Грань искупления

Анастасия Стер (2025)

Мексиканская мафия готовит наступление на землю Калифорнии. Адриан Мартинез вышел из колонии и готов мстить. Мафии, которая лишила его дома. Бывшей девушке, из-за которой он оказался за решеткой. Адриан втягивает ее в свой мир ради возмездия, но у сердца другие правила. Он должен был стать ее палачом, но стал искупителем. Зиара Грейсон пытается рисовать картины и бороться с демонами прошлого, но они не хотят ее отпускать. Адриан снова втягивает Зиару в свои кровавые игры, которые пугают, доводят до слез и могут убить. Она уверена, что этот мир не для нее, но, кажется, душа говорит обратное. Искусство должно было стать ее спасением, но стало погибелью. Игра двух мафиозных фамилий закончится смертью.

Глава 3

Зиара

Март, 2022 год.

Город Трэйси, штат Калифорния.

Я агрессивно заталкиваю чертежную бумагу в большую черную папку, даже не заботясь о том, что рисунки могут помяться — да плевать мне на них! Я работала полгода над проектом, практически ежедневно получала похвалу от начальства, слышала про перспективы, удачу и свой талант, чтобы сегодня меня просто распяли в середине планерки, обозвав «посредственностью» и «неответственной соплячкой». Да пошли вы.

— Мисс Грейсон, надеюсь, вы понимаете, что этот проект не будет оплачен?

— Мистер сраный Томпсон, надеюсь, вы понимаете, что я проклинаю все это? — отвечаю я своему начальнику, который стоит в дверях общего кабинета всех архитекторов, и ехидно улыбается. На языке скапливается слюна, и я бы с огромной радостью плюнула ему в тупую рожу.

— Вот об этом я и говорил, Зиара. Вы слишком молоды. И вас тяжело назвать профессионалом: живете в выдуманном мире, постоянно опаздываете, зависаете…

Я хватаю со стола бумажный стаканчик с водой, и плескаю ему в лицо, попадая брызгами еще и на стену позади. Общий «Ох!» слышится за спиной, потому что этот спектакль видят мои теперь уже бывшие коллеги. Пусть смотрят и набирают сплетни, чтобы хоть чем-то занять свою скучную жизнь.

— Я творческий человек, придурок! Конечно, я буду зависать и вечно витать в облаках, потому что творить и создавать в этом уродском спичечном коробке просто не-воз-мож-но! Желаю вам всем уволиться отсюда к чертовой матери, чтобы мистер Томпсон сам рисовал проекты своими кривыми ручонками, которые растут прямиком их его задницы!

Я все-таки плюю ему в лицо. Прямо в угол губы, хотя целилась ровно в глаз. А после этого выхожу в коридор, громко шлепая по полу кроссовками на резиновой подошве. Как было бы эффектно, если бы кабинет прямо сейчас взорвался. В теории я могу прийти сюда ночью с бензином и зажигалкой. Но на практике меня скрутят прямо на улице, потому что невысокая блондинка со злыми голубыми глазами и канистрой точно вызовет подозрения.

Выйдя на свежий воздух, я наконец глубоко вздыхаю, поднимая лицо к небу. Солнце нацеливает свои лучи прямо на меня, как будто целуя и обещая, что мое увольнение — к лучшему. Что же, остается только верить. На самом деле я никогда не любила эту работу — я творческий человек, а чертеж на ватмане с соблюдением размеров и деталей, явно не про искусство.

Я художница. Правда, отстойная художница, которая не брала кисть в руки уже несколько лет. Все потому, что у меня нет вдохновения. Нет того особенного состояния, которое дарует второе дыхание и бесконечное свидание с холстом и красками. Весь чертов год я играю в гляделки с мольбертом, и пока он выигрывает. Но, сказать честно, состояние абсолютной художественной пустоты пришло ко мне гораздо раньше. Он забрал его вместе с собой.

