Преданья старины глубокой

Александр Рудазов, 2006

Красива и богата земля Русская. Раскинулись от моря до моря ее леса и поля, рассыпались по бескрайним просторам города белокаменные. Сидят в своих кремлях князья полновластные, скачут в поисках подвигов богатыри непобедимые, звенят над Божьими храмами колокола благозвучные. А посреди голой пустоши Кащеева Царства возвышается мрачная цитадель Костяного Дворца. Восседает на железном троне костлявый старик с мертвыми глазами. Казна его ломится от злата-серебра, но корона на голове выкована из чистого железа. Неистово шипит черный меч Кащея Бессмертного, и недолго небесам над Святой Русью оставаться ясными. Уже сгущаются беспросветные тучи, уже собираются со всех концов земли орды нелюдей. Близится последний бой. Бой Жизни со Смертью. Хек. Хек. Хек.

Глава 3

Над Костяным Дворцом клубились тучи. Багровое солнце медленно закатывалось за небозем. Ввысь устремлялись пики черных башен.

Игорь и Кащей стояли на самой высоченной, огражденной зубчатым парапетом. Два татаровьина-скотника готовили хозяйскую колесницу — очень необычную повозку с высокими бортами, но совершенно без колес. Их заменяли широкие полозья, как у дровней, но словно бы размытые. Глаз никак не мог на них сосредоточиться — они как бы одновременно были и здесь, и где-то еще.

А впрягали в колесницу крылатого змия — здоровенную зверюгу размером с буй-тура. Пузо чудища раздувалось и клокотало, перепончатые крылья медленно шевелились, толстый чешуйчатый хвост колотил по ободьям, из пасти вырывались язычки пламени. Пока один татаровьин отвлекал ящера куском кровоточащего мяса, второй ловко набросил на длинную шею хомут, закрепляя его на плечах.

— Готово, батюшка! — отрапортовал косоглазый скотник.

— Добро, — равнодушно кивнул Кащей.

Игорь смотрел на кащеевых слуг с неприязнью. Татаровьины — народ многочисленный, зело пронырливый да воинственный. Когда-то они именовали себя «та-тань», потом «хиновьями», но поселившись в Кащеевом Царстве, замирившись с людоящерами и псоглавцами, окончательно стали называться татаровьинами. На их наречии «татар-о-вьин» означает «живущий среди чужаков».

Слово «татар» — «чужак» от них проникло и на Русь. А с некоторых пор так начали кликать вообще всех враждебных иноземцев.

Татаровья у Кащея Бессмертного под рукой ходят, за него воюют, набеги на Русь да Булгарию совершают — грабят, убивают, в полон берут. А тем же им не отплатишь — кто же по доброй воле в Кащеево Царство сунется? Ловко пристроились, косоглазые, ничего не скажешь…

— Тихо, тихо, змеюка! — заорал татаровьин, хватая невесть с чего разбушевавшегося змия за шею. — А ну, охолони! Менгке, держи его, вырвется!

На руках у скотников были кольчужные рукавицы с длинными раструбами — не за лошадьми все же ходят, а за чудищами свирепыми. Цапнет такой змий зубищами — и все, культя вместо руки. А так какая никакая, а все защита.

Дивиям уход за зверинцем Кащей не доверял — у этих железных детин силища медвежья, а умишко воробьиный. В лоб кому-нибудь дать — это они всегда завсегда. А вот что толковое сделать — тут на них не положишься.

— Да дай ты ему по башке! — продолжал кричать татаровьин. — Смирно лежи, змей поганый, прибьем а то!

— Спокойно, — положил руку на чешуйчатую макушку Кащей.

Огненный змий мгновенно утих и присмирел, виновато опустив клыкастую голову. Из его нутра донеслось тихое урчание, как у толстой кошки.

— Запрягайте, — распорядился старик в короне.

Перед тем, как подняться на эту башню, Кащей некоторое время провел во внутреннем дворе. Там он перекинулся несколькими словами с ханом татаровьев — невысоким коренастым мужичком с тоненькими черными усами. Калин, сын Калина — правая рука Кащея, самый преданный, самый верный.

И еще с неким существом беседовал Кащей о чем-то — огромным, размером с целый холм. Чешуя на тулове — словно щиты богатырские, крылья — паруса корабельные, лапы — дубов корневища, шеи — столбы извивающиеся. И три головы — огромные, зубастые, из ноздрей пар пышет, из пастей огонь вырывается. Глаза мудрые-премудрые, но злые и холодные, словно у змеи — и недаром. Змей Горыныч — чудо чудное, диво дивное, сам кошмар во плоти.

