалось. Получается, что я все эти три года, что опекаю ее, вижу в ней прежде всего женщину.

— Игорь, как отреагировала Таня на то, что произошло между вами?

— Да не знаю… Она уснула. Она пробыла у меня до утра. А утром молча встала, приняла душ, оделась и ушла, даже не выпив кофе. А я просто не знал, как мне себя с ней вести. Я был ее первым мужчиной. Я, можно сказать, нарушил все законы и правила, воспользовался ее доверием, заманил к себе на квартиру, напоил вином и изнасиловал.

— А она не хотела этого? Вы точно это знаете?

— Да как же она могла этого хотеть, когда у нее это было впервые? Она плакала, понимаете? Она же совсем девочка. Она вся в музыке. И вдруг этот грубый мужчина, срывающий с нее одежду…

— С чего вы взяли, что она хочет вас посадить? Вы причинили ей увечье? Были грубы с ней? Она что-то сказала вам перед тем, как уйти?

— Нет, не сказала. Но у нее был такой несчастный вид. Думаю, ей нездоровилось, кроме того, она была явно потрясена! И я не остановил ее, ничего не сказал! Я вконец растерялся! Она ушла, я проводил ее, помог ей надеть шубу, поцеловал ее в щечку на прощанье, сказал, что встретимся в училище. И все. Больше я ее не видел.

Мне надо было в училище, у меня там были занятия, и потом, примерно в четыре часа я освободился и поехал к ней. Меня всего трясло. Я не знал, о чем с ней говорить. Я хотел попросить у нее прощения, потому что предложить ей руку и сердце я бы просто не посмел, ведь она еще такая юная! Хотя, с другой стороны, стань она моей женой, я был бы, наверное, самым счастливым человеком на свете!

И уж не знаю почему, но чем ближе я подъезжал к ее дому, тем яснее мне становилось, что я совершил преступление. Что я вместо того, чтобы оберегать Таню, девочку, которую мне доверила ее мать, воспользовался ею. Знаете, мы с Кларой, когда она бывает дома, иногда смотрим телевизор и не раз видели разные шоу, посвященные теме изнасилования. Это очень скользкая тема. Бывают случаи, когда с девочкой переспали, она забеременела, мужчина женится на ней, но его все равно сажают… А здесь… Скандал! Я решил, что меня точно посадят.

— Когда вы подъехали к ее дому?

— Приблизительно в половине пятого. Я рассказал вам все это еще и потому, чтобы вы понимали, в каком я был состоянии, когда поднимался по лестнице. Там лифта нет, дом старый, хотя никто бы не отказался в нем жить… Мне в свое время и самому было удивительно, что хозяйка сдает комнаты в таком шикарном доме, на Садовой-Каретной, да еще и недорого. Словом, сначала, как вы уже поняли, я оказался в девятой квартире и наткнулся там на труп. Подумал, что это очень нехороший знак, вылетел оттуда и поднялся на следующий этаж, где увидел закрашенную краской табличку с номером двенадцать. Позвонил, ответа не получил, попробовал открыть дверь, и, как это случилось этажом ниже, она открылась. Мне это тоже не понравилось. Сразу подумал, что Таня была, вероятно, рассеянна и потому забыла запереть за собой дверь. Хорошо, если она дома, а если вышла и оставила квартиру открытой? Словом, сильно нервничая, я вошел в квартиру…

— Так, Давайте внесем ясность. Вы что, в первый раз пришли в эту квартиру, что так легко перепутали этажи?

— Нет, не первый! Что вы! Это-то и удивительно, что я перепутал. Говорю же, сильно нервничал! Сказать честно, мысленно я был уже в тюрьме… Я очень этого боюсь, понимаете?

Я спросил себя, бывали ли в моей мужской жизни случаи, когда мне было так стыдно перед девушкой? Скорее всего, да. Но я никогда так не убивался по этому поводу и уж точно не предполагал, что какая-нибудь из моих девушек напишет на меня заявление об изнасиловании. Разные ситуации случаются, девушки, они такие. Провоцируют, а потом делают вид… Хотя, какая разница? Если Игорь Светлов так боится, что его осудят за изнасилование, значит, либо он такой тонкий и ранимый человек, для которого близость с девушкой целое событие, либо он снова что-то недоговаривает.

— Хорошо, я понял. Итак, вы вошли в квартиру и?..

