Потому и сидим (сборник)

Андрей Ренников

Впервые для отечественного читателя собраны фельетоны и очерки Андрея Митрофановича Ренникова (настоящая фамилия Селитренников; 1882–1957), написанные в эмиграции. Талантливый писатель и журналист, широко популярный еще в дореволюционной России, одним из немногих он сумел с уникальным чувством юмора и доброжелательностью отразить беженский быт, вынужденное погружение в иностранную стихию, ностальгию.

На выставке

Хожу по залам «Шарпанье», на выставке картин Яковлева, стою подолгу перед пейзажами Сахары, любуясь озером Чад, воздушными мимозами Нигера, причудливыми горами Мозамбика… И радостно на душе, что весь этот поток посетителей-иностранцев, все эти одобрительные замечания, иногда даже выражения восторга и удивления перед мастерством художника, что все это относится к нашему талантливому соотечественнику. Слава Богу, нам есть чем гордиться. Не желая расставаться с одним из полотен, посвященным Сахаре, в котором столько задумчивой прелести, столько мистической притягательности, сажусь на диван, продолжаю смотреть. А рядом со мною на диване какая-то старушка. Уставилась странным страдающим взглядом на картину, изображающую баобаб у берегов Нигера, вздыхает, достает платочек из сумочки, прикладываете к глазам.

— В чем дело? — с удивлением скашиваю на нее глаза.

— Есаул, идите-ка сюда! — слышится, вдруг, сзади меня среди общей тишины. — Бросьте свои черные морды, хватит.

— Погодите, Матвей Дмитриевич, дайте доглядеть, — отвечает громкий уверенный голос. — Может еще кого-нибудь из знакомых встречу. Недаром, слава те, Господи, в Бельгийском Конго два года околачивался. А что, нашли Мадагаскар?

— Нашел, да. Вот номера 84 и 85. «Хо плато» и прочее.

— Иду сию минуту. Взгляну только еще разок на своего Лубенго. Приятели как-никак были. Главное, разоделся-то как, а? Фу ты, ну ты… Ножки гнуты… При мне на праздничке луны и то в таком одеянии не появлялся. Очевидно, специально для художника нацепил. С чего только похудел, бедняга? Запил, что ли? Или лихорадка?

— Здесь и столица Мадагаскара Тананариве имеется, есаул, смотрите, — продолжает звать второй русский, переходя к новой картине, и внимательно сверяя номер с каталогом. — Общий вид из дворца королевы…

— Общий вид? Интересно. Ту де сюит^[37]. Дайте, пробегу только остальные, чтобы не возвращаться. Это кто? Номер 167. Жен фамм арабизе из Стенвиля. Так… Этой не знаю. Кого не знаю, того не знаю, врать не буду. И фамм арабизе, номер 168, тоже не встречал. Хотя, как будто, на одну мою приятельницу, действительно, смахивает. Мапудрой звали, в Бенгамине жила, возле лагеря. Не женщина, доложу вам, огонь! Ну, давайте теперь Мадагаскар. Где он? Не верю только, дорогой мой, в вашу идею, скажу, откровенно.

Оба русских, один бравый, высокий молодой брюнет, другой скромный старичок с маленькой седенькой бородкой, стоят у стены, внимательно рассматривают мадагаскарские пейзажи.

— По-моему, дрянь, — после некоторого молчания, громко, с пренебрежением, произносит, наконец, есаул.

— То есть как дрянь? — обидчиво поворачивает голову старичок. — Не нравится?

— Конечно, не нравится. Уныло очень. Ни пальм тебе, ни водопада. Лысо кругом. Разве это местность?

— А я думаю, для нашего плана колонизации, это наоборот, большое достоинство. Поглядите только, какая возвышенность. Плато!

— Ну, так что же, что плато? У нас в Катанге тоже плато.

— И горы, обратите внимание, какие удобные: гладкие, пустынные. Леса не имеется, значит выкорчевывать нет необходимости. А это уже половина экономии. Затем, спуски, видите, покатые, пахать можно со всех сторон.