Даже глянуть страшно — так огромен и свиреп ящер лютый.

Змей Горыныч и хан Калин внимательно выслушали властелина и согласно кивнули — Калин единожды, а Змей всеми тремя головами. Игорь хотел было спросить, о чем речь шла, но решил не лезть попусту в то, что его не касается. Мало ли о чем Кащей со своими подручными разговаривает — может, наказывает хлебом-солью встречать, когда с новой невестой воротится?

— Держись крепче, — приказал Кащей, вступая в колесницу и берясь за вожжи. — Ты не бессмертный, упадешь — умрешь.

— А то не знаю! — огрызнулся Игорь, бесстрашно глядя вниз. — Я, царь, к тебе в гости прийти не забоялся — неужто в небушко подняться струхну?

Кащей равнодушно пожал плечами. Его такие вопросы волновали мало.

— Но, поехали, — ничуть не повышая голоса, скомандовал он. Восклицания в речи царя нежити отсутствовали напрочь.

Крылатый змий яростно всшипел и побежал по кругу, набирая скорость. Крылья неистово заколотили по воздуху, пузо ощутимо раздулось от горячего газа, чудище срыгнуло излишки и начало подниматься в поднебесье. Кащей спокойно держал вожжи, направляя колесницу в нужную сторону.

По бокам колесницы птичьими крыльями расправились деревянные лопасти. Полозья заискрились, замерцали, опираясь вместо земли на вольный воздух. Змий нес седоков с бешеной скоростью — Игорь торопливо обвязал голову тряпицей, чтобы не оглохнуть. Ветер в ушах так и свистал.

Другое дело — Кащей. Бессмертный царь замер, как языческий кумир на возвышении — не двинется, не шелохнется. Пальцы-костяшки крепко сжимают вожжи, равнодушные блеклые глаза взирают на все еще алеющий закатом небозем.

Отобранное снаряжение Игорю вернули. И оружие, и кольчугу, и шелом. Даже кошель с монетами воротили. Стоя за спиной возницы, князь невольно думал, как было бы легко сейчас отрубить Кащею голову… впрочем, он прекрасно помнил, чем закончилась предыдущая попытка. Вторично делать из себя дурака Игорь не собирался.

Под колесницей пронеслась широкая полоса воды, поблескивающая в лунном свете. Неужто Двина?! Так и есть! А на берегу, само собой, его родной город…

Меж Костяным Дворцом и Ратичем почти триста верст. Верхом на коне Игорь добирался аж две с половиной седмицы — в обход, через чащобу, по звериным тропкам, буреломам непролазным. А змий крылатый за неполный уповод^[8] домчал — поди ж, борзокрылый какой! Вот бы себе такого заиметь — то-то все обзавидуются! Завтракаешь в Киеве, обедаешь в Новгороде, а на ужину к брату в Тиборск…

То-то славно было бы!

— А что, царь, нет ли у тебя от этого змия змеенышей? — с интересом спросил Игорь. — А то уступил бы одного, а? Серебром заплачу!

— Нет, — коротко ответил Кащей.

— Нет — то есть нету, или нет — то есть не уступишь? — не понял князь.

— А какая разница? Ты так и так ничего не получишь. Хек. Хек. Хек.

Игоря передернуло. Этот ледяной кашляющий смех словно выворачивал наизнанку каждую жилочку — таким морозом обдавало, такой жутью веяло.

— Снижаемся, — бесстрастно сообщил Кащей, направляя змия вниз. — Где твои хоромы, князь?

— А тебе зачем? — насторожился Игорь.

— Если помнишь, я в твоем тереме гость нежеланный. Увидят стрельцы твои — бердышами начнут размахивать, стрелами утыкают. Да и супругу мою будущую не хотелось бы растревожить раньше времени.

Игорь почесал в затылке и неохотно признал правоту спутника. Ужас-то какой — у князя сам Кащей в возницах, на змие летучем домой воротился! Чего доброго, и в самом деле попробуют Кащея в полон взять… а дружина ему, Игорю, пока еще живой надобна.

Опять же, и верно — то-то Василисе будет сполоху, коли пробудится с милым дружком под бочком… а у изголовья муж законный стоит! И прямо сонную — Кащею в охапку, да прочь из терема! Кабы еще лужу под себя не напустила, змея подколодная!

