Потому и сидим (сборник)

Андрей Ренников

Впервые для отечественного читателя собраны фельетоны и очерки Андрея Митрофановича Ренникова (настоящая фамилия Селитренников; 1882–1957), написанные в эмиграции. Талантливый писатель и журналист, широко популярный еще в дореволюционной России, одним из немногих он сумел с уникальным чувством юмора и доброжелательностью отразить беженский быт, вынужденное погружение в иностранную стихию, ностальгию.

В гостях у варвара

Случайно познакомился с известным французским кинорежиссером, мсье Жуэ, большим любителем фильм из русской жизни.

Это он поставил несколько лет назад нашумевшие картины «Княжна Василия» и «Бедность не пророк» (Ла поврете н-э па з-ен профэт).

Сам мсье Жуэ в России никогда не был и, как видно, при собирании бытовых материалов ни с кем из русских людей не беседовал. Однако, как он говорит, у него до сих пор был отличный козырь: его дед участвовал в Крымской кампании и собственнолично брал приступом Малахов курзал.

Познакомились мы с мсье Жуэ, разговорились. И при прощании я, по скверной русской привычке, предложил ему зайти как-нибудь ко мне продолжить беседу.

Казалось бы, это была простая формальность. А Жуэ, между тем, принял предложение радостно, попросил назначить время, когда можно прийти.

— Я бы очень хотел окунуться хоть раз в мистику славянского быта, — записав день и час, пояснил он.

Я шел домой с тяжелым чувством. Во-первых, пропадет целый вечер. А, во-вторых, все равно мсье Жуэ будет ставить картины так, как захочет. Об этом говорит и чрезвычайное самоудовлетворение, разлитое по всему его лицу, и то чисто европейское упрямство, с которыми он придерживается взглядов покойного деда.

— Погоди-ж, — злобно бормотал я, подходя к своей квартире. — Будешь ты у меня знать «Бедность не пророк» и «Княжну Василия»…

К четвергу для приема Жуэ я не поскупился на расходы по устройству русского быта. Купил водки, налил ее в самовар, в самоварную трубу вставил цветы; в столовой над горячей железной печкой, в виде полатей, протянул длинную доску, подперев ее с двух сторон чемоданами; буфетный шкап передвинул из угла к окну, а угол задрапировал красной материей; затем приготовил кое-что из еды и питья: разбавил кофе вином, в чайник насыпал вместе с чаем корицы и перца, на столе расположил два национальных блюда: кусок сырого теста, с воткнутой в него свечой, и глубокую чашку с виноградом, облитым прованским маслом.

Была не была. Сам буду есть, сам буду пить, но покажу ему мистику.

Жуэ явился аккуратно. Минута в минуту. Вошел в переднюю, самодовольно поздоровался, с любопытством оглядел стены.

— A петушок где? — деловито спросил он.

— Петушок спрятан, мсье, — грустно сказал я, помогая гостю снять пальто. — На собрании в Трокадеро мы русские, поклялись друг другу, что, пока Россия не восстановится, петушков выставлять никто не будет.

Затем я отошел в сторону, поочередно взял со столика заранее приготовленные туфли, метлу, ключи, каракулевую шапку, халат и торжественно заговорил, отвесив низкий поклон:

— Брат мой, дорогой и любимый! Вступая в скромное жилище русского человека, не откажи отнестись с уважением к его священным обычаям.

— С удовольствием, мсье, — растроганно пробормотал Жуэ.

— Сначала сними, брат мой, брюки, пиджак и надень этот халат человеческой дружбы. Затем накрой голову шапкой согласия и мира. Пока ты находишься в доме, не снимай ее, прошу, чтобы не оскорбить очага.

— О, мсье. Конечно. Как можно!

— Башмаки тоже оставь, брат мой. Надень вместо них туфли мягкой сердечности. Теперь, когда все готово, я передаю тебе вот эти ключи. Ходи по дому, открывай все, что угодно. Не прибегай только к помощи вот этого маленького ключика. Пользование им угрожает тебе смертью, брат мой.

