Император

Андрей Посняков, 2013

1413 год… Власть Великого князя Георгия Заозерского распространилась не только на все русские земли и Орду, но и на Литву, Польшу, Ливонию. Границы Руси вплотную приблизились к Священной Римской империи. Князь уже и сам стал забывать, что на самом деле он российский бизнесмен Егор Вожников, ради обретения необычных способностей решивший испробовать старинное заклинание. Ему теперь не до воспоминаний. Ведь германский император Сигизмунд лелеет мечту пойти войной на русские земли, организовать новый крестовый поход, повсюду сея смерть и разрушения. Единственный, кто может остановить захватчика, это князь Георгий, ибо властелин русских земель обрел волшебный дар предвидения, но, как оказалось, не навсегда…

Глава II

Серенада

Афанасия схватили прямо на улице, едва только он вышел с подворья. Просто взяли под руки, швырнули в возок, повезли… помчались. Интересно, кто такие? И куда?

Ехали, впрочем, недолго, отрок не успел и бока отбить, как распахнулась рогожка, и звероватого вида мужик в сером немецком кафтане нетерпеливо махнул рукой — вылезай, мол.

Выбравшегося на просторный двор — неужто княжеский?! — парня повели в хоромы, в высокую каменную башню, выстроенную не так давно, но уже снискавшую себе в Новгороде дурную славу.

«Пытать будут», — оказавшись в большом, освещенном факелами подвале, расстроенно подумал Афоня, краем глаза опасливо посматривая на дыбу и блестящие палаческие инструменты, аккуратно разложенные на длинном, покрытом окровавленной рогожкой столе. В глубине подвала жарко пылал камин, сильно пахло нагретым металлом… видать, калили… чтоб сподручней пытать.

Да за что же?!

Сглотнув слюну, отрок дернулся было, но тут же почувствовал на своем плече сильную стальную руку:

— Охолонь!

Юноша оглянулся — палач! Ну, точно — палач. Голый по пояс, потный, с перекатывающимися под смуглой кожей мускулами, такой и щелкнет — убьет! Пегая растрепанная бородища, на волосах — тоненький ремешок… Отвратительная, мерзкая рожа!

Зачем-то подмигнув парню, палач прищелкнул пальцами, и его помощники — тоже те еще гады! — проворно сорвав с жертвы рубаху, подвесили бедолагу на дыбу… потянули… захрустели выворачиваемые суставы, отрок дернулся, закричал:

— Ай!

— Цыть! — снимая висевший на стене кнут, кат обернулся, прикрикнул: — Не торопитеся, парни! Спешка, она в любом деле вредна, а особенно — в нашем.

— Всегда знала, что ты немного философ, Мефодий! — вдруг прозвучал в подвале дивный женский голос, певучий и властный. — А ну, подойди.

Кат тотчас бросил кнут, а висевший на дыбе Афоня приподнял голову, силясь увидеть ту, что имела здесь такую власть. Не увидел — лишь заметил, как шевельнулась бархатная портьера, делившая пыточную на две части. Портьеру эту отрок до того как-то не замечал, все больше на инструменты косился — страшно!

— Да, моя госпожа? — заглянув за портьеру, палач упал на левое колено.

— Не в полную силу, — шепотом приказала женщина. — Не жги! Так, попугай только… а потом поглядим.

Увы, Афанасий шепота этого не расслышал, а потому приготовился к худшему и, как только кат замахнулся кнутом, закусил губу…

Ожгло! Больно, да… но не так уж, чтоб совсем нетерпимо… Но это, вестимо, только начало… Такой оглоедище, ежели захочет, враз хребет перешибет, с одного удара!

— Не бейте меня, Христом Богом прошу, — взмолился несчастный отрок. — Я вам все, что надо, скажу… и все для вас сделаю.

— Что ж, поговорим, — снова послышался все тот же голос. — Мефодий, оставь нас… и людей своих забери… как понадобятся — кликну.

Палач с подручным исчезли, ровно их тут никогда и не было. Зашуршала штора, и запахло чем-то таким приятным… Так, верно, пахнет в раю.

— Ну, поведай, что хотел.

Афоня глазам своим не поверил, увидев перед собой ослепительно красивую молодую женщину, девушку, с виду лет двадцати. Златовласая, и волосы вовсе не прятала: светлые, словно бы напоенные летним солнцем и медом, локоны так и струились волнами по плечам, стянутые лишь узким серебряными обручем. Длинное темно-голубое платье в талию, какие принято носить в немецких землях, красные шелковые вставки, серебряный поясок… и лицо! Красивее, пожалуй, и не бывает! Губки розовые, пухлые… васильковые очи из-под длиннющих ресниц смотрят строго, а на щечках играют ямочки. Нет, то не дева — ангел!

— Ишь, смотрит… — усмехнулась дева. — Ты что же, парень, княгиню свою никогда не видал?

— Как же не видал, — Афанасий хлопнул ресницами. — Целых два раза. Правда, издалека — народищу-то вокруг толпилось.

— Поня-атно…

Хохотнув, красавица подошла к столу со страшными инструментами и вдруг, присмотревшись, вытащила какой-то свиток да тут же вслух и прочла:

— Како пичуги трепещут, а рыбы сверещут, тако и ясно всем — весна… Мефодий!

— Иду, госпожа!

— Да не иди пока. Там стой… — Дева неожиданно заулыбалась так весело, что и Афоне стало как-то светлее.

— Рыбы, Мефодий, между прочим, не «сверещут»… Да и вообще — я такого слова не знаю. Сам, что ли, выдумал?

— Выдумал, госпожа. Для рифмы.

— Ну-у… поэт ты изрядный, однако ж и размер строфы соблюдать следует… Ох, чувствую, уделает тебя Яков Щитник, он, говорят, уже поэму целую наверстал, по типу «Илиады».

— Яков Щитник, госпожа моя, на «Илиаду» точно не способен. Не Гомер — куда уж!

— Значит, уделаешь его?

— У меня, чай, тоже поэма приготовлена. Называется — «О красной полонянице-деве и о возлюбленном ее вьюноше Елисее».

— Вот как? Про любовь, значит… Смотри, я на тебя сто флоринов поставила… и двух сенных девок.

— Не подведу, госпожа моя.

— Ладно, скройся… Ну, так как тут у нас?

Прислушивавшийся к не вполне понятной ему беседе отрок не сразу и сообразил, что красавица именно к нему обращается. Дернув головой, заморгал:

— А? Что?

— Ну, поведай. — Усевшись рядом, на лавку, дева махнула рукой. — Что ты там хотел рассказать-то?

— Э… о чем, госпожа?

— О том, о чем уже говорил князю! Только на этот раз — правду, иначе пожалеешь, что и на свет белый родился!

А вот сейчас она на ангела вовсе не походила… нет, ангельски красивая — да… но такая, что, при нужде, прибьет, не задумываясь. Даже наверняка сама и пытать сможет. Запросто! Вон как глазищами зыркнула…

— Ну?!!

— Так я уже говорил, вот… — торопливо начал Афоня.

