Глава 2
Иван широко улыбался. Утро выдалось замечательное. Вересень уже на дворе, а погодка по-прежнему на загляденье — тепло, хорошо. Благодать! Вон, птички летят какие-то, курлычут — в полуденные земли подались, перелетные! Ладно им в поднебесье порхать, крылатым!
Князь Берендей Вячеславич, один из младших сыновей Вячеслава Владимировича, сына Владимира Мономаха, всю молодость промыкался приживалой у старших братьев. Однако ж потом сумел-таки выдвинуться, уговорил тогдашнего князя киевского дать ему собственную волость. Как раз Тиборск в тот год изгнал очередного князя — не полюбился чем-то.
Берендея туда и определили.
До того в Тиборске князья сменялись чуть не каждый год — не приживались отчего-то. А вот Берендей прижился — до старости просидел в Тиборске, никуда больше не переходил, никому нового владения не уступил. А помер старик — заспорили князья, кому теперь в Тиборск садиться. Спорили, спорили, а как опомнились, глядят — уж давно Глеб, старший сын Берендеев, отцовский трон занял и слезать что-то не торопится. Начали было соседи усобицу, да как-то все само потихоньку заглохло…
И то сказать — времена уж давно сменились, наставление Ярослава Мудрого много лет как устарело. Род Ярославов размножился, распался на десятки ветвей, уже не распознаешь — кто кого старше, кто кому кем доводится, кому где в какой черед княжить… Князья друг другу уже не близкие родовичи, как когда-то, а троюродные, четвероюродные, а то и вовсе один Бог знает какие братья да племянники… Сплошь споры, неурядицы — не диво, что все чаще не по старой Правде наследуют, а по закону отчины: где отец сидел — там и сын сядет.
Куда как проще.
Да и князь Глеб не из таковских, чтоб спокойно вотчину кому-то там уступить. Он молодец не из пугливых. На него тележным колесом не наедешь, совиным криком не пуганешь… И разумом князя Господь не обделил…
А вот меньшому сыну князя Берендея до Глеба далеко. Сначала отец, а потом и старшой брат попросту махнули на Ивана свет Берендеича рукой — неумен княжич, на удивление неумен. Ни к какому делу не приткнешь. Недаром же дураком прозвали. Конечно прозвище это двойной смысл имеет — при непорочных девицах его лучше не произносить, стыда не оберешься…
Однако Иван его вполне заслуживал. В обоих смыслах.
Сейчас княжич скакал по лесной тропе навстречу восходящему солнцу, время от времени шмыгал носом (ширинку[1] он давно потерял, так что соплей в ноздрях скопилась тьма) и напевал песенку:
Отломилась веточка
От родного дерева,
Откатилось яблочко
От садовой яблони!
Уезжает молодец
От родимой матушки,
В ту ли чужедальнюю
Темную сторонушку…
— Хорошо поешь, душевно! — донесся из кустов сипловатый баритон.
— Благодарствую на похвале! — весело крикнул в ответ Иван. — Кто таков, добрый молодец?
— Хороший человек в беде тяжкой, — ответил неизвестный. — Сам не выберусь… Подсоби, а?.. Что тебе стоит?
Иван натянул поводья, хлопнул Сивка по шее и легко спрыгнул на землю. Помочь кому-нибудь он никогда не отказывался.
Конь захрапел, настороженно косясь в сторону кустов. На губах рысака выступили хлопья пены. Иван нахмурился, перехватил узду покрепче и дернул Сивка за собой. Силушки в руках молодого богатыря хватало — несчастный коняга волей-неволей поплелся к кустам.
— Ну, где ты тут?.. Ы-ы-ё!!! — отшатнулся Иван.
Ладонь невольно разжалась, Сивка высвободился, истошно заржал, встал на дыбы и бросился наутек. Иван метнулся было вдогонку, да поздно, поздно — перепуганный конь мчался что есть духу. Княжич и сам в первый момент едва не наложил в портки.
Потому что прямо за кустами сидел огромный волк.
Сидел однако ж смирно, не бросался, так что Иван хоть оцепенел, хоть взялся за меч, но в драку пока не полез. Даже стал понемногу отходить от испуга.
