Пленница медведя

Анна Владимирова, 2021

– Ты должна мне, – поднял на меня глаза. – Обязана жизнью. – Послушай, мои родители заплатят, сколько скажешь… – Мне нужна ты, – отвел он взгляд в окно и сощурился на свет. – Я? – моргнула. В горле пересохло. – Я… у меня свадьба через месяц… Он медленно поднялся, прожигая взглядом, а я съежилась под ним. Выгорала, как брошенная в огонь бумага, и чувствовала себя опустошенной. Пальцы мужчины скользнули по ко-же и сжались на подбородке, а я зажмурилась, сдаваясь. Одна глупость стоила мне всего. Он – чудовище, монстр, а я – его пленница.

Глава 2

Я направился к дверям, намереваясь глотнуть воздуха и перевести дух, но девушка была слишком напугана, чтобы оставаться одной:

— Куда ты? — вспорхнула с дивана, судя по звуку.

— Мяса достану… из камеры…

Хотелось занять руки чем-то привычным, спланировать хоть что-нибудь, пусть планы и ограничиваются этим днем, потому что другого может уже не быть. Я слушал ее, но все, что говорила, не трогало. Все, о чем я думал — как дожить человеком до утра. Потому что, если я не выживу… смысл? Тело все еще казалось выданным взаймы, как и разум. Мысли были будто чужими. Ну какая мне разница, что она поругалась с родителями? Что за ней гнались белоглазые…

Твари…

Но один толк от ее рассказа был — я понял, почему взял девчонку сразу же, не соображая. Белоглазым всегда нужны были самки, а своих не хватало. Эти никогда не гнушались кражами человеческих женщин. В нашей вчерашней стычке первым, что я сделал — присвоил самку себе. Кто первым покрыл, тот и в праве. Человеком я еще не соображал, что нужно делать, но зверь во мне оценил эту необходимость приоритетной. Только и всего… для зверя. И большая проблема для меня. Что меня удерживает сейчас от того, чтобы вернуться в зверя, было непонятно. Если ответ все также в девчонке… то мне нельзя ее отдавать. И оборачиваться зверем нельзя — без меня ей остаться тут тоже не вариант. Какого черта эти твари ошиваются вокруг дома, я не понимал. Чувствуют мою слабость? Решили забрать все же женщину?

Надо было звонить Рэму, но я не мог. Он встанет на мою сторону, не отдаст девчонку людям и подставится. А я не собирался этого допустить. Оставалось только затаится и постараться остаться как можно дольше в сознании.

На улице пахло дождем — скоро польет снова. И от этого в груди что-то защемило. Я сбежал по ступенькам и замер у лестницы, прислушиваясь. Чувство чужого взгляда из-за листвы дернуло нервы — следят. Я обошел лестницу и направился в гараж. Ноут и телефон лежали на столе у окна — я заранее вынес их сюда из спальни, чтобы врать девчонке слаженней.

Запустив компьютер, я принялся за дело.

Нашел я свою спасительницу довольно быстро — в сети уже раструбили о потере наследницы нефтяным магнатом Рупертом Файвелом. И имя сказала настоящее, что удивило. В свои двадцать три года Дана наворотила дел. Она была не так уж и равнодушна, как я поспешил ее обвинить. Особенно впечатлил условный срок за участие в протесте против запрета на передвижение по центру Дефореста оборотней. Но эта информация не была общедоступной — папочка постарался замять дело и стереть новостные ленты на эту тему. Только мне эти меры не были помехой — я специализировался на информации и ее извлечении любым способом. Пока продирался к базам данных Дефореста, отмечал, что дышится уже по-другому, что жажда жизни бьет по пальцам, возвращая чувство азарта. Я не хотел больше умирать, мне нужна была эта жизнь, в которой снова будет все, что я так любил — охота за теми, кто вставал на пути Рэма, просчет хода чужих мыслей и действий на опережение. Я нужен, черт возьми, своему народу, Рэму и себе!