— Правду!!!

— Так я… госпожа… правду и говорил, зачем мне врать-то? Только…

— Что — только? — жестко переспросила красавица.

— Но то… мои думы только… мысли.

— Давай! Излагай мысли.

Отрок покусал губы:

— Я вот что подумал еще там… тогда. Гербы-то были тевтонские, да… одначе говорили рыцари промеж собой непонятно, не так, как тевтонцы… И еще! Серьга у одного в ухе была, а ведь устав орденский всякие украшения строго-настрого запрещает.

— Плевали они на устав, — презрительно отмахнулась дева. — А вот иная речь — это уже серьезно. Как говорили? Как аглицкие немцы? Французы?

— Как немцы германские… многие слова понимал, но не все.

Красавица вскинула брови:

— Так ты, значит, немецкую ведаешь.

— А как же, госпожа моя? Я ж приказчик.

— Хорошо. — Дева вдруг поднесла унизанные кольцами пальцы к губам… словно хотела погрызть ногти, да одумалась, спохватилась — не к лицу. — Надеюсь, ты все же правду сказал.

— Клянусь святой Софией! Чтоб мне…

— Чего ж князю про то не поведал?

— Так то лишь догадки мои… Как можно?

Девушка замолчала, задумалась, машинально перебирая палаческие инструменты. И так они звякали, так действовали парню на нервы, что тот не выдержал, осмелился подать голос:

— Госпожа… а что со мною теперь?

— Домой пойдешь, на черта ты мне сдался. Но язык за зубами держи, не то живо отрежем…

Очутившись на улице и вдохнув полной грудью теплый летний воздух, Афанасий не поверил своему счастью. Как же все-таки хорошо это все видеть, ощущать — и ласковое дуновение ветерка, и синее высокое небо, и блеск отражающегося в седом Волхове солнышка. Ах, господи-и-и… Неужели вырвался?

— Эй, парень, а ну-ка давай обратно. Что стоишь? Ты, ты!

Перст воинского человека — слуги — уткнулся отроку в грудь.

И не убежишь — поймают! Вон, до ворот-то — далеко, хоть и распахнуты настежь. А хоромы — да — княжеские! И что с того теперь?

Поникнув головой, Афанасий поплелся к башне… снова оказавшись в мрачной темноте пыточной. Злая красавица все так же сидела на лавке… вот обернулась:

— А ты… Вот тебе, за все твои страдания.

На узкой девичьей ладони золотом вспыхнули флорины… или гульдены, парню сейчас не до того было, чтоб приглядываться, разбираться.

— Ну, бери, бери же.

— На колени падай, дурак, — подтолкнув, зашептал позади кат. — Благодари княгинюшку…

Так вот она кто! Пресветлая великая княгиня Елена!

— Только матушкой ее не называй — не любит.

Отрок бухнулся на колени, тут же забыв все указания:

— Благодарю за добро, княгиня-матушка!

— Хм, «матушка», — скривившись, совсем как простая девчонка, передразнила княгиня. — Вот же черт худой! Да я ненамного тебя и старше! Ладно… с этим все. Ступай, парень!

— Благодарю, ма… пресветлая княгиня!

— Ступай, ступай… Мефодий! Рыжего сюда давай. Поглядим, что там были за кораблики. Да! Нянькам скажи, пущай Мишеньку на улицу выпустят — погодка-то, эвон!

Княгиня очень любила маленького своего сынишку. Конечно, не так, как мужа, великого князя Егора, — к маленьким детям и в те времена (да и в более поздние) не принято было слишком привязываться — детишки мерли словно мухи, особенно во младенчестве. Из десятка родившихся выживали, дай бог, трое-четверо, вот и у Елены с Егором второй ребенок во младенчестве умер. И после этого князь вдруг озаботился устройством в Новгороде и других русских городах канализации и водяных уборных по типу того, что было в древности в Риме или в той же Орде, ныне вассальной. Ах, Орда… Вспомнив позорное рабство, бывшая ордынская пленница княгиня Елена не удержалась, заскрипела зубами да ноготь погрызла в волнении — снова ведь мысль пришла, та самая, что уж не раз приходила. Снова подумалось: а что, если б не случился тогда в Орде князь Егор? Даже не князь еще, а атаман разбойной ватаги, князем это уж потом Елена его сделала, за что собой по сию пору гордилась! А как же? И с Москвой справились, и с Ордой, все русские земли себе подчинили, прихватили и Польшу, и Литву, и Константинополь. Почти полмира! И все эти успехи — юная княгиня это точно знала — достигнуты во многом благодаря ей! Благодаря ее уму, сметливости, хватке… ну, и красоте, конечно. Была б уродкой — полюбил бы ее Егор? Даже если б и взглянул, так и то — с жалостью. Ах, Орда, Орда… Еленка оказалась там еще совсем юной, преданная и проданная родным дядькой, захватившим заозерский трон, на который именно она, Елена, имела все права…. И права эти так бы и остались попранными, кабы не Егор… да не сообразившая что к чему Елена. Ну, что светило в Орде знатной пленнице? Ничего хорошего. Даже если и выкупят, так дорога одна — в монастырь. Уж что делают в Орде с пленницами, было известно каждому, какая тут потом чистота крови? А Егор на то не посмотрел, замуж позвал… то есть это Еленка ему намекнула, что, мол, неплохо бы… И ватага у любимого имелась верная, так что любой князек — попробуй, вякни! За жену — муж в полном ответе, а связываться с Егором желающих находилось мало. Сначала — атаман, потом — благодаря Елене — князь заозерский, а ныне — уже и великий, всея Руси! Хорошо, удалось змеищу московскую — Софью Витовтовну — в монастырь заточить. Еленка, конечно б, ее и прибила не моргнув глазом, да муж не дал… добрый и благородный человек.

Юная княгиня любила мужа, но понимала, что совсем его не боится — а это… это какая-то странная любовь: будоражащая, нежная, сладостная… Это ведь совсем новые ощущения, когда знаешь, что муж тебя никогда не ударит, не приласкает по голой спине кнутом, не оскорбит даже! Оттого сперва как-то не по себе было, но потом… Сейчас кажется — иного и не надобно! Никогда! Несмотря на юность, Елена многому научилась в Орде — научили! — знала, как ублажить мужчин, но мужа поначалу стеснялась… недолго. Он все воспринял так, как она и хотела… даже обрадовался. Добрый, поистине святой человек… немножко не от мира сего. Как-то Егор рассказывал всякие забавные небылицы про волшебное княжество, где якобы когда-то жил, а в Заозерье, мол, очутился благодаря какой-то колдунье… и с помощью колдуний же хотел вернуться обратно, да не вышло. Еленка, конечно, всем этим глупостям не поверила, однако колдуний да волшбиц на всякий случай извела, почище римской святой инквизиции. А чтоб муженька не смущали, прелестницы!

— Государыня! — заглянула в подвал сенная девка — статная, рослая, черноокая, к Мефодию-кату неровно дышащая. — Государыня! Князь великий зовет по важному делу.