— А кто звал?.. — озадаченно огляделся он по сторонам. — Звал же кто-то…
— Я звал, — хмуро ответил зверь.
— Е-ма!.. — выпучились глаза парня. — Волк говорящий!..
Волк угрюмо смотрел на него, не произнося ни слова.
— Ну-у-у-у… — восхищенно цокнул языком Иван, сообразив, что прямо сейчас на него нападать не станут. — Прямо как в сказке!..
— У кого-то как в сказке, а у кого-то лапа в капкане, — сумрачно буркнул волк. — Может, все-таки поможешь?
Княжич только теперь обратил внимание, что зверь сидит в очень неудобной позе, а левая передняя лапа у него покрыта запекшейся кровью. Иван почувствовал, как по горлу проскальзывает тугой комок — он ужасно не любил смотреть на открытые раны. Воротило.
Капкан-самолов оказался очень необычным. Иван не слишком-то разбирался в охотничьих премудростях, но распознать серебро вполне мог. Кому же это пришла на ум такая причуда — сковать из серебра целый капкан? С таким богатеем и знакомство бы завязать не худо — у него, видать, монет куры не клюют…
Однако кроме этого капкан еще и был обвязан ремешком, увитым необычными растениями — голубая травка с четырьмя цветками и нечто вроде гороховой лозы с листьями крестиком и багровым цветочком. Оба растения явно причиняли волчаре боль, да нешуточную.
А уж выглядел волчара настоящим чудищем, что и говорить! Матерый, гривастый, в холке выше обычного волка на добрый локоть, шерсть гладкая-прегладкая, словно гребнем расчесана, серая-пресерая — ни единого волоска иного цвета. Клычищи огромадные, лапы мощные, когти длинные, уши торчком, а глаза…
Человеческие глаза-то, не звериные.
— Оборотень! — ахнул Иван, догадавшись, на кого нарвался. — Волколак!
— Ну, в целом правильно, — уклончиво ответил волк. — Хотя тут есть свои нюансы…
— Чур меня, чур, чур, чур! — испуганно замахал руками княжич, не поняв последнего слова и решив, что это злое заклинание.
— А-а-а, да ты, оказывается, трус… — разочарованно фыркнул оборотень. — А я-то думал — храбрец…
— Лжу наводишь, нечисть! — обиделся Иван. — Я княжеский сын, мне бояться невместно!
— Да? Ну так подойди поближе, если не трусишь…
— А что думаешь?! И подойду!
Иван и в самом деле сделал несколько шагов вперед, остановившись ровно на таком расстоянии, чтобы волколак не сумел дотянуться зубами или лапой. Капкан держал его мертвой хваткой.
— А если еще ближе? — предложил оборотень. — Не забоишься?
— А-а-а, хитрый какой! — расплылся в улыбке княжич, обрадованный, что вовремя разгадал каверзу. — Я еще ближе — а ты меня на клык?!
На волчьей морде явственно отразилось недовольство и досада. Даже сквозь шерсть можно было понять, насколько оборотню хочется обматерить догадливого молодца.
— Тебя зовут-то хоть как, парнище? — наконец вздохнул волк.
— Люди Иваном называют… — уклончиво ответил княжич.
— Еврей, что ли? — не понял оборотень.
— Почему вдруг? — удивился Иван. — Русский я человек!
— А что тогда имя еврейское?.. а, ну да. Вы ж теперь все крещеные… — снисходительно усмехнулся волк.
— А ты некрещеный, что ли?.. — начал было княжич, но запнулся на полуслове. И то сказать — решил, будто оборотень крещен может оказаться!
Волк задумчиво поднял морду к небесам. Иван посмотрел туда же, но ничего интересного не увидел.
— Чего там? — с любопытством спросил он.
— Да так, ерунда всякая. Солнце. Птички. Деревьев макушки. А я вот тут — в капкане сижу…
— Чего?
— Освободи, а? — недовольно поморщился оборотень. — Ну что тебе стоит, Иван? Вот, гляди — тут всего-то и нужно, что ремешок развязать, да дуги разомкнуть. Даже дурак справится!
Иван угрюмо засопел, пытаясь сообразить, как оборотень разузнал его прозвище. В голову ничего путного не приходило — только чепуха всякая.