Сжав кулаки, я откинулся на спинку стула и уставился на монитор. А она хорошенькая в той, другой жизни. Бунтарка. За кого она, интересно, замуж собралась? Любопытство удалось удовлетворить довольно быстро — сын одного из членов совета директоров папочкиной компании смотрел на меня в соседнем окне через двадцать секунд. Холеный. Взгляд наглый, полный вседозволенности. Что-то тут не клеилось… Бунтарка и защитница прав оборотней и это чмо? Правда? Покопавшись еще десять минут, я знал, что у Дениэла, как звали кандидата, три привода за езду в нетрезвом, сопротивление властям при аресте и море амбиций. Последней новостью шел анонс его скорого повышения до управляющего Национального банка. Не висло. Нарушения порядка, конечно же, были стерты из всех источников.

Нужно было закругляться, но взгляд прикипал к мобильнику. Так хотелось позвонить Рэму, услышать голос, рассказать, что вернулся… Его взгляд — последнее, что я помнил. Он звал, вцепившись в шею моему медведю, который воротил морду. Достаточно соображавший, что это — друг, но недостаточно для того, чтобы вернуться. Вспоминая те минуты, я вдруг отметил, что трогает меня это только сейчас, в человеческом теле. Тогда я смотрел в его тревожное лицо, понимал, что он в отчаянии, но ничего не чувствовал. Я хотел уйти, забыть… Черт, почему? Почему я выпал в это состояние апатии? Почему зверь внутри решил, что нам с ним больше не интересна эта жизнь? Или это был не я и не он, а кто-то решил за нас?

Я моргнул, сглатывая вязкую слюну. Во рту пересохло. У меня же сегодня праздник, второй день рожденья, мать его!.. Устал бояться, хватит. Захотелось чего-то особенного. Я порылся в запасах, выудил птичью грудку, достал вина из погреба. У меня все ж там девчонка, которую прижимал вчера к березе… Что за хрень происходит в моей жизни? И как из этого вылепить то, что нужно? Та еще задача. Но я же считал себя сообразительным.

Когда вернулся, на моей физиономии вероятно произошли слишком разительные изменения. Дана проследила за мной взглядом от камина, перед которым крутилась ежом.

— Что-то случилось? — хрипло спросила.

— Я осознал, что хочу жить, как никогда, — усмехнулся, ставя бутылку на стол. — Ты пьешь вино?

— Пью, — настороженно кивнула под моим взглядом.

— Отлично, — и я потянулся за бокалами. — Отметим?

— Что? — передернула она плечами.

— Я не знаю, — глянул в окно. — Хочется отметить…

По стеклам как раз забарабанило каплями, и желтый гравий во дворе потемнел. Хорошо подгадила погодка моим надсмотрщикам. Оборотни — не звери, мокнуть ой как не любят. Я демонстративно помахал бутылкой на лестнице, гарантированно расстраивая свой конвой за кустами. Лишняя демонстрация наглости не помешает.

Дана ничего не замечала — вернулась к созерцанию огня.

— Сколько тебе лет? — И я выдернул пробку. Глухой звук ее капитуляции усладил слух. Определенно мне возвращалась способность чувствовать простые радости.

— Смешно, — повернула она ко мне голову, — тебя это интересует, когда собираешься налить вина, но не интересовало вчера, когда… — Она запнулась и прикрыла глаза.

Я налил два бокала и направился к ней.

— Честно говоря, я не знаю, что тебе сказать, — протянул ей бокал. — Не соображал тогда, что делаю… Вернее, были причины, но не человеческие. Никогда бы не позволил себе в уме взять женщину вот так.

Дана слушала меня, сжимая бокал, и, что самое интересное, отвела взгляд только в последний момент.

— Ты пытаешься извиниться? — слабо усмехнулась.

— Нет, — и я сделал глоток из собственного бокала, наслаждаясь, как никогда в жизни. Она смотрела на меня все это время, ошалев от ответа.

