Никакая волна

Александр Старостин (2024)

«Никакая волна» — многослойный дебютный роман Александра Старостина, художника, журналиста и основателя группы Theodor Bastard. Эта книга основана на реалиях шоу-бизнеса и журнальной индустрии нулевых, в ней есть и узнаваемые персонажи, и личные драмы, и поиск себя в творчестве, любви и размытых стандартах медиапространства, где крутятся деньги, амбиции, обман и воля случая. Звездные имена и безымянный главный герой, модный лейбл против открытой Сети, истерика против медитации, агрессия против правды, верность против дерзости — все это «Никакая волна».

10

На Елагином острове стартует благотворительный марафон «Зеленый пробег». Наш журнал — в числе первых информационных спонсоров. Вместо денег организаторы обещают бесплатные кеды для сотрудников фирм-участников. Мероприятие организует Комитет по делам молодежи, а спонсором выступает фирма Reverse.

Узнав в редакции эту новость, я набираю номер Ульяны. Тут спорт и экология — все как она любит.

— Только не притаскивай эти ужасные наклейки, — прошу я ее.

Кеша с удивлением поднимает брови.

— Потом объясню, — машу рукой.

Уже в метро встречаю Шатунович. По ее словам, она всю ночь была на вечеринке и у нее раскалывается голова.

— Почему они не могли привезти эти чертовы кеды ко мне домой?

Я говорю, что она вполне может от них отказаться.

— Отказаться? — Шатунович приподнимает темные очки и глядит на меня своими покрасневшими от сигаретного дыма и недосыпа глазами. — Еще чего!

Когда мы выныриваем из метро, первое, что видим — толпу разновозрастных людей, трусящих по перекрытому милицией Морскому проспекту. И Ульяну, поджидающую нас у киоска. В ее руках сумка — судя по очертаниям, с какими-то художественными альбомами, — а глаза без очков и в линзах кажутся еще больше.

— Ты шикарно выглядишь, — говорит Шатунович, и они обнимаются, как старые подруги.

У палатки с эмблемой «Зеленого пробега» нам выдают нагрудные номера.

Мы с Шатунович переглядываемся. Она с сигаретой, а я опираюсь на палку. Какой нам пробег? Насчет Главного — кто бы сомневался. Несмотря на почтенный возраст, он занимается спортом и не курит.

— Вон на кефирчике-то наш бесконфликтный как разогнался, — хохмит она.

Когда мы смешиваемся с бегущими людьми, я изображаю нечто вроде подпрыгиваний на одной ноге. Шатунович рядом тоже халтурит и курит сигарету.

Мимо нас скользит грузовик телеканала с оператором в кузове. Его камера прицельно берет в фокус депутатов, трусящих в толпе. Они улыбаются и машут.

— Просто любопытно, а что чиновники хотят озеленить таким способом? — интересуется Ульяна. — Свои карманы?

Она говорит, что по сути вся благотворительность и подобные пышные мероприятия выглядят как примитивный спектакль власти для простолюдинов. И мы какое-то время спорим с ней о политическом бэкграунде благотворительности.

— Мы тоже не ангелочки, — смеюсь я. — Изображаем бег ради кроссовок.

— Говори за себя, — возмущается Ульяна. — Знала бы — не пошла.

Это чересчур резко. Я останавливаюсь и сгибаюсь, упирая руки в колени.

— Погодь!

Иногда принципиальность Ульяны действует на нервы.

Нас догоняет Главный редактор.

— Эй, молодежь, чего приуныли? — бодро кричит он. — Не позорим честь нашего журнала!

Шатунович затягивается и выдыхает:

— Ага, ща докурю и ка-а-ак сделаю их всех.

По факту, кроме Главного, ни один из авторов «Дилэй» не приходит к финишу. Зато когда начинается праздничная часть в виде раздачи призов — журналисты первыми занимают места.

В кедах Reverse когда-то ходили парни из Foo Fighters и Slipknot, в этой обуви умер Курт Кобейн. У Шатунович где-то есть свитер этой марки с синей звездой. Кроссовки и штаны.

Со сцены звучит благодарственная речь и поет детский хор.