— Ага, я тебя, значит, выпущу, а ты меня тут же и сцапаешь, да? — наконец разродился он. — Нетушки! Я, может, и дурак, но не настолько!
— Я не ем человечину, — мрачно ответил волколак. — А ел бы — давно бы вживе не остался.
— Это как? — заинтересовался Иван. Всякие занятные истории он очень любил.
— А вот выпусти — тогда расскажу.
— Хи-и-итрый… Нечисти верить нельзя.
— Мне — можно.
— А чем докажешь?
— Да чем хочешь. Освободи меня, Иван, а я тебе еще пригожусь!
— Побожись, что не цапнешь!
— Вот те крест! — неловко перекрестился свободной лапой волк.
Иван сразу успокоился и, к великому удивлению оборотня, действительно подошел вплотную. Молодой богатырь совершенно невозмутимо наклонился, размотал ремень, уперся ногой в одну из дуг капкана и что есть мочи потянул на себя другую. Серебряные челюсти разочарованно клацнули, но все же отпустили мохнатую лапу.
Княжич попытался было прихватить драгоценную принаду с собой, но огорченно обнаружил, что сделать это невозможно — большая часть капкана вкопана в землю и весит ого-го сколько! Тут, пожалуй, разве что Святогор управится. Стало понятным, почему оборотень не сумел сбежать вместе с капканом…
— Ой, да ты же некрещеный! — спохватился Иван, резко отпрыгивая назад и усиленно крестясь. — Чур меня, чур, нечистая сила! Никола Заступник, спаси, сохрани! Егорий Храбрый, оборони, защити!
— Да не трясись ты… — лениво ответил волколак, зализывая израненную лапу. — Ох, хорошо-то как… Теперь бы еще поесть чуток — три дня крохи во рту не было…
— Не подходи! — выхватил из-за пояса нож Иван. Длинный, обоюдоострый — с таким как раз хорошо обороняться от волка. — Врешь, нечисть, не возьмешь!
Оборотень вздохнул, а потом с трудом перекувыркнулся через голову, поднялся на задние лапы и начал превращаться. Кости явственно заскрипели, изменяя форму и становясь в новую позицию, шерсть ушла внутрь, открывая загорелую, выдубленную на ветру кожу, когти резко сократились до ногтей, лапы стали ступнями и ладонями, а волчья морда преобразилась в обычное человеческое лицо.
Все превращение заняло считаные мгновения — Иван не успел моргнуть даже двух раз, а вместо зверя уже стоит человек.
Бывший волк потянулся, расправляя затекшие суставы, усмехнулся, глядя на остолбеневшего княжича, и с сожалением коснулся левого запястья — оно по-прежнему осталось изуродованным зубьями капкана. Рука плохо гнулась и очень неловко двигалась.
— Не дрожи зря, Иван, — насмешливо улыбнулся оборотень. — Не сожру. Даже не укушу.
— Да я и не дрожу, — с деланым равнодушием пожал плечами княжич, устыдившийся минутного страха. — Это я так, шуткую… А тебя-то как зовут?
— Яромиром люди кличут. Яромир Серый Волк — не слыхал?
— Не слыхал.
— Да? — явно огорчился волколак. — Странно…
Иван засунул нож обратно за пояс, безуспешно пытаясь сделать вид, что доставал его просто так — посмотреть, не потерялся ли. Яромир с интересом проследил за его движениями.
Меряясь пристальными взглядами, княжич и волколак застыли друг против друга. Не каждый день все-таки происходят такие встречи.
Перед Яромиром стоял рослый широкоплечий парень двадцати лет. Глаза голубые, как васильки, лицо открытое, по-детски радостное, щеки румяные, так и пышущие здоровьем, волосы светлые, вьющиеся, вместо усов реденькая поросль, бороды и вовсе даже не намечается. Одет богато — свита из дорогой заморской парчи, бархатный воротник, расшитый жемчугом и драгоценными камнями, на шее золотая гривна, теплый плащ-мятель застегнут золотой фибулой, на талии золотой же пояс с пристегнутыми кошельками, коробочками и длинным охотничьим ножом. Кудри украшает бархатная шапочка, подбитая и опушенная черной лисицей, а на ногах мягкие сапожки.