Все это время я относилась к своему творческому застою как-то проще, но последние триста шестьдесят пять дней это мучает меня. Выпивает всю кровь, изматывает, уничтожает. Я ничтожество, раз так и не могу собрать себя в руки и уже начать хоть что-то рисовать. Можно сколько угодно винить его, но на выходе есть только я — пустая оболочка.

Бросаю свой старый рюкзак на асфальт, и сажусь на него по-турецки, доставая из кармана пачку сигарет. Будь проклят тот день, когда я решила покурить, чтобы расслабиться, потому что теперь сигареты входят в часть дня. Я достаю телефон из кармана джинс и набираю номер Софи — моей лучшей и единственной подруги.

— Привет, детка, — говорит она на выдохе, пока на заднем фоне что-то жужжит. Софи мастер маникюра и, скорее всего, сейчас у нее клиентка. — Почему ты звонишь в середине рабочего дня?

— Меня уволили. — Я затягиваюсь сигаретой, щурясь от солнца. — Представляешь, проект, который нравился всем, оказался дерьмом. Мы можем увидеться? Мне очень надо выговориться и поесть китайскую еду.

— Конечно, Ари. Я закончу минут через двадцать и приеду. Давай встретимся около «Чайны Вок»?

— Принято, — я сбрасываю, не тратя время на прощание. Мы же лучшие подруги, к чему эта любезность?

Софи всегда была тем человеком, который без раздумий бросит все, и прибежит на помощь. Она готова отдать последнее своим друзьям, и, к сожалению, многие пользуются этим. Я бесчисленное количество раз ругалась с ее знакомыми, бывшими парнями и другими людьми, которые ошибочно принимают доброту за слабость. Короче, меня смело можно считать ручной собачкой Софи: я кинусь на любого, кто посмеет обидеть такого ангела, как она.

Две последние тяжки отдают колючим ощущением в самое горло, но я все равно с радостью встречаю табак, оседающий в легкие. Я неторопливо встаю, туша сигарету о свою папку с чертежами, и иду к помойке, оставляя последнее воспоминание об очередном провале около нее. Надеюсь, когда мусор будут утилизировать, работники свалки хотя бы краем глаза посмотрят на мой проект, и скажут, что это красиво.

— Чертова соплячка! — слышу я крик откуда-то сверху и поднимаю голову, прикладывая руку ко лбу, как козырек от солнца. О, да, это мистер Томпсон орет мне. — Если ты думаешь, что я оставлю твою выходку без наказания, то ты ошибаешься!

Я поднимаю два средних пальца над головой и яростно тыкаю ими в воздух, представляя как они летят ему прямо в лицо. Закинув лямку рюкзака на плечо, я начинаю идти спиной вперед:

— Отсосите сами у себя, мистер Кретин!

Я разворачиваюсь и медленно двигаюсь в сторону ресторана в азиатском стиле, стараясь не утонуть в суетливом потоке людей, который идет ко мне навстречу. Тень козырьков магазинов спасает от палящего солнца, и я наслаждаюсь редким ветром, который трепет мои светлые волосы.

Полное непонимание того, что делать дальше, разочарование в своих способностях и вкус проигрыша оседает в желудке, заставляя уши и щеки краснеть. Я смотрю на свои грязные кроссовки, которые сливаются с серой тротуарной плиткой, а в голове крутится противный голос, говорящий, что я просто отстой. Вытягиваю пальцы на левой руке и вижу, что фиолетовый лак отлупился от ногтей, а сами они давно отрасли и где-то обломились. На среднем пальце красуется шишка от карандаша — я левша, — а на костяшках остался след грифеля. М-да, бледные руки никак не подходят к слову «женственность». Да что уж там, вся я не подхожу под это описание.

Я не люблю покупать одежду, поэтому на моих бедрах низко висят заношенные синие джинсы, которые вообще-то были мне как раз, но растянулись за годы носки. Бледно-зеленый топик с рукавами до локтей я взяла у Софи, потому что он слишком хорошо подходит к моим глазам. Я не похожа на взрослую девушку, скорее, подросток, которые борется со всем миром сразу. Обычно меня мало волнует внешний вид, но почему-то сейчас я остро ощущаю свою… убогость? Да, именно это. Может, стоит почаще носить платья и купить уже новые кеды. Тем более денег у меня, если честно, неприлично много — когда еще я могла рисовать, то успешно продавала свои картины каким-то богатым старым любителям искусства. Что же, кажется, пора начинать тратить эти зеленые купюры.

