Детство

Александр Омельянюк, 2022

Эта книга, действие которой охватывает период с 1946 года по 1960 год, является третьей частью серии «Платон Кочет XX век» романа-эпопеи «Платон Кочет», действие которого происходит от Древнего Египта Амарнского периода до Москвы наших дней. В книге повествуется о детских годах жизни главного героя всего романа-эпопеи. В ней описанные реальные события в нашей стране и за рубежом, тесно переплетаются с некоторыми вымышленными событиями, но с известными и малоизвестными личностями нашей страны и членами семьи главного героя, что гармонично дополняет картину жизни нашего общества в середине прошлого столетия. В ней автор продолжает и линии героев прошлых книг – «Петра второго» и «Алевтины старшей», теперь в своей совместной жизни неоднократно столкнувшимися с различными жизненными коллизиями и соблазнами, но оставшимися верными себе, своим жизненным принципам и своей семье, достойно преодолев многие трудности. И в этой книге автор выделяет главный конфликт: всеми людьми, кем бы они ни были, где бы они ни жили, чем бы они ни занимались, управляют их личные интересы, прежде всего экономические. И найти золотую середину между моралью и долгом, честью и совестью, служением стране и идее с одной стороны и благами материального и морального благополучия с другой, удаётся далеко не всем и не всегда. Глубокое освещение нюансов взаимоотношений людей различных знаний, взглядов, должностей и возможностей, тонкий анализ мелких деталей и оригинальные философские рассуждения украшают книгу, делая её чтение увлекательным. И в этой части красочно описано, как в борьбе за свои права и интересы, столкнувшись с человеческими слабостями и пороками: завистью и глупостью, подлостью и предательством, с засильем бюрократии и чиновничьего формализма, герои сделали решительный шаг к новой жизни, порвав с относительно благополучным прошлым. Книга написана в редком жанре историко-публицистического романа живым и образным языком, что вызывает интерес широкого круга читателей.

Глава 2

Новоиспечённые (август 1947 — 1948 гг.)

Пётр Петрович, конечно, думал о только что состоявшейся в Кремле встрече со Сталиным и о предстоящей ему новой и интересной работе в Париже.

— Надо же? Какая у Сталина память! А ведь, сколько перед ним проходит людей, лиц, бесед и проблем?! Даже за день!? Уму непостижимо! — всё ещё восторгался он.

— А, с другой стороны, я ведь тоже всё помню: и лица, и разговоры, и дела, и обстоятельства! Даже что было вокруг! Значит у меня память не хуже!? — теперь радовался он.

Возвратившись в МИД, Кочет был вызван к Агаянцу, который провёл с ним длительную беседу, больше похожую на инструктаж, после которой Петру Петровичу стала понятна его миссия в Париже и задачи, поставленные ему руководством Комитета Информации.

Затем старший помощник министра Борис Фёдорович Подцероб вручил Петру Петровичу Кочету официальное письменное распоряжение министра иностранных дел В.М. Молотова, в котором поставленные ему конкретные задачи были завуалированы формально-бюрократической фразой:

«Предпринимать конструктивные шаги для оказания позитивного воздействия на решение некоторых вопросов за рубежом к выгоде СССР».

— Опять бюрократические подвыверты!? А если мои шаги будут восприняты руководством не как конструктивные, и толку от них не будет? И никакой выгоды СССР не получит!? Тогда, стало быть, скажут, что я не справился?! Ну, ладно! Как говорится: поживём, увидим, посмотрим! — рассуждал новоиспечённый политический разведчик.

Сообщив об отъезде брату и Лизе по телефону, дома возбуждённый Пётр рассказал жене о встрече со Сталиным. И Алевтина обрадовалась такому вниманию к её мужу, тем более со стороны самого вождя.

И начались у них непосредственные сборы в дорогу. Пётр объявил соседям о своём отъезде вместе с супругой в загранкомандировку, и об опечатывании домоуправлением его комнаты на годичный срок.

И рано утром в субботу 23 августа на новеньком автомобиле «Москвич-400», предоставленным министерством, они выехали от дома в аэропорт «Внуково», откуда на самолёте Ли-2П в числе двух десятков других пассажиров вылетели сначала до Берлина, а потом и до Парижа.

Услышав в самолёте, что они пересекли государственную границу СССР и теперь летят над Польшей, Пётр Петрович встрепенулся и взглянул в квадратный иллюминатор. Но за низкими и редкими облаками земли почти не было видно.

— Надо же!? Я сейчас лечу над своей родиной! Может даже над родными Пилипками? А отец и вся его семья смотрят на небо и видят мой самолёт? — оживился он, тут же вспомнив о взятых с собой в Париж двух письмах от родных с родины.

И Пётр Петрович решил ещё раз перечитать их.

В первом письме, наконец, полученном от отца в конце марта 1947 года, Пётр Васильевич сообщал, что письмо от него он получил и обрадовался ему, особенно первым его строкам. Но сразу ответить не мог, так как всю зиму проболел и фактически провёл её в кровати, отчего очень ослаб. Он считал, что его сначала подкосила весть о недавно установленной гибели в 1940 году семнадцатилетнего сына Дмитрия. А добила — смерть во время родов его двадцатисемилетней дочери Паши в декабре 1945 года. С вдовцом Фёдором Монаховичем остались трое детей-погодков от двух лет до новорождённого. Поэтому он выражал озабоченность неудачной беременностью Алевтины и отсутствием писем от Бориса, семье которого просил передать привет. Пётр Васильевич предполагал, что жизнь его уже кончается и выражал желание увидеться ещё хотя бы разок.

А в начале апреля Пётр получил ещё одно письмо из Пилипок, но на этот раз написанное другой рукой.

— Ну, всё! Отец наверно умер?! — молниеносно пронеслось тогда в его голове, сразу от страха бросив в пот.

Но нет! В письме сначала сообщалось о получении ответа от Петра на предыдущее письмо из Пилипок и благодарность за него. Из первых строк Пётр Петрович узнал, что все живы и здоровы, но отец всё ещё слаб, однако стал выходить во двор под яркое солнце. Зима у них была небывало суровая, даже с сорокоградусным морозом. Но зато было много снега. Сугробы намело до полутора метров высотой, что теперь привело к разливу реки и к затоплениям. Петра поздравляли с новой семьёй и с Пасхой, и просили передать поздравления семье Бориса. Сообщали, что у них всё спокойно, но за 45 километров западнее от них на деревни и города нападали бандиты Миколайчика — пособники недобитых буржуев. Петра больше всего обрадовало сообщение, что даже в его родной деревне Пилипки была создана ячейка Польской партии рабочих, в которую вступили двадцать два жителя их деревни. Такое же было и в других деревнях. Но всем их деревенским делам мешала партия Миколайчика, которой, по их мнению, скоро будет «пи…ец». Далее в письме сообщалось, что дом они ещё не построили и для этого им надо будет продать осенью кабана на мясо, откормив его пудов на пятнадцать, и может ещё и две коровы и какие-нибудь вещи для покупки леса или готового дома. При этом всё равно у них останется полуторагодовалый бычок, тёлка, телёнок, три здоровенных свиньи, почти два десятка овец, одна лошадь и полтора десятка кур. Петра просили прислать фотографии свои, жены, дочери и членов семьи Бориса. А в заключение автор письма — зять Иван Кучинский — передавал привет от отца и матери, самого младшего брата Николая, теперь единственной сестры Любови, её сына Александра и дочери Зинаиды.

Тогда, в первых числах апреля, Петра охватила жуткая тоска от потери единокровных брата и сестры. И на будущее Николая, с которым он виделся и общался в 1940 году в Пилипках, они тогда вместе строили большие планы.

А красавицу сестру Пашу он, со своих четырнадцати лет, три года нянчил ещё в Серпухове и потом в 1940 году принимал её в Москве.

И сейчас П.П. Кочет заново переживал потери своих близких, словно их души, висевшие над родными полями и лесами, над их общей родиной, сейчас были рядом с ним, за бортом самолёта. От набежавшего на атеиста страха, он даже поёжился.

— Так они, что? Зовут меня?! И я, и все мы сейчас погибнем в авиакатастрофе?! — невольно пронеслось в его расстроенной голове.

— Не может быть! Это чертовщина какая-то! — отогнал он от себя страшную мысль, украдкой покосившись на жену.

— Да-а! Бедные женщины! Они страдают больше нас, мужиков! Опять же, у Аленьки был выкидыш! Надо будет мне повнимательней быть к ней! — повернулся он с ласковым взором к страдающей жене.

Хотя оба супруга летели впервые в жизни, но в отличие от мужа, Алевтина переносила полёт с трудом. От тошноты её спасала лишь вода, но не всегда.

Однако всё когда-нибудь кончается. И почти через одиннадцать часов после взлёта в Москве и обеда в Берлине, от которого Алевтина вынужденно отказалась, их самолёт приземлился в аэропорту Ле Бурже.

Оттуда супругов Кочет и ещё двух пассажиров их самолёта повезли в южном направлении в центр столицы Франции. Но натерпевшаяся в самолёте Алевтина всё ещё страдала от укачивания, но теперь ещё и в автомобиле.

— «Петь, но я больше самолёт не выдержу! Меня даже в машине укачивает!?» — пожаловалась она мужу после остановки, выйдя из автомобиля бледной и с весьма кислым выражением лица.