Совершенно иначе выглядел тот, кто стоял перед Иваном. Ростом пониже, в плечах поуже, но так и пышет злой звериной силой. Волосы пепельно-серые, похожие на волчью шерсть, нижняя половина лица покрыта длинной лохматой щетиной, брови густые, скрещивающиеся, в необычно желтых глазах словно навеки застыла легкая усмешка, в левую скулу глубоко врезался застарелый рубец. Оборотившись в человека, волколак оказался уже одетым, хотя и очень просто. Короткая мужская рубаха без воротника и рукавов, перепоясанная простым ремешком, кожаная гача, да узкие ноговицы, не доходящие даже до голеней. Обуви нет, нет и головного убора. Какое-либо оружие также отсутствует.
— Ты меня точно есть не станешь? — подозрительно уточнил Иван.
— Это как получится… — хмыкнул Яромир. — Ладно, ладно, не тянись к ножу, это я тоже шуткую. Не тебе же одному шутковать, верно?.. Ты кем будешь-то, друг?
— Говорю же, Иваном люди кличут. Княжичем Иваном! — гордо подбоченился Иван. — Я, знаешь ли, княжеский сын!
— Какого князя?
— Берендея!
— А, это того, что в Тиборске княжил…
— Ага. Там таперича брат мой княжит старшой, Глеб. А середульний, Игорь, в Ратиче на княжении. А я вот… вот без дела покамест. Ладно, давай, рассказывай — за что тебя так… в капкан.
— А может, я случайно попался? — прищурился Яромир. — Бегал себе по лесу, никого не трогал, шишки собирал… и угодил случайно.
— Ага, ври больше. На простых волков серебряные капканы не ставят — так никакого серебра не напасешься. Вон принада какая заковыристая — я таких в жизни не видал… Да цветочки еще эти… что за цветочки такие, а?..
— А ты, дурак, не такой уж Иван… то есть, наоборот… — задумчиво посмотрел на него волколак. — Да, принаду эту расставили именно на меня…
— Кто?.. За что?..
— А тебе не один бес? — насмешливо фыркнул Яромир. — Ты ее все равно не знаешь.
— Ее?..
— Да с бабой-ягой я поссорился… — поморщился волколак. — Вот она и устроила, ведьма старая… Выведала, по каким я тропам обычно гуляю, расставила капкан хитрый, да чарами злыми опутала — чтоб не учуял каверзу… Если б не ты, подох бы с голоду… — благодарно наклонил голову оборотень.
В брюхе у него и в самом деле явственно бурчало. Да и вообще выглядел Яромир худым, отощавшим — точно обычный лесной волк в конце грудня, когда наступают голодные деньки.
— А чего не вырвался? — потрогал капкан княжич. — Отгрыз бы лапу, да всего делов…
— Простой ты человек, Иван, — хмыкнул Яромир. — Как лапоть простой. Лапу отгрыз — всего-то… Поглядел б я на тебя в моем положении. Да мне этой лапы даже не коснуться было — видишь травки? То одолень-трава, да Петров крест — они любую нечисть что огнем жгут. И оборотня особенно. Мне к этим цветочкам даже приближаться боязно, не то что зубами дотронуться. В тот же миг без зубов бы остался, вот и все.
— Ах вот оно как?.. — заинтересованно поднял растения Иван.
— Нет, теперь-то уж не страшно. Они ягой специально на меня заговорены были — больше в них силы не осталось. Совсем.
— А на суп не сгодятся? — задумался Иван, нюхая чародейские травки.
Яромир криво усмехнулся и рассеянно пробормотал:
— Было у князя Берендея три сына — двое умных, а третий дурак…
— Один умный, — поправил его Иван. — Глеб. Правда, Игорь зато самый храбрый.
— А ты что — трус?
— Я осторожный, — уклончиво ответил княжич. — Без нужды на рожон не лезу. Вот если по нужде… по нужде… да, точно!..
— Что? — прищурился Серый Волк.
— По нужде! И все из-за тебя! — огрызнулся Иван, торопливо скрываясь за кустиками.
Оттуда послышалось тихое журчание. Яромир задумчиво пожал плечами и уселся на корточки, срывая ближайший стебелек.