Мысленно я ухмыляюсь тому, что в отношениях с моим Палачом, я всегда выглядела красиво. Даже когда мы круглыми сутками сидели дома, а я рисовала по двадцать часов, все равно на теле красовалась свежая одежда, а волосы были красиво уложены. Видимо он забрал с собой в колонию не только мой талант, но и тягу к красоте. Просто, мать вашу, чудесно.

Заканчивая мысленно жалеть саму себя, я наконец возвращаюсь в эту реальность, позволяя ушам улавливать признаки городской суеты. Сигналы машин, гам прохожих, музыка из бутиков: все слишком резко врезается в голову, немного обескураживая. Неприятное покалывание где-то в затылке настолько ощутимо и болезненно, что хочется погладить это место.

Я ярко чувствую чужой взгляд. Причем это настолько неприятное ощущение, будто через макушку ко мне в голову пытаются залезть и прочитать мысли. Первый, о ком я думаю, — мистер Томпсон. Старый хрен решил меня догнать и все-таки отомстить за публичное унижение. Но этот богатый козел слишком ленивый и недалекий для того, чтобы постоять за свое достоинство.

Я ускоряю шаг и начинаю проталкиваться сквозь густую толпу, чтобы оказаться зажатой людьми со всех сторон. Я толкаюсь и получаю ответные удары. Дышать буквально нечем, потому что в ужасной калифорнийской духоте я прижимаюсь к другим людям, при этом соблюдая торопливый темп шага. Как бы я ни старалась, чувство слежки никуда не испарилось. Наоборот, оно словно стало ближе, чувственнее и агрессивнее.

Первая реакция моего тела — бежать и прятаться. В стрессовых ситуациях я всегда поступаю именно так. Мне проще скрыться, а уже потом включать голову и думать, как выбраться из задницы. Но сейчас мне некуда бежать, потому что чертово преследование не отпускает ни на секунду: кажется, что меня увидят абсолютно везде.

Покрепче вцепившись в лямки рюкзака, я аккуратно поворачиваю голову, вглядываясь в толпу. Эти глаза я замечаю сразу. Буйство темно-зеленого, карего и черного цветов я смогу разглядеть даже на самой многолюдной площади города. Они притягивают мое внимание, как магнит.

Мои собственные глаза широко распахиваются от ужаса, а вскрик страха и отчаяния застревает где-то в желудке. Я останавливаюсь и оборачиваюсь всем телом, получая тычки локтями и ругательства. Но я смотрю только вперед, правда уже не вижу своего преследователя. Вообще. Как будто его никогда и не было. Только нескончаемый поток людей, который движется на меня мощной лавиной. А я стою и пытаюсь не задохнуться от собственных эмоций. Стараюсь научиться заново дышать, моргать и шевелить своим телом, потому что сейчас контроль забрал себе животный страх.

Я оглядываюсь по сторонам, но больше не вижу и намека на его присутствие. Он просто испарился, исчез, а, может быть, и не появлялся вовсе. На мою грудь опускается невидимая бетонная плита, которая так сильно давит и на дает дышать, что я могу сломаться от ее веса. Неосознанно я тянусь рукой к вискам, сжимая их и сдавливая кожу между пальцами.

Я боюсь, что сейчас мне снова будет больно.

Я боюсь, что потеряю себя прямо в толпе людей.

Люди вокруг превращаются в одно большое смазанное пятно в виде огромного монстра, который надвигается на меня с дубинкой в руках. У меня нет сил даже на то, чтобы вскрикнуть, хотя внутри себя я вою, словно раненный зверь.

— Мисс, вы в порядке? — задает мне вопрос какой-то низкий старик, останавливаясь сбоку. Его монотонный слабый голос, сгорбленная спина и выцветшая одежда оказываются спасательным кругом, благодаря которому я выплываю на берег.