— «Так это будет не скоро! А ты видела, какая красота по дороге?!» — спросил, успокаивая и отвлекая Алевтину от дурных ощущений, Пётр Петрович.

— «Нет! Не до того было! Я в окно почти не смотрела — боялась, что опять вырвет по дороге!» — несколько раз глубоко и с наслаждением вздохнула она тёплый городской воздух, наконец, продышавшись.

Их маршрут завершился в Почётном дворе дома 79 на улице Гренель VII-го округа Парижа — особняка советского посольства во Франции, бывшего таковым с небольшими перерывами на революцию и войны, почти восемьдесят четыре года.

Посольство размещалось в старинном особняке XVIII-ro века под названием «Отель д Эстре», расположенном в аристократическом квартале Сен-Жермен.

С улицы за парадными воротами посольства размещался Почётный двор. По бокам к центральному зданию особняка примыкали два служебных флигеля, а сзади был разбит живописный сад, спланированный во французском стиле, которому присущи симметрия, и геометрические формы, соответствующие идее подчинения природы человеку.

Сам особняк с застеклённым навесом над парадным входом, сделанным уже в конце XIX-го века, был построен в стиле классицизма.

А его интерьер соответствовал стилю Второй французской империи середине прошлого века — имелось множество резных позолоченных украшений, огромных зеркал, хрустальных люстр, бархатных портьер, антикварной мебели в основном в стиле Людовика XVI-ro, и старинных картин. Картины русских художников XIX-го века, из которых Пётр Петрович узнал лишь Айвазовского, висели в зелёном салоне посольства.

Этот особняк был куплен русским правительством в декабре 1863 года, и до революции в нём размещалось посольство царской России. В 1896 году в нём останавливался последний русский император Николай II-ой, приезжавший в Париж на торжественную закладку моста «Александр III-ий» через Сену.

Советский посол во Франции ещё с 1940 года, сменивший на этом посту Якова Захаровича Сурица, Александр Ефремович Богомолов, бывший старше Кочета на пять лет, пришёл в НКИД в 1939 году с должности инструктора отдела руководящих работников партийных органов ЦК ВКП(б), на которой работал с 1938 года. До этого он был доцентом и заведовал кафедрами диалектического и исторического материализма МГУ и Всесоюзного института кожевенной промышленности.

Поначалу, ещё в 1939 — 1940 годах, хоть и недолго он был заведующим 1-ым Западным отделом НКИД СССР, и хорошо знал референта Петра Петровича Кочета, частенько обращаясь к нему за профессиональным советом по Франции. Поэтому их встреча получилась душевной.

— «Пётр Петрович! А ведь это я просил прислать вас сюда!» — обрадовал он Кочета при первой их встрече.

— Ну, надо же?! Так что же получилось? Сначала, видимо, Гусев и Подцероб пропихнули меня на языковые курсы к военным переводчикам! А потом Богомолов с помощью Агаянца заполучил меня сюда! Прекрасно! — обрадовался Пётр Петрович.

После плотного и даже праздничного позднего ужина, на котором Алевтина Сергеевна узнала, что тоже будет работать и даже почти по своей специальности — в библиотеке особняка, вновь испечённым сотрудникам посольства отвели комнату в его западном флигеле.

Сытые, довольные, но уставшие от долгой дороги и эмоций, первую ночь в Париже они спали долго.

Воскресенье супруги провели в знакомстве с сотрудниками и службами посольства, распорядком их работы и планировкой особняка с флигелями. Однако в некоторые специальные служебные помещения вход им был закрыт.

— А интересно!? Что же всё-таки там находится? Насколько были обоснованы слухи об этих помещениях? — раздумывал Кочет.

И действительно, ещё перед войной в Москве ходили разные слухи о тайных комнатах советского посольства в Париже.

Считалось, что в одном из полностью изолированных боковых флигелей особняка находись служебные помещения ОГПУ, используемые им для разведывательной и подрывной деятельности.

По слухам, они были хорошо защищены от несанкционированного проникновения и оборудованы новейшей техникой, в том числе для пыток и убийств. Причём перечень этих специальных инструментов и инвентаря, помимо оружия разных систем и назначения, варьировался в зависимости от знаний и воображений рассказчиков.

Именно с этими помещениями иностранные репортёры связывали исчезновение в Париже лидеров русской белой эмиграции и антисоветской оппозиции, в частности генералов Кутепова и Миллера.

С одной стороны, для придания большей правдоподобности, а с другой стороны, для подчёркивания всесильности всемогущего ОГПУ и объяснения отсутствия реакции советского руководства, в этих слухах подчёркивалось, что всё это происходило за спиной Валериана Савельевича Довгалевского, бывшего советским полпредом в Париже с 1927 по 1934 год. При этом сюда приплетались, как соучастники, и французские коммунисты.

А во время оккупации Парижа немцы добавили в эти слухи своего гебельского перца, обнаружив, якобы, их доказательство, приведя пикантные подробности невольно из опыта своего гестапо.

Поэтому, по приезде в посольство, Пётр Петрович Кочет надеялся со временем выяснить и этот вопрос. И вскоре он понял, что все эти слухи, как ранее о них писал Илья Эренбург, «…распускаются для поражения воображения доверчивых кретинов!».

А разобрался он в этом вопросе с помощью завхоза посольства и своих коллег из разведки.

В первый же день Пётр Петрович и Алевтина Сергеевна познакомились со своими непосредственными начальниками и обязанностями, полдня погуляв по ближайшим улицам Парижа.

И с понедельника 25 августа Пётр Петрович уже приступил к изучению накопившихся на его столе газет, журналов и документов.

Для начала ему предстояло здесь на месте изучить послевоенную обстановку в Париже и во всей Франции. Но, в основном, место и роль ФКП во внутриполитической жизни страны, её влияние на события и граждан, на внутреннюю и внешнюю политику. Он должен был разобраться и понять истинные и возможные цели и задачи французских коммунистов и их противников, возможности ФКП, трудности и политическую обстановку, складывающуюся вокруг её деятельности, а также роль русских эмигрантов во всех этих процессах. В общем, работы предстояло много.

Для работы в среде бывших белых эмигрантов советское посольство в Париже с 1945 года начало выпускать газету «Русский патриот», в том же году переименованную в «Советский патриот». Это было связано с поднявшейся среди эмигрантов волной патриотизма, причём не только русского, но и советского.

И наше посольство открыто и тайно поддерживало это движение в условиях неустойчивой и сумбурной картины состояния чаяний русской эмиграции в послевоенном Париже.

Для поддержания этого патриотического движения советское посольство создало ещё и «Союз советских граждан» под почётным председательством самого советского посла.

Большую роль в этом союзе играл, теперь принявший советское гражданство, бывший белый офицер, французский инженер, узник Бухенвальда и Дахау, участник движения Сопротивления Игорь Александрович Кривошеин. С 1945 года он являлся председателем Содружества русских добровольцев, партизан и участников Сопротивления.

Этому способствовал «Указ Верховного Совета СССР о восстановлении в гражданстве СССР подданных бывшей Российской Империи, а также лиц, утративших советское гражданство, проживающих на территории Франции», опубликованный 22 июля 1946 года в газете «Русские новости».

В этой же газете позже было напечатано, что и философ Николай Александрович Бердяев считает патриотическим долгом взятие советского паспорта. И многие бывшие эмигранты теперь считали, что отказ от борьбы с советской властью — есть их путь сближения с родиной.

В свои первые рабочие дни, просмотрев все возможные французские газеты и войдя в курс текущей французской жизни, Пётр Петрович отправил в «Известия» пару коротких заметок, тем обозначив начало работы нового собственного корреспондента газеты в Париже.

Сообщать же что-либо по линии разведки было ещё рано. Ведь аналитическая работа не терпит суеты. Ибо аналитики разведки всегда стремятся выявлять лишь объективную обусловленность процессов, явлений и событий, стремясь увидеть их место в более широкой панораме, при этом факты рассматривать не в статике, а в динамике.

Поэтому теперь П.П. Кочет приступил к изучению самой новейшей истории Франции, её внутриполитической жизни.

А для начала личного знакомства с французскими коммунистами он был представлен в качестве собкора «Известий» редактору их газеты «Юманите» Жоржу Коньо.

От посольства до редакции его подбросили на посольской автомашине, высадив у перекрёстка бульвара и улицы Монмартр. Дальше он шёл пешком.

Редакция и типография рабочей газеты «Юманите», в 1947 году издающейся уже тиражом до четырёхсот тысяч экземпляров, находилась в старинном мрачном доме на бульваре Пуассоньер коммуны Сен-Дени II-го округа Парижа.

Директором газеты уже давно был один из бывших руководителей Коминтерна, депутат Национального собрания Франции, семидесяти семилетний Марсель Кашен. Его заместителем недавно стал член первого и второго Учредительного собрания Франции Этьенн Фажон.

Ну, а главным редактором был тоже депутат Национального собрания Франции — философ-марксист, публицист и политический деятель Жорж Коньо, внешне напомнивший Петру Петровичу его брата Бориса и бывший ровесником того.