Игорь злорадно хрюкнул.

Конечно, рассчитывать на то, что Кащея Бессмертного не узнают, не приходится. Да с кем его спутать-то можно? От царской ризы старик, правда, избавился, переменил одежу на легкий плащ с капюшоном, но что ж с того? Такую рожу ни с чьей больше не смешаешь. Да и корона по-прежнему на башке — а она такая у одного Кащея, больше никто пока не додумался венец из железа носить. И чего он золотой не обзаведется — в казне-то, чай, не пусто?

— Чего ты золотую-то корону не носишь? — тут же спросил Игорь.

— Золотые да серебряные у всех, — равнодушно пожал плечами Кащей. — А железная — только у меня. Золото пусть лучше в казне лежит, от чужих глаз подальше. Там оно сохраннее.

Крылатый змий опускался к ратичскому кремлю витушкой, описывая все более малые круги. Внизу все было спокойно — явления нежданных гостей из поднебесья никто не заметил. Сторожа на городской стене и у ворот даже не шелохнулись — за окрестностями следили пристально, но сверху, из-за туч, нападения никто не ждал. Да и кто ж оттуда напасть может, кроме птиц да ангелов Господних?

Только Кащей Бессмертный.

— Сделай такую милость, завези-ка меня сначала во-о-он к тому оконцу, где огонек виднеется, — попросил Игорь. — То Кирилла-Грамотея горенка — допрежь Василисы хочу с этим иудушкой словечком перекинуться…

Кащей равнодушно пожал плечами и повернул змия налево.

За распахнутым окном еле слышно поскуливала собака, да раздавался протяжный крик козодоя, гоняющегося за мошкарой. У стола, освещаемого лишь колеблющимся пламенем свечи, сидел бледный тощий паренек с впалыми глазницами — Кирилл Патрикеич, шурин князя Игоря. С малых лет младший сын боярина Патрикея не интересовался ничем, кроме книжных премудростей, — ни на охоту съездить, ни забавами молодецкими потешиться…

Губы Кирилла медленно шевелились, воспаленные веки болезненно жмурились и моргали. Гусиное перо торопливо бегало по шершавым листам, время от времени заглядывая в глиняный пузырек с чернилами. За сегодня чернильница доливалась уже дважды — работа спорилась.

Однако ж рядом лежал плат, испещренный кровавыми пятнами. Его владелец то и дело заходился в диком кашле, прикладывал платок ко рту и возвращал его обратно — со свежим пятном.

Молодой писец спешил. Уже много месяцев Кирилл чувствовал себя больным и усталым — еда не лезла в горло, то и дело накатывала неудержимая сонливость и этот мучительный кашель. Все кругом обрыдло — успеть бы окончить труд, прежде чем окажешься в домовине…

Где-то в глубине души нестерпимо зудело чувство стыда — с тех пор, как доверчивый Игорь покинул город, Кирилл не переставал корить себя, что поддался на уговоры сестры. Ей-то что — она сызмальства исхитрялась на все лады, козни строила против всех подряд, интриганка вавилонская…

А ему лишь бы успеть книгу закончить — больше ништо от этой жизни не надо. Потому и сдался — сыграл роль неприглядную, убедил князя, что Кащей в его беде виноват…

Кирилл тяжело вздохнул и вновь продолжил скрести перышком. Вопреки собственной воле на полях рукописи то и дело объявлялись незваные фразы, объявляющие читателю мысли пишущего:

…Господи, помози рабу твоему Кириле скоро писать!..

…охъ уже очи спать хотятъ…

…о святой Никола пожалуй избави кашлю кровяного мочи уж нету…

…не клените за ошибки неволей сделаны…

…сести ужинать ли? клюкования съ салом с рыбьим…

На последней фразе Кирилл задумался, подавляя кашель, — а в самом деле, не перекусить ли с устатку? Клюква в рыбьем жиру — блюдо не из самых худых. Да и кисель с молоком стоит в крынке, манит притомившегося писца.

Скрюченные пальцы неловко выпустили прикипевшее к ним перо, подставка с книгой отодвинулась в сторону, ее место заняла миска с клюквой. Кирилл вяло зашевелил губами, черпая скудную ужину. Вкуса он не чувствовал — только жжение в груди усиливалось с каждой проглоченной ложкой.

