1945: Черчилль+Трумэн+Гиммлер против Сталина. Книга вторая

Александр Черенов

25 апреля 1945 года советские и американские солдаты встретились на Эльбе – и обнялись, как друзья и союзники. Но не всем это нравилось – и здесь Черчилль и Трумэн сошлись во взглядах с новым союзником – Гиммлером. Не успела закончиться Вторая мировая война, как на горизонте замаячила Третья…В романе нет вымышленных персонажей, событий и фактов. Основываясь на них, автор всего лишь представил, как могли развиваться события после Победы.

Глава тридцать пятая

— Генерал Колер!

Начальник штаба экспедиционных сил генерал Смит внушительным взглядом «охватил» вытянувшегося перед ним бывшего начальника штаба ВВС рейха. Колер уже несколько дней, как был доставлен во Франкфурт-на-Майне, где в здании управления концерна «ИГ Фарбениндустри» располагался штаб объединённого командования союзных войск. И не только доставлен, но «поставлен на довольствие» и даже на квартиру. В штабе Эйзенхауэра сочли, что в «свете новых реалий» «сгодится нам этот фрайерок». Именно поэтому его сразу же определили не в лагерный барак, пусть и для высшего комсостава, а в отдельную квартиру. И «на котловое довольствие» его поставили не у котла, а за столиком в офицерской столовой. Разумеется, каждая истраченная на генерала калория подлежала возврату сторицей. И этот час настал — возвращать авансы и заняться, наконец, «самоокупаемостью». Ведь американцы даже благосклонность выказывают в кредит.

— Прошу к карте!

Колер не стал делать круглых глаз, и немедленно, строевым шагом, исполнил «просьбу». Указке в руке Смита заскользила по просторам клеёнки.

— Группа армий «Центр» и Группа армий «Остмарк»…

Рука начальника штаба сделала обвод на карте.

–… устами своих командующих соответственно фельдмаршала Шёрнера и генерал-полковника Рендулича отказались капитулировать перед Красной Армией.

Колер «поменял колер»: с «упитанно-розового» — на мертвенно-бледный.

— И Вы хотите, чтобы я…

— Нет-нет! — успокаивающе махнул рукой Смит, и почти дружески улыбнулся. — Вы меня неправильно поняли, хотя я и не давал для этого повода. Мы не предлагаем Вам роль штрейкбрехера. Скажу больше: молодцы Шёрнер с Рендуличем, что отказались сложить оружие.

Колер «ожил» — и восстановил «колер».

— Но положение, генерал — очень тяжёлое. Русские завершают окружение, и будьте уверены, завершат его: у них опыт — ещё со Сталинграда.

Напоминание больно ранило сердце истинного солдата фюрера, но Колер не стал предаваться этому нетворческому занятию. Слова генерала Смита занимали его гораздо больше. Начало было многообещающим. Поэтому авиатор исполнился внимания: может, пошлют куда-нибудь!

— Конечно, какая-то часть войск этих мужественных военачальников, — продолжал «истекать слезой» генерал Смит, — сумеет вырваться из лап «кровожадных гуннов», и окажется «в лоне цивилизации», в американском или британском плену. Мы даже готовы оказать им в этом посильное содействие.

–???

Колер не изумлялся: он восторгался. Восторгался новоявленными союзниками. И восторгался он ими всё больше и больше: господи, как же неправ был Гитлер! Надо было ещё в сорок первом уговорить американцев «поменять союзников»! Любой ценой! Любым куском Европы, особенно тем, на который наиболее тяжело упал бы глаз «дяди Сэма»!

Восторг Колера вдохновил Смита на большую откровенность.

— Мы уже совершали несколько упреждающих маневров, в результате которых образовались участки соприкосновения с окружёнными войсками. Например, мы не можем не высказать слов благодарности фельдмаршалу Кессельрингу за «тонкое понимание момента».