С первой же совместной беседы, прошедшей неподалёку в кафе «Брабан», в котором ещё Эмиль Золя собирал писателей французской натуралистической школы, Жорж и Пётр вызвали друг у друга уважение и взаимную симпатию, пожелав и в дальнейшем периодически встречаться и обмениваться информацией и мнениями о французских событиях.

После этого Кочет решил пешком прогуляться через центр Парижа до советского посольства, в ближайшем киоске купив карту Парижа.

Бульвар Пуассоньер, названый так в честь пути доставки рыбы с северо-запада Франции в Париж, предстал ему весьма оживлённым местом торговли. Он дошёл до дома № 1, в котором размещался, построенный ещё до войны и на американский манер огромный кинотеатр «Рекс», даже москвича поразивший своим размером. Это был даже не кинотеатр, а целый дворец кино и оказался самым крупным в Париже. Кинотеатр стоял на углу и имел очень высокую, до 50 метров, угловую башню с вращающимися буквами.

И Пётр Петрович, задрав голову вверх, сфотографировал его ФЭДом.

Более того, он не удержался и сходил на киносеанс, больше желая увидеть не фильм, а интерьер кинотеатра. Внутри храма кино оказалось не только фойе, но и гардеробные. Более того, там были и буфеты, а скорее бары. Внутренняя отделка изобиловала фресками, картинами и даже вазонами с цветами, стоявшими в неглубоких стенных нишах.

— Даже шикарнее, чем наши лучшие театры! Да-а! По размерам и отделке фойе он превосходит все известные мне в Москве! — понял он.

Купив билет подешевле, он оказался на последних рядах огромного балкона, но в середине.

Зрительный зал тоже поражал воображение. Он явно был приспособлен не только для показа кинофильмов, но и для концертов, театральных представлений, и других торжественных мероприятий.

Своды потолка большого зрительного зала были украшены звездами, мерцающими почти на тридцатиметровой высоте.

Стены зала были декорированы барельефами с античными сюжетами.

Кресла на всех трёх ярусах зала были по-видимому удобны и обтянуты красной кожей.

Большой экран размещался за большой сценой под светящейся аркой. Залюбовавшись интерьером, Пётр Петрович чуть было не успел сделать фото на память в гаснущем свете зрительного зала.

И тут же фильм «Барбизонское искушение» поглотил всё его внимание.

После кино Пётр Петрович свернул направо с бульвара Пуассоньер на одноимённую улицу и по ней направился сначала на юго-восток. Перейдя через улицу Клери и дойдя до улицы д Абукир, он опять свернул направо и пошёл по этой улице в южном направлении к центру Парижа. Дойдя до площади де Виктуар с памятником Людовику XIV-му, далее он прошёл по улице Круа де Пети Шан. Сделав зигзаг по улицам Сен-Оноре и де Маранго, он неожиданно оказался напротив Лувра.

— Ах, вот он, знаменитый Лувр! Карта не подвела! Ну и красотища! — обрадовался новоиспечённый парижанин.

— Надо будет сюда обязательно Алю сводить! — твёрдо решил Пётр Петрович.

Повернув направо на улицу де Риволи, он пошёл дальше, продолжая созерцать Лувр и его музей Пале-Рояль, но уже справа от себя.

Подходя к перекрёстку, он ещё издали увидел впереди слева признаки парка. А подойдя ближе, неожиданно справа по ходу он узнал стоящую на небольшой площади видимо некогда позолоченную конную статую Жанны д’Арк. И Кочет не удержался, сфотографировав её своим ФЭДом.

Однако уже подуставший и разгорячённый он свернул налево, мечтая временно укрыться от солнца в тени деревьев парка, оказавшегося садом Тюильри. Пётр Петрович поначалу углубился в его аллеи. Но, посмотрев время на часах, поспешил на выход к Сене.

— Надо будет Алю и сюда сводить! — лишь решил он.

Пройдя по мосту Руаяль через Сену, он продолжил свой путь по улице дю Бак, пересёк, под острым углом почти соединяющиеся, бульвары Сен-Жермен и Распайль, и вскоре свернул направо на уже знакомую улицу Гренель. На эту неспешную прогулку он потратил около полутора часов.

Отобедав, Кочет окунулся в бумаги, продолжая изучать внутриполитическую обстановку в стране, сложившуюся до его приезда.

Его внимание привлекла заметка, что, из-за снижения правительством 27 августа нормы хлеба до 200 грамм в сутки на человека, произошли беспорядки в городах Верден и Ле-Ман.

— Так наверно именно из-за нехватки зерна во Франции мы им поставили своё!? Интересно, а что было до этого? — поднял он стопку старых газет, вчитываясь в июньские новости.

Ещё в мае 1947 года объявили забастовку 30 тысяч рабочих завода Рено. Но бастовали не только рабочие, но и служащие.

С 19 июня по 2 июля также бастовало 120 тысяч банковских служащих. В результате этой забастовки было потеряно 1.200 тысяч рабочих дней.

А с 25 июня по 1 июля развернулась забастовка шахтёров, в которой участвовало 275 тысяч человек. Начавшись на севере Франции, она затем охватила и другие угольные бассейны страны. В результате её угольная промышленность потеряла 620 тысяч рабочих дней.

С 6 по 12 июля происходила уже и всеобщая забастовка железнодорожников, в которой участвовало 483 тысяч работников. Эта забастовка привела к потере ещё 3.864 тысяч рабочих дней.

Только из-за этих трёх забастовок было потеряно 5.684 тысячи рабочих дней. Но ведь были и другие забастовки.

Если ещё в 1946 году среднемесячное количество участников забастовок составляло 15 тысяч бастующих с общим количеством 32.200 потерянных рабочих дней, то за первые 7 месяцев 1947 года среднемесячное количество бастующих возросло до 239.100 человек, а количество потерянных рабочих дней — до 6.416.400.

Только в одном июне 1947 года забастовочным движением было охвачено 1.115 тысяч рабочих.

А причиной их явилось, происшедшее ещё три месяца назад, повышение цен в стране на тридцать процентов. При этом номинальная зарплата возросла лишь на одиннадцать процентов. Пришедшее к власти в январе этого года правительство социалиста Рамадье обещало провести пересмотр заработной платы ещё в апреле, но отложило исполнение своих обещаний сначала на июнь, а потом и на декабрь 1947 года.

— И так, с ростом забастовочного движения и с причинами этого роста пока вроде ясно!? А что этому предшествовало? Что мы здесь имеем? — размышлял аналитик, вновь углубляясь в первоисточники.

Усиление сопротивления фашистским оккупантам и рост авторитета СССР привели, как к росту сочувствующих ФКП, так и непосредственно к росту числа её членов.

Представительство коммунистов в Национальном собрании Франции возросло с 15,3 % в 1936 году до 26,2 % в 1945 году и до 28,3 % в 1946 году.

Это естественно привело и к росту количества депутатов коммунистов в Национальном собрании за те же годы с 72-х до 159-и, и до 182-х из 586.

— Отлично! Как же французские товарищи добились этого? Посмотрим, что сделало их руководство к десятому съезду партии?! Что тут в июне сорок пятого говорил товарищ Морис Торез в своём отчётном, а по существу в программном докладе «За свободную, демократическую и независимую Францию!»? — взял быка за рога Кочет.

Внимательно прочитав доклад, Пётр Петрович подчеркнул для себя некоторые на данный момент особо важные места.

Из доклада Генсека французской компартии вытекало понимание того, что после освобождения страны народные массы стремились к созданию новой демократической Франции. И благодаря упорной борьбе всех демократических сил на этом пути под руководством ФКП в первые годы были достигнуты некоторые успехи.

Однако между демократическими силами французского народа и силами реакции развернулась борьба по двум основным вопросам.

Первый вопрос был о выработке новой Конституции страны.

А второй вопрос касался восстановления народного хозяйства.

Для выхода из современного экономического и политического кризиса в стране компартией предлагалось завоевать доверие рабочих и доверие всего народа. После чего вступить на путь, указанный народом на последних муниципальных выборах. А это означает проведение в жизнь во всех областях требований программы, выработанной Национальным советом Сопротивления ещё в период подполья.

Но самым первым условием возрождения Франции должна являться полная ликвидация духа, методов и институтов вишизма.

Для этого необходимо уничтожить управляющую экономикой бюрократию, действующую в интересах крупного капитала.

В соответствии с программой Национального совета Сопротивления, требований социалистов и коммунистов, подавляющего большинства народа предлагалось немедленно приступить к подлинной национализации, которая должна обеспечить развитие промышленности и экономический подъём. При этом необходимо взять под защиту средние и мелкие предприятия, крестьян, всех мелких производителей и потребителей.

И X-ый съезд ФКП, проходивший в Париже с 26 по 30 июня 1945 года, в связи с этими задачами наметил конкретную программу действий, отвечавшую интересам рабочего класса, трудового крестьянства, прогрессивной интеллигенции, мелкой буржуазии городов и населения колоний, т. е. проводить в жизнь программу движения Сопротивления.

И Пётр Петрович Кочет в принципе согласился с этими положениями.

Ведь после освобождения Франции в 1944 году компартия наряду с другими группами Сопротивления вошла в правительство Шарля де Голля. В период 1944 — 1947 годов коммунисты, действуя совместно с социалистами, добились принятия ряда важных прогрессивных актов, в частности демократической Конституции 1946 года, социально ориентированного законодательства, национализации некоторых банков и ряда крупных промышленных предприятий, став популярной политической силой.