— Вот этим? — побледнел Жуэ, со страхом разглядывая ключ. — Хорошо. А метла на что?

— Эта метла, брат мой, указывает, что ты, как гость, можешь вымести из квартиры все, что захочешь, не исключая хозяина. Возьми метлу в руки и идем. Я посажу тебя в красный угол, где ты вкусишь наше национальное питье и еду.

Он сидел в столовой в углу, задрапированном красной материей, с жутким любопытством оглядывался, ожидая, что будет. А я, вынув из кармана платок, поднял руку, в легких воздушных па русского танца прошелся по комнате и затем стал потчевать гостя.

— Русский калач, — склонившись на одно колено, произнес я, подавая на тарелке сырое тесто. — Ешь, брат мой.

— Мерси бьен, — пробормотал Жуэ, поднося тарелку к глазам. — Только это не сырое, мсье?

— Тот, кто в первый раз входит в русский дом, тот ест сырое. Кто входит во второй раз, ест печеное.

Я зажег свечу и, держа ее в руке, терпеливо ждал, пока Жуэ проглотит. Затем поочередно дал гостю рюмку водки, чашку кофе с вином, чаю с корицей и перцем и, наконец, начал угощать виноградом.

— Уиль д-олив? — вздрогнул он, подняв кисть и заметив, что с нее что-то каплет.

— Уиль д-олив с виноградом, брат мой.

— Я не могу есть, мсье. Я очень сыт.

— Брат мой! Ты оскорбляешь очаг!

— Мсье! Честное слово не хочется! Дайте лучше водки… Или вина…

Через полчаса я объявил, что официальная церемония кончилась, придвинул к красному углу маленький столик, переставил на него самовар, сам лег на палати над железной печкой, и мы стали мирно беседовать.

— Проклятая рана! — потирая левую ногу, со вздохом произнес я. — Уже пятнадцать лет прошло, а до сих пор болит место укуса медведя.

— A где вас медведь укусил, мсье?

— В Петербурге на Каменноостровском проспекте. Вышел, знаете, как-то из дому впопыхах и забыл взять ружье. А тут, как нарочно, целая вереница медведей. Идут, зубами щелкают. Двести человек при мне разорвали. А, вот хотите, мсье, расскажу случай? Как мы охотились в Петергофе на кабанов? Было это давно, лет двадцать назад… В охоте участвовал я, граф Maлюта де Скуратов и депутат Думы Павел Милюков^[91], прозванный за свою храбрость Николаевичем…

Около десяти часов в квартиру ко мне постучали. Пришли неожиданно гости: Кудрявкин с женой.

Ничего не подозревая, Кудрявкины поздоровались, вошли в столовую… И увидели в красном углу мсье Жуэ: в халате, в каракулевой шапке, с метлой в одной руке, с рюмкой водки в другой.

— Это что за чучело? — отступая к дверям, прошептала Кудрявкина.

— Ничего, ничего… Это иностранец в гостях у русского варвара.

Остаток вечера, как легко догадаться, мы провели очень весело. Кудрявкин, вспомнив свое аристократическое прошлое, громко играл на гребешке, приложив к нему папиросную бумагу. Мадам Кудрявкина, тряхнув стариной и этикетом придворного быта, бойко хлопала в ладоши. А мсье Жуэ, несмотря на халат и на метлу, лихо танцевал русскую.

Из сборника «Незванные варяги», Париж, «Возрождение», 1929, с. 68–72.

Примечания

91

Павел Николаевич Милюков (1859–1943) — политический деятель, историк и публицист. Лидер конституционно-демократической партии. Член «Прогрессивного блока» Государственной Думы, критиковавшего царское правительство и требовавшего создания правительства, подотчетного парламенту. Выдвигал обвинения непосредственно против царской семьи и ее окружения. В 1917 г. министр иностранных дел Временного правительства. С 1918 г. в эмиграции во Франции. Разработал «новую тактику», отвергавшую как продолжение вооруженной борьбы внутри России, так и иностранную интервенцию. Возглавлял Союз русских писателей и журналистов в Париже, редактировал газету «Последние новости» и журнал «Руссские записки».