Прежде чем приняться за кисель, писец сыпанул в него мелкой сушеной травы, размешал и сонно пробормотал:

— Рада бы расти, да сорвали в пути. Рад бы раб Кирилл не болеть, да должен то Господь повелеть. Господи, повели не болеть рабу Кириллу ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю, ни через год. Пусть у раба Кирилла болезнь с легких сойдет. Аминь.

Эту траву ему подарила сестра, она же рассказала и целительный заговор. Велела каждый вечер пить питье с целебной травой, причитывая наговор, пообещала, что через некое время все пройдет. Но вот, пока что ничего не проходило…

Да к тому же несколько дней он по рассеянности пропустил.

Отцу Онуфрию Кирилл об этом благоразумно не рассказывал. Сестрица Василиса всем своим премудростям у бабы-яги обучилась, Овдотьи Кузьминишны. Целых десять лет с ней в лесу жила, в чернавках ходила. Кто знает, какому ведьмовству старуха ее научила?

А что скажет отец Онуфрий, услышав, что Кирилл пользует свой кашель чернокнижным заговором, пусть и похожим внешне на молитву, нетрудно догадаться.

Обматерит от всего сердца, да и только-то.

— Эхма, а с князем-то все-таки нехорошо получилось… — пробормотал Кирилл, грустно глядя на недоеденный кисель.

— Да уж, нехорошо, — ответил чей-то злобный голос. — Не то слово. Что ж ты мне устроил-то, Кириллушка, а?!

Писец остолбенел. Голова медленно-медленно повернулась к окну, ложка вывалилась из ослабевших пальцев, где-то под ногами раздалось еле слышное звяканье. Кирилл словно превратился в соляной столп. По нижней губе медленно потекла струйка кровавой мокроты.

— Я-то думал, ты мне друг, — озлобленно процедил стоящий в колеснице Игорь. — А ты… ты… что молчишь, пес смердящий?! Онемел с перепугу, гнида?!

— Он мертв, — равнодушно констатировал Кащей.

Игорь недоверчиво нахмурился, влез в окно, прислушался к биению сердца несчастного писца — так и есть, отсутствует. Подточенный болезнью, утомленный ночным бдением, измученный угрызениями совести, Кирилл при виде князя за окном попросту скончался от страха.

Решил, что обманутый им зять вернулся с того света — за его грешной душой.

— Да как же это?.. — промямлил Игорь, безуспешно пытаясь привести Кирилла в чувство. — Кирька, ты что ж, вправду помер?.. Вот ведь как неладно вышло…

— Разве не этого ты хотел? — послышался холодный голос Кащея.

— Ну… да… но… я… я не то чтобы…

— Теперь уже ничего не изменишь.

Черты Игоря сурово заострились. Он влез обратно в воздушную колесницу и что-то невнятно пробурчал. Кащей стегнул змия вожжами и понесся выше — к княжьему терему.

Василисе Прекрасной этой ночью тоже не спалось. Голову одолевали думы.

Дочка боярина Патрикея сызмальства отличалась недюжинной смекалкой, уступающей лишь ее же честолюбию. Ей едва-едва исполнилось восемь лет, когда она невесть как упросила батюшку отдать ее на обучение к младшей из лесных сестер-ведьм, Овдотье Кузьминишне. Старая баба-яга не то чтобы сильно обрадовалась навязанной нахлебнице, но боярин все же уговорил ведунью приютить упрямую дочку. Подарочек ей преподнес драгоценный, да не один…

Десять долгих лет Василиса Патрикеевна обучалась всяким премудростям — много чего переняла у лесной колдуньи. Когда окончился уговоренный срок, баба-яга даже не хотела отпускать способную девушку — уламывала остаться еще на десять лет, сулила еще большему научить, все свои умения передать. Обещала поведать, как по воздуху летать, как молнии голыми руками швырять, как взглядом стенку прожечь, как зверями да птицами повелевать, как самой в зверя либо птицу перекинуться…

Но Василиса не послушалась. Потому что знала — уходит время, течет водичкой родниковой. Сейчас она — воистину Прекрасная, во всех русских княжествах едва ль сыщется вторая такая же. А пройдут года — и останется от нее только Премудрая. А секрета, как красоту девичью на века сохранить, баба-яга как раз и не ведает — иначе не ходила б старушонкой скрюченной…

Сначала Василиса крепко надеялась поймать в свои путы старшего из Берендеичей — Глеба. Как ни крути, он великий князь, а Игорь просто князь, подчиненный. Если рассудить как следует — всего лишь посадник.