— То есть? — моргнула она.

— То есть, ты сделала глупость, оказавшись в мире диких законов, где нет подобных сожалений. Я спасал твою жизнь…

Она дышала все чаще, и румянец, которым запылали ее щеки, оживлял ее бледное лицо.

— Когда трахал там в лесу? — прошептала возмущенно, а я вдруг ярко почувствовал не только вкус вина, но еще и то, что дерзкие слова из ее соблазнительного искусанного рта оживляют совсем не спасательные инстинкты.

— В дикой природе хорошие полуголые самки долго не бегают, — понизил голос, проникновенно глядя в ее большие глаза. Дана ошалело хлопала ресницами, задыхаясь от каких-то недоступных мне переживаний. — Или ты не знаешь, зачем белые волки выманивают одиноких водительниц из машины? Хотела приключений?

— Ну как же я могла без них уйти? — зло изогнула она брови. — Ты решил наказать?

— Присвоить, чтобы никто не претендовал. И я не решил — это было необходимо, чтобы спасти тебя.

— И теперь я что, твоя? — закипала Дана непонятным мне праведным огнем.

— По звериным законам — да.

— У нас в городе кто только не зажимается с оборотнями за березами, что-то не слышала, чтобы кто-то кому-то принадлежал!

— Это смотря, с каким намерением зажимать, — подался я к ней, наслаждаясь тем, как цепенеет от моей близости. — Я своим делиться не собираюсь и свой выбор смогу защитить.

— Я замуж выхожу вообще-то, — не выдержала она накала, подскакивая с бокалом.

— Надо было выходить и сидеть за высокими стенами! — рявкнул так, что она отшатнулась — еле успел перехватить бокал из ее рук.

— Никогда не психовал так, что плевать было на все и всех? — вдруг возмутилась она так, что аж губы затряслись. Какие все же у нее были яркие эмоции — почти осязаемые. — Да, я сделала тупость! Но я хочу ее исправить!

— Нет такой опции, — и я снова сунул ей бокал в руки. — Пей.

Так и подмывало спросить, кто ее замуж собрался брать, такую… Я сузил глаза на ее лице, пытаясь найти слово, которое крутилось в голове.

Ничья. Она же дикая!

— И за что тебя замуж отправили? — вопросил, когда она проиграла борьбу взглядов. Девчонка сразу же вернула мне все внимание:

— Что?

— Ты не похожа на девочку, которая жаждет замуж. Я тебя трахал вчера ночью, но ты не спешишь резать себе вены. Ты не любишь того, за кого тебя отдали, да?

— Не твое дело, — процедила, а я понял, что угадал.

— Очень даже мое. Я не сильно был бы рад настолько тебя раздавить…

— Со мной все нормально, — и она сцепила зубы, обрисовывая решительный овал лица. Часто так делает — мышцы челюсти развиты заметно.

— Так за что? — смягчил выражение лица, усмехаясь.

— Ты так уверен, что замужество для меня — наказание? — Только в голосе явно скользнуло удивление. А тебя, девочка, еще и не раскусывал никто никогда, но ты этого жаждешь.

— Ну скажи, что нет, — и я поднял бокал на уровень ее глаз.

Она вздохнула и осторожно брякнула о его бок своим:

— У меня судимость. Бойся.

— Трепещу, — и я довольно глотнул из бокала.

— Отец поставил условие — выхожу замуж за респектабельного жениха с родословной, либо остаюсь с клеймом преступницы, и не видать мне химфака, как своих ушей.

Тоже мне «респектабельное» чмо.

— Химфака? — усмехнулся я шире.

— Да. По задумке родителей мы же никогда не учимся на химфаке. — И она сделала наконец большой глоток. — Я должна была стать управляющей юридического отдела!

— И для тебя это нормально? — посмотрел ей в глаза. — Замуж — это ведь всерьез.

— Это если ты относишься всерьез, — с вызовом изогнула она бровь. — Доучусь на кафедре и пошлю этого их жениха в пешее эротическое!