— Вы хотите сказать…

Генерал Смит смежил веки в знак подтверждения.

— Да: фельдмаршал пропустил наши войска на юг и восток Чехословакии. Правда, это была ответная любезность, но это не умаляет заслуг мистера Кессельринга перед торжеством демократии. Ещё бы такое понимание и такой же ответственный подход со стороны русских! Но, увы: недопонимание — катастрофическое. Поэтому зоны контакта — очень небольшие. Ведь мы «шли навстречу» только передовыми отрядами, в то время как русские «душили» и вас, и нас всей массой своих орд! Отсюда — вывод горький и неприятный… для нас и наших…. хм… хм… немецких подопечных: из окружения выйдут немногие.

Генерал тяжело вздохнул — и дополнительно сокрушился головой.

— Но это — не самое страшное. Самое страшное — то, что у нас очень мало времени.

— Почему? — искренне удивился Колер. — Вы же не подвергаетесь атакам русских?

Новый вздох генерал-лейтенанта едва не придавил генерала авиации своей тяжестью.

— Вот тут Вы ошибаетесь, генерал: подвергаемся, и ещё, как! Во-первых, русские «душат» нас по линии дипломатии. Увы, есть соглашение о разграничении «зон ответственности». Во-вторых, так сказать, «для ума», русская авиация уже неоднократно «разгружалась» над нашими войсками.

— И?

— И они даже не стали извиняться: всего лишь объяснились. Формально им и извиняться не за то: на картах оперативной обстановки участки, которые они обработали с воздуха, «числятся за немцами». Нас там быть не должно ни при каком раскладе! После их зачистки от войск Шёрнера и Рендулича они должны перейти к русским! Да и потом: случаев, когда свои же лупят по своим — тьма-тьмущая! Мы, вон, в Нормандии, столько народу положили своей же авиацией! А всё потому, что — неразбериха! Внезапно изменилась обстановка, на карту не успели нанести свежие данные — вот тебе и результат! На эту неразбериху русские и сослались…

— Но они, конечно, «не ошиблись адресом»? — не слишком потратился на догадку Колер.

— Увы, — вздохнул Смит. — Поэтому нам и приходится торопиться. А ещё больше — вам…

Лицо немецкого генерала озарилось догадкой.

— Кажется, я Вас понял, генерал… Техника?

— Да: самолёты. Несколько сотен исправных, заправленных под завязку, машин. Большинство — новые модели этого года выпуска. В том числе, эскадрилья реактивных «мессершмиттов». Будет очень прискорбно, если они достанутся русским.

И так глубока, так искренна была скорбь американского генерала по поводу вероятных трофеев всё ещё союзника, что его немецкий коллега немедленно «проникся и осознал».

— Вы хотите, чтобы я принял меры?

— Да, генерал!

Смит отошёл от карты и вышел на траверз начштаба ВВС.

— Для авиационных командиров обеих группировок Вы — всё ещё начальник штаба ВВС, второе лицо после Геринга.

— Да, но Геринг сидит под домашним арестом…

— Откуда Вы знаете?! — оживился Смит.

Колер уклончиво повёл плечом.

— Сорока на хвосте принесла…

— Авиационная? — не остался в долгу Смит.

Немец рассмеялся, но тут же выключил улыбку.

— Да и моим адресом интересовалась СС… Я, конечно — всей душой, но послушают ли?

Смит беспечно махнул рукой.

— По нашим данным, и Шёрнер, и Рендулич ждут приказа, а связи со Ставкой фюрера они не имеют. Они и сами не против, но — чужая епархия. Да и понятия о чести, опять же: как-никак — командующие Группами армий!

— Я готов! — оставил сомнения Колер. — Какого рода должен быть приказ?

— Перебазировать все самолёты на американские аэродромы, чтобы они не достались русским.

— Будет исполнено, генерал!..

