Пока я спала

Анастасия Ягужинская

Главное, что в Насте было всегда, это осознанность и разумность, плюс привитые в семье амбиции и успех гарантирован, и в карьере, и в личной жизни. Но приходит день и жизнь превращается в сплошную полосу суровых препятствий. Рушатся иллюзии, и она оказывается совсем одна перед этойбеспощадной правдой. Прозреть прямо перед победной чертой — реально трудное испытание. Какую себя выбрать, что действительно важно? И кто окажется умнее: разум или сердце? Много будет вопросов — и все получат ответ. Книга содержит нецензурную брань.

Выбросьте его в мусор!

Утро доброе, утро недоброе. Коллаборация демонов распутства с демонами разгильдяйства ни к чему хорошему не приводит

— Юрий Иванович, какой презерватив, где вы его взяли?

Я тихо говорю по телефону и стремительно иду по длинному коридору: я почти опаздываю на конференцию, а мне ещё с Кириллом, студентом-стажером, надо говорить. Останавливаюсь у лифта. Стараюсь говорить потише, люди кругом.

— Юрий Иванович, выбросьте его в корзину. Положите в конверт и выбросьте. Нет-нет, мы не будем вести следствие. Как вы себе это представляете? Не такое уж это страшное преступление… Ну при чем тут неуважение к коллективу? И что, что прямо в офисе? А где им ещё этим заниматься? Если бы они этот стол сломали, это другой разговор… Ю-юрий Иванович, ну, конечно же, я против секса в офисе, но, если уж так вышло, бросим этот презерватив в мусор, и дело с концом.

Приехал лифт, собираются люди, я стараюсь только слушать, принимать искреннее негодование Юрия Ивановича, он все-таки мой непосредственный начальник. Говорить про секс и презервативы в лифте в девять часов утра не очень удобно, но…

— Юрий Иванович, им по тридцать лет, у них самый сенокос, они не думают о престиже нашего офиса в первую очередь… ну при чем тут гиперсексуальность, презерватив на столе забыть каждый может… Господи, Юрий Иванович, ну какой секс в шестьдесят лет? Стоит ли им вообще заниматься! Тем более на столе. Лег в кровать и спи, радуйся, что за ночь три раза в туалет не проснулся!

Сержусь и не вижу, что за моей спиной стоит целый лифт весьма взрослых и солидных мужчин. Это врачи, они едут вместе со мной на конференцию.

— Кирилл, — медленно говорю я, хоть у нас осталась только одна минута, — не волнуйтесь, это главное. И не торопитесь, перевести правильно важнее, чем перевести быстро. Если возникла серьезная заминка, обращайтесь ко мне, я сяду рядом с вами, я вам помогу.

Кирилл сосредоточенно и серьезно кивает. Он производит хорошее впечатление, он миловидный и приятный. Все в порядке, я спокойна.

Мы все собрались и с приятными улыбками ожидаем представления нас распорядителю конференции, чтобы занять свои места.

— Юрий Иванович, я не могу говорить, — я отошла в угол и шепчу. — Не могу громче. Выбросьте его в мусор. Никакими штрафами секс не запретить. Наш офис станет домом свиданий, заплати штраф и пользуйся на законных основаниях. Этими штрафами мы продадим офис на год вперед. Рядом с кулером придется поставить автомат с презервативами. Не надо никаких запретов, они только разжигают интерес, не могу громче… выбросьте его в мусор!

Меня торопят, стучат по плечу, остальные переводчики уже сели. Моё место первое, самое близкое к выступающим. Я, протискиваясь между стульями, приветливо и бегло оглядываю зал и сразу спотыкаюсь об него взглядом: Ренц.

Таращусь на него, как дура, и не слышу, что говорит наш первый спикер.

Ренц сидит в третьем ряду, не прямо передо мной, а подальше, к концу ряда, сидит с двумя врачами, переговаривается и поглядывает на сцену, если и на меня, то как на предмет мебели, а больше на экран, на котором пока схемы, но сейчас будет видео, его текст лежит передо мной, и мне бы надо его читать, а не гипнотизировать Ренца. Ренц меня не узнает, не здоровается, не кивает головой, он меня не знает.

Я не могу в это поверить. Мы расстались с ним вчера, расстались, как спустились с небес. У него есть мой телефон, он может прислать хотя бы невинный приветик. Но он меня не узнает. Мы были с ним три дня в официальной командировке, об этом имеются документы, он не может меня не знать, он мог бы хоть поприветствовать меня. Подозрительно как раз то, что он совсем меня не замечает, так делают только в одном случае, если хотят отшить, так отшивает своих любовниц Андрей: он попросту перестает их замечать. Всё это носится в моей голове и невозможно готовиться к переводу.

Наш переводчик со шведского, он сидит рядом со мной, легко похлопывает меня по руке, привлекая мое внимание к работе, докладчик уже поздоровался, и мне надо перевести его приветствие для всех, но я молчу.

Пауза виснет в большом зале, все смотрят на меня. Я молчу с гордым и независимым видом. Все смотрят на меня.

— Добрый день, — выручает меня коллега по-шведски, и все остальные по цепочке начинают переводить. На самом деле, я им и не нужна, спикер русский, все его понимают.