Я усмехнулся. А она мне нравилась все больше. «Колючая, — подсказывал медведь изнутри. — Но теплая».

— Надо было идти на юридическое, Дана, экстерном. За выступления на демонстрации не дают клейма преступницы. Максимум — административное, — и я развернулся в сторону кухни.

— Откуда ты знаешь? — донеслось до меня предсказуемо.

— Посмотрел в базе.

— Это ты так за мясом ходил? — направилась ко мне, покачивая вино в бокале.

— У меня там рабочие мощности — я данными занимаюсь. Ты умеешь крупу варить?

— Ты серьезно?

— Серьезно. Я ем только мясо.

— Я про мощности, — поставила она пустой бокал на стол и подошла вплотную. А ей шел мой парфюм…

— Серьезно. Ты была плохой девочкой, да?

— Почему была? — осоловело моргнула она. — Давай свою крупу…

А ничего так девчонка смотрится на моей кухне. Я налил еще вина, с улыбкой глядя, как подтягивает мои штаны, чтобы не наступать на края внизу. Только стоило вспомнить, что под штанами ничего нет, улыбаться перехотелось.

— Я сломала руку полицейскому, который ударил оборотня, — отвоевала она кастрюлю у нижней полки с грохотом. — Так что вариантов не было…

— У твоего отца такие связи, и не было вариантов? — следил за ней.

— Смотрю, все уже узнал, — бросила на меня настороженный взгляд через плечо. — А с мясом что делать будешь?

— Тушить. С зеленью.

— А тебе сколько лет? — Я проследил, как потянулась за чашкой в шкаф и включила кран с водой.

— Тридцать три. — Вид ее натянутой шеи оживил ночные воспоминания. А когда она приложилась жадно к чашке с водой, я тяжело сглотнул и отпил вина.

— Кризисный возраст, — и она вытерла губы ладонью. — Крупу вообще надо на ночь заливать…

— Я был занят ночью, — усмехнулся, понимая, что слишком откровенно на нее пялюсь, но ничего не мог поделать. И не хотел.

Дана сдвинула брови, надкусила пачку зубами и придирчиво поворошила рис пальчиками. Потом набрала полную чашку зерен и всыпала в кастрюлю:

— Ты врешь, что не умеешь готовить крупу, — поднесла чашку к крану. — И что света у тебя нет — тоже. В подвале, значит, даже интернет есть…

— Ну вдруг ты решишь от меня сбежать все же, — усмехнулся шире, пристально следя, чтобы не напугать ее до дрожи снова. Мне нравилось это расслабленное перемирие.

— Смешно, — покачала она головой, привлекая взгляд к ее необычным волосам. — У меня нет ружья…

— Ничто не мешает тебе одолжить, — и я отставил бокал и потянулся за разделочной доской.

— Я не умею им пользоваться. Научишь?

Хваткая. Я извлек длинный нож из ящика:

— Посмотрим…

— Ну посмотри-посмотри, — усмехнулась она. — Соль где?

Вскоре она сидела с коробком моих запасов приправ, забыв посолить крупу.

— Ух ты, откуда у тебя шафран? — раскрыла мешочек и поднесла к лицу.

— Купил в Аджуне, — усмехнулся. Чем-то эта растрепанная птаха на кухне меня грела. «Теплая». Да-да, помню… А она уже полезла дальше по мешочкам:

— Твои пахнут не так, как у нас. Тоньше.

— Еще вина?

— Хочешь споить?

— Мне может жить осталось немного, почему не попробовать? Я вообще, кажется, многое упустил…

— Может, тебе дали второй шанс?

— Хотелось бы в это верить.

Я углубился в разделку мяса, не сразу осознав, что спину буравит взгляд.