— Что вам надо от меня?! — хриплый писк вырывается из меня, оставляя вкус пепла на языке.

Я смотрю на его смуглую кожу, мысленно считая морщины на лбу, пока он обескуражен моим тоном. Кажется, из его губ вылетают слова, но я не слышу ничего, кроме собственного внутреннего шторма. Молча разворачиваюсь и иду дальше по улице на несгибаемых ногах. Я начинаю щелкать пальцами правой руки, чтобы успокоиться и прийти в себя.

Твою мать, что это было?! Кажется, будто мир вокруг сошел с ума, а я осталась совершенно одна со своим здравым смыслом. Мне же не могло показаться, правда? Эти глаза принадлежат Палачу, который не приходит ко мне даже в кошмарах. Потому что он хуже, чем сонный паралич. Он чертов зверь, который играет в Господа Бога, и вершит человеческие судьбы.

По пути мне попадается маленький продуктовый магазин, и я захожу в него, сразу же оказываясь в холоде кондиционера. Бесцельно брожу среди полок, смотря на все пустыми глазами. Краски вокруг стали какими-то блеклыми и выцветшими, а сами предметы маленькими. Кажется, будто я смотрю на все сквозь водную рябь: текстуры шевелятся и плывут. Сама планета крутится в обратную сторону. Я продолжаю крепко сжимать лямку рюкзака, наворачивая, кажется, уже пятый круг.

На кассе я оплачиваю маленькую бутылку воды, которую схватила из холодильника, и, поворачиваясь к выходу, вижу около стеклянной двери подозрительного мужчину. Он стоит снаружи, на жаре, во всем черном. Капюшон его толстовки натянут на глаза, руки собраны на груди, и он смотрит то на дверь магазина, то куда-то в сторону. Из-за тонированного стекла он не видит меня, зато я вижу, что его губы еле заметно шевелятся, а голова немного наклоняется в сторону, как будто он пытается что-то услышать. Я точно уверена, что он ждет меня, хотя, возможно, это отголоски какой-то паранойи. А еще уверена в том, что это не Палач — мое тело всегда реагирует на него по-другому.

— Мисс, простите, а здесь нет второго выхода? — спрашиваю я у девушки, стоящей за кассой. — Снаружи подозрительный мужчина, он пугает меня.

— О… Вы не знаете его? — отвечает она, вставая со стула и смотря на выход из магазина.

— Понятия не имею кто это. Может, он кого-то ждет, но я чувствую себя небезопасно.

— Э-э-э… Ладно. Давайте, пойдемте, я выведу вас во двор через черный ход. А потом вызову полицию, если он так и продолжит стоять тут. — Я иду за ней в комнату персонала, а оттуда — в длинный коридор, заваленный паллетами с продуктами и напитками. Своей карточкой она открывает магнитную дверь, ведущую в нежилой двор с кучей мусорных баков и каких-то маленьких помещений. — Будьте осторожны.

— Спасибо. И вы, — отвечаю я, возвращая девушке улыбку. Благодарю этот мир за добрых и понимающих людей.

Я немного петляю по двору, но в итоге выхожу на противоположную улицу. Аккуратно ступая в тени деревьев, я вижу, что этот самый мужчина оглядывается по сторонам, прикладывая руку к уху: микронаушник. Черт возьми. Он как будто нервничает, смотря то в открытую дверь магазина, то по сторонам. Я решаю не играться с судьбой и прибавляю шаг, практически переходя на бег.

***

–Ари, я давно говорила, что ты взрывоопасна, когда дело касается ограничения твоего творчества, — говорит Софи, откусывая большой кусок от своей утки по-пекински. — Твое увольнение только к лучшему, знаешь? Может, наконец ты снова возьмешься за рисование.

Я поднимаю глаза на неоновую вывеску с иероглифами, около которой находится дверь на кухню. Из нее с подносом выходит официантка, которая ловит мой взгляд и незаметно улыбается. Я посылаю ей ответную робкую улыбку, оттягивая время ответа для Софи.