— К слову о Игоре! — подал голос Иван. — Я ведь как раз к нему в гости и ехал. А у меня конь сбежал. Из-за тебя сбежал. Из оружия теперь один нож поясной, припасов нет, одежи нет, еды нет никакой. До Ратича еще далеко. Что делать будем?
— Да, когда я волк, кони от меня шарахаются… — согласился Яромир, рассеянно жуя травинку. — Ну так что ж я сделаю? Я б тебе его догнал, словил, да сам видишь… что с рукой… У меня так-то раны быстро зарастают, но это ж серебро — ждать долго… А лучше — примочку травную наложить.
— А ты чего — на руках, что ли, бегаешь? — нахмурился вышедший из-за кустов Иван, завязывая на ходу порты.
— Нет. Просто на человечьих ногах я коня не догоню — неуклюжие они, — спокойно разъяснил Яромир. — А коли волком обернусь — так рука лапой станет. На трех лапах особо не поковыляешь — только курей смешить… Пошли лучше ко мне в избу — там и покумекаем, что дальше делать.
— А ты что — тут где-то живешь?
— Да недалече совсем.
Иван немного подумал.
Потом еще немного подумал.
И еще немного подумал.
Минут через десять Яромир устало сообщил:
— У меня рука болит и живот бурчит. Ты побыстрее соображать можешь?
— Быстро княжичам думать невместно, — степенно сообщил Иван. — Быстро пускай поповичи думают. А у меня род знатный, мне иным заниматься положено…
— А есть ты хочешь? — прервал его Яромир.
— Чего замер, как неживой?! — Княжич резко выхватил из-за голенища деревянную ложку и воздел ее боевым клинком. — Дорогу показывай!
Все сомнения Ивана сразу отправились прочь. Покушать он любил не на шутку — часто и много. Это ведь и есть одно из дел, которым положено заниматься князьям да боярам — яства всякие вкушать в превеликом множестве.
Яромир Серый Волк почти сразу свернул на самую узенькую тропку — судя по следам, люди по ней отродясь не ходили, только лесные звери. В первую очередь преобладали как раз волчьи следы. А Иван рассеянно поглядывал по сторонам и ковырял в носу, не особо интересуясь, куда именно его ведут.
— Вот здесь и живу, — лениво махнул рукой волколак, огибая большой дуб.
В прогалине меж деревьями притаилась крохотная избушка, с одним-единственным оконцем, потолком из плотно притесанных бревешек, плоской односкатной крышей и небольшой дверью на деревянных крюках.
— Никого… — принюхался Яромир, переступая порог. — А ты чего замер? Заходи, гостем будешь…
Иван спокойно зашел, не обращая внимания, что испачкал рукав в смоле. Сохранность драгоценных тканей его никогда не заботила — не расползается свита по швам, и ладно.
В жилище оборотня оказалось тесно, но очень уютно. В углу чернел остывший таган, вдоль стены вытянулись широкие нары из тесаных плах.
— Располагайся, — буркнул волколак. — Вон, очаг разожги покудова.
Княжич невозмутимо шмыгнул носом, вытер сопли вконец изгвазданным рукавом и отправился за дровами. Поленница расположилась в небольшой клетушке, пристроенной снаружи. Иван приволок сколько руки обхватили, умело уложил полешки горкой, подсунул сухой бересты и чиркнул кремешком по кресалу, добывая искру.
Огниво он, разумеется, всегда носил за поясом — после ножа это самая важная вещь в дороге. А может, даже и поважнее.
Яромир тем временем занимался раной. Он щедро налил на запястье какого-то зелья из баклажки, обложил листьями подорожника, сверху шлепнул шмат сырого мяса, обвязал все это теплым платком, а потом долго что-то причитывал сверху.
— К утру все зарастет… — блаженно вздохнул он, растягиваясь на нарах.
— А это ты что ж — и ведовать умеешь? — нахмурился Иван.
— Какой же я оборотень был бы, если б пары мелочей для хозяйства не знал? — насмешливо прищурился Яромир. — Так, пустячки, ерундовинка для малой надобности… В быту иной раз полезно. К слову, у меня уже брюхо подводит…
— И у меня…
— Ну так за чем дело стало? У меня там в погребе припасы всякие — распоряжайся.