Сказав так, девица низенько поклонилась, бросив на мускулистого палача полный девичьего томления взгляд.

— Зовет? — Княгиня поднялась. — Ну, пойду… раз по важному. Мефодий, рыжего отпускай тоже — все, что нужно, узнала и так.

— Слушаюсь, моя госпожа.

Поклонился и кат, а Елена быстро вышла во двор и, поднявшись по каменным ступенькам крыльца, вошла в горницу.

Великий князь Георгий (для Еленки — Егор) — статный, с густыми светло-русыми локонами, небольшими усиками и бородкой, настоящий красавец — находился в горнице не один, а с архиепископом Симеоном, коего юная княгинюшка давно уже приручила, превратив в верного своего соратника. Симеон был умный, глупых людей Еленка терпеть не могла, хоть и использовала без всякой жалости.

— Вот и краса наша, солнышко! — Поднявшись с лавки, князь одернул длинный кафтан из темно-голубого шелка, какой носили только особы королевской крови, и, приобняв жену за талию, поцеловал ее в щеку, ничуть не стесняясь проявлять свои чувства даже и при архиепископе. За это, кстати, Елена его еще больше любила!

— Здрав будь, муж мой, — улыбнулась княгиня. — Почитай, с тобой спозаранку не виделись. А с вами, святый отче, со вчерашнего дня. Случилось что?

Елена, как и дражайший супруг ее, давно уже научилась не тратить зря время на разные условности, о деле говорила сразу, того же и от других требовала.

— Случилось. — Отец Симеон как-то нервно потрогал бороду. — Случилось. С Любека, от Феодора нашего, вестей нынче нет. А корабли в Нарву пришли — средь них четыре со многими мачтами. Договаривались ведь, чтоб с ними — и весть. Вот я и пришел — порассудить, покумекать.

По давней новгородской традиции, архиепископ, кроме духовных дел, еще и окормлял внешнюю политику, теперь уже не только новгородскую. Сделав Новгород своей северной столицей, князь Егор вовсе не рушил традиции, так что отец Симеон ведал и всеми шпионами, и тайными делами.

А Елена ему во всем помогала — в охотку! Вот и связь через многомачтовые суда — пока еще на Балтике редкие — она предложила, мол, так легче все проследить. И Федор, и многие другие соглядатаи — не только в Любеке, а и в прочих ганзейских городах — с каждым купеческим караваном весточку присылали. А ныне, что ж — ничего?

Егор пожал плечами:

— Вестей, что ль, у Федьки нету? Я ж, кажется, просил узнать…

— Послушайте, — вдруг всплеснула руками княгиня. — Давайте-ка все с самого начала начнем. Со вчерашних дел — я тут некоторых людишек, не в обиду сказано, по-новому допросила.

— Поди, в пыточной? — прищурился князь Егор.

Елена отвечала вежливо, с достоинством, как и полагается великой княгине:

— Ты, Егор, дурой-то меня не считай, ага! Я что, не понимаю? Ежели мне начать ноздри рвать или спину плетьми жечь, так я что угодно наговорю от боли да страха. Кнуту веры нет! Однако и пыточную можно использовать… когда у человека надежда остается. Тогда и пытать не надобно, достаточно кое-что показать…

— Ну, ладно, ладно, — тряхнув головой, примирительно промолвил князь. — Так что ты там напытала?

Фыркнув, Елена не выдержала, расхохоталась — знала, мужу нравится, когда она смеется. А посмеявшись, продолжила с полной серьезностью:

— В ливонском лесу — не тевтонцы, и в море — не ганзейцы. Лучники, зеленые с белым, откуда? Я вам скажу — из Уэльса, из Англии, и, покуда английский король с французским замирился, лучники те подались в разные земли. И многих Жигимонт-император нанял!

— Император… — негромко повторил отец Симеон. — А поди докажи! Нам вредить — зачем это ему?

Егор прищурился:

— В открытую нет, а вот с Ганзой, с тевтонцами поссорить. На них ведь прямо показывали… и дали некоторым уйти. Мягко говоря — не самым опытным и умным.

— Тевтонцы не будут воду мутить, точно, — убежденно заявила Елена. — Кто Генриха Плауэна, магистра, из узилища вызволил, куда его свои же рыцари и засадили? На чьи деньги? Магистр добро помнит… больше того, знает, что ссориться ему с нами не с руки — вмиг раздавим! Или снова в темницу засунем — врагов у него множество, только свистни.

— Пока мы тут с вами гадаем — всюду наших людей бьют! — Князь покусал губу. — И вестей ни от кого нету. Что ж Федька-то? Может, и не жив уж боле?

— Погоди, погоди… — Княгиня задумчиво нахмурила брови. — Федька ведь всегда весточки посылал, даже когда не особо что и было. Просто чтоб знали мы… Что, совсем ничего никому не передал?

— Хотел, — пригладил бороду владыко. — Наши люди в Нарве матросиков опросили… так, потихонечку… Подходил к ним в Любеке вьюнош, обликом на нашего Федю похожий…

Елена нетерпеливо подалась к нему:

— Ну, ну?!

— Ничего не просил передать, просто разговаривал. Сказал, что есть у него в Нарве приятели, которым он и хотел передать гостинец, а да пока не будет, мол, нет нужды.

— Нет нужды? — повторила княгиня. — Что, так и сказал?

— Именно так, — отец Симеон развел руками.

— Так-та-ак, — задумчиво протянув, князь вдруг встрепенулся, словно проигрывавший в покер игрок, которому вдруг пошла карта. — Раз нет нужды… то это все лежит на поверхности. Отче, что там были за корабли?

— Вот список, — архиепископ достал из-за пояса грамоту.

— «Золотая Дева», — развернув свиток, вслух прочитал Егор, — «Святая Инесса», «Бургундия»… «Сигизмунд»!!!

— Сигизмунд? — ахнули все.

Князь грозно прищурился:

— Молодец, Федор! Вот уж поистине — точней не доложишь. Сигизмунд — он Жигимонт по-нашему. Сигизмунд Люксембург — нынче король германский, брата своего старшего, Вацлава чешского, обошел. К императорской короне рвется — вот-вот получит!

Отец Симеон усмехнулся при этих словах:

— Он еще и королевской-то короной не коронован!

— Тем более!

— А говорят, императорскую уже получил. Токмо не все князья за него молвили.

— Егор прав, — поддержала мужа Елена. — И не потому, что он супруг мой и князь великий. Просто прав — и все. Сигизмунд Люксембургский — честолюбец младой, и нет такой авантюры, в которую б он сейчас не пустился, дабы гордость свою показать и силу. Чтоб все фюрсты немецкие поняли… Ах, милый! — Встав, княгиня подошла к Егору и обняла его за шею. — Вот бы тебе фюрстом стать! Тогда б мы германцев прижали. Сами б могли императора выбирать, с другими фюрстами договариваться… их всего семь, кажется? Тех князей, что императора избирают.