— Поверь, я бы с радостью закрылась с мольбертом в мастерской, но, к сожалению, все зависит не от меня. — От этих разговор у меня пропадает аппетит, поэтому я отодвигаю от себя порцию риса с морепродуктами, вытирая рот салфеткой. — Мне хочется выть от безысходности. Как будто часть меня заперта в клетке, а ключи отданы… ему. Чертов замкнутый круг.

— Эй, хватит уже! Прошло уже… сколько? Больше трех лет? Тебе просто нужен эмоциональный всплеск, встряска. Попробуй познакомиться с кем-нибудь, походить на свидания. Новые люди и впечатления могут помочь настроиться на волну творчества.

— Ты же знаешь, что я не могу сделать это, — я закатываю глаза. — Он дал мне понять, что любой парень рядом отправится в могилу. И как я буду чувствовать себя, зная, что стала причиной смерти невинного человека?

— Да хватит верить всему, что этот придурок наплел, Ари! Он просто хотел запугать тебя этим, совершить манипуляцию чтобы ты, как послушная собачка, ждала своего хозяина. Я уже говорила тебе, что он просто чертов нарцисс. Ты что теперь будешь всю жизнь одна? Так дело не пойдет, подруга.

Я слегка качаю головой, отпивая холодный чай из трубочки. Мой Палач никогда не бросал слова на ветер. Его можно обозвать любыми словами, но вот балаболом — точно нет. И в тот роковой вечер, когда был убит мой лучший друг, Палач сказал лишь то, что не позволит никому быть рядом со мной.

Позже он повторял это во всех своих письмах из колонии. Это продолжалось до тех пор, пока я не сменила место жительства. И я переезжала три раза, чтобы точно удостовериться в том, что он никак не сможет узнать моего адреса. И то, что сегодня его глаза были в толпе, лишь доказывает, что я на прицеле, и все это не шутки. Абсолютно уверена, что он сможет убить человека быстрее, чем я успею придумать оправдание. А еще я знаю, что он будет контролировать мою жизнь до самой смерти.

— А вообще я думаю, — продолжает Софи, — что ты ищешь себе оправдания. Прости, Зиара, но я скажу, что думаю. Можешь не принимать мои слова, но все же.

— Давай говори уже, — нетерпеливо отвечаю, пока внутренняя броня начинает захлопываться на сердце: я бываю слишком чувствительной, и поэтому самозащита всегда включается сама.

— Ты как будто нашла для себя причину, по которой не можешь рисовать, и вцепилась в нее зубами. Нет нерешаемых проблем, понимаешь? У тебя есть все возможности для того, чтобы продолжить творить картины, но ты уперлась лбом в то, что он украл твое вдохновение. Но это же не вещь, черт возьми. Это чувство. И ты можешь черпать его из другого источника.

— Очень легко рассуждать со стороны, Софи. Да, ты права, что вдохновение — это чувство. Хотя я бы сказала, что это эмоция. И что мне делать, если только он дарил мне ее? Куда податься, чтобы вновь испытать то же самое? — спрашиваю я с надрывом, чувствуя, как тошнота поднимается к горлу. Черт, как же это сложно.

— Этот диалог мы повторяем уже в миллионный раз, Зиара. И я готова слушать про твоих страхи еще столько же, ты не подумай, но… самой не надоело? Пора уже открыть глаза и начать жить, черт возьми! Не можешь отпустить это? Обратись к психологу, но перестань уже изгаляться над своей душой. И как раньше не будет никогда, благодари Господа за это, — отвечает Софи с прищуром, тыкая в меня деревянной палочкой. — Твоя жизнь не закончена. Отпусти свое прошлое вместе с чертовым Адрианом. — Я замираю, смотря на нее во все глаза. — Да, вау! Я назвала его имя и небо все еще не упало.

— Хватит…

— Нет, не хватит. Окей, давай так. — Она быстро дожевывает кусок, прищуривая глаза. — Он дарил тебе вдохновение, а потом сел в тюрьму. Но в твоей памяти чертов Адриан Мартинез может всплывать в любую секунду. И в этих воспоминаниях он явно предстает, как твой герой.