— А чего это я у тебя — заместо холопа, что ли? — недовольно посмотрел на него Иван. — Я, чай, княжий сын, мне стряпать невместно!
— Ну, меня тоже не пальцем делали, — пожал плечами Яромир. — Ты вот про Волха Всеславича слышал?
— Дак кто ж про него не слышал-то!
— Ну так я его сын.
Глаза Ивана стали круглыми, как плошки. Он пару раз открывал рот, так и не решаясь вымолвить ни слова, а потом все-таки благоговейно спросил:
— И… и какой он был?.. Волх-то?..
— Да я почем знаю? Я еще дитем был, как он помер. Оборотень был, как я, больше ничего доподлинно не скажу. Только не в одного волка умел перекидываться, а и в сокола, и в тура, и еще в кого хочешь. Даже, говорят, в змея летучего умел. Не слышал?..
Втапоры поучился Волх ко премудростям:
А и первой мудрости учился
Обертываться ясным соколом,
Ко другой-то мудрости учился он Волх
Обертываться серым волком,
Ко третей-то мудрости учился Волх
Обертываться гнедым туром — золотые рога.
— Мы от него это и унаследовали — младший мой братец, вон, в сокола перекидываться умеет, братец старший — туром по лесам бродит… Нас так и прозывают — Гнедой Тур, Серый Волк и Ясный Сокол. У нас еще и сестра была — Белая Лебедь — только она пропала давно… Пожалуй, одни рожаницы знают, где она теперь… да и жива ли еще…
— Ишь как! — подивился Иван. — А сколько тебе лет-то, а?
— Семьдесят семь, — равнодушно ответил волколак.
Иван снова начал глупо моргать. Его собеседник выглядел от силы на сорок.
Яромир снисходительно усмехнулся и объяснил:
— Я ж оборотень, забыл, что ли? Я три человеческих срока прожить могу… если раньше не прибьет никто, конечно. Пытаться многие пытаются…
— А она кто, мамка-то твоя? Самого Волха жена, ишь ты!..
— Да как тебе сказать… — почему-то отвел глаза Яромир. — В другой раз как-нибудь расскажу, ладно? А в погребе ты все-таки пошарь — у меня в пузе кишка за кишкой с дубьем гоняется…
Иван неохотно открыл люк и спустился в прохладную сырую ямину, заполненную брюквой, морковью, репой, свеклой. В самом глубоком и холодном углу стояли крынки с маслом и молоком, лежала нарубленная лосятина.
А в самой избе[2] нашлись снизки лука и сушеных грибов — рыжики, грузди, маслята. Из-под нар Иван вытащил решето с клюквой, туесок лесного дягиля, щавеля, кислицы, кувшин березового сока.
— Угощайся, — широким жестом обвел все это богатство Яромир, баюкая пораненную руку. — Мой дом — твой дом.
Молодой княжич почесал в затылке. Звучало это, конечно, здорово, только вот готовить угощение явно предстояло ему, Ивану. Он шмыгнул носом, подумал, но потом все-таки пересилил лень-матушку и взялся за дело.
Для начала Иван промыл и залил водой грибы. Их он поставил на небольшой огонь — пусть пока размягчатся. Сам тем временем занялся мясом. Хорошенько отбив лосятину, княжич нарезал ее на куски, щедро посолил и выложил на предварительно разогретую сковороду.
В самом большом горшке смешались лук, морковь, репа, щавель, кислица, клюква, туда же пошло поджаренное мясо, сверху накрытое маслом. Размягченные грибы княжич мелко порубил, развел отваром и перелил в большую миску. Туда же покрошил свеклу и брюкву, заправил солью и молоком, капнул чуток березового сока.
В общем, в конечном итоге Иван истратил большую часть запасов оборотня. Получилось нечто наподобие свекольника и что-то вроде тушеной лосятины. Стряпал княжич, конечно, так себе, но старался изо всех сил.
— Там холодец в чугунке есть, подай-ка сюда, — приподнялся на локте Яромир.
Холодец оборотень хлебал жадно, перемалывая волчьими зубищами хрящики и костный мозг. Сожрав целый чугунок, он запил его крынкой молока, закусил дягилем, сыто выдохнул и потянул носом на запах тушеной лосятины.