— Может, ты больше не озвереешь…

Только прямого взгляда привычно не выдержала, сбежав. А я посматривал на нее, размышляя. Неужели она — то, чего не хватало и что может помочь задержаться в сознании? Почему она? Почему вообще кто-то? Неужели не все зависит от меня самого? Открытие пугало. Я ничто не любил так, как контроль над своей жизнью. Поиск ответов был смыслом всего, я наслаждался азартом погони за знанием, и ничто так не наполняло жизнью… В какой же момент все пошло не так?

— А как это?

— Что?

— Ну, как это… по ощущениям? Когда ты медведь и не можешь обратно…

— Тебе правда интересно? — огрызнулся, оборачиваясь как раз в тот момент, когда она пулей метнулась к ружью у входной двери.

Я только прикрыл глаза, слабо качая головой, и вернулся к разделке мяса. Послышался лязг — схватила довольно умело. Не один я тут врал.

— Сезар, у меня вообще-то ружье, — и она прокашлялась.

— Правда? — усмехнулся. — Ты же стрелять не умеешь.

— Ты выстрелил один раз. Значит, еще один выстрел есть. Не надо меня недооценивать. — Добавила голосу угрозы, и так это было смешно. Только мои губы поползли совсем в недоброй усмешке.

— Я тебя не недооцениваю, — продолжал нарезать мясо, прислушиваясь. Стоит на месте, дыхание разгоняется — еще бы, бокал вина залпом на голодный желудок. А еще столько адреналина…

— Пожалуйста, будь хорошим мальчиком — пошли к машине.

Как мы заговорили.

— Я был хорошим мальчиком все утро, если ты не заметила…

— Не надо мне зубы заговаривать! — разозлилась Дана, отходя от двери.

— Ты плохо меня слышишь? Машина не заводиться, — все также занимался готовкой. Только не был уверен, что доготовлю, а надо бы — силы нам понадобятся сегодня. Только позже.

— Ты врешь мне постоянно. Думаю, насчет машины тоже врешь.

— Ну, вру. И что? Я никуда тебя не повезу. — Только внутри закипала злость совершенно другой природы.

— Сезар, я выстрелю, — голос девочки дрожал.

— Выстрелишь, и? Убьешь меня, а с волками что будешь делать? Ключей от машины у тебя нет, — я бросил нож и направился к крану. При этом девчонка то ли скакнула куда-то, то ли просто отшатнулась. Как не выстрелила — непонятно. — Связи нет. Ружье хоть умеешь перезаряжать?

Я скомкал полотенце и бросил на стол, оборачиваясь и упираясь в нее взглядом. Ее лицо сливалось по белизне с волосами. Но выражение решительное, глаза большие — аж залюбовался. И шагнул к ней.

— Сезар, не надо, — попятилась она.

— Не выстрелишь, — и я метнулся к ней и вбок, хватаясь за ствол. Но выстрела так и не последовало. Она только всхлипнула, оставшись без оружия, а я схватил ее за шею и притянул к себе. — Идиотка.

Дана обхватила мое запястье, а я толкнул ее к ближайшей стенке и распял на ней, дурея от ее запаха, страха и темпа бьющейся на шее вены. Думать стало невозможно, запретить себе коснуться — тоже. А она и не сопротивлялась — задержала дыхание, когда впился губами в ее пульс, и застонала, хватаясь за плечи. Пальцы еще пахли смертельным железом, которым мне угрожала, и это только подстегивало отодрать ее до черных точек перед глазами, чтобы ходить, сучка, не могла до утра!

Я наступил на низ широких штанин и дернул ее из них, закидывая себе на плечо. Дана взвизгнула и задергалась, а у меня в груди стало жарко, столько жизни, казалось, рванулось в вены. Эти секунды хотелось пить. Ее хотелось пить, как лекарство от смерти!

Я швырнул девчонку на кровать и оскалился, глядя на испуганный, но затуманенный взгляд, на задравшуюся футболку, открывающую соблазнительные бедра, и потянул свои штаны вниз. Тут в ее глазах немного прояснилось, и она развернулась на живот, пытаясь отползти, но я нагнал ее в центре кровати и задрал футболку до поясницы, открывая вид на округлые ягодицы. В налитом паху резануло так, что аж в животе все сжалось. Сдержаться и на насадить ее на член тут же стоило титанических усилий.