К концу 1945 года количество членов компартии выросло до полумиллиона. И на выборах в ноябре 1946 года ФКП получила наибольшее число голосов, хоть и не на много, но всё же опередив Французскую секцию Рабочего интернационала (СФИО) и христианско-демократическое Народное республиканское движение (МРП).

В итоге рост количества членов партии и её избирательные успехи привели некоторых аналитиков к предположению, что власть коммунистов во Франции неизбежна.

К такому же выводу пока склонялся и аналитик советского посольства в Париже Пётр Петрович Кочет, а также аналитики спецслужб западных стран, прежде всего США.

И США начали действовать. Согласно «Плану Маршалла» американские империалисты и связанные с ними реакционные круги Франции давно требовали и добивались исключения коммунистов из правительства.

И когда к весне 1947 года, из-за отставания роста зарплаты от роста цен во Франции резко ухудшилось положение трудящихся, приведшее 25 апреля к началу забастовок, премьер-министр социалист Поль Рамадье отказался удовлетворить требования трудящихся, поставив на 4 мая в Национальном собрании вопрос о доверии правительству. А когда коммунисты естественно проголосовали против доверия, Рамадье воспользовался этим и под предлогом нарушения ими «министерской солидарности» предложил исключить их из правительства, опубликовав соответствующее коммюнике.

И Национальный Совет французской секции Рабочего интернационала небольшим большинством голосов одобрил это решение

— Ну, надо же?! У самих французских рабочих нет единого мнения по этому вопросу! Оппортунизмом тут попахивает! И этот, Рамадье, ещё всё это обрёк в наглую и лицемерную форму, поблагодарив коммунистов за проделанную работу!? — возмущался Кочет.

— Недаром ФКП осудила такую политику, назвав правительство инструментом американского империализма! — согласился он.

— Надо будет обсудить это с редакцией Юманите! — решил Кочет.

И случай вскоре представился. Через несколько дней Пёт Петрович повторил свой визит. На этот раз он ожидал приёма в большом вестибюле, разглядывая множество висевших по стенам фотографий и любуясь красными рыбками в аквариуме, резвящимися от прикосновения его руки к стеклу. Неожиданно к нему вышла миловидная девушка и предложила чаю, но гость вежливо и удивлённо отказался.

— «Мсье, как любая газета мы поим чаем всех, кто к нам приходит!» — лукаво улыбнулась она, унося прочь поднос с горячим чаем.

Чуть позже к нему вышел один из редакторов газеты — моложавый и обаятельный Пьер Куртад, уже известный журналист и писатель, выпустивший в прошлом году сборник новелл «Обстоятельства», пригласив гостя в свой кабинет. Но теперь беседа коснулась исключительно газеты «Юманите». В ходе рассказа Пьера Куртада Пётр Петрович освежил свои знания и узнал кое-что новое для себя.

Газета Юманите была основана в 1904 году Жаном Жоресом, через десять лет убитым реакционным фанатиком. Но и сейчас находятся фашиствующие фанатики, бросающие камни в окна редакции и избивающие активистов газеты. Они даже пытались подложить бомбу, чтобы взорвать типографию.

Да и власть всё время пытается законными способами воздействовать на редакцию коммунистической газеты, присылая префектов полиции наложить большой штраф за недозволенную статью или карикатуру.

Часто бывали и случаи, когда уже из свёрстанной полосы газеты цензоры изымали неугодный властям материал, и газета выходила с белыми пустотами.

— «Но от всех бед нас спасает любовь французов к своей газете и их помощь нам!» — успокоил гостя Пьер Куртад.

А, поскольку редакция и типография газеты располагались вблизи пролетарского района Сен-Дени, то эта помощь частенько бывала своевременной и действенной.

В свою очередь Пётр Петрович рассказал Пьеру Куртаду о газете «Известия» и других центральных газетах, но больше о Москве. И тот слушал собеседника с большим вниманием и заинтересованностью, пообещав настойчивому московскому гостю обязательно познакомить его с Морисом Торезом и Жаком Дюкло.

И долгожданное знакомство, на котором настаивали руководители Кочета из КП, состоялось в конце сентября. К тому времени Жак Дюкло уже был в Париже, вернувшись из Польши, где он участвовал в информационном совещании представителей некоторых компартий в городе Шклярска-Поремба. В результате этого совещания 22 сентября было создано Информационное бюро коммунистических и рабочих партий (Коминформ). Его задачей был обмен информацией и координация деятельности компартий СССР, Болгарии, Венгрии, Польши, Румынии, Чехословакии, Югославии, Франции и Италии.

— Хорошо, что Коминформ создали! И как вовремя это произошло!? Мне весьма на руку! — перед предстоящей встречей радовался Кочет.

Готовясь к ней, Пётр Петрович проанализировал события, происшедшие за сентябрь во Франции. Из значимых событий он выделил лишь одно — принятие 20 сентября Национальным собранием Франции закона об «Органическом статуте Алжира». Закон провозглашал французский Алжир «Группой французских департаментов», с предоставлением их населению всех прав французских граждан. При этом, для обсуждения бюджета колонии, были учреждены Правительственный совет и Алжирское собрание.

По звонку из редакции Юманите Пётр Петрович прибыл в неё точно в назначенное время. Однако Жак Дюкло видимо уже давно был там. С его биографией и чертами характера Кочета в своё время ознакомил сам Агаянц.

Жак Дюкло, родившийся на юге Франции в семье плотника и швеи, был почти на восемь лет старше Петра Кочета. Отучился он лишь в начальной сельской школе, в 12 лет став учеником пекаря. Участвуя в Первой мировой войне, был ранен под Верденом и попал в немецкий плен.

Вернувшись во Францию, он вместе с Анри Барбюсом и Полем Вайяном-Кутюрье создал Республиканскую ассоциацию бывших фронтовиков. А в 1920 году Ж. Дюкло стал членом ФКП.

Работая до 1924 года шеф-кондитером и посещая первую школу партийных кадров ФКП, он стал активистом профсоюзного движения. И в 1925 — 1929 годах уже работал секретарём профсоюза кондитеров.

С 1926 года Ж. Дюкло стал членом ЦК, ас 1931 — членом Политбюро ЦК ФКП и секретарём, занимая этот пост и по сей день.

Также в 1926 году он стал депутатом Национального собрания Франции, обойдя на выборах известного политика Поля Рейно.

Депутатом Национального собрания Жак Дюкло был в 1926 — 1932, 1936 — 1939 годах и с 1945 года, возглавляя в нём коммунистическую фракцию. В 1928 году был арестован, но вскоре освобождён.

В 1932 — 1936 годах Дюкло работал на руководящих должностях концерна Ситроен.

На VII-ом конгрессе Коминтерна в 1935 году он был избран членом его Исполкома.

А с 1936 по 1938 год был вице-председателем палаты депутатов.

После запрещения ФКП в августе 1939 года Дюкло перешёл на нелегальное положение. А в 1940 году был заочно приговорён к пяти годам тюрьмы.

Но главное, и это было подчёркнуто руководством П.П. Кочета, было то, что с 1936 года Жак Дюкло был главным идеологом ФКП. Во время Гражданской войны в Испании он был идеологическим консультантом республиканцев, а во время Второй мировой войны — одним из руководителей Движения Сопротивления, координируя подпольную деятельность ФКП в годы оккупации.

В 1944 году Дюкло принял активное участие в подготовке парижского восстания. Кроме того, в 1945 — 1946 годах он был вице-председателем Учредительного собрания Франции.

Жак Дюкло был участником Коминтерна и теперь Коминформа, хорошо относился к нашей стране, в идеологии активно проводя линию И.В.Сталина, с которым лично познакомился в Москве ещё в 1928 году. Поэтому П.П. Кочет мог спокойно рассчитывать на его понимание и поддержку.

Потому в первые же минуты беседы Пётр Петрович рассказал Жаку Дюкло о своей партийной миссии в Париже, объяснив, что работает корреспондентом газеты «Известия» лишь для прикрытия.

Кочет также объяснил Дюкло, что имеет личное задание от самого Сталина, кстати, передававшего привет своему французскому товарищу, — на месте и из первоисточников выяснить трудности в деятельности компартии Франции, необходимость и возможность чем-либо помочь ей.

И это сразу же расположило собеседника для откровений, кратко изложившего тезисы из своего доклада на прошедшем совещании.

За последние месяцы внутриполитическое положение во Франции изменилось в сторону усиления наступления реакционных сил против рабочего класса и демократии.

Об этом говорят следующие факты:

— коммунисты были устранены из правительства;

— ухудшились условия жизни трудящихся;

— восстановление Франции саботируется с целью помочь американским империалистам прибрать к рукам экономику страны;

— проводится политика систематического повышения цен;

— во внешней политике Франция примкнула к западному блоку;

— правительство продолжает политику колониальных войн;

— проявилась и усиливается тенденция превращения страны в сателлита англо-саксов;

— в стране растёт беспокойство и недовольство трудящихся, вызывающее в среде рабочего класса широкое массовое движение протеста.

Ознакомившись с тезисами, Кочет спросил:

— «А вы можете рассказать мне подробнее, как коммунистов отрешили от власти? О том, что не попало в прессу?».

