Никакая волна

Александр Старостин (2024)

«Никакая волна» — многослойный дебютный роман Александра Старостина, художника, журналиста и основателя группы Theodor Bastard. Эта книга основана на реалиях шоу-бизнеса и журнальной индустрии нулевых, в ней есть и узнаваемые персонажи, и личные драмы, и поиск себя в творчестве, любви и размытых стандартах медиапространства, где крутятся деньги, амбиции, обман и воля случая. Звездные имена и безымянный главный герой, модный лейбл против открытой Сети, истерика против медитации, агрессия против правды, верность против дерзости — все это «Никакая волна».

4

Весной неприглядный после зимы Питер набирается сил, смывая дождями грязь и нечистоты. Собачьи какашки вперемешку с окурками плывут из лужи в лужу. Осмелевшие спортсмены выходят на пробежки. А гопники из ближайшего ПТУ с криками гоняют мяч во дворах.

Не дозвонившись до Ульяны, я решаю заявиться к ней лично. Пока ковыляю в сторону маршрутки, со смешанными чувствами наблюдаю за пацанами, играющими в футбол.

— Ульяна, ты здесь? — Добравшись, я стучусь в старую обшивку двери ее мастерской. В одной руке — костыль, в другой — цветок из ближайшего киоска.

Может, через приоткрытую форточку услышит?

— Если не откроешь, так войду!

Зажав в зубах цветок, я хватаюсь за водосточную трубу. В этот момент в окне появляется удивленное лицо Ульяны. Она раскрывает жалюзи и шокированно спрашивает:

— Мне вызвать скорую или ты провисишь достаточно долго, чтобы кто-то успел тебя поймать?

Когда она выходит на улицу, на ней широкие коричневые брюки и легкое весеннее полупальто. На шее болтается деревянный амулетик.

— Ты не подходишь к телефону, как будто обиделась, — оправдываюсь я и протягиваю ей цветок.

Гербера весьма психоделическая — оранжевая с фиолетовой сердцевиной, стебель обмотан синей проволокой.

— Я люблю, когда они живые. — Она смотрит поверх очков. — Или это твои извинения за то, что не предупредил, что сбежал из больницы?

Она принимает все слишком близко к сердцу. Когда мы ковыляем от автобусной остановки, разговор крутится вокруг дел в редакции, разбитой гитары и того, как мне удалось самому вытащить из раны дренаж.

— Кости рано или поздно срастутся, а вот если залажать выпуск очередного номера журнала, то обратного пути уже не будет, — объясняю я, стараясь не обращать внимания на ноющую боль в ногах.

Ульяна тут же меняется в лице.

— Тебе больно?

Она поддерживает меня под руку, участливо рассуждая о том, что я слишком много на себя беру.

— Редакция не перестанет существовать, если ты проваляешься на больничном лишние пару дней.

По дороге мы заскакиваем в магазин на углу. Она, как всегда, внимательно рассматривает упаковку, старательно отбраковывая все, что содержит желатин. Ведь его производят из костей животных. А еще Ульяна не употребляет продукты, содержащие консерванты вроде бензоата натрия, загустители и разрыхлители.

— Вкусовые добавки маскируют низкое качество ингредиентов, — говорит она. — Эти капиталисты даже в йогурты умудряются добавлять костную муку. Представляешь?

Пару лет назад в одном из путешествий автостопом она посетила животноводческую ферму и сразу перестала есть мясо. Ее словно перепрограммировали. Уезжал один человек, а приехал другой — эколог, веган и борец за права животных.

— Видел бы ты этих бедняг, — так описывает она свои ощущения.

Коровы, не выходящие из темных бараков.

Свиньи, оглушенные углекислым газом.

Можно сначала отказаться от говядины и свинины, от колбасы и сосисок.

Курица и рыба — это второй шаг. Потом яйца. Потом молоко. Потом кожа, шерсть и мех.

После моего падения чужие озарения не кажутся такими уж смешными. С особой ясностью я вдруг осознаю, что наша объективная реальность — лишь тонкая полоска, на которой мы все балансируем где-то между просветлением и небытием.

В магазине Ульяна выбирает только самое свежее — помидоры, сыр тофу, рис и банку морской капусты. А упаковку куриных яиц, которую я прихватил для омлета, ставит обратно на полку:

— Не в этот раз.

— Они не оплодотворены, — защищаю я свой завтрак.

— Ты думаешь, яйца на деревьях растут?

Ульяна принципиально не пользуется полиэтиленовыми пакетами. На кассе достает триста раз стиранную тряпичную сумку, которую таскает с собой, и закидывает туда свой веганский набор. Продавщица с ярко-красными волосами наблюдает за этим с нескрываемым презрением. В корзинах у людей, стоящих в очереди, в основном пельмени, сардельки, черный хлеб и синюшного вида курятина. Им не до взвешенной экологической позиции.

— Кажется, ты не слишком понравилась той крашеной тетке, — замечаю я, когда мы оказываемся на улице.

— Да все равно. — Ульяна делится, что в ее планах научиться жить без молока, а дальше, по всей видимости, перейти на солнечную энергию.

Я с сомнением смотрю на пешеходов, одетых в кожаные куртки и ботинки. В их пакетах угадываются куриные тушки и упаковки ребрышек, купленные на ужин.