— Семь, — авторитетно подтвердил владыко. — По указу великого короля Карла Люксембурга князья те курфюрстами именуются. Внутренние дела свои сами по себе ведут, императора избирают и право управлять империей имеют. Четверо светских князей, — тут отец Симеон, чтоб не коверкать язык, перешел на немецкий, — король Богемский, пфальцграф Рейнский, герцог Саксонский да маркграф Бранденбургский, и трое — церковных, архиепископы Майнца, Трира и Кёльна. Люксембурги — наследники Богемской короны, а Сигизмунд, удачно женившись, еще и король Венгрии. Опасен зело!

— Знаю, что опасен, — согласно покивал князь. — Он свою империю строит… точней — возрождает, мы — свою. Европа маленькая — двум медведям в одной берлоге не ужиться. Вот Сигизмунд и замыслил нас с Ганзой да с орденскими немцами стравить. Не первый же раз такие случаи! Еще и под свеев сработали, помните? Но тут мы сие за правду приняли — свеям ведь есть за что нам мстить — за Стокгольм разрушенный, за Або. Кстати, надо бы на Стокгольм им деньжат подкинуть — есть ведь!

— Ой, — закручинился святой отец. — Возьмут ли?

Егор подбоченился:

— Если лично я привезу — возьмут.

— Да, господине… тебя они уважают.

— Было б неплохо и к тевтонским немцам заехать, — на ходу соображала Елена. — И в Ганзу — прямо по городам самым важным — в Любек, Росток, Гамбург… А еще… — Тут княгиня вдруг хлопнула в ладоши. — Еще б и по немецким землям… что там рядом-то? Бранденбург?

— Я б и до Трира с Майнцем добрался, — усмехнулся Егор. — Уж не сомневайтесь, настропалил бы всех — хватит Люксембургам воду в Европе мутить, пора уже нам ими заняться, иначе как бы не поздно было!

Сказал, как припечатал, — и Симеон, и супружница молча согласились. Князь довольно потер руки — этих двоих он считал самыми умными людьми на Руси, прекрасно разбирающимися в текущей политической ситуации. Если уж они с ним согласились, так дело ясное: надобно ехать!

— Тевтонский магистр Генрих фон Плауэн да ганзейские ратманы меня в лицо знают, — в возбуждении прохаживаясь по горнице, прикидывал князь. — В Стокгольме — тоже еще не забыли…

— Ой, не надо бы сейчас такой памяти! — Елена бросила в рот засахарившийся кусочек меда — так делала с недавних пор, когда уж очень хотелось погрызть ногти.

— Ничего, — успокаивающе улыбнулся Егор. — Главное, чтоб свеи силу нашу помнили. А они — помнят! Я им против датчан помощь предложу, а потом уж и в Бранденбург или к саксонскому курфюрсту подамся, мы ведь знакомы. Он меня и другим фюрстам представит. Что ты так смотришь-то, Елена? Сама ведь понимаешь, что мне лично — ехать. Кому же еще?

— Да уж, понимаю. — Княгиня вздохнула, как вздыхала бы всякая добропорядочная жена, которой предстоит долгая разлука с мужем. И так же, как любая жена, сказала: — Ты береги там себя!

Егор чмокнул супругу в щеку:

— Ты про мои видения не забывай, милая. Знаешь ведь, все опасности я предвижу и сразу на них реагирую.

— Да знаю, — тихо согласилась Елена и еще тише добавила: — Может быть, потому-то ты до сих пор и жив.

— Что ты там шепчешь-то?

— Говорю, молиться за тебя буду! А ты, любимый супруг мой, поезжай с легким сердцем и не переживай — я за тебя с государством управлюсь…

— Кто б сомневался!

–…а корона германская нам бы не помешала!

Юная княгиня вдруг улыбнулась так широко и весело, что даже вечно озабоченный делами владыко посветлел лицом да поддержал Елену:

— Правильно, не помешала бы! И что с того, что германские земли все сами по себе живут? У нас на Руси так тоже совсем недавно было, покуда ты, великий князь, не пришел.

— С папами бы еще решить, — подумав, предложила княгиня. — Их ведь сейчас трое, так?

— Так. — Отец Симеон кивнул и продолжил, поглаживая бороду: — Григорий, Бенедикт и Иоанн.

— Там поглядим, кого поддержать, — махнул рукой князь. — Кто кобениться не будет и с Сигизмундом чуток подмогнет.

Посольство решили отправить тайно — Сигизмунд хоть и молод, да уперт, умен и коварен изрядно, да и руки у него длинные — зачем зря рисковать? Двойника — как когда-то — вместо Егора не ставили, ни к чему было. Просто отправили три богатых обоза с войском разом да в разные стороны — один в Москву, другой — в Орду, третий — в сторону Вологды. Князя великого во всех трех отрядах видели, а куда он точно выехал, никто поведать не мог. Может, в Москву, а может — и в Орду, но скорее всего — через Вологду в Хлынов да в Вятку — давно туда собирался, самолично глянуть, как сибирские дела идут.

Уезжая, князь совершенно официально, как не раз уже делал, оставил вместо себя править супругу, пресветлую княгиню Елену… тяжелую руку которой знали отнюдь не только волшбицы-колдуньи. Правила княгинюшка жестко, кровь лить не боялась и мятежи подавляла нещадно, потому и уважал ее народ не меньше, чем самого князя. Страшился! А без страха-то — как?

Все три отряда — московский, ордынский, сибирский — отгуляв, вышли из Новгорода одновременно: быстро, четко, организованно. А немного погодя отчалили от Ладоги три двухмачтовые морские ладьи, две каракки и четыре когга, принадлежавшие некоему Федору Тимофеевичу, посаднику Славенского конца Торговой стороны Господина Великого Новгорода. Федор Тимофеевич, человек пожилой, опытный и умный, всегда поддерживал князя во всех начинаниях и даже, осмелев, давал ему советы, которым великий князь не считал зазорным следовать, за что посадник уважал его еще больше.

Курс флотилии тайны не составлял — как всегда, через Нарву и Ревель в Стокгольм — за медными крицами, — оттуда в Любек, ну а дальше — домой. Правда, пассажиров на этот раз не брали, всем кормчим хозяин строго-настрого наказал говорить, мол, все места заняты.

— Говорят тебе, все места заняты! — так и объясняли в конторе на ладожской пристани настырному ганзейскому немцу, только что прибывшему из Новгорода на большом челне. Такие рейсы — Новгород — Ладога и обратно — выполнялись регулярно, ибо крупные морские суда в Новгород по Волхову не поднимались — пороги! — а разгружались и стояли в Ладоге.

— Ну, как же, как же так? — заламывая руки, причитал немец. — О, майн гот! Я же опаздываю… и так на этот караван рассчитывал. Ну… может быть, как-нибудь все же можно, а? Я бы заплатил.

— Сказано же — нету местов! Раньше надо было приходить.

— О, боже!

— Ты вот что, господине хороший, — смилостивился приказчик. — Тут на якоре длинный такой кораблик стоит, видел? Трехмачтовый.

— О, я, я! — обрадованно закивал немец. — Видел. И что это за судно? Оно тоже отправляется в Стокгольм, да?