— К чему ты клонишь? — Я искренне не понимаю, что она хочет мне сказать. А еще не понимаю, какого хрена вдруг она стала произносить его имя, если всегда избегала этого. Возможно, на краю подсознания, Софи тоже чувствует, что приближается моя погибель.

— А к тому, что тебе нужно перестать бояться его и делать вид, что такого человека в твоей жизни не существовало. Я очень плохо отношусь к тому, что ты все еще его не отпустила, но я в твоей команде. И если воспоминания об Адриане сделают тебя счастливой и наконец помогут начать рисовать, значит так тому и быть. Попробуй прокручивать ваши совместные моменты в голове, когда будешь стоять около мольберта. Пусть в сознании он будет обычным мужчиной, а не заключенным в тюремной робе.

— Мне не воспоминания нужны…

— Но это единственное, что у тебя осталось. Ари, — она смотрит мне в глаза. — Прекрати. Хватит уже думать о нем, бояться и прятаться по углам.

— Софи, кстати, об этом, — начинаю я, нервно играясь с тонким браслетом на запястье. — Про Мексиканскую мафию не было никаких новостей? Ну, может быть они как-то смогли выйти из колонии?

— Воу, стоп. — Она отодвигает от себя тарелку, делая быстрые глотки из стакана с водой. — Откуда такие мысли и вопросы?

— Мне кажется, что он вернулся. Я чувствую, что он… ну, то есть, Адриан следит за мной. — Я боюсь опускать на Софи взгляд, поэтому упираю его в искусственные лианы за ее спиной.

— Последние новости были год назад. И там говорилось о том, что всех мафиозников расселили по разным колониям. Их транспортировали на другой конец страны. Ари, он не мог вернуться. Теперь-то им точно перекрыли кислород. — Софи аккуратно берет меня за руку, сжимая пальцы.

— Возможно, мне показалось, — говорю я, но на самом деле не верю собственным словам. Я точно знаю, что все не так просто.

— Точно, Ари. Он больше не вернется в Калифорнию никогда. Ему суждено умереть в колонии, а тебе — жить и наслаждаться каждой минутой без этого монстра.

Я сжимаю ее руку в ответ, но почему-то мое чертово сердце сгорает от этих слов, хотя должно отбивать ритм радости.

***

Я стою под душем, опустив руки вдоль туловища. Смотрю на пальцы своих ног, которые сжимаются и снова расслабляются. Волосы приятной мягкой волной опадают по бокам от лица, создавая стенку. Из-за потока воды они кажутся такими мягкими и красивыми, что я невольно задумываюсь о том, что хочу видеть их такими и в сухом состоянии.

Я поднимаю руки и упираю их в стену перед собой. Холодный влажный белый кафель приятно чувствуется под ладонями, помогая чуть-чуть сбавить скорость мыслей, которые накладываются друг на друга, и создают шум. Я цепляюсь взглядом за свои тонкие пальцы, бледная кожа которых практически сливается с настенной плиткой. Отплевываюсь от воды, я ненадолго закрываю глаза, подставляя лицо мягким струям, бегущим из душа.

Я так люблю воду. Люблю принимать душ, но вот ванну — терпеть не могу. А все потому, что моя мама топила меня в ней, как ненужного щенка. Это было излюбленное наказание за то, что я отвлекала ее, или не ела те помои, которые она мне давала. Или писала уроки не слишком красиво, или жаловалась на что-то. Она не любила, когда я делала все это. А, может быть, она не любила меня. Но ведь так не бывает, правда? Родители же должны чувствовать безусловную любовь к своим детям.

До сих пор не знаю ответа на этот вопрос. И спросить у мамы я не могу, потому что не видела ее трезвой… ну, в общем-то, никогда. А последние лет так десять ее запои больше напоминали попытки самоубийства: с каждым днем количество пойла повышалось и достигало критической отметки. Возможно, моя мама уже умерла. Что же, хорошо. Не думаю, что она хотела бы видеть меня даже на своей могиле.