На пороге моей квартиры нас встречает Бритни. Псина радостно вертится, скулит и виляет хвостом.

— Ты ж моя милая собачонка, соскучилась! — Ульяна перерывает холодильник в поисках собачьего корма. А затем отдает ей остатки моей докторской колбасы.

На оконном карнизе, завидев нас, скапливаются голуби. Стучат клювами в стекло, пучат глаза. Прилетать каждое утро их тоже научила Ульяна.

— Ты не думаешь, что такие потрясения, как случились с тобой, хорошая отправная точка для внутренних изменений? — философски интересуется она, открывая упаковку перловой крупы для голубей.

Лямка падает с ее плеча. Аромат сладких сандаловых духов разливается в воздухе.

— Хромого могила исправит, — шучу я.

Но она уже не слушает, треплет собаку по холке:

— Чудище ты лохматое!

Голуби дерутся за окном и бьют друг друга крыльями. Они такие громкие, что приходится кричать Ульяне, чтобы достала чашки из кофейного набора в комнате, потому что в сушилке нет чистых. Но когда я, ковыляя, вхожу — чашек по-прежнему нет: Ульяна сидит и перебирает старые подшивки «Дилэй» на полке.

— Эта твоя Шатунович — просто бомба! — Ульяна листает журнальные страницы с гневными рецензиями.

Я рассказываю ей, что Главный редактор смог выбить грант у Комитета по делам молодежи под эгидой инициативы «Музыка без наркотиков». И это мощный удар по Шатунович. Ее можно только пожалеть.

Теперь мы должны публиковать признания излечившихся торчков.

Писать об Эрике Клэптоне и его Анонимных Алкоголиках.

О программе «12 шагов».

— Забавно. — Ульяна облокачивается на подоконник. — Может, не такая и плохая идея для рок-журнала, разве нет?

— Ага, Комитет по делам молодежи требует перечень музыкантов, умерших от передозировки. Для острастки живых, — прихлебываю я кофе. — «Список смерти», как называет его Кеша Незлобин. А ведь это целая армия артистов. Дружные ряды ушедших на небеса с легкой помощью химических веществ.

Энциклопедия передоза, которую мы должны написать.

И все это ради пары миллионов рублей, которые дадут журналу для покрытия типографских долгов.

Ульяна лишь вздыхает. Она ходит босиком по ковролину, гладит рукой застывшие подтеки краски на подоконнике и двери — следы ее былых художеств. Подходит ко мне. Я убираю прядь с ее лица. У нее чуть раскосые карие глаза и высокие скулы. Если бы не очки, она выглядела бы точь-в-точь как Тони Хэллидэй, вокалистка Curve. Девчонка, с которой не страшно в бою.

— Если хочешь, можешь остаться сегодня.

— Ого! — удивляется она. — Ты же охраняешь свой холостяцкий статус-кво?

Отставив турку в сторону, я наклоняюсь, легонечко щиплю ее губами за мочку уха и сжимаю в объятиях.

Но она отодвигается — «Ногу хочешь доломать?» — и мягко толкает меня на матрас.

— Кстати, резинки у нас есть? — интересуюсь я.

— Да где-то были. — Она лезет в свою бездонную сумку. Извлекает кошелек, какие-то экологические стикеры, ключи и салфетки. Все свое барахло складывает на столик.

Мой взгляд падает на ее кофту: с обеих сторон от узоров на груди проступают очертания сосков.

На свою загипсованную ногу.

Опять на нее.

На ее улыбку.

Как тут сдержаться? В нетерпении я тяну ее за талию и увлекаю за собой.

Собака прыгает вокруг нас, решив, что мы затеяли какую-то игру.

— А презервативы? — отстраняется Ульяна.

— Я аккуратно, — обещаю я.

Она сдается. Раздевается, бережно складывая одежду в геометрически ровную стопку, и лишь потом опускается сверху — обнаженная и серьезная.

Мы занимаемся любовью медленно и чуточку торжественно.

А наутро, когда солнечный луч проникает сквозь плохо задернутые шторы, я наблюдаю, как Ульяна спит, словно ребенок, разметав руки и ноги во сне. Она изумительно спокойна. Тонкие морщинки возле уголков ее рта разгладились, а губы приоткрыты, словно она хочет что-то сказать, но не решается.

Солнце золотит ее кожу.

Бежит по обнаженной груди и шее.

Щекочет живот.

Не выдержав, я целую ее прямо в полуоткрытые губы.

— Просыпайся!

Она моргает. Ее карие глаза без очков кажутся беззащитными.

Но волшебство уходит. Подкожные мышцы включаются в работу. Безмятежность исчезает.

— Сколько времени? Я проспала? У меня сегодня ученик.

В ее взгляде появляются сосредоточенность и беспокойство. Она заворачивается в одеяло, собирает разбросанную по полу одежду и топает босиком в ванную. А когда выходит из душа с распущенными мокрыми волосами, это уже обычная Ульяна — целеустремленная и серьезная.

— Ты будешь подавать заявление на того сумасшедшего, напавшего на тебя? — спрашивает она. — Может, его стоит простить?

— Простить? — Я неуклюже стучу костылем. — За сломанные ноги и сорванный концерт? За разбитую гитару?

Она чмокает меня в щеку.

— А ты подумай.

Сквозь лестничный пролет я вижу ее — решительную и готовую противостоять всему миру. Она машет мне рукой.