Внутри точки

Александр Фролов, 2021

Стихи Александра Фролова наполнены энергией, взятой из мира, ощущением того, что миром захлебываешься, его слишком много. Еще одно напоминание о том, насколько смешны разговоры о серости и тусклости существования. Наблюдатель стремится выйти за пределы обычного восприятия. Это требует усилия, поиска связи. Требует подвижности чувства и восприятия. Задача Фролова – поиск не просто индивидуальности человека, предмета, события, но неповторимости их мгновенного изменения. Для каждого момента нужны свои, подходящие только ему слова Текст публикуется в авторской редакции. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

© А. Фролов, текст, фото, 2021

© А. Уланов, предисловие, 2021

© Русский Гулливер, издание, 2021

© Центр современной литературы, 2021

Фотографии Александр Фролов

* * *

Предисловие

Мир включает в себя катастрофу — но не гибнет, наоборот, растет и накапливает в себе разнообразие. Мир раздроблен — и одновременно содержит бесконечное множество взаимосвязей.

Эти стихи — не сюрреализм, не освобождение подсознания (оказалось, что в подсознании слишком много клише и не так много свободы). Задача Фролова — поиск не просто индивидуальности человека, предмета, события, но неповторимости их мгновенного изменения. Для каждого момента нужны свои, подходящие только ему слова. «Деревья этой осенью — электричество: нервы. Отключаешь кору, и дождь показывает ожоги». Это мир неуверенности, негарантированности, обломков. Но вход в мир — через разрывы. «Если я / Укажу, где рвётся самая прочная связь, / То зола вырастет дверью».

Способность всматриваться в медленное и успевать заметить быстрое. Как предметы переходят друг в друга: «сколько мы ещё будем способны слышать, как с этажа на этаж стекает смола, / как пылающий ветер, устав от себя, / выходит из «себя» зыбких границ». Речь идет о нити и пути. Как встретить мир и человека в многосвязности? Наиболее частый персонаж мифов у Фролова — Ариадна. Богатство словаря стихов стремится успеть за яркостью и разнообразием мира. Не случайно один из текстов называется «Множества».

Непрерывность мира подчеркивается течением текста, где синтагму можно соотнести как с предыдущим, так и с последующим, и затруднительно найти границы предложения. А графика текста подчеркивает разломы языка и расщепление течений. Если мыслей две — они уже начинают «чередование ускользаний», смотря под разными углами и противореча друг другу.

Наблюдатель стремится выйти из стандартов взгляда, за пределы обычного восприятия. Это требует усилия поиска связи. Требует подвижности чувства и восприятия. Вовлеченности, которой всегда недостаточно. «У меня не хватает пальцев — посчитать, сколько теней я не отбросил сегодня». Связи человек видит, насколько сам готов их устанавливать. «Лес впускает, насколько ты сам открыт». Это стихи нон-фикшн — увиденное, а не придуманное. Мост действительно может оказаться рукой, прижатой к глазам. Пути сложны. Например, чтобы отличить человека от манекена, нужно заметить внимание этого человека к форме — которая освободилась от наблюдателя, сама стала взглядом и пульсирует, всматриваясь в себя. «Вулкан развернут ресницей» — понимание огромного через малое? способность малого повлиять на огромное? однако и родственное ему — чернотой? «Утро, кашляющее мной». Человек осознает свою малость — и одновременно свою способность к соприкосновению с огромным.

В стихах Фролова много энергии, взятой из мира. Ощущение того, что миром захлебываешься, его слишком много. Еще одно напоминание о том, насколько смешны разговоры о серости и тусклости существования. И важно умение брать из мира, не убавляя его: «возьми / от сырости умение бредить местностью».

«В рёбрах света читается день, / и мы — в нём — ожог от крапивы, ищем / островок живого — воспалиться». Потому что живое — боль. Но боль — не от недоступности мира (встреча его трудна, но возможна), а от недостатка сил, от затопленности огромностью встреченного. В стихах Фролова велика доля будущего. Цвет, который еще только придет. Становящееся. «Воздух за несколько секунд / перед уплотнением в"ты"» — все приходит из ниоткуда, и важно всмотреться в его оттенки, чтобы понять это приходящее. Так воспринимается и бережется новизна каждой встречи с близким. Отчуждение возможно — но возможно и его преодоление с помощью речи. «Я хватаю листы и выбрасываю их в окно, чтобы твои волосы приняли тяжесть моего почерка — разбитого о скалы тела прибоя» — так текст становится способным действительно что-то сделать, входя в мир как событие среди событий. «Сшит песок с волной — ткань настоящего: / ты позволил это твёрдостью, что следует за взглядом» — так человек образует настоящее.

«Двери открыты, гости, чувствуйте себя домом, достраивайте лестницы и мансарды, чтобы я не узнал то письмо, которое в руках не держал всего лишь несколько дней». Открытость текста ставит вопрос о мере хаоса и связности. Хаотический текст — броуновское движение образов, в котором каждый следующий толчок разрушает то, что создано предыдущими. Связный текст сообщает только то, что было заложено автором — и поэтому вне литературы как поиска и открытия. Оптимум находится — или не находится — каждый раз заново. Ничто не гарантировано и здесь. Но даже в технике многие устройства выдают максимум возможного, когда балансируют на грани срыва.

Генеалогия стихов достаточно прозрачна. От Аркадия Драгомощенко — постоянное вопрошание и сложная неуверенность. От Шамшада Абдуллаева — спокойствие в катастрофе. От Владимира Казакова — взаимопроникновение человека и предметов: «фонари снимают тяжесть с глаз». Композиции со множеством голосов связаны с «драмами смыслов» Евгении Сусловой. Но не меньше (а может быть, больше), чем из литературы, стихи Фролова берут из музыки или визуальных искусств. Музыка входит в текст не звучанием стиха, а ассоциациями и принципами композиции. Визуальное — как замеченный, встреченный предмет среди предметов. У Фролова есть интересные работы и в арт-фотографии (впрочем, о фотографиях поэтов, от Аркадия Драгомощенко и Ивана Жданова до Андрея Сен-Сенькова и Никиты Сафонова, давно пора писать отдельное исследование), и в музыке (проект «Торсионные вихри»). Но стихи способны и отдавать: средствами письма Фролова возможен ассоциативный портрет музыки или живописи, есть стихи, обращенные к композитору Мортону Фельдману или художнику Джексону Поллоку. «По углам высоковольтные линзы известью / называют рояль в сером коконе света».

Это тексты, не обращенные к читателю, не рассказывающие ему что-то. Направленные на близкого человека (порой появляется и ее голос), на мир. Стихи Фролова могут кому-то показаться не-человеческими, там мало подробностей бытового существования и мало социального. Но это выход к наиболее человеческому, для которого социальное (наряду с механическим, химическим, биологическим) — только одно из необходимых оснований. Возможно, наивысшая социальность — встреча двоих. Во всяком случае, это стихи, гораздо более политические, чем лобовая публицистика — так как меняют сознание, дают опыт свободы.

Они полны энергии и эротики встречи: «ты мост к оранжевому / горячее крови губы / приложи к темнеющей / странице как я смотрел / на тебя сквозь тень». Возможно, пишущий это предисловие говорит о мире, который сам хотел бы встретить. Мир подвижности, превращений. Один из критериев, по которым можно оценивать стихи — их «порождающая сила», влияние на развитие умения видеть, способность вывести читающего к созданию своего. Если задаться вопросом, каков на вкус хвост кометы, можно к многому выйти на этом хвосте. Стихи Фролова много требуют, но и много дают.

Александр Уланов