— До Готланда точно доберешься, а там уж и недалече, — покусав перо, усмехнулся конторский служащий. — «Морская Дева» — так тот корабль зовется, запомни. Шкипер с него и матросы тут недалеко, в таверне, гуляют, попутного груза ждут — с василькова вымола им меду в бочонках обещали, не сегодня завтра доставят, а как доставят, так они сразу и с якоря снимутся. Так что не зевай!

— О, благодарю, любезнейший господин! — рассыпался в поклонах немец.

Смешной такой, забавный — в куцем темном плаще, в кургузом кафтанчике складками. На голове засаленный берет с поникшим петушиным пером, лицо бледное, бородка рыжеватая, усики… в левом ухе — золотая серьга.

«Морская Дева» снялась с якоря еще раньше, чем отчалили суда Федора Тимофеевича. Даже меда своего не дождались готландские немцы, отплыли вмиг, видать, решили, что нечего тут больше ждать.

— Славный корабль! — стоя на высокой корме выстроенной на стокгольмской верфи каракки «Святой Георгий», Егор проводил взглядом таявшее в утренней туманной дымке судно. — Ходко идет.

— Так парусов много и мачты высокие, — покивал невысокий, с сивой окладистой бородой боцман. — К тому ж и шкипер опытный — это сразу видать. Да здесь они еще и наверняка лоцмана взяли.

— Хорош, — снова похвалил князь. — Мы за таким вряд ли угонимся.

Моряк горделиво повел плечом:

— Мы-то как раз догоним, а вот когги да ладьи… Когги слишком уж пузатые, а на ладейках парусов маловато.

— Так нарастить!

— Ежели, господине, нарастить, так это и корпус другой ладить надобно. Уже и не ладейка будет.

— Да, — согласно кивнул Егор.

В коротком немецком камзоле, в узких штанах-чулках — как в Новгороде нынче одевались многие — князь выглядел сейчас как обычный негоциант, отправившийся по торговым делам в Стокгольм или Любек. Таких людей — достаточно еще молодых, решительных, знающих языки, а также морское и финансовое дело, в отличие от всех прочих русских земель, в Новгороде хватало всегда, и с избытком.

Кроме немецкого камзола — крепкие кожаные башмаки с модными пряжками, да доброго сукна плащ, да короткий, в потертых ножнах, меч на широком поясе. Небольшая «шкиперская» бородка, волевой взгляд, светлые, завитые по немецкой моде локоны. Много, много таких молодых людей было в Новгороде — негоциантов, искателей счастья, ушкуйников. Кто-то хаживал по Варяжскому морю и был хорошим знакомцем хозяев портовых таверн от Ревеля до Любека и дальше, кто-то когда-то тревожил лихими набегами Орду, а ныне отправился на покорение Сибири, где опасностей было ничуть не меньше, чем в море.

Егор ничем не отличался от этого типа людей и не привлекал к себе слишком уж любопытные взгляды… разве что женские — ну, этого уж никак было не избежать, новгородские-то женки в теремах никогда не сидели, жизнь вели вольную, за что никто их не срамил… попробовали бы! Живо б в Волхове оказались.

Да чего далеко ходить, одна из таких «женок», шкиперша Василиса, вдова знаменитого ладожского лоцмана Тимофея Весло, ныне командовала морской ладьей в составе флотилии Федора Тимофеевича, и командовала так, что никто и пикнуть не смел! Уважали.

О том, кто Егор на самом деле такой, никто из корабельщиков не знал, только кормчие могли лишь смутно догадываться — посадник представил знатного пассажира лично, однако не говорил, что он — князь, просто приказал подчиняться сему молодому человеку беспрекословно.

Воины личной охраны — дружина! — те, конечно, знали, но держали язык за зубами, изображая из себя лишь подручных молодого купца… или небольшую ватажку — в излишние подробности жизни своих пассажиров среди корабельного люда вдаваться было не принято.

Никто из старых соратников и друзей сейчас с Егором, конечно же, не стоял, как раньше, плечом к плечу. Кого-то уже и в живых не было, кто-то управлял городами в разных концах страны, а кое-кто — как Федька — правил службу тайную в заморских землях.

Князь, кстати, в корабельную роспись записался под своим настоящим именем — Вожников Егор. Именно так… а не Великий князь Всея Руси Георгий Заозерский!

Плавание проходило спокойно. Выйдя из устья Невы в Балтийское — Варяжское — море, отправили на лодке лоцманов обратно в Ниен (городишко бывший свейский, а ныне — русский, на финской Охте-реке), и дальше пошли к Нарве, а потом, без всяких приключений, и в Ревель.

Море было чистым, спокойным, и с погодой повезло, однако шли не торопясь — ветер дул в левую скулу, а неповоротливые одномачтовые когги часто менять курс не умели, вот и приходилось подстраиваться под них.

— Ох и поползни, — ворчал на корме «Святого Георгия» старый кормчий Онуфрий Кольцо, — пузатые слишком. Наш-то кораблик груза не меньше берет, однако ж не в пример изворотлив да скор. В Стекольнах делан.

— Я слыхал, на наших, ладожских верфях, с дюжину таких заложили, — пряча усмешку, промолвил Егор. — Мастера там не только свеи, голландцы да немцы — и своих полно.

— Хо! — Хохотнув, кормчий довольно погладил румпель. — Этак скоро все море нашим будет.

— Будет, — убежденно кивнул Егор. — Никуда не денется.

— А я вот еще слыхал, будто во фряжских землях обшивку кораблю иначе кладут, не внакрой, как на нашем «Георгии», а встык, гладко. Карвель — по-фряжски прозывается, и суда так зовут — карвели.

— Может, каравеллы? — Вожников спрятал усмешку и повернул голову.

Шкипер покивал:

— Может, и так. А я смотрю, господине, ты в кораблях толк разумеешь?

— Немного, — отмахнулся Егор. — Так, интересовался — все ж по морям мотаюсь.

— Ой, я когда-то с голландскими немцами помотался! — Пользуясь хорошей погодой, старый моряк пустился в воспоминания: — В те-то времена, когда помоложе был, многие наши вот так, как я, — кто с голландцами, кто с ганзейцами, а кто и со свеями по морям хаживали. Война тогда шла промеж королем аглицким и родичем его, королем французским, а шкипер-то наш, капитан Рогир ван Эйк, хитер был преизрядно — то за тех воевал, то за этих… так многие делали, за предательство не считали, каждый свою выгоду блюл. Что говорить, пошалили изрядно.

— А что потом? — заинтересовался рассказом князь. — Ван Эйк этот, он сейчас где? Вижу, капитан славный.

— Повесили его в Онфлере-городе, не помню уж и кто — англичане или французы? Онфлер — он в Нормандии, а за кого тогда нормандцы были — бог весть. Сын у него остался, Антоний, в Утрехте иль в Антверпене. Говорят, очень на отца похож.

— А ты-то сам как, дядя Онуфрий, упасся?