— «Да, есть одна тонкость, вернее уловка Рамадье и наша ошибка! И мы в эмоциях попались на неё! Когда эксперимент Блюма по снижению цен провалился, Всеобщая конфедерация труда выступила за введение в стране премиальной оплаты труда во всех отраслях промышленности. Это должно было привести к увеличению фактической заработной платы рабочих! И это предложение ВКТ соответствовало требованиям многих крупных профсоюзов. А Рамадье воспротивился этим требованиям! А мы возмутились и проголосовали за недоверие ему! Ну, а дальше вы знаете!?».

— «Так получается, что Рамадье использовал вопрос о премиальной оплате в качестве предлога для устранения коммунистов из правительства? Из-за такой мелочи?» — удивился Кочет.

— «Да! Но мы должны были тогда делать упор не на это! Предлог не важен! Важна сама суть! Мы ошиблись! Упор надо было делать не на предлоге, а на глубоких причинах этой политики! На вмешательстве американцев во внутриполитическую жизнь Франции!» — самокритично закончил Дюкло.

— «Да! Надо было всё это просчитать и действовать хитрее! Но, с другой стороны, рабочие могли бы не понять вас! И наверняка так бы и было! Обвинили бы вас в предательстве их интересов! Однако империалисты отомстили вам и за вашу антиколониальную политику!?» — продемонстрировал Кочет свои аналитические способности.

— «Скорее всего!» — согласился Дюкло.

— «Вам надо менять тактику! Тем более сейчас! А ваша якобы ошибка таковой вовсе не является! Ведь вы действовали по ситуации! А теперь этот вроде бы минус надо использовать к своей пользе, превратив в плюс! Это же, как в любой игре!? Вы теперь свободны от власти и можете сосредоточиться на борьбе с нею за улучшение жизни рабочих, усиливая натиск на, теперь уже фактически буржуазную, или, как минимум, предательскую власть! У вас теперь развязаны руки! Мне кажется, что именно сейчас нужно усилить стачечное движение, делая его массовым, вовлекая в него всё новые слои трудящихся! Как у нас говорят, ковать железо, пока горячо! И я уверен, что моя партия, моя страна, весь советский народ, да и всё прогрессивное человечество всесторонне поддержат вас!» — вошёл во вкус Кочет.

Они беседовали ещё долго. При этом Пётр Петрович старался лишь получать информацию и больше не давить на собеседника.

— «Пьер, а с вами приятно было побеседовать! Вы правильно и быстро ориентируетесь в нашей внутриполитической обстановке, анализируете, высказываете дельные предложения! Я как-нибудь устрою вам встречу с Морисом!» — окончил разговор главный идеолог французских коммунистов, вместе с посланником Сталина выходя из дверей кабинета директора газеты.

И речь шла, безусловно, о генеральном секретаре Французской компартии ещё с 1930 года Морисе Торезе.

Будучи ровесником века, родившийся на севере Франции в семье шахтёра, Морис Торез поначалу тоже работал шахтёром. В марте 1919 года он вступил в Социалистическую партию Франции, активно участвуя в борьбе за её присоединение к Коминтерну.

В 1920 году вступил в ФКП, после чего неоднократно арестовывался.

А с 1930 года стал Генеральным секретарём ФКП и был им до сего времени. В 1932 и в 1936 годах он избирался в Палату депутатов, В том же году участвовал в создании Народного фронта и поддержал правительство Леона Блюма.

Накануне Второй мировой войны Торез вёл активную антифашистскую деятельность. После запрета компартии в 1939 году его в феврале 1940 года лишили гражданства и отправили служить в армию.

Но с началом боевых действий Морису Торезу удалось бежать в СССР. Однако за дезертирство он был заочно осуждён во Франции и приговорён к смертной казни.

Находясь в СССР, он продолжил свою политическую деятельность, ещё в 1940 году подписав манифест, призывающий французский народ к созданию движения Сопротивления с целью отпора немецкой агрессии.

После освобождения Франции в 1944 году Шарль де Голль подписал указ о помиловании Мориса Тореза.

Вернувшись на родину в ноябре того же года, он продолжил свою политическую деятельность и на следующий год был восстановлен в гражданстве. В этом же 1945 году Морис Торез, в качестве депутата от Народного фронта, созданного коммунистами совместно с социалистами, был избран в Национальное собрание Франции. Более того, он вошёл в правительство де Голля в качестве государственного министра, в 1946 — 1947 годах даже занимая пост вице-премьера французского правительства.

И всё это Пётр Петрович узнал ещё в Москве от Агаянца, вводившего его в курс французских дел.

Распрощавшись с Жаком Дюкло, Пётр Кочет задержался с подошедшим к нему хозяином кабинета — легендарным Марселем Кашеном, который тактично отсутствовал на их беседе.

Тот ещё с 1912 года по 1918 год проработал Главным редактором Юманите, и с тех пор был её директором. Поэтому двум газетчикам — бывшему и настоящему — было о чём сейчас поговорить.

Марсель Кашен был самым старшим из всех руководителей французской компартии и годился Кочету в отцы.

Он родился ещё в 1869 году в Бретани, окончил университет в Бордо и там же преподавал философию. В 1991 году вступил в рабочую партию, руководимую Жюлем Гедом и Полем Лафаргом, с которым был знаком лично. Возглавлял департаментскую организацию партии и её газету «Социалист Жиронды». В 1904 году участвовал в Амстердамском конгрессе Второго интернационала. С 1905 по 1920 годы был одним из руководителей французской секции социалистического интернационала. Будучи сторонником марксистского направления во французском рабочем движении, в 1907 и в 1912 годах он участвовал, соответственно, в Штутгартском и Базельском конгрессах Второго Интернационала.

В 1912 году Марсель Кашен сменил умершего Поля Лафарга на посту редактора газеты Юманите, а с октября 1918 стал её директором, коим был и по сей день.

С 1914 по 1933 год и с 1935 года по настоящее время Кашен был депутатом парламента. Будучи членом комиссии по иностранным делам в годы Первой мировой войны выступал с социал-шовинистических позиций, поддерживая войну.

После Февральской революции Марсель Кашен приезжал в Россию для переговоров с Временным правительством и Петроградским советом. В 1920 году присутствовал на II-ом конгрессе Коминтерна в Москве, где неоднократно встречался с В.И. Лениным. Выступал во французском парламенте и в печати за признание Советской России и против иностранной интервенции.

Сыграл ведущую роль в создании Французской компартии. Именно его резолюция о создании ФКП после его же многомесячной борьбы за присоединение СФИО к Коминтерну и была прията. Марсель Кашен сразу вошёл в состав руководства ФКП, до сих пор являясь бессменным членом её ЦК и Политбюро.

Кроме того, ещё в 1924 — 1943 годах он был членом Исполкома Коминтерна, а затем членом его Президиума, участвуя в 4-ом, 6-ом и 7-ом конгрессах Коминтерна.

В 1934 — 1938 годах сыграл значительную роль в организации Народного фронта во Франции, выступал в защиту республиканцев и за укрепление дружбы с СССР.

Во время Второй мировой войны, находясь на нелегальном положении, участвовал в Движении Сопротивления

И Пётр Петрович Кочет давно знал, что Марсель Кашен всегда был верным другом СССР.

— «А я давно вас знаю и слежу за вашей деятельностью! Я даже в двадцатые годы писал о вас заметки в газету!» — обрадовал мэтра московский гость.

Они немного поговорили о направлениях редакционной деятельности коммунистических газет и Кочет откланялся. Ему не хотелось утомлять семидесяти семилетнего французского коллегу своими ясными сентенциями.

Но в этот раз, выйдя из редакции Юманите, московский гость отправился в противоположном направлении, сначала налево по бульвару Пуассоньер, затем перейдя через перекрёсток на бульвар Монмартр. С него он повернул чуть левее на бульвар де Итальен, перешедший в бульвары де Капюсин и далее в бульвар де ля Мадлен, упиравшийся в одноимённую площадь. С неё он свернул опять левее на улицу Руаяль, по ней дойдя до большой красивой площади де ля Конкорд с высоким обелиском в её центре, сфотографировав её.

Пётр Петрович давно знал, что этот, высотой более двух десятков метров, обелиск из храма египетского фараона Рамсеса II-го в Луксоре был более ста лет назад подарен Франции.

С интересом осмотрев площадь, по одноимённому с ней мосту Кочет перешёл через Сену и оказался напротив Бурбонского дворца. Обогнув его слева по улице Аристид Брийян, он дошёл до площади дю Пале Бурбон с памятником Закону и далее по начавшейся улице де Бургонь дошёл до своей улицы Гренель. В этот раз его путешествие заняло чуть меньше двух часов.

На следующий день Пётр Петрович Кочет, наконец, сел за систематизацию всей полученной информации и составление отчёта для КП.

Вечерами и в воскресенье они с женой гуляли по Парижу, знакомясь с его достопримечательностями. Начав с центра, они постепенно сектор за сектором расширяли географию своих познаний столицы Франции.

Сначала Кочеты начали с юго-западного направления, побывав на Марсовом поле и осмотрев Эйфелеву башню. Потом в восточном направлении от посольства они погуляли по Люксембургскому саду. А с севера от посольства, перейдя через Сену, они прогулялись по саду Тюильри.