…И на этот раз поговорка «гладко было на бумаге…» доказала своё соответствие истине. Русские не стали обращаться в восхищённых зрителей воздушного шоу. Едва только немецкие самолёты в массовом порядке взяли курс «не совсем на Берлин» и совсем не на русские позиции, русские включились в действо. Включились не только авиацией, но и тяжелой артиллерией. И «работой» были охвачены не только аэродромы на пока ещё подконтрольной Шёрнеру и Рендуличу территории, но и «дорога в новый дом», и даже аэродромы нежданного спасителя. Разумеется, последние — из числа тех, которые оказались на «самочинно захваченных площадях». Наплевав на секретность, американцы в последний момент выдали русским координаты, но те их коварно не услышали.

В итоге, не меньше половины самолётного парка немецких ВВС при самом деятельном участии русских превратились в лом цветных металлов. Оно, конечно — тоже ценность: сырье. Да, вот, только, большая его часть оказался недоступна для повторного использования. Как минимум — немецкими и американскими производителями: лом доставался «иванам». Ну, вот не было ни времени, ни возможности эвакуировать его. Да ещё условия — совершенно нетворческие: под непрерывным арт-огнем и бомбёжками.

Но, хоть и наполовину «комом», «первый блин» сотрудничества между формально враждующими представителями западной цивилизации получился. И ни одна из сторон и не собиралась отказываться от «расширения сотрудничества». Тем паче, что никто уже не хотел повторять неудачный опыт фельдмаршала Моделя двухнедельной давности: «мира не подписываем — армию распускаем». Модель пошёл неверной дорожкой Троцкого — и пришёл к результатам, ещё более печальным: Группа армий «Б» прекратила существование, а самому командующему пришлось «оптимизировать» себя.

Коллеги — по обе стороны линии фронта — сочли опыт Моделя не только неудачным, но и не достойным подражания. Третьего мая Монтгомери и Эйзенхауэр на пару разыграли спектакль для Москвы под названием «Верность долгу». Монтгомери отказался принять капитуляцию от Фридебурга, и отправил его к Кейтелю. За полномочиями на «полноформатную капитуляцию». О «проявленном мужестве и героизме» были немедленно поставлены в известность начальник Генерального штаба Красной Армии генерал армии Антонов и лично Сталин. Факт не потряс советское командование: и Сталин, и Антонов не без оснований предположили, что «продолжение следует».

И они не ошиблись. Ещё солнце не зашло, а Эйзенхауэр уже приказал Монтгомери «поставить немцев на довольствие» под тем предлогом, что это — чисто тактический и военный вопрос о капитуляции на конкретном участке фронта. То есть, никакого вероломства в отношении союзника. Доводы Москвы «юридического плана» натыкались на «железобетонный редут»: «это — капитуляция на конкретном участке фронта! Что-то вроде сдачи в плен батальона, только «расширенного состава»! То, что «состав расширялся» до масштабов всего Западного фронта, как-то или упускалось из виду, или не принималось во внимание. «Конкретный участок» — и хоть умри!

А довод русских о том, что они бы так не поступили с союзником, представлялся и вовсе беспомощным, вызывая лишь иронические ухмылки у всё ещё союзников. Вот, если бы русские предъявили более весомый довод — вроде кулака у носа — тогда иное дело! А так!..

К новым формам взаимодействия перешёл и фельдмаршал Кессельринг. Пятого мая перед Шестой американской армией капитулировала подведомственная ему группировка войск в Южной Германии. Западный фронт де-факто перестал существовать. Побеждённые решительно настаивали и на «переставании де-юре», но Советы по-прежнему «вставляли палки в колёса», требуя согласованной капитуляции всех Вооружённых Сил Германии перед всеми союзниками. События назревали, но далёкие от однозначных…