— Куда в тебя лезет-то столько, проглот? — недовольно покосился на него Иван, едва успев спасти свекольник.
— Я б на тебя после трехдневного поста посмотрел… — огрызнулся оборотень, наворачивая лосятину. — Хр-р-р!.. Хор-рошо! Благодарствую… Молодец, что сварил, у меня сил нету…
— А сырое что — брезгуешь? Что ж ты за волк-то?..
— Сырое мясо мне нельзя, — мрачно ответил Яромир. — После него в человека перекидываться трудно — звериное накатывает, поглотить норовит. Так многие пропали — «вызверились», навсегда волками стали… а то и еще кем похуже. А уж если человечину попробуешь… это все. Конец. Уже не выберешься — если и сумеешь обратно перекинуться, разум все равно так и останется со зверинкой, всю жизнь на людоедство тянуть будет.
Перекусив свекольником, Иван уселся на рундук, утер губы рукавом и уставился на Яромира. Тот лениво прожевал последний кусок лосятины, кинул в рот горсточку клюквы, запил березовым соком и приветливо спросил:
— Ну? Что скажешь, Иван?
— Коня у меня нету больше, — почесал в затылке тот. — Сбежал мой Сивка. Как я теперь до брата доеду? На своих двоих до Ратича?
— Тьфу, я-то думал, хорошего что скажешь… — разочарованно фыркнул Яромир.
Оборотень некоторое время задумчиво глядел своему спасителю в глаза, а потом хлопнул себя по колену и решительно заявил:
— Ладно, не кручинься. Помогу я тебе, Иван.
— Это как? — усомнился Иван. — Из сундука мне нового коня достанешь?.. Или на своей хребтине потащишь?..
— Ты смотри, какой догадливый… — усмехнулся Яромир.
Княжич недоуменно заморгал, между делом собирая подливку моченым груздем. Скушав пропитавшийся мясным духом грибок, он высморкался в рукав и спросил:
— Правда, что ли?
— Брешу, думаешь? — спокойно посмотрел на него оборотень. — Да ты не переживай, я все равно в город собирался. Соль почти кончилась, ну и еще кой-чего…
— А дотащишь? — продолжал сомневаться Иван, невольно щупая пузо.
Конечно, живота мешком, как у дядьки Самсона, не обнаружилось. Однако пудов этак пять с половиной княжич весил — росту немалого, плечи широченные, силенок в руках вдосталь. Кровь с молоком, настоящий молодой богатырь!
К этакой стати еще бы и ума капельку…
— Дотащу, дотащу, — успокоил его волколак. — Я, как-никак, Волху Всеславичу сын, оборотень из оборотней! Али зря Серым Волком прозываюсь, по-твоему? Я день и ночь бежать могу, ровно птица в поднебесье парит — двести поприщ[3] в день сделаю, десять пудов на спине утащу и не запыхаюсь!
— Да до Ратича почти сотня верст… — озадачился Иван.
— Ну вот за полдня и добегу. Но уже завтра — утро вечера мудренее…
— Какого вечера — солнышко на полудне еще только!
— Просто поговорка. Мне сначала руку заживить надо. Отдыхай пока, Иван. И я отдохну.
Иван еще немного подумал, а потом нагло заявил:
— А у меня на коне еще и оружие оставалось! Как я теперь без меча буду? Что я — пастух, что ли, какой, с одним ножом? Я, чай, княжич, мне так-то невместно!
— А что — хороший меч был?
— Самый лучший! Мне его еще батюшка подарил — наилучший булат, рукоять самоцветная! Гюрята-коваль три дни над ним бился!.. а теперь татю какому-нибудь достанется, конокраду вшивому! Не дело княжичу — да вдруг без меча! А ну тать нападет!..
— Ладно, Иван, не кручинься, помогу тебе и в этой беде, — пожевал губами Яромир. — Я добрый… иногда.
— А что — у тебя тут оружие есть? — оживился Иван, завертев головой.
— Нету ничего. Головой подумай — зачем мне эта ржавчина? Прикинь-ка волка с мечом или кистенем на поясе — не смешно ли?