Это невозможно представить, но я сижу молча в зале большой конференции, и для меня здесь есть только один человек — Ренц, всех остальных как будто нет. Никак невозможно объяснить, и даже невозможно представить, чтобы я сидела и молчала на переводе. Коллега опять жмет мне руку, и остальные тревожно поглядывают, я вижу это боковым зрением.

— Настя, — шепотом призывают меня сбоку.

Я рывком оглядываюсь на экран. Да я просто неадекватна! Я умею брать себя в руки, но мне не до этого. Мир рушится, как бы рушился надо мной потолок и стены вокруг, и всё вместе неостановимо летело в бездну.

— Настя! — слышу я шепот сквозь всю эту катастрофу. — Ты хорошо себя чувствуешь?

Плохо. Плохо. Случилось то, чего я боялась всю жизнь. Я проиграла и проиграла у всех на глазах. Я неудачник, я аутсайдер, меня кинули, он меня кинул, я объект его насмешки.

Это не может быть со мной, нет, я всё отрицаю, но рассыпаюсь в прах и изнутри, я низвергнута с Олимпа — он меня не любит.

Я должна очнуться. Я подтягиваю к себе микрофон. Следующий спикер японец. Заявлен по-японски, на Андрея. Только сейчас вспоминаю, что хотела сесть рядом с Кириллом, но он далеко от меня. Вслушиваюсь и включаю микрофон. Говорю. Перевожу автоматически, как робот.

Японец начинает говорить бегло, быстро, как будто стараясь затруднить работу переводчика. Кирилл переводит с японского на английский, все с его английского дальше на свои языки, я рассеянно перевожу на русский.

Вдруг я слышу отчетливые смешки в зале. Я вижу, японец злится, не понимает ничего и злится. Тема очень серьезная, и он серьезен. Я не понимаю в чем дело. Смешки вдруг перерастают в дружный смех.

Мы, переводчики, замираем: косяк явно наш.

Кирилл замолкает, японец обращается к нему, между ними диалог. Не договорив с Кириллом, японец, краснея от напряжения, нетерпеливо, сердито начинает говорить сразу по-английски. Все переводят напрямую его. Все наши переводчики напряжены и сосредоточены до предела, Кирилл хладнокровно молчит, он спокоен, это правильно.

Произошло чрезвычайное происшествие.

Не знаю, ведется ли запись, но завтра нас однозначно ждет разбор полетов, лихорадочно соображаю я. Японец потерял лицо, по японским понятиям это самое страшное, что может случиться с человеком. И причина этой катастрофы мы, а точнее я, как руководитель перевода: мне лучше сразу сделать харакири, не дожидаясь восхода солнца. Только моя смерть может искупить мой позор, мне становится жарко, я понимаю, что потеряла контроль над ситуацией, и единственное, что мне удается, это сохранять невозмутимое выражение лица. Надеюсь, оно не покраснело.

Японец заканчивает, спускается в зал, он сердит; я вижу, внизу его встречает Ренц, он миролюбиво берет его за локоть и очень дружелюбно, медленно, не обращая ни на кого внимания, уводит его из зала. С ними уходят ещё два человека, застыв, не моргая, я смотрю им вслед.

В моей практике такое впервые. Случались ошибки, но это из ряда вон. Из ряда вон всё сразу. В воздухе пахнет не просто грозой, не просто выговором на утренней планерке мне и Андрею, а полным крахом нашей карьеры. Очень похоже, что место начальника отдела улетает от нас, как воздушный шарик в небо. Андрей меня никогда не поймет.

— Анастасия Андреевна, — после конференции все тревожно собрались вокруг меня, нет только Кирилла. — Если не будет жалобы, мы промолчим. Ну не случилось же ничего, не операция, никто не умер. — Таково общее решение. Кивком я благодарю всех за сочувствие, но улыбнуться у меня не получается.

Японца не видно. Не видно и Ренца.

У выхода из здания меня молча ждет Кирилл. Я останавливаюсь. Мы молчим. Я вздыхаю, набираясь мужества.

— Это зона нашей ответственности, Кирилл, извините, что подвергли вас такому стрессу.

— Это и моя самонадеянность тоже, — тут же твердо говорит он. — Это мне на всю жизнь урок, будьте уверены, Анастасия Андреевна. Я понял сегодня, что это за профессия, — он делает акцент на этом слове. — Нам это говорили много раз, но…

— Трудное у вас боевое крещение, Кирилл. Оно бывает у каждого, но у вас экстремальное. Вы молодец, ваше хладнокровие достойно подражания.

Я хочу его поддержать — вина-то только наша с Андреем. На глазах я сникаю. Кирилл смотрит на меня тревожно и заботливо. Какой добрый мальчик.

Я еду домой. Я подавлена. Раздавлена. Как червяк. Юрий Иванович со своим презервативом, Андрей со своей самонадеянностью и со своими вечными богинями секса, этот самурай-японец, этот общий раж-кураж вокруг, вечная переадресация задач, «а это решит Дамблдор», ведёшься на это, как ребенок, я с трудом выгребаю из ощущения личного ничтожества.

А главное Ренц. А ещё пытаюсь объяснить себе его молчание и непричастность ко мне тем, что он, например, хочет скрыть наши отношения, я замужем. Он публичный человек, каждый шаг его на виду. «Он не хочет выдать наших отношений», — говорю я сама себе, но сама же себе и не очень верю.

«Не расстраивайся заранее, — успокаиваю сама себя по дороге домой. — Потерпи».