…Сразу после брачной церемонии фюрер ушёл в работу: диктовал завещание. Бедняга Гертруда Юнге, стенографистка фюрера, должна была ещё благодарить рейхслейтера Бормана за то, что он «зашёл на минутку», да так и не вышел. Не «ошибись он дверью», фрейлейн Юнге вынесли бы ногами вперёд: фюрера «развезло на лирику». А так как он не столько диктовал, сколько нечленораздельно «убивался», оставалось лишь посочувствовать бедной фрейлейн: лучшие криптографы мира не захотели бы оказаться сейчас на её месте. И только незапланированное сотрудничество Бормана помогло фрейлейн Юнге покинуть бункер фюрера своим ходом, пусть и шатаясь, по стеночке, с атрофированной рукой на перевязи. А на очереди к пишущей машинке и рукам бедняги Трудль уже стоял со своим завещанием Геббельс!

Фюрер закончил работу только к четырём утра двадцать девятого апреля. Геббельс, Борман, Бургдорф и Кребс скрепили его своими подписями. Завещание удалось: было, что завещать. В личном завещании фюрер поведал миру о себе формата «знаете, каким он парнем был!». Там же он поделился с наследником-человечеством своими взглядами на несостоятельность этого человечества в качестве наследника. И там же он завещал свою фирменную «симпатию» к евреям — врагам трудового капитала. Эта мысль прошла набившей оскомину «красной нитью» через весь документ.

Политическое завещание оказалось компактнее и суше. В нём фюрер оперативно расправился с былыми соратниками, и пожелал им многих… нет, не лет жизни: бед в жизни! В изложении Бормана это выглядело так:

«Перед своей смертью я исключаю из партии бывшего рейхсмаршала Германа Геринга и лишаю его всех прав и привилегий, которыми он пользовался на основании указа от 29 июня 1941 года, а также моего заявления в рейхстаге от 1 сентября 1939г. Я назначаю гросс-адмирала Дёница рейхспрезидентом и Верховным командующим вермахта.

Перед своей смертью я исключаю из партии, а также снимаю со всех государственных постов бывшего рейхсфюрера СС и рейхсминистра внутренних дел Генриха Гиммлера. Они без моего ведома вели тайные переговоры с врагом и пытались вопреки закону захватить власть в стране. Чтобы дать народу правительство… я назначаю следующих лиц членами нового кабинета: рейхспрезидентом — Дёница, рейхсканцлером — доктора Геббельса, министром по делам партии — Бормана, министром иностранных дел — Зейсс-Инкварта, министром внутренних дел — Гислера, министром народного просвещения и пропаганды — Наумана, рейхсфюрером СС — Ханке, Главкомом сухопутных войск — генерал-фельдмаршала Шёрнера, Главкомом ВВС — генерал-фельдмаршала фон Грейма…».

Теперь фюрера ничего не задерживало на этой земле, кроме мыслей о двух вещах: качестве яда и качестве бензина. Ему очень не хотелось испытывать «болезненные ощущения в момент ухода» — и так уже натерпелся в кресле у дантиста! А ещё ему очень не хотелось неполноценно самоликвидироваться в качестве трупа: фюрер страшно боялся стать главным экспонатом союзнического паноптикума.

В том, что так и будет, он нисколько не сомневался. Даже, если союзники «по-христиански» снизойдут к его праху, безбожники русские настоят на своём. С одной стороны — ну, и пусть выставляют: он-то не увидит и не узнает. Если, конечно, между тем и этим светом нет надёжных каналов связи.

Но с другой… Как представишь: мурашки по коже, пока ещё имеющейся в наличии! Коллектив оставшихся соратников: Геббельс, Борман, Кребс, Бургдорф, Раттенхубер, Аксман, Штумпфеггер, Гюнше, Линге — как мог, убеждал фюрера в том, что ему не о чем беспокоится. Товарищи заверили любимого вождя в том, что проводят его «по высшему разряду»: под хороший цианид и лучший авиационный керосин. Но, лишь изведя любимую собаку, фюрер отчасти успокоился — перед тем, как успокоится навек. Да и вечный покой представлялся делом весьма проблематичным…