— Да повезло, можно сказать. — Кормчий громко чихнул и утер рукавом бороду. — Я тогда загулял, на берегу, в Дувре, остался… была там одна хорошая бабенка, статная такая, кровь с молоком. Хозяйка корчмы, Эженой звали, по-аглицки — Джейни.

— Понятно, у нее, значит, ты, дядюшка, и застрял.

— И тем себе жизнь упас. А потом снова к голландцам подался, опосля — на ганзейских судах хаживал, а потом и домой. Тут, на «Святом Георгии» нынче. Доброе судно!

Князь болтал с кормчим от нечего делать, коротая время. Дня через три должен был показаться Стокгольм, от встречи с тамошними дворянами зависело многое. А пока можно было и немного расслабиться, послушать всякие морские байки, даже вина выпить — правда, в компании начальника собственной охраны. В целях сохранения тайны шкипера тревожить своими посещениями Егор без лишней нужды вовсе не собирался.

Спал он на корме, в предназначенной для богатых пассажиров каюте, в которой кроме стола, небольшой кровати и лавки имелся еще и шкаф с кружками и прочей посудой. Вот из этих кружек вино и пили под свист ветра и мерное поскрипывание мачт. Именно так Егор провел вечер после разговора со старым моряком Онуфрием Кольцо, посидел со своими, чуть пригубившими кружки, дружинниками, да уснул — чего еще делать-то?

Наутро погода испортилась — хоть ветер и стал тише, да на небе показались низкие серые тучи и все вокруг заволокло зыбким туманом. А ситуация для плавания близ шведских берегов всегда была сложная — тут и шхеры, и полным-полно мелких скалистых островков, налети на какой-нибудь из них в тумане, и все, конец судну!

— Убрать паруса! — первым делом скомандовал опытный кормчий. — Марсовые — посматривать, остальным — молиться!

Молитвы ли помогли или что иное, а только ближе к обеду разъяснилось, туман утек к берегам, и заголубело над мачтами небо. Радуясь ветру, шкиперы отдали приказы поднять паруса, и все три каракки рванули так ходко, что почти потеряли из виду ладьи и когги… хорошо, хоть те догадались палить из бомбард, иначе б совсем потерялись.

— Ложимся в дрейф! — глянув назад, распорядился кормчий. — Ждем.

Матросы полезли на ванты убирать паруса, отставив лишь блинд на бушприте — уворачиваться, буде понадобится, от островков-скал. Один такой, совсем маленький, однако поросший соснами и можжевельником, как раз и показался по левому борту.

— Вон, видите, крест? — переложив румпель, Онуфрий Кольцо кивнул на мыс с большим деревянным крестом, серебристым от ветра и времени. — Значит, правильно идем… Да где ж там эти поползни-то?

Когги с ладьями подходили медленно, едва-едва, и прошло немало времени, прежде чем моряки с ходких каракк смогли разглядеть своих сотоварищей.

— Один, два, четыре… — доверив румпель вахтенному, неторопливо считал дядько Онуфрий. — Шесть… Полдюжины коггов! И еще с дюжину — сразу за ними… У нас столько не было!

— Корабли по левому борту! — звонко закричал с марсовой площадки зуек. — Пять… нет, шесть… нет — восемь!!! Кажется, приближаются.

— Кажется? — сурово вскричал кормчий. — Вот я тя плеткой-то! Мхх… сиди уж, сам посмотрю…

— Восемь, он прав, — князь тоже всмотрелся в море. — Плывут как-то странно…

— Галсами идут! — недобро прищурился шкипер. — С нами сближаются. С добром зигзагами этакими не ходят! Поднять паруса! Всем готовиться к бою!

— Думаешь, лиходеи? — скосил глаза на него Егор.

— А тут и думать нечего! Что я, не знаю, что ли?

Отмахнувшись, старый моряк принялся яростно распоряжаться дальше. По всему судну забегали матросы и взятые в плавание воины, не исключая и небольшую княжескую дружину, экипированную доспехами на европейский манер — бригантины, латные кирасы — эти-то куда как лучше кольчуг от стрел защищают. Наступательное же оружие имелось всякое — и сабли, и мечи, и шестоперы-палицы, и любимые многими боевые топоры — алебарды.

Егор в команды шкипера не вмешивался — старый моряк все делал как надо.

На грот-мачте взметнулся синий вымпел — команда «делай, как я» — дымя зажженными фитилями, зашевелились у бомбард пушкари, на кормовой и носовой надстройках притаились лучники с арбалетчиками, по бортам поставили стену из щитов. А ну, сунься, вражина!

— Когги не наши! — вдруг закричал с кормы командир стрелков.

И тотчас с коггов грянули пушки, и ядра просвистели над головами моряков, особого вреда не причинив и большей частью попадав в море. Что ядра? Если нужен результат — так бить только в упор и желательно в полный штиль, без всякой качки. Или залпами — так пушек для этого маловато. Пушки на корабли ставили, а вот от громоздких баллист с катапультами давно уже отказались, особенно здесь, на Балтике, где даже в хорошую погоду всегда волна, зыбь. А с качающейся-то площадки попадешь, как же… в белый свет, как в копеечку, или — вот как сейчас — в море. Потому одна надежда: у пиратов — на абордаж, у купцов — на маневренность и скорость. И у обеих сторон, само собой — на стойких и сплоченных воинов, уверенных в себе профессионалов.

Когги, конечно, никогда б не догнали каракки даже и при слабом ветре, однако те быстроходные разбойничьи суда, что подходили по левому борту, уже успели выстроиться по ветру в линию, перекрыв курс новгородским караккам.

— Ничо, — ухмыльнулся в усы кормчий, — бог даст, прорвемся. Эх, ветерка бы поболе!

А вот с ветерком-то стало сейчас совсем худо: бодренький, задувший было к полудню бриз почти совсем стих, а низкое серое небо снова заволокли тучи, повиснув над мачтами, как всегда перед бурей…

Впрочем, о буре сейчас никто не думал — прорваться бы!

Снова ударили пушки — на этот раз с маячившего впереди длинного и узкого судна, в котором впередсмотрящий сразу же признал «Морскую Деву», вышедшую из Ладоги чуть раньше новгородского каравана.

Егор пробежал на нос, ибо с кормы ничего не было видно, мешали паруса и поднявшийся после залпа бомбард густой пороховой дым, вмиг заволокший судно по самые мачты.

Снова грянула пушка, и просвистевшее над левым ухом Егора ядро ухнуло в море, подняв тучи искрящихся жемчужно-белых брызг.

Капитан «Морской Девы» просчитался — ветер все же был, пусть и небольшой, и неустойчивое, с высокими надстройками судно сносило прямо на скалистый островок, полный возмущенного птичьего гама.

В образовавшуюся брешь и ринулся было «Святой Георгий», однако, когда спасение казалось таким близким, ветер вдруг сменил направление, ударив в правый борт, паруса каракки повисли бессильными тряпками… судно сносило прямо на врага! Медленно, но верно.