— Давай выберем тебе что-то, — говорю я Ульяне.

Мне все еще хочется сделать ей приятное. Как-то показать, что это мероприятие осмысленное и приносит пользу. Я даже покупаю пару значков и флажков. Все вырученные деньги пойдут в фонд озеленения или типа того.

— У вас какой размер? — Смазливый консультант начинает кружить вокруг нас. Он предлагает срочно приобрести символику благотворительного фонда.

Ульяна сталкивается со мной взглядом.

— Почему ты не сказал мне про этот политический фарс? Заманил сюда.

— Да он сам не знал, — вклинивается Шатунович и показывает ей бордовые девичьего фасона кеды.

— Красивые, — одобряет Ульяна и нехотя освобождается от сандалий, чтобы примерить.

С платьем они смотрятся, мягко говоря, странно.

Когда мы встаем в очередь, чтобы все оформить, Ульяна по привычке читает надписи на этикетках.

Сеточные материалы: нейлон и полиэстер.

Термополиуретан.

Резиновая смесь DRC.

Вдруг она замирает и поворачивается.

— Они с кожаными вставками, — опустившимся голосом сообщает она и отдает мне коробку.

Я с недоумением смотрю то на нее, то на этикетку. Открываю упаковку. Щупаю кроссовки, вдыхаю химический запах резины и краски. Пробегаю глазами по всем ярлыкам, которые вижу на витрине. По каждой строчке по нескольку раз.

— Да тут кожи, считай, практически нет.

Но Ульяна непреклонна.

— Прости! — одними уголками губ говорит она.

— Выберите хотя бы бейсболку, — советует Шатунович.

Мы разочарованно отходим от палатки. Рекламные растяжки с логотипом Reverse с белыми буквами на черном фоне издевательски раскачиваются на ветру.

Я предлагаю Ульяне пойти в кино. Но она устало говорит, что опаздывает.

На все мои попытки ее обнять и поцеловать отстраняется со словами:

— Ты меня щекочешь!

Пока мы толкаемся, начинается дождь. Люди бегут — кто к машинам, кто в сторону метро. Только на открытой сцене стоически поет детский хор. Костюмы детей вымокли, но они стараются и нестройно выводят: «Доброе утро, крейсер Аврора…» Особенно сильно фальшивит чье-то мальчишеское сопрано.

На словах «Авро-о-ра-а-а» мы с Ульяной ретируемся, торопливо пробираясь вдоль палаток и стендов в направлении выхода. По пути я не могу избавиться от неприятного ощущения, что мы утрачиваем взаимопонимание.

Так хочется сказать ей об этом. Но вместо этого вырывается:

— Не понимаю твоей позы.

Она с укором говорит, что не «позы», а «позиции», и это разные вещи.

— Ну конечно, какие могут быть замечания, когда западный берег Байкала изувечен турбазами, — хмыкаю я.

— А разве не так? — вскипает Ульяна. — Проще, конечно, играть в эти игры, закрывая глаза на реальную жизнь.

И на мой вопрос, не перебор ли это, лишь раздражается:

— А ты хотел бы, чтобы твои дети жили в изувеченном, загаженном мире? Мы должны хотя бы попытаться что-то сделать.

Опять она о детях. И дальше продолжает о тех героях, кто приковывает себя наручниками и цепями к рельсам или нефтяным вышкам.

Мы ссоримся, как всегда. Она отвечает, что не ждала от меня другой реакции. И если я такой внимательный, почему заманил ее на фальшивое политическое мероприятие. Почему не заметил, что кроссовки сделаны из кожи.

— Из натуральной кожи! — сообщает она таким тоном, будто весь мир должен мгновенно почувствовать себя виноватым.

По ее словам, есть люди, которые не приемлют даже шерсть, потому что это тоже эксплуатация животных. Как и молоко. Как и мед.

Любой шаг по этой земле приносит кому-то страдания.

— Ульяна, я так больше не могу, ну сколько можно? — не выдерживаю я. — Это душит меня!

Когда автобус с ней исчезает за поворотом, я ныряю под дождь, иду через сквер в сторону метро. В груди разрастается странное ощущение, что всех нас скоро ждут большие перемены.