Иван представил такое зрелище и расплылся в широченной улыбке — вспомнились скоморошеские потехи, когда козлов или собак одевали по-человечьи, а потом гоняли со свистом, с улюлюканьем. Забава была веселая, вся детвора радовалась.
— Вот лук разве найдется — посмотри в том углу, на крюке подвешен, — продолжил Яромир. — А врукопашную я безоружным выхожу — в промежуточной форме, чистым волколаком. У меня когти знаешь какие — ну чисто ножи!
Иван бережно достал указанное оружие. Превосходный лук — тугой, разрывчатый[4]. Внутренняя планка можжевеловая, внешняя березовая, усилен лосиными сухожилиями, склеен лучшим рыбьим клеем, рукоять выложена костяными пластинками. Кибить пока еще «голая» — тетивы лежат в туле вместе со стрелами. Аж восемь тетив — для всякой погоды. Сухожильные для влажной и прохладной, кишечные — для теплой и сухой. Но самые лучшие — из сыромятной кожи, эти и в зной, и в слякоть хороши. Там же, в туле, нашлись и петли из кожаных ремешков — для прикрепления тетивы.
Княжич аккуратно заправил подаренный лук в налучье и закрепил на перекидном ремне, накинув на левое плечо. А вот стрелы в туле надолго его заняли — очень уж интересными оказались, глаза так и разбегаются. Оперение от самых разных птиц взято — орлиные перья, соколиные, кукушечьи, лебединые… На одной стреле и вовсе так зарница многоцветная, а не оперение. Есть и легкие стрелы, и тяжелые, все заточены именно под этот лук, ушко аккурат под тетиву вырезано.
А уж наконечники! Полсотни стрел — и все разные. Треугольные, двушипные, листовидные, «бородатые», «рогульки», «лопаточки», «шарики», «томары»[5], «ласточкины хвосты», узкие бронебойные из наилучшей стали… Много всяких. И древки возле ушка в соответствующие цвета окрашены — чтоб сразу нужную стрелу выхватить, долго не раздумывая.
— С черными и зелеными осторожно — эти отравлены, — предупредил Яромир. — Зеленые еще так-сяк — только дурман напускают, обездвиживают, а черные — верная смерть! Белые тоже попусту не трать — у них наконечники серебряные, для нежити припас…
— А вот это что за диво? — вытянул ту самую радужную стрелу Иван. Наконечник у нее был самый простой, хотя и поблескивал странным отсветом.
— Перья Жар-птицы, — усмехнулся оборотень. — Эту стрелу до поры не трожь — зачарованная. Для особого дела берегу.
— Добрый лук, надежный… — одобрительно погладил верхнюю дугу княжич. В чем-чем, а уж в оружии-то он толк понимал — княжеский сын все-таки, его чуть не с колыбели ратному делу обучали!
— Хорошо ли владеешь?
— Да неужто нет? — обиделся Иван.
Стрелком он и в самом деле считался не из последних. Глаз зоркий, пальцы не дрожат, да и силушки в руках предостаточно.
А это ведь очень важно — боевой лук слабому не дается. Лучник должен быть очень сильным человеком, чтоб хорошо натянуть тетиву — иначе стрела и четверти перестрела[6] не пролетит, тут же наземь брякнется. А настоящий богатырь и на четыре перестрела выстрелит, и на пять, а то и целых шесть осилит! Поговаривают, Алеша, попов сын, и десять перестрелов взять мог — вот уж кто славный хоробр был, не нынешним чета!
— Да, добрый лук, — подтвердил княжич. — Только это оружие нечестное, не для двобоя. Настоящему вою и в руку надо что-нибудь — хоть кистенек или брадву[7]…
— Но лучше меч? — понимающе усмехнулся Яромир.
— Знамо дело — меч куда лучше! Что же за княжич-то — да без меча?
Оборотень задумался, оценивающе смерил Ивана взглядом, а потом медленно сказал:
— Ладно. Будет тебе меч. Такой меч, какой и базилевсу цареградскому незазорно в белы ручки принять, а не то что княжичу.
— Когда? — загорелись глаза Ивана.
— Завтра. Есть тут в лесу местечко одно заветное — вот туда завтра и наведаемся…