Однако ж не вышло, не получилось… Игорь, дуралей набитый, первым ее увидел — и сразу пропал. Ну а Глеб, братец старшой, после этого к Василисе уже и близко не подходил — благородный, понимаешь!

Но и так тоже недурно получилось. Василиса даже не стала долго ждать — погуляла на свадьбе, повеселилась некое время с молодым супругом (благо собой князь Игорь весьма хорош, да и по мужской части дюже силен) и приступила к основной задумке. Выждала удобного момента и исчезла из светлицы тайным способом — окно распахнула, височное кольцо на подоконнике оставила.

Кириллушка как по маслу сработал — так уж убедительно обо всем «догадался», Василиса аж сама заслушалась. Она ведь там рядом стояла, когда любимый братец языком молол, даже пару раз на ухо ему кое-чего подсказала…

И Игорь тоже, конечно, уши развесил — сей же час шелом напялил, да и помчался на восход — суженую из кащеевых лап выручать. Эх, знать бы князю, что эта самая суженая ему вслед из окна смотрела, да улыбалась ехидно…

Ну а далее все ясно. Из Кащеева Царства живыми не возвращаются. Через несколько дней приехал с полуночи молодой боярин Юрий Изяславич, привез «спасенную» княгиню. Что-то там набрехал насчет разбойничьей шайки — никто особо не усомнился. Очень уж грозно удалой витязь усы топорщил — так и зыркал глазами, высматривал, кто тут в его словах сомневается…

Воевода в первый миг вскинулся было — раз княгиня уже спасена, надо срочно князю вослед гонца слать, назад заворачивать… да тут же спохватился. Где его разыскивать-то теперь — князя? Одна надежа, что Игорь Берендеич сам как-нибудь выкрутится — чай, хоробр не из последних…

Однако «спаситель», посапывающий сейчас рядышком, Василису уже начал откровенно тяготить. Братец Кирилл — дело другое, он тихий, неболтливый, на него положиться можно. Да и много ли нужно скромному книжнику? Выделили горенку в тереме, ну и пусть себе возится со своими пергаменами на здоровье. Ему кроме них ничего и не надобно.

А вот Юрий с каждым днем все больше наглеет, предъявляет какие-то несусветные требования, вчера уже начал откровенно угрожать. Аж свербит у боярина — так хочется самому князем стать. Чуть ли не силком Василису под венец тащит.

А снова выходить замуж Прекрасной да Премудрой как раз не очень желалось. Быть самовластной княгиней гораздо приятственнее — сама себе госпожа, никто не указ. Ну, кроме великого князя Глеба в столице — но до Тиборска далеко. А здесь, в Ратиче, главней ее никого нету. Да и в голове уже потихоньку вырисовывается другой план — как бы исхитриться и спровадить деверя вслед за муженьком. Другой деверь, Ванька-Дурак, не опасен — этого вокруг пальца обвести, что умыться поутру…

А уж дальше… Перспективы перед молодой княгиней рисовались самые радужные. Ей, чай, едва двадцать один год минуло, времени впереди предостаточно…

Хорошо бы над всем Тиборским княжеством возглавенствовать — словно княгиня Ольга в старые времена…

Хорошо бы затем вновь удачно замуж выйти — за кого-нибудь из соседей посолиднее…

Вон, Всеволод Юрьевич, в крещении Димитрий, князь владимирский и суздальский, как раз в этом году овдовел. Целых семь лет болела княгиня Мария, и вот наконец скончалась. Вдовец-то ее уже не шибко молод — а на женскую красу все еще падок.

Правда, детей у него аж полтора десятка — недаром же Большим Гнездом в народе прозван… Да и, поговаривают, снова женится собирается — на княгине Любови, дочери Василия Витебского…

Однако ж от Юрия точно нужно избавляться… Тоже, что ли, отослать куда-нибудь?.. Или уморить потихоньку — нашептать что-нибудь этакое на питье?.. Нет, это чревато — еще, чего доброго, слухи поползут нехорошие…

Отец Онуфрий и без того косится подозрительно — святоша проклятый, до всего-то ему дело есть, везде крамолу видит, никому не верит, всех подозревает в чем-то… Этот если до правды дознается — собственноручно в костер швырнет, не помилует.