Во время прогулок по Парижу Пётр Петрович с удовольствием переводил жене попадающиеся им названия и заодно учил её бытовому французскому для устного общения.

На следующей прогулке они продолжили свой поход от сада Тюильри на юго-запад по Елисейским полям, дойдя до площади Звезды, на которую выходили сразу двенадцать прямых, как лучи, проспектов.

В середине площади стояла знаменитая наполеоновская Триумфальная арка, на фоне которой Пётр Петрович сфотографировал свою жену, специально позировавшую ему без лёгкого пальто, взятого на руку мужем.

Со стороны могло показаться, что это делается снимок специально для журнала мод. К тому же и сам фотограф выглядел элегантно. В своих московских нарядах из Всесоюзного Дома моделей Кочеты и в Париже смотрелись весьма достойно и даже пикантно.

Триумфальная арка в стиле ампир была спроектирована по приказу Наполеона и построена в древнеримском стиле в ознаменование побед его Великой армии. Скульптурные группы на двух сторонах её квадратных колонн отражали важные события французской истории. Выше скульптурных групп на четырёх сторонах арки располагались шесть барельефов на ту же тему. Но супругам они были плохо видны и непонятны.

Позже они, наконец, побывали и в Лувре, поняв, что сюда надо ходить много раз.

Расположенный в старинном королевском дворце на улице Риволи, он считался одним из крупнейших, старейших и самым популярным художественным музеем в мире. Его богатая коллекция художественных и исторических реликвий Франции насчитывала около трёхсот тысяч экспонатов, из которых выставлялись на обозрении посетителей лишь тридцать пять тысяч. При входе супруги обратили внимание на конную статую Людовика XIV-го, сфотографировав её.

— «Петь, смотри! Конь как-то уж странно себя ведёт. Уж больно он игривый!?» — спросила бывшая колхозница Алевтина своего мужа — бывшего крестьянина.

— «Да уж! Явно не Светёлка! Да и король какой-то… слишком вальяжный, чересчур манерный! Я сначала даже подумал, что это женщина!» — ответил мужчина.

Эта конная статуя, стоящая перед Лувром, обозначала точку начала исторической оси Парижа, проходящей от неё на северо-запад и являвшую собой Триумфальный путь (Королевскую перспективу) — ряд улиц, зданий и памятников, находящихся на одной линии.

Из множества экспозиций Пётр предложил Алевтине начать с Древнего Египта. А обнаружив статую писца Каи, он сфотографировал её.

— «Аль, видишь, какая у меня оказывается древняя профессия!?» — смеясь, спросил Пётр Петрович.

— «Да уж!» — согласилась с шуткой мужа учительница.

В первый день осмотра Лувра, кроме коллекций древнего Египта, они бегло просмотрели ещё и коллекции Древнего Востока, Греции и Рима. А остальные коллекции, среди которых были скульптуры, картины, графика и различные предметы искусства, супруги оставили на следующие посещения.

Иногда им приходилось посещать и коллективные мероприятия, большей частью носившие политический характер и служившие укреплению дружбы между трудящимися двух стран. Пётр Петрович вообще-то не любил их, ещё в Москве по-возможности пропуская демонстрации и митинги. Но на этот раз мероприятие носило и познавательный характер. Это был деловой воскресный приём у мэра коммуны Сен-Дени, инициаторами которого оказались сотрудники делегации Белоруссии на конференции в Париже.

На эту встречу они пригласили и сотрудников делегации Украины. Поэтому компания собралась значительная. От посольства СССР на эту встречу был делегирован лишь П.П. Кочет.

Ровно в полдень все оказались в кабинете мэра — коммуниста Жана Маррена. Он встретил гостей в белом нарядном костюме с красной ленточкой в петлице — знаком награждения воинским орденом. Маррен был средних лет, курчав и темноволос.

Он одарил вошедших товарищей приветливой улыбкой и крепко пожал всем руки. Но его усталые глаза, тени под ними и морщины на лице красноречиво свидетельствовали о пережитых им трудных годах.

Он рассказал, что до войны работал рабочим на автомобильном заводе Гочкиса, а во время немецкой оккупации сражался в рядах партизан и был дважды ранен. После этого мэр выразил готовность ответить на все интересующие гостей вопросы.

Из уст мэра Пётр Петрович услышал, что северный пригород Парижа пролетарский Сен-Дени является крупным промышленным центром с населением в восемьдесят тысяч человек. Здесь расположены автомобильный и металлургический завод, предприятия пищевой и стекольной промышленности, и главная городская теплоэлектроцентраль.

Сейчас коммуне приходиться разгребать последствия войны. Три тысячи семей до сих пор не имеют своего жилья, а девять тысяч семей живут без водопровода, канализации и электричества.

Поэтому многим людям приходится ютиться в кузовах старых грузовиков, в автобусах, вагонах и фургонах, и в сооруженных из подручного материала домиках. А новых домов пока строится мало, а квартплата для съёмного жилья очень высокая.

Но, несмотря на такие условия, мэрия стремится сделать для своих жителей всё, что возможно в капиталистическом государстве.

— «Мы уже построили школу, строим жилые дома, с трудом добывая для этого средства!» — в заключение чуть усмехнулся мэр.

— Здорово! Прекрасный материал для «Известий»! — сразу понял Кочет, готовя очередную заметку в московскую газету.

И уже на месте — за своим рабочим столом в посольстве — Пётр Петрович Кочет написал статью о тяжёлой послевоенной жизни парижских рабочих, снабдив её свежей фотографией простых парижан, стоящих в очереди в ожидании раздачи продовольственной помощи.

Передав свои материалы по назначению, Пётр Петрович снова сел за анализ французских внутриполитических событий.

И прежде всего Кочета интересовала история и хронология вопроса.

Послевоенное рабочее движение в капиталистических странах Европы развивалось в условиях роста и обострения противоречий между лагерем демократии и лагерем империализма. И особенно ярко это проявилось во Франции, став определяющим фактором её внутриполитического положения и социально экономических отношений.

В послевоенные годы финансовая олигархия страны повела широкое наступление на права и жизненный уровень рабочего класса и всех трудящихся. Особенное место в этом заняла политика повышения цен на продукты и предметы широкого потребления при постоянном существенном отставании роста заработной платы.

И этому имеются неопровержимые факты и доказательства. Накануне освобождения Франции от немцев при предательском правительстве Петэна — Лаваля заработная плата рабочих составляла 59,5 % от довоенного уровня 1938 года. А после освобождения от немецкой оккупации, под давлением рабочего класса и выразителя его интересов ФКП, заработная плата стала расти, к октябрю 1944 года достигнув уже 79,4 % от уровня 1938 года.

Но из-за усиления позиций американского капитала, ставшего монополистом во Франции, эта было наметившаяся тенденция была сведена на нет. После Второй мировой войны американская продукция заняла монопольное положение во французском импорте.

Пользуясь этим, США в октябре 1945 года на 40 % подняли цены на свои товары. А послушные им правители Франции 26 декабря 1945 года провели девальвацию франка, обесценив его в 2,4 раза, то есть, с 50 до 119 франков за 1 доллар.

Такое резкое обесценивание франка привело к ухудшению положения трудящихся, в первую очередь рабочего класса, заработная плата которого с этого времени начала падать катастрофически.

Так реальная зарплата рабочих по отношению к 1938 году постоянно снижалась: с 93,0 % в июле 1945 года до 70,5 % в июле 1946 года, до 61,9 % в январе 1947 года и до 48,6 % сейчас, к ноябрю 1947 года.

Однако для дальнейшего ограбления рабочих и широких масс трудящихся, и чтобы справиться с демократическим движением в стране, французская финансовая олигархия, испугавшись призрака революции, опять положила страну под ноги, но на этот раз не Гитлера, отказавшись от сопротивления, а финансовой олигархии США.

Опираясь на поддержку англо-американских оккупационных войск, французская финансовая олигархия сохранила свои основные экономические позиции в стране, как и старый госаппарат, состоящий из им лояльных лиц.

На арене обострившейся классовой борьбы основные силы буржуазии и её политические фракции сейчас действуют, как под старыми, так и под новыми названиями. Это и партия генерала де Голля, ставшая РПФ, католическая реакционная партия Народно-республиканское движение (МРП) и другие партийные группировки, вплоть до радикалов.

И лидеры социалистической партии Блюм, Рамадье, Мок и другие после освобождения Франции показали свою лояльность финансовой олигархии, став её агентурой в рабочем движении.

Силам реакции противостоят силы демократии, теперь выросшие в борьбе за свободу, за хлеб, за общенациональные интересы французского народа, за независимость своей родины. Эти силы сплачиваются вокруг рабочего класса и его коммунистической партии.

Это было подтверждено результатами выборов 1946 года в Национальное собрание Франции, подтвердивших огромное влияние коммунистов в народе. И это несмотря на то, что антидемократический лагерь, располагавший политической и экономической властью, разветвлённым госаппаратом, многочисленным штатом пропагандистов и проповедников, поддержанных американскими долларами, в процессе избирательной кампании мобилизовал против коммунистов все свои силы и средства.