Одновременно с обеих сторон рявкнули бомбарды, на этот раз причинив существенный урон — на «Морской Деве» в щепки разнесло носовую надстройку, а снесенная под корень грот-мачта «Святого Георгия», падая, придавила собой старика кормчего и еще нескольких человек — и это была большая потеря.

— Приготовились к схватке, ребята! — Взбежав на корму, князь взял командование в свои руки. — Врагов больше — не давайте им перебраться к нам! Пушки заряжай! Арбалетчики… Залп!

Затмевая небо, тучами летели стрелы, многие из которых тут же находили себе жертвы. Корабли сближались, укрытую от ветра высоким корпусом новгородской каракки «Морскую Деву» сносило уже не так сильно. До сближения осталось всего-то с полсотни шагов… сорок… двадцать…

В ход уже пошли топоры и сулицы, полетели, круша головы зазевавшихся моряков. А вот и взметнулись абордажные крючья!

Конечно, и там и сям воины вооружились прилично, однако же море вносило свои коррективы — полный доспех не наденешь, как и поножи или тяжелый шлем — случись что, так подобная амуниция живо утянет на дно, на корм рыбам. Короткие кольчуги, легкие нагрудники-кирасы, а многие самонадеянно обходились и без этого, став первыми жертвами безжалостных стрел.

В обтянутой синим бархатом бригантине и обычной железной каске с небольшими полями, князь, сжимая в руке меч, смотрел на приближающийся борт вражеского судна, стремительного низкобортного хулька, какие строили в Зеландии по большей части для откровенно пиратских нужд.

— Пять шагов… три…

— Сеть! — оглянувшись на моряков, крикнул Вожников.

И, как только корабли со стуком столкнулись бортами, на ринувшихся на абордаж пиратов полетели рыбацкие сети, которые специально хранил в трюме предусмотрительный новгородский кормчий… упокой его душу, господь!

Кто-то запутался, кто-то прорвался, разрубив сети мечом или длинным матросским ножом, но в любом случае нападавшим пришлось очень даже несладко — лезть вверх, продираясь через сети. Да еще стрелки со «Святого Георгия» не упускали своего, сделав уже несколько залпов.

— Бей их, дави!

— Кто на Бога и Великий Новгород?!

Однако на месте одного убитого пирата тут же вставали трое — откуда только брались? Видать, «Морская Дева» вообще не несла в своих трюмах никакого полезного груза, только лишь воинов, отъявленных головорезов, не боявшихся никого и ничего.

— Бей их! Бей!

— Вита! Вита! Ага!

Князь Егор непроизвольно вздрогнул, услыхав старинный клич витальеров, морских разбойников и бродяг, не так давно наводивших ужас на всю Балтику. Ныне, сильно потрепанные Ганзой и тевтонскими рыцарями, они уже не имели прежнего влияния и силы… однако около трех десятков кораблей, вот, сумели собрать!

Оставив дружину у борта, Егор подбежал к лучникам:

— Эй, парни, не спешить! Пусть те, у кого самострел, сначала сделают залп. Потом вы… и так — один за другим, ясно?

— Ясно, господине.

Самозваному командиру подчинялись на судне беспрекословно — ибо вышло так, что приказы сейчас отдавал он один, все остальные — кормчий и прочие — были либо ранены, либо убиты. И это большое счастье, что нашелся-таки человек, организовавший оборону, не побоявшийся взять ответственность на себя… и, судя по всему, несмотря на молодость — человек опытный, бывалый.

— Стрелки… Залп! Лучники — не зевайте. Щитоносцы — вперед!

Не снижая натиска, враги спешно перегруппировывали силы. Егор смог хорошо рассмотреть их командира, ловкого и сильного человека в рыцарском панцире и закрытом шлеме бацинет с вытянутым забралом, еще называемым «собачьей мордой» и стоившим не меньше четырех золотых монет — гульденов или флоринов. Примерно столько же зарабатывал в год мальчик в солидной купеческой лавке. Очень хороший шлем, и дышится в нем легко, и пробить непросто. Вот только вид уж больно уродливый, да и обзор оставляет желать много лучшего.

Выпендривается, варнак! Или… просто не хочет, чтоб его потом узнал кто-то из спасшихся? Значит — рыцарь. Или добропорядочный бюргер, негоциант из того же Любека, Ростока или Стокгольма. Утром бюргер, вечером пират — дело доходное.

Кто бы ни был предводитель разбойников, рыцарь или бюргер, а командовал он умело — враги уже захватили почти половину корабля, от бушприта до грот-мачты, превратив усыпанную трупами палубу в скользкое месиво из дымящихся людских кишок и крови. Пираты наседали, волнами, одна за одной, перекатываясь на борт обреченного судна — вот уже держалась лишь корма, и то только благодаря организованной Егором обороне. Все ж опыт какой-никакой имелся, да…

Рыцарь! Вожак! Отбив секиру врага, князь в какой-то момент понял, что именно от разбойничьего вождя исходит сейчас самая главная опасность. Он — организовывал, он — направлял, все команды его, разумные и четкие, исполнялись пиратами беспрекословно.

А что, если внести разлад в этот четко организованный праздник смерти? Внести одним, единственно возможным, способом.

— Сражайтесь!

Ободрив своих и пользуясь суматохой, Егор скинул шлем, убрал меч в ножны и, склонившись за борт, ухватился за абордажный канат. Миг — и он оказался уже на вражеском судне. Оглядевшись, живо подобрал с палубы брошенный кем-то шлем с длинным назатыльником и прорезями для глаз, называемый «немецким саладом», нахлобучил его — слава богу, подшлемник оказался на месте… оружейники называли это «мягким внутренним капюшоном из кожи», и цена его неразрывно входила в цену шлема.

Никто не обратил на князя никакого внимания — подбадривая друг друга истошными криками, враги суетливо карабкались на борт новгородской каракки. Ой, как же их было много!

Вот и корма… румпель… И главный враг в бацинете «собачья морда»!

Опытный в подобных схватках, Егор нанес удар с ходу — однако враг обернулся, почувствовав опасность каким-то шестым, особым, чутьем… Обернулся, уклонился — удар лишь скользнул по забралу — и сам сделал выпад, намереваясь достать соперника своим длинным клинком.

Со звоном отбив разбойничий меч, князь вновь перешел в атаку, стремясь разделаться с врагом как можно быстрее — в этом был единственный шанс уцелеть.

Удар! И звон… и злой, режущий нервы скрежет! Так, верно, скрежещут сковородки в аду, когда черти их чистят песком.

Удар! Удар! Удар!

Вражина сделал знак своим — чтоб не мешали. Видать, хотел потешиться, надеясь на свое несомненное искусство и храбрость.

Получай, ползучий гад, сволочуга! Отступаешь? Ага!!! Кто на Бога и Великий Новгород?!

Ах ты ж… Увернулся! Все ж борец — сразу видно — опытный. Ударил сам… Снова звон. А если подставить под клинок шлем? Вроде прочный, не должен развалиться… И, когда пират ударит, достать его снизу, выпадом — в пах!