Еще какое-то время я просто стою неподвижно, пока не начинаю чувствовать поток холодного воздуха где-то справа от себя — как раз в той стороне находится дверь в ванную комнату, которую я не закрыла на замок. Я никогда не запираю двери внутри дома, потому что живу одна. К неожиданному потоку воздуха прибавляется еще и чувство, будто на меня кто-то смотрит. Я медленно выдыхаю, продолжая стоять неподвижно, хотя и ощущаю, как тело покрывается мурашками.

Пытаюсь убедить себя, что дома нет никого, и это просто плод моей фантазии, но чутье сигнализирует мне о чужом присутствии. Кожа медленно покрывается мурашками, и это явно не из-за вентиляции. Я поворачиваю голову в сторону двери, но наталкиваюсь только на запотевшее стекло душевой кабины. Я промаргиваюсь, вытирая глаза рукой, и теперь отчетливо вижу черное пятно, которое стоит в проеме. Дверь в ванную открыта настежь, и этот самый силуэт занимает все пространство.

Кто-то стоит в моем доме, черт возьми.

Издавая приглушенный писк, я прижимаюсь к стене сзади меня, почти поскальзываясь на мокром полу. Грудь опадает в рваном темпе, рот приоткрыт, а глаза широко распахнуты от ужаса. Спиной и задницей я крепко прижимаюсь к стене, видимо надеясь найти там какой-то портал. Дрожащей рукой я закрываю кран, чтобы звук воды не мешал мне.

Секундной отвлечение, и уже никакого черного силуэта нет. Он просто исчез, испарился вместе с конденсатом от горячей воды. Я торопливо протираю стекло перед собой, оставляя мелкие капли и разводы. Дверь все также распахнута, но черного пятна, мать вашу, нет. С тяжелым выдохом я сажусь на карточки, и запускаю руку в свои волосы.

— Черт возьми, — шепчу я, пока тело начинает пробирать крупная дрожь.

Как же отчаянно я надеюсь, что это не он. Я так боюсь своего Палача. Я так хочу, чтобы он забыл про меня. Но также сильно хочу, чтобы помнил. Каждый чертов день вспоминал то, что хранится в моей голове, но при этом никогда в жизни не подходил даже близко.

Я пытаюсь подключить логику, вытесняя ей страх. Вспоминаю, закрывала ли дверь за собой — иногда бывает такое, что я хожу в туалет или засыпаю с открытыми дверьми.

— Так, я пришла. Разделась и сразу кинула вещи в стирку. Потом… Потом я пошла на кухню, чтобы попить воды. Затем ушла в спальню, а потом пришла сюда. Я заходила в ванную с грязными руками, значит, просто не закрыла дверь: ведь я как раз шла, чтобы помыть их после начос. Да, точно! Я просто не закрыла ее, — шепча это себе под нос, мне становится спокойнее. Ведь все логично: иногда я бываю рассеянной. Напугала саму себя, черт возьми.

Наконец я встаю с пола, с осторожностью выхожу из кабинки и вытираюсь полотенцем. Я стараюсь делать все максимально тихо, чтобы не создавать много шума, который может раззадорить оголившиеся нервы. Торопливо натянув на себя большую футболку, и игнорируя нижнее белье, я промачиваю волосы полотенцем, и выхожу из душной ванной в коридор.

Как только я захожу в гостиную, то крик застревает где-то между ключицами, выходя наружу лишь тонким писком. На черном экране плазменного телевизора красной краской написано лишь одно слово, буквы которого начали растекаться вниз неровными каплями:

«Represalia» — Возмездие.

Прижимая мокрое полотенце к груди, я смотрю на это слово и не моргаю. Во рту все мгновенно пересыхает, колени чуть подкашиваются, а узел внизу живота затягивается в мучительной пытке, заставляя ноги скрещиваться, чтобы прекратить это.

В голове сразу же всплывают глаза моего Палача, которые я видела в толпе.

Адриан вернулся, чтобы наказать меня.