— Тани там не было. Однако я услышал голоса из соседней комнаты. Таня мне как-то говорила, что соседнюю комнату снимает какая-то девушка или женщина. Но подробностей, кто она и чем занимается, она не рассказывала. Хотя обронила, что они, к счастью, не конфликтуют из-за того, что Таня много занимается. Кажется, эта женщина там даже не ночует. Да, забыл сказать, в комнате, которую я снял для Тани, мы сделали звукоизоляцию. Не бог весть какую, но все же… Но я не представляю себе, чтобы кто-нибудь живущий рядом мог быть довольным таким соседством. Однако что есть, то есть. С соседкой они проживают мирно. Так вот, голоса. Из той, второй комнаты раздавались голоса, мужской и женский. Я напрягся и прислушался. Во-первых, я находился в чужой квартире, и в любой момент меня там могли застать. Во-вторых, обнаружив, что Танина комната пуста, я не сразу покинул квартиру. Эти голоса показались мне какими-то странными. Предположив, что эту комнату снимают для тайных свиданий, я был удивлен некоторыми оборотами речи говоривших. Мне показалось, что они ссорятся.

— Почему вы сразу не ушли? — спросил я. Мне показалось удивительным, что такой человек, как Игорь, оказавшись в щекотливом положении, то есть в чужой квартире, вместо того чтобы, убедившись в том, что Тани нет, немедленно уйти, начал вслушиваться в голоса из соседней комнаты.

— Знаете, когда человек виноват, то ему кажется, что весь мир знает о его преступлении.

Я улыбнулся. Ну, конечно! Он подумал, что разговор за дверью мог идти о нем! И как это я раньше не догадался?!

— Я подумал, а что, если Таня, вернувшись от меня утром, заглянула к своей соседке и рассказала ей о том, что между нами произошло? И они вместе стали думать, как меня наказать.

Он был как ребенок, честное слово! Такой неуверенный в себе, такой зажатый, напуганный! И надо же было ему еще попасть в квартиру с трупом!

— Да, я понимаю. Так о чем же они говорили, эти двое предполагаемых любовников?

— Она не соглашалась раздеться… — Вот здесь Игорь покраснел. — Вы не представляете себе, как мне стало неловко, что я оказался под дверью и, получается, подслушал такие интимные вещи!

— Да, вы действительно были чрезвычайно взволнованы, раз предположили, что ваша с Таней история окажется предметом разговора не только соседки, но и ее приятеля.

— Вы осуждаете меня?

В эту самую минуту мне позвонил Валя Ракитин. Я, держа в руке телефон, пожал плечами, думая о том, как не вовремя меня отвлекли от беседы с клиентом, и, извинившись перед ним, вышел на улицу. Падал мягкий, пушистый снег, воздух вокруг синел прямо на глазах. Пора уже было возвращаться в Москву.

— Слушаю тебя, Валентин.

— Ефим Борисович, думаю, что мы раскрыли это дело! — бодрым голосом сообщил мне следователь.

— Ты про убийство Соболева? Что, неужели суицид?

— Нет-нет, это убийство. Сто процентов. Это не телефонный разговор. Скажу только, что многие детали указывают на то, что он не собирался умирать. У него были далекоидущие планы на жизнь, невеста, на которой он собирался жениться. Кроме того, накануне смерти, примерно за сутки, он купил в кредит новый холодильник, микроволновую печку. Это я к тому, что с какой стати потенциальный самоубийца стал бы обустраивать свой быт. Но, главное, мы вычислили убийцу!

Ну вот и слава богу, подумал я, как вдруг услышал:

— Его фамилия Светлов. Игорь Светлов, музыкант. Камера засекла его, когда он входил в подъезд, где жил Вадим Соболев, и сняла то, как спустя четверть часа он вышел, покружил вокруг дома, явно не находя себе места, после чего сел в машину, которую оставил чуть дальше от дома, и уехал.

— Постой… Как? Ты точно уверен, что это он? — Я чуть было не выдал себя.

— Уверен. Соболев умер между половиной пятого и половиной шестого. В шестнадцать тридцать этот пианист вошел в подъезд, а в шестнадцать пятьдесят пять вышел. Наши опера уже поехали за ним домой. Сверим отпечатки пальцев, и, если окажется, что они принадлежат ему, все, считай, дело в шляпе!

— Постой… А мотив?

— Вот задержим его и поговорим.

— Но как же два бокала вина? Ты же сам говорил, что там была женщина…

— Если ты помнишь, я сказал также и то, что это вино и конфеты могли быть просто постановкой, бутафорией, чтобы все так и подумали, будто бы его отравила женщина.

— Хорошо… Спасибо, что позвонил, — я попытался свернуть разговор.

— Люблю такие дела! — услышал я радостный возглас Ракитина и покачал головой.

Да, быстро он все разрулил! Телефон в моей руке снова ожил — на этот раз звонила Клара. Нетрудно было догадаться, о чем она собирается мне сообщить.