Рассказики-3. Выдуманные истории

Андрей Сатирский

Некоторые наблюдения из жизни, приправленные дозой легкой сатиры и тяжеловатого юмора.Однако есть повод повеселиться, чего и желает автор читателям. Будьте здоровы! Книга содержит нецензурную брань.

ОПУС ЛИТЕРАТУРНЫЙ

В курилке литературного клуба расселись по креслам Тютчев, Чехов и Белинский. Закурили, помолчали. В камине тихонько потрескивали дрова. Дым струйкой утекал в вентиляцию.

— Федя, если бы вы могли встретиться и поговорить с любым писателем, живым или мертвым, кого бы вы выбрали? — внезапно поинтересовался Чехов.

— Живого, — подумав, ответил Тютчев: — Мне, например, импонирует Ги де Мопассан да и в Париже я бы с удовольствие побывал.

— Мопассан живет в Париже? — удивился Белинский: — Он ведь не любит Эйфелеву башню, она его раздражает.

— Тем не менее, он ежедневно обедает в ее ресторане! — сообщил Тютчев.

— Почему? — удивился Чехов.

— Потому что это единственное место в Париже, откуда ее не видно! — воскликнул Тютчев.

— Резонно, — согласился Белинский: — А ты, Антоша, с кем бы встретился?

— Да я и так часто встречаюсь с великим человеком! Со Львом Николаевичем.

Белинский усмехнулся: — Он, конечно, великий, но и странный.

— Согласен, странный, — Чехов поправил пенсне: — Поутру выходит на покос, машет косой и думает «Только физический труд позволяет человеку мыслить, чувствовать и совершенствоваться!». А крестьяне смотрят на него и посмеиваются: — «Почто барин капусту косит? Кто же их, образованных, разберет?».

— А я вот прочитал его труд «Анна Каренина» и обратил внимание: прислуга-француженка, кормилица-итальянка, часовщик-немец, жокей-англичанин. Обалдеть — гастарбайтеры в России из Западной Европы! И сплошные страдания!

Чехов пустил дым колечками: — Вся русская литература состоит из страданий. Страдает или персонаж или автор, или читатель. Если все трое — это шедевр! И счастье для романа.

Белинский усмехнулся: — Счастливый роман — не тот, в котором герои живут долго и счастливо, а тот, в котором они долго мучаются, а сам роман хорошо продается.

— Я, Антоша, почитал твою последнюю повесть, — Тютчев кочергой пошевелил дрова в камине: — Но, по-моему, там не хватает конца.

— Это ничего! Да кто нынче читает книги до конца?

— Кстати, — поинтересовался Белинский: — Чем там, в «Войне и мире», все закончилось?

— Все умерли, — заверил Чехов.

— Не может быть!

— Так двести ж лет с тех пор прошло!

Белинский аккуратно затушил сигарету, бросил окурок в камин: — Вот ты, Антоша, уже пожилой человек, а написал так мало. Сколько сочинил Пушкин, прежде чем его убили на дуэли в 37 лет. Немало написал и Лермонтов, а погиб на дуэли в 26 лет.

— Может, поэтому я еще и жив, — пробормотал Чехов.

Тютчев пустил колечко дыма: — На дуэли Пушкин получил тяжелое ранение в живот, а Дантес касательное ранение в руку. Нынче наша медицина смогла бы не только спасти великого поэта, но и залечить насмерть француза.

Помолчали, подумали. Чехов тщательно протер пенсне, стряхнул пепел с пиджака.

— Не представляю, как раньше люди жили без компьютеров? — пожал плечами Белинский: — Скука была, наверное, смертная.

— Еще бы! — усмехнулся Тютчев: — Балы, дуэли, охота, ярмарки, репрессии, набеги кочевников, дворцовые перевороты… Прямо заняться было нечем!

— Зато нынче веселуха! — хмыкнул Белинский: — Нам в газету пришло письмо — «Здравствуйте! Пишет вам тонкая ценительница Шопенгауэра и других умных словечек».

— Ох, эта современная молодежь! — воскликнул Чехов: — Вы читали Донцову? Или слыхали о ней?

— Ее учитель биологии написал в дневнике — «Читаю реферат уже третий день. Надеюсь, убийца не зебра?».

— И казалось бы, зачем убийце убивать убийцу убийцы? — недоуменно дернул пенсне Чехов: — Но Донцову уже было не остановить.

— Я читал рецепт от Донцовой на 700 страниц, — заметил Тютчев: — Держит в напряжении до самого конца, и непонятно, в какой момент засыпать пельмени…

— Я бы ей поставил памятник, — предложил Виссарион: — «Николай Гоголь сжигает второй том собрания сочинений Дарьи Донцовой»!

— Поддерживаю! — одобрил Чехов.

— А я как-то Гоголя не уважаю, — скривился Тютчев: — Он, сука, не только свою книгу сжег, но и второй том «Идиота»! Заявил, будто Федя про него написал!

— И другие нынешние писатели тоже хороши! — добавил Белинский: — Вышла книга «Пятьдесят оттенков серого» и служила она путеводителем по Петербургу, но автор включил фантазию…

— Ох, уж, эти фантасты! — заметил Тютчев: — Пока Стивен Кинг объяснял инспектору ГИБДД, почему он превысил скорость, тот поседел от ужаса.

Помолчали, представив сию картину.

— Чуден, однако, русский язык! — воскликнул неистовый Виссарион: — Вроде синонимы, а какая разница между «людьми близкими» и «людьми недалекими»!

— Люди могут вместе пить, жить под одной крышей, заниматься любовью, но только совместные занятия идиотизмом указывают на настоящую духовную и душевную близость, — кивнул Тютчев.

Чехов тоже решил высказаться: — Ученые говорят, будто способность смеяться — это единственное, что отличает человека от животных, — он потер пенсне: — Согласен, если исключить жадность, жестокость, гордыню, коварство, лицемерие, алкоголизм, гламур и желание обмануть ближнего.

Тютчев бросил окурок в камин и обратился к Белинскому: — Ты читал мои последние стихи?

— Ну, что сказать… Ты их кому-нибудь еще читал?

— Нет.

— А откуда у тебя синяк под глазом?

— Оттого, что я по натуре философ! Мне без разницы — есть черную икру или черный хлеб!

— То-то ты в буфете ложкой ел черную икру, а не хлеб.

— А какая разница?

Чехов усмехнулся: — Плохо быть русским поэтом-классиком. Всю жизнь стараешься, пишешь, а тебя проходят в третьем классе. И забывают…

— Я человек интеллигентный и глубоко патриотичный, — гордо заявил Тютчев: — Посему обо всем, что происходит вокруг, вместо слов «Абсурд, хаос и бардак!» я скажу «Умом Россию не понять»! Поэтому предлагаю перейти в буфет, где продолжить беседу за коньяком от Шустова…

О том, что произошло далее, рассказал Неистовый Виссарион: — Все вроде было нормально. Сидели, выпивали, мирно беседовали… Драка началась после неосторожных слов — «Семантика этюдности в прозе Пришвина неоднозначна»…

И причем тут Пришвин, если пенсне разбили Чехову?