— Куда ты, — выдохнул, тяжело дыша, и склонился к ее попке, хватая за талию. — Стоять…

Вкус ее кожи ударил в голову, добивая остатки рационального. Я прикусил ее ягодицу, оставляя метку, и Дана взвизгнула. Боится, дрожит… Так не пойдет… Крутанул ее на спину и подтянул за ноги к себе. Девчонка глупо цеплялась за задранную футболку, сжимая ее на груди, только запах не мог врать — хочет. Может, еще не понимает последствий, но протолкнуть ее «быть может» и сделать из него «да, пожалуйста» казалось несложно.

Взгляд скользнул по ее дрожащему животу и спустился меж ног. Красивая… кожа гладкая, плотно сжатые складочки, как лепестки бутона, и крышесносный аромат. Ее трепетный стыдливый стон сдавил нервы в комок, когда запустил язык в сердцевину.

— Н-н-н… — задергала попкой. Пришлось сжать и рыкнуть для острастки:

— Поздно. Разбудила уже зверя.

И я запустил в нее пальцы…

Ее всхлип рванул нервы чуть ли не с корнем, а вид ее небольшой напряженной груди обострял бесконтрольный животный голод. Что-то сделал со мной этот месяц смерти — я никогда так не дурел от женщины, а сейчас одна мысль о том, что она сбежит от меня, заставляла звереть… Но не уходить в себя, а наоборот — возвращаться. Я двигал пальцами все быстрее, жадно впитывая ее бурный ответ. Девчонка жмурилась, мяла простынь пальцами, кусала губы и стонала так, что скручивало внутренности в узел. Такая отзывчивая, чувствительная, моя… Стоило провести по ее налитой сердцевине чуть шершавым языком и надавить сильнее, и она задохнулась и задрожала.

А я смотрел и понимал, что все это больше никто не увидит кроме меня. Я не знаю, что с ней не так. Почему она влетела под кожу и выжгла там бездну, полную жажды эту бездну заполнить. Стало страшно, но лишь на вдох. Что мне, почти мертвому? Плевать, какой ценой я буду здесь держаться… Несколько секунд тишины показались мне гробовыми, и я не стал больше слушать ее поверхностное дыхание — подтянул за ноги к краю и вошел в нее с силой, возвращая себе ее стон. Я бы предпочел, чтобы она вообще больше рта не открывала, кроме как для этого. Пожалуй, ее крики — лучшее, что я слышал за всю жизнь. А она билась в моих руках, как в последний раз, забыв, что планировала сбежать. Когда я навис на дней, вжимая в кровать, Дана вцепилась в плечи и закусила губы, не понимая, что делает, подставляя шею. И я объяснил со всей страстью, щедро осыпая ее фарфоровую кожу метками.

Мы сплелись в одно. Я почти не выходил, вбиваясь до одури в нее и собственного хриплого стона, не в силах растянуть удовольствие. Да и не было это удовольствием — какая-то дикая пляска на углях, когда невозможно прийти в себя, и что бы ни делал — будешь выгорать изнутри дотла. Я только помнил, как нашел ее губы, будто беря вдох взаймы, чтобы выжить…

Мы пришли в себя мокрые и выжатые досуха. Дана даже не брыкалась, позволяя прижать ее к себе, просто дышала, вяло шевеля губами.

— Ты — сволочь, — выдохнула она тихо.

— Скорее всего, — выпустил ее из рук и тяжело поднялся. Тело давило к кровати, а что-то внутри тянуло к девчонке. Я бросил на нее взгляд через плечо — пялится в потолок, часто моргая, будто вот-вот заплачет. Досматривать не хотелось, и я подхватил штаны и вышел из комнаты.

Только почувствовал себя еще паршивей, чем вчера.