Пират, видно, увлекся схваткой, в запальчивости совершив то, на что и рассчитывал его хитрый соперник. Удар по шлему!

Егор тут же упал на правое колено, и…

И тут где-то над головой загрохотал такой жуткой силы взрыв, что, казалось, раскололось пополам небо! Взорвался пороховой погреб? Нет! Это гром… молния… волны!

Одна волна ударила судно в корму с такой силой, что князь, выпустив меч, кубарем полетел в воду. Салад, слава богу, успел скинуть, но тяжелая бригантина сразу же потянула Егора дно. Однако молодой человек сумел избавиться от доспеха, что оказалось не так уж и сложно — достаточно было просто развязать пояс. Обтянутые бархатом латы ушли на дно, а молодой князь вынырнул, жадно вдыхая воздух.

Внезапно налетевший шквал разметал суда, словно щепки, ни о каком бое сейчас не шло и речи. «Морскую Деву» и «Святого Георгия», притянутых друг к другу, словно сиамские близнецы, разбушевавшаяся стихия выбросила на тот самый скалистый островок и вот-вот грозила переломить пополам… а-ай! Переломила! Первой, со страшным треском, сломалась «Дева», да и каракка пережила ее ненамного. Что же касаемо остальных судов — то князю их не было видно… Уцепившись за обломок мачты, молодой человек спешно привязал себя куском каната, отдавшись на волю бога и волн.

В фиолетовом грозном небе снова вспыхнула молния, громыхнул гром.

«Господи, — молился про себя Егор. — Дай бог куда-нибудь вынестись. Островков здесь полно».

Бог внял его молитвам. Уже ночью обломок мачты с привязавшимся к нему князем, поносив по морю, вышвырнуло волной на какой-то остров, который Егор не смог сразу же рассмотреть по причине дикой усталости и непроглядной тьмы. Он даже не помнил, как провел ночь, скорее всего, прикорнул где-то в забытье, а утром…

А утром в небе ярко сияло солнышко! И море казалось таким ровным, прозрачно-синим и благостным, что хотелось немедленно искупаться… что князь и сделал, разложив одежку сушиться на прибрежных камнях.

Немного взбодрившись, молодой человек посидел на плоском, нагретом солнцем валуне, натянул на себя почти высохшую одежду и с видом заправского робинзона отправился исследовать остров, оказавшийся не очень-то и большим, и даже более того — маленьким. Князь не поленился, измерил: в длину сотня шагов, и в ширину примерно тридцать.

Правда, кроме камней, еще сосновый лесочек и вереск на скалах, и…

И все!

Как хочешь, так и живи. Выбирайся!

Подумав, молодой человек взобрался на самую высокую сосну, осмотрелся — никакой земли нигде видно не было, вокруг спокойно плескалось казавшееся безбрежным море. Усевшись на выбивающийся из земли корень, Егор крепко задумался. Да, конечно, в этом море таких островков полно, тянутся они целыми архипелагами, и весьма вероятно, что земля — или какой-то остров побольше, может быть, даже обжитой, населенный людьми, — совсем-совсем рядом. Только вот добраться до него вплавь — занятие безнадежное. Во-первых, надо знать, куда плыть, а во-вторых — водичка в море не слишком-то теплая, вполне можно и не доплыть.

Егор вдруг улыбнулся и, поднявшись на ноги, швырнул в море подобранный здесь же камень. А кто сказал, что сей островок вообще никем не посещается? В этаком-то людном месте. Да быть того не может! Наверняка здесь бывают люди — те же рыбаки или мальчишки…

Подумав так, молодой человек еще раз обошел остров, на этот раз куда более внимательно вглядываясь в линию побережья. Князь прежде всего искал место, куда удобней причалить, и нашел-таки. Целых два!

Тут же обнаружились и колья, к которым привязывали лодки, и даже обрывки веревок. Отыскав все это, Егор уселся на валун и призадумался: если этот островок посещали рыбаки, не может быть, чтоб они после себя ничего не оставили. Даже не «после себя», а для себя. На всякий случай — вдруг шторм, и придется находиться здесь несколько дней.

Оп! Молодой человек пришлепнул усевшегося на шею комара, эти кровососы здесь были размером чуть ли не с буйвола! Ну, не такие большие, конечно, но будь здоров, потому и в лесочек идти не хотелось, на берегу-то их все же зудело поменьше — ветер сдувал. И все же пришлось пройтись под высокими кронами, пропитываясь терпким запахом янтарной смолы и отгоняя комаров сорванным по пути папоротником. Никакого подлеска, кроме того же папоротника, черники, для которой сейчас был еще не сезон, и — изредка — можжевельника, на островке не имелось, лес стоял чистый, как в парке.

Немного пройдясь, князь обнаружил тропинку, петлявшую через весь лесочек. Эта узкая, едва заметная тропка вывела Егора к шалашику, сделанному из веток и плавника. Пошарив там, молодой человек обнаружил мешочек с остатками муки грубого помола, туесок с солью и огниво: кресало, кремень и трут. Рядом журчал родник — и князь с большим удовольствием напился, подумав, что все же Господь был за него! Вероятно, потому и видения не появлялись.

Обрадовавшись, молодой человек собрался тут же развести костер, да снова задумался — а что же жарить-то? Ничего ж при себе не осталось, ни кинжала, ни ножа — все поглотило ненасытное море! Увы… Не считать же за орудие труда висевшую на шее золотую цепочку с крестиком? Ее-то нет, конечно, а вот браслеты… Один был золотой, узенький, другой — серебряный, на стальном припое — вот этот-то и сгодился, с его помощью Егор выломал в кустах подходящую палку, заострил конец, а потом уж пришлось развести и костер — обжечь для крепости.

Подкинув в руке полученную острогу, новоявленный робинзон довольно улыбнулся и направился к валунам — там он заметил обширную, кишащую рыбьей молодью отмель, с выступающим прямо из воды омертвевшим деревом, корявые ветви которого были усыпаны белыми чайками. Да-а, рыбка, значит, имелась…

Опытный воин, Егор быстро загарпунил пару приличных рыб — треска! — и, посчитав, что на ужин и завтрак этого вполне достаточно, тут же и почистил добычу с помощью все того же браслета. Обваляв рыбу в муке и соли, князь насадил ее на прутики и пристроил над углями. И через какое-то время получил вкуснейший гриль с аппетитно хрустящей корочкой.

Запив ужин водой из родника — пришлось использовать вместо кружки собственные ладони, — молодой человек подбросил в костер смолистых веток — от комаров — и, улегшись рядом на мох, принялся смотреть на море. Дело близилось к ночи, и красное солнце медленно погружалось в алую пелену волн. Никаких парусов Егор поблизости не увидал и сам не заметил, как уснул под нудное зудение комаров и резкие крики чаек.

Князя разбудил громкий гудок корабельной сирены. Встрепенувшись, Егор вскочил на ноги, увидев, как в утреннем мареве пенит волны огромный бело-голубой лайнер — паром «Силья Лайн Серенада» рейса Хельсинки — Стокгольм — Хельсинки!