Так и не сумев уснуть, княгиня накинула шелковую сорочицу, пихнула задремавшую чернавку и повелела подать чего-нибудь сладкого перекусить — простокваши с медом или яблочко персидское. Чтобы не будить «женишка», Василиса потихоньку выскользнула из княжеской спальни в переднюю. Из-за дверей доносилось еле слышное бормотание — гридни, стоявшие на страже, вели степенную беседу. Шепотом, само собой: беда, коли хозяйка услышит!

Персидские яблоки или, как их еще зовут, наранжи молодая княгиня очень любила. Словно само солнышко на столе лежит — круглое, оранжевое, так и брызжет светом. Очистишь ножичком тугую кожуру, разделишь спелый плод на дольки, надкусишь самый краешек — м-м-м…

Жаль, в наших краях такого чуда не растет.

Поглощенная лакомством, она внезапно услышала слабые звуки, доносящиеся из спальни: приглушенный лязг металла. Василиса невольно расплылась в насмешливой улыбке — уже не в первый раз она заставала Юрия Изяславича за «боем с тенью». Любит боярин с мечом покрасоваться — даже болвана специального притащил в хоромы, удары отрабатывать. Стоит такая жердь крестовидная, сверху горшок, в одной «руке» щит, в другой железяка тупая.

Для тренировки — куда как ладно.

Однако в этот раз все звучало как-то… по-настоящему. Словно бы болван вдруг ожил и начал отбиваться всерьез. Василиса нахмурилась, прислушалась и пошла смотреть, что там затеял этот буйный недоумок. Она открыла дверь… и замерла на пороге.

А к ногам упал мертвый Юрий с мечом в груди.

— Ну здравствуй… жена, — устало произнесли из темноты.

Василиса тонко вскрикнула, подаваясь назад. Но ее уже схватили за руку. На атласной коже остались отпечатки жестких пальцев, тоненькое девичье запястье едва не сломалось от резкого рывка.

— И… Иго… Игорь… — еле слышно пролепетала она, глядя на мужа в боевом облачении и не веря собственным глазам.

— Что, змея подколодная, не чаяла меня живым увидеть?.. — с какой-то злобной радостью спросил князь. — С полюбовником твоим я посчитался, теперь тобой займусь…

— Убьешь?.. — слабо пискнула Василиса, ни жива ни мертва от ужаса. Она не пыталась оправдываться или просить пощады — слишком хорошо знала супруга.

Не поможет.

— Стоило бы… Ох, стоило бы… — ласково погладил жену по щеке Игорь. — Но можешь плясать — убивать не стану. Я для тебя кое-что другое заготовил… В жены я тебя отдам!

— Кому?! — расширились глаза Василисы.

— А вот как раз тому, к кому ты меня на смерть отправила, — ехидно сообщил князь. — Забирай ее, царь, как срядились!

Василиса только теперь сообразила, что в светлице присутствует и еще кое-кто. Она перевела взгляд на выступившего из темноты человека… и почувствовала, как подкашиваются ноги.

К ней протягивал руки Кащей Бессмертный.

— Пророк Давид, защити… — прошептала она, в ужасе глядя на чудовище в железной короне.

— Это вряд ли, — равнодушно ответил Кащей, без малейшего напряжения перебрасывая молодую княгиню через плечо и поднося ей к ноздрям тряпицу, смоченную настоем сон-травы. Прекрасные голубые глаза тут же замутились, тело обмякло. — Благодарствую, князь.

— Забирай и лети домой, пока не передумал, — мрачно отвернулся Игорь, уже начиная жалеть о данном обещании. Несказанная красота Василисы вновь пробудила былые чувства.

Кащей спокойно протиснулся в окно (слюда, ранее в него вставленная, ныне валялась на полу осколками), забросил потерявшую сознание княгиню в воздушную колесницу, но сам забираться не стал. Вместо этого он спустился обратно и спросил:

— Ну что, князь, теперь-то ты веришь, что я не желаю тебе зла?

— Верю, — угрюмо кивнул Игорь. — Не держи гнева на мысли худые — обманули меня, сам знаешь…

— Значит, веришь. Веришь Кащею Бессмертному. Забавно. Хек. Хек. Хек.

— Да верю, верю, сказал же!

— Зря ты мне веришь, — равнодушно бросил Кащей.

С этими словами он одним движением сломал Игорю шею.

Примечания

8

Мера времени, равная промежутку от еды до еды или до отдыха. Точной продолжительности нет — колеблется от двух до четырех часов. Рабочий день крестьянина состоял из трех-пяти уповодов.