Однако итоги выборов перечеркнули все расчёты империалистов. Компартия получила больше всех голосов (5,75 млн. чел.), обойдя партию социалистов (СФИО) и даже МРП. Количество депутатов-коммунистов (183 чел), представлявших трудовой народ и за которых проголосовала почти треть населения, превзошло и социалистов (102) и МРП (164), получивших мест меньше, чем ранее на выборах в Учредительное собрание Франции.

В соответствии с парламентскими традициями ФКП, как партия получившая больше всех мест, заявила, что берёт на себя ответственность за осуществление руководства в правительстве, в качестве кандидата на пост премьер-министра предложив кандидатуру своего генерального секретаря Мориса Тореза.

Однако все антидемократические силы, поддержанные финансовой олигархией, сплотились против ФКП, выдвинув своего кандидата от МРП бывшего премьер-министра Жоржа Бидо.

В этот момент Пётр Петрович остановился и, отвлекшись, подумал:

— Ну, надо же!? Какое у них сокращённое название получилось МРП?! Так ведь раньше, с 1936-го по 1939-ый и с 1942-го до 1944-ый год, называлась троцкистская партия во Франции — Международная Рабочая Партия, бывшая секцией Четвёртого Интернационала! Кто не знает — прочтёт, и не то подумает!? Пожалуй, надо расшифровать её полное название и обратить на это внимание читателей! — решил он.

И хотя кандидатура М. Тореза не получила необходимого количества голосов, но и кандидатура Ж. Бидо получила ещё меньше. В стране наступил правительственный кризис. И лишь 16 декабря 1946 года новая кандидатура, на это раз Леона Блюма, получила необходимое большинство голосов. Однако он сформировал правительство лишь из одних социалистов.

Но, чтобы снять напряжение в обществе, его однопартийное правительство сразу объявило о снижение цен на 5 %. Но эта была только подачка, призванная успокоить народ, и создававшая лишь видимость осуществления политики улучшения положения трудящихся. Ведь за 1946 год цены возросли на 70 %, а номинальная зарплата лишь на 25 %.

— Да-а! Как это во французской поговорке говориться? Дать яйцо, забрать быка!? — вдруг вспомнил франкофил.

Но на деле политика правительства Блюма была продолжением той же политики финансовой олигархии, проводимой ранее правительством Бидо.

К счастью, это правительство было временным, и, просуществовав ровно месяц, согласно Конституции подало в отставку с избранием президента Франции 16 января 1947 года.

После ухода в отставку правительства Блюма коммунисты предложили сформировать правительство на коалиционной основе из социалистов и коммунистов, имея в парламенте гарантированное большинство совместных голосов. Однако правые лидеры социалистов отказались от этого предложения. Ведь ещё уходя в отставку, они понимали, что занимая в парламенте третье место, при сложившемся соотношении сил они будут неизбежно определять любую правительственную комбинацию.

Но всё же французские коммунисты вошли в коалицию с Французской секцией Интернационала трудящихся (СФИО) и Народным республиканским движением (МРП), а на пост премьер-министра был предложен министр юстиции Поль Рамадье, зарекомендовавший себя трудолюбивым, прагматичным и примирительным политиком ещё в правительстве де Голля.

И 16 января 1947 года правительство, устраивавшего всех социалиста Поля Рамадье, было сформировано из представителей трёх партий: ФКП, СФИО и МРП.

Коммунисты, конечно, понимали, что им в правительстве и вокруг него будут всячески противодействовать. Но они специально вошли во власть, чтобы дополнить массовое движение рабочего класса своим давлением и контролем сверху, в самом правительстве.

Поэтому требование США «правительство без коммунистов» всё ещё оставалось невыполненным. И за его выполнение опять активно взялись лидеры правых социалистов.

И 7 мая 1947 года под предлогом «министерского несогласия» премьер-министр Рамадье произвёл реорганизацию своего кабинета, удалив коммунистов из правительства. Теперь, помимо социалистов из группы Блюма — Рамадье — Мока и лидеров МРП, в него вошли деголлевцы и представители других реакционных группировок.

Свой союз с реакционной католической партией МРП лидеры правых социалистов прикрывали проповедью политики так называемой «третьей силы». Философия этого предательства сводилась к идее, что союз этих двух партий позволит найти золотую середину в борьбе между возглавляемым СССР лагерем демократии, и возглавляемым США империалистическим лагерем, и что внутри Франции они смогут вести борьбу на два фронта: против угрозы деголлизма и коммунизм.

Пропаганда «третьей силы» была призвана замаскировать единодушие правых социалистов, МРП и де Голля по основным вопросам политики, проводимой по указке американского империализма. Её целью было закабаления Франции, путём превращения её в свой военно-стратегический придаток, и разгрома коммунистической партии и всего демократического движения в стране.

Теперь это обстоятельство подчёркивало политическое значение экономической борьбы французского пролетариата, как против своих, так и против мировых поработителей, против поджигателей новой мировой войны, против колониального порабощения народов мира.

Закончив исторический анализ событий начала 1947 года, Пётр Петрович вспомнил:

— Недаром Сталин говорил, что диктатура буржуазии всегда тайная, скрытая, закулисная, с каким-либо благовидным прикрытием для обмана масс. И для этой роли крупному капиталу как раз и нужны социалисты, как сейчас во Франции! — завершил он уже свою мысль.

После работы Пётр Петрович пригласил Алевтину на очередную прогулку по Парижу.

— «Петь, а почему в Париже я нигде не видела трамваев, как у нас, в Москве?» — поинтересовалась жена.

— «Ну, почему же? Вообще-то, они раньше были, но потом их убрали, кажется в тридцать седьмом?!» — ответил муж, поёжившись.

В этот раз они решили не повторять свои пешие маршруты, а покататься на автобусах, используя свои поездки на них, как экскурсионные.

Парижские автобусы оказались разных типов. Супругам особенно было забавно увидеть у некоторых типов автобусов открытые задние площадки, приспособленные для посадки пассажиров непосредственно через заднюю стенку салона.

— «Конечно, в Париже наверно теплее чем, в Москве?!» — попыталась объяснить учительница.

— «Так широта Парижа на семь градусов южнее московской! Конечно здесь теплее… всего километров на восемьсот!» — быстро сосчитал в уме бывший экономист.

Пересаживаясь с маршрута на маршрут, они, наконец, сошли на остановке Конкорд-Руаяль, и Пётр сделал фотографию автобуса их последнего маршрута № 84 с видневшейся на заднем фоне церковью Мадлен, представлявшейся настоящим храмом.

В периодических экскурсиях по городу супруги не заметили, как окончился октябрь и начался ноябрь. Их прогулки по Парижу и любование его архитектурой на свежем воздухе теперь стали реже, а посещения музеев, выставок, кинотеатров и театров — чаще.

Как-то ещё не холодным воскресным вечером, пытаясь удивить жену диковинным, Пётр Петрович, неожиданно сводил её в театр ужасов Гран-Гиньоль. Об этом необычном театре он читал ещё во времена своей молодости. Театр, названный так в честь известного во Франции кукольного персонажа и вмещавший до трёхсот зрителей, находился у подножия Монмартра в тупике Шапталь в переоборудованной псевдоготической часовне, религиозные готические украшения которой были сохранены.

С потолка совсем небольшого зрительного зала и над оркестром до сих пор свисали деревянные ангелы, однако деревянные скамейки для прихожан переместили на балкон. Сохранились и решётки на коморках для исповеди, превратившихся теперь в частные зрительские кабинки.

Этот самый маленький театр слыл одной из достопримечательностей французской столицы, самым скандальным и самым посещаемым. Своим художественным авангардизмом он привлекал различные слои населения и особенно иностранцев. Среди них и оказались супруги Кочет.

В партере зала было всего шесть рядов с креслами на двадцать зрителей, на балконе ещё три ряда по двадцать пять мест и по десятку мест в ложах.

Всю свою полувековую историю этот самобытный буквальный храм искусства был сборищем невероятного и жуткого натурализма. Про Гран-Гиньоль писали, что он начинается не с вешалки, а с виселицы. А успех его спектаклей, бывших фактически вульгарно-аморальным пиршеством для глаз, определялся количеством зрителей упавших в обморок.

На его сцене «совершались» безумства, пытки, издевательства и кровавые убийства. На сцене появлялись психически больные персонажи, показывались лица с жуткими ожогами, валялись мёртвые проститутки с выколотыми глазами и отрезанными сосками. Персонажей били, пороли, варили в котле, сажали на кол или скармливали животным. Также их душили, топили, потрошили, отравляли, усыпляли и расчленяли. Артистов с мастерски наложенным гримом резали, скальпировали, распинали, насиловали и сжигали, расстреливали из разных видов огнестрельного оружия и заживо хоронили. На сцене дробились черепа, ломались кости, отрезались или отрывались конечности, вспарывались животы и выпускались наружу кишки. Причём всё это сопровождалось шумовыми и звуковыми спецэффектами, усиливавшими восприятие.

За один вечер на его сцене за один спектакль показывали от четырёх до шести одноактных пьес из жизни социальных низов общества и криминального мира. А для того, чтобы зрители смогли немного перевести дух, в них драма чередовалась с комедией. С неё же спектакли и начинались. Это делалось для первоначального настраивания зрителей на веселый лад с последующим неожиданным шоком.