— Относительно вспашки не спорю. Правда, удобно. Только есть ли вода? Кстати, Кругликов в министерстве колоний уже был?

— Обещал завтра пойти. Со всеми прошениями, и от нас, и от Сопроновых. По-моему, есаул, если дадут даром, брать надо, не рассуждая. Вы поглядите, например, на рисовые поля, номер 87. Разве плохо? И дома в Тананариве, как дома, отлично жить можно. Хотя ярко-красные, оригинальные, но, во-первых, может быть, это сам художник для модернизма лишней краски подпустил, а во-вторых, не все ли равно, в конце концов, какого вида дом? Лишь бы с освещением и отоплением. Я, вот, к мадагаскарским портретам тоже приглядывался. В той комнате. Гарсон мальгаш, по-моему, славный малый. И у вождя Разулианана лицо тоже недурное. Открытое, прямое. Сойдемся с ним, я уверен.

— А женщины интересные? Видели?

— Одна, кажется, есть. Под номером 217. Да. В следующем зале. Написано «фам мальгаш де ла каст инферьер»^[38]. Для «каст инферьер», по-моему, довольно приличная. Впрочем, этот вопрос вы уже, голубчик, сами обследуйте. Это меня, старика, не касается.

— Да, да. Конечно. Погляжу сам. Какой номер говорите? 217? Где? Там? А, ну-ка. Посмотрим!

Оба русских исчезают в соседнем зале. Снова тихо. Молча, иногда переговариваясь шепотом, проходят мимо иностранцы, останавливаются, отходят, возвращаются снова, завороженные каким-нибудь из пейзажей.

— Софья Андреевна?… И вы здесь? Каким образом?

— А… Здравствуйте…

— Здравствуйте, дорогая! Как я рада. Неправда ли хорошо? Замечательно! В особенности, эти крепюскюль… И лэз ото дан ле дезер^[39]… Сахара, вообще, у него изумительна. И пожары в бруссе^[40]. Хотя знаете, его дессен мне все-таки больше нравятся, чем пентюр^[41]. Заметьте, что такая масса портрэ^[42] — дикарей, а в каждом есть все-таки своя индивидуальность… Я целый час простояла перед неграми в том зале, пока муж, наконец, не запротестовал… Вы не догадываетесь, конечно, в чем дело. Но так как все равно по-русски никто не понимает, скажу по секрету: через пять месяцев, понимаете, я ожидаю это самое… бэби. Так вот и муж боится, как бы не повлияло. А вы что такая грустная? Нездоровится?

— Нет, ничего.

— Все уже осмотрели? Или только что пришли?

— Уже давно… Я вот, только ради этого… Нигера. На баобаб гляжу.

— На баобаб? О, да! Баобаб бесподобен. Действительно. Какая мощь, какая сила! И вы заметьте: даже дупло не вредит впечатлению. Одно бы я сказала — жаль не даны боковые ветви и ветви вверху. Если бы художник взял дерево в другой перспективе и изменил бы масштаб, весь баобаб вошел бы в поле зрения и тогда… Что с вами? Дорогая моя! Вы плачете?

— Нет, нет. Ничего. Пустяки… — Старушка с виноватой торопливостью проводит платком по глазам, горько улыбается сквозь слезы. — Ведь, у меня, если помните, на Нигере Шура, — тихo произносит она. — Третий год у англичан служит по лесному хозяйству.

«Возрождение», рубрика «Маленький фельетон», Париж, 18 мая 1926, № 350, с. 3^[43].

Примечания

37

Tous de suite — все люкс (фр.).

38

Femme malgache de la caste inférieur — мальгашская женщина низшей касты (фр.).

39

Crépuscule… [И] les auto dans le désert — сумерки… [И] машины в пустыне (фр.).

40

Brousse — чаща, поросшая кустарником (фр.).

41

Dessin… peinture — рисунки… живопись (фр.).

42

Portraits — портеты (фр.).

43

Также напечатано под названием «Чистое искусство» в сборнике «Незванные варяги» (Париж: Возрождение, 1929), с. 81–84.