Причём ужасное изображалось во всех его проявлениях: нравственных, психологических, социальных, эстетических и даже гигиенических, вплоть до «копания в ночных горшках». Причём всё это сопровождалось ненормативной и грубой бытовой лексикой.

Но главным отличием этого театра от других было то, что всех асоциальных типов — воров, жуликов, проституток играли их же представители. На сцене они свободно общались, выпивали, играли в карты, ругались и даже иногда дрались со зрителями. Но и комедия и тем более драма всегда заканчивались кровопролитным «убийством». И хотя это делалось мастерской бутафорией, но всё равно впечатлительным зрителям становилось плохо, а очень впечатлительные зрительницы иногда падали в обморок. Поэтому в зрительном зале всегда дежурил врач.

Но со временем репертуар театра немного изменился. Но всё равно на его сцене появлялись жуткие истории.

То это няня, в безумном порыве бешенства разбивающая о каменный пол грудных детей. А то врач, после вскрытия лба пациентки во время лоботомии, с хохотом насилующий её в слюнявый рот.

Но в последние годы театр изменил свой репертуар, всё больше ставя спектаклей на политическую и идеологическую темы. Кочеты же попали на спектакль о событиях в концлагере.

К этому времени Алевтина Сергеевна уже научилась фотографировать и часто пользовалась фотоаппаратом мужа. И в этот вечер она сфотографировала своего очкарика, курящего справа от входа в театр.

Места супругов оказались на балконе. В детстве проживший трудную жизнь, Пётр Петрович привык экономить даже на мелочах, тем иногда создавая лишние неудобства себе и окружающим его людям.

Но даже с балкона, но в маленьком зале сцена казалась совсем близко и все детали происходящего различимы. И страшное действо началось.

Для выросшей в деревне, простой русской женщины, да ещё и партийной учительницы, к тому же по природе брезгливой — это было невероятным шоком. От всей увиденной мерзости её даже затошнило! И она не смогла досидеть до конца спектакля, спустившись вниз.

Немного остыв и придя в себя, Алевтина Сергеевна сделала ещё одну фотографию, на этот раз зрителей, встав рядом с уже знакомым фотокорреспондентом. Но больше для того, чтобы на ней запечатлеть невозмутимого мужа, сидящего четвёртым слева на балконе рядом с её уже пустующим местом.

После спектакля, чувствующий себя виноватым, Пётр исподволь оправдывался перед женой, постепенно переводя разговор на другую тему.

— «Аль, ну как ты?!».

— «Да уже ничего, нормально! Предупреждать надо было!».

— «Так я сам не знал! Меня тоже это шокировало — еле досидел до конца!».

— «Так надо было следом за мной уйти! Денег что ли жалко было?».

— «Да нет! Как-то неудобно было — другие же не уходят, смотрят во все глаза!».

— «Да ладно, ладно! Я просто так спросила!».

— «Аль, а этот театр был назван в честь кукольного персонажа. Ну, как если бы у нас назвали в честь Буратино! Только если бы вместо носа у него был такой же большой деревянный член!».

— «Фу, ты! Гадость, какая?!».

Повернув из тупика Шапталь направо на одноимённую улицу, они дошли до перекрёстка и, опять повернув направо, по улице Бланш дошли до одноимённой станции метро. Но шли супруги молча, каждый думая о своём.

Но кроме походов по культурным местам Парижа они не забывали и вечернее чтение, особенно подшивки советских газет с последними, хоть и запоздавшими, но всё же новостями.

Более того, Алевтине Сергеевне лично послом А.Е. Богомоловым было поручено периодически проводить политинформацию перед техническим персоналом посольства с обзором событий на Родине.

А в связи с вдруг ставшими повторяться рвотами Алевтина поняла, а затем проверила и убедилась, сообщив мужу, что беременна.

— «Здорово! Аль! Теперь мы с тобой не будем ходить и смотреть всякие ужасы и дерьмо! Только хорошее и красивое! Будем тебя беречь!» — обрадовался Пётр Петрович.

И теперь все события в мире он воспринимал как-то немного отстранённо — легко и вперемежку.

Кроме событиями во Франции и в Советском Союзе он ещё интересовался событиями в Корее и в Китае.

Вскоре на первый взгляд обычное сообщение от 10 ноября об аресте в Марселе четверых рабочих-сталелитейщиков привело сначала к бунту местных рабочих, но вскоре перекинулось и на Париж.

А из отечественных сообщений от 12 ноября Кочет узнал о выходе первого номера газеты «За прочный мир, за народную демократию!» — органа Информационного бюро коммунистических и рабочих партий, то есть Коминформа.

Из информации по Корее Пётр Петрович выделил лишь создание 14 ноября Генеральной ассамблей ООН своей Временной комиссии по Корее.

Но теперь П.П. Кочета захватили парижские события, происходившие на его глазах.

Однако чуть раньше им предшествовали другие события. После неоднократных и безрезультатных обращений к правительству Рамадье Всеобщая Конфедерация Труда (ВКТ) ещё в начале октября предъявила ему ряд требований:

— установить минимальный прожиточный минимум в размере 10.800 франков в месяц с соответствующим начислением по существующему коэффициенту шкалы заработной платы;

— принять действенные меры против снижения заработной платы, повышения цен и спекуляции;

— до установления соглашения по прожиточному минимуму увеличить заработную плату на 25 %;

— гарантировать покупательную способность заработной платы путём её пересмотра через каждые три месяца;

— принять на работу безработных.

Причём эти условия Национальный комитет ВКТ поставил на широкое обсуждение профсоюзных организаций. Сами рабочие должны были решить вопрос о том, какие меры следует принять, если правительство откажется удовлетворить эти их законные требования.

И первыми сказали своё слово рабочие Марселя.

Всё началось с повышения цен на проезд в трамвае. На организованной профсоюзом демонстрации протеста против этого и были 10 ноября арестованы четверо профсоюзных активистов. Тогда рабочие направились во Дворец правосудия и освободили арестованных. А на последовавших затем демонстрациях полицией был убит двадцатилетний рабочий. И вот тогда, в ответ на провокационные действия реакции, профсоюзные организации и объявили 12 ноября забастовку, которая быстро переросла в борьбу за осуществление требований ВКТ.

Когда же правительство бросило против бастующих полицию и воинские части, то та приняла всеобщий характер. Тогда рабочие напали на городскую ратушу, заняли предприятия, порт и доки, и перекрыли препятствиями ведущие в город дороги.

Эти демонстрации и забастовка в Марселе немедленно нашли отклик среди рабочих всей страны.

И ВКТ, в которой доминировали коммунисты, тогда объявила всеобщую забастовку.

Вскоре протесты распространились и на Париж, а по всей стране на забастовку вышли уже три миллиона рабочих.

Эта забастовка явилась мощным протестом рабочего класса против голода и лишений, против антинародной политики финансовой олигархии и её представителей.

Тогда премьер-министр Рамадье 19 ноября вместе со своим кабинетом министров подал в отставку, опасаясь, что он столкнулся со всеобщим народным восстанием.

И 24 ноября новым премьер-министром стал христианский демократ Роберт Шуман. Он сформировал правительство широкой коалиции, по замыслу являющейся «третьей силой», направленной, как против коммунистов, так и против, как ни странно, голлистов.

В ответ на это 27 ноября во Франции началась, организованная ФКП и профсоюзами, всеобщая стачка. И в этот же день полиция в Париже заняла помещения редакций коммунистических газет, в первую очередь Юманите. Об этом в советское посольство непосредственно Петру Петровичу Кочету успел позвонить взволнованный Пьер Куртад.

И аналитик вновь сел за анализ. Его теперь заинтересовал вопрос о предательской деятельности лидеров правых социалистов.

Кочет просмотрел свои материалы и нашёл нужную для него базовую информацию.

В 1938 году доля крупного капитала в национальном доходе Франции составляла 29 %, а доля заработной платы 45 %.

А сейчас, к концу 1947 года, эти цифры поменялись соответственно на 42,5 % и 40,5 %.

При этом уровень производства и уровень занятости рабочего класса в эти годы были одинаковы.

— Следовательно, в течение правления Блюма и Рамадье прибыль двухсот семей французской финансовой олигархии превысила всю сумму заработной платы рабочих и служащих. А они с семьями составляют 60 % населения страны! — сделал он вывод, немало удивившись и возмутившись при этом.

И действительно, по официальным и, разумеется, сильно преуменьшенным данным, прибыль 100 акционерных компаний, по их отчётам, возросла с 1.210.844 франков в 1945 году до 4.200.396 франков в 1947 году. А это в три с половиной раза, при том же золотом содержании франка.

И эти колоссальные прибыли магнатам финансовой олигархии правительства Блюма — Рамадье обеспечили за счёт небывалого ограбления рабочего класса. Если правительство Блюма довело реальную заработную плату до нищенского уровня времён оккупации, то правительство Рамадье снизило его до небывалого ранее низкого уровня. В настоящее время она составила 48,6 % по отношению к уровню 1938 года.

И Пётр Петрович сделал вывод, письменно изложив его в своём отчёте в комитет информации.

Забастовочное движение во Франции принимает всё более широкий размах вследствие наступления реакции на жизненный уровень и права рабочего класса, происходящее по мере усиления господства американского капитала в стране.

В условиях обострения классовых боёв между лагерем демократии и лагерем империализма массовые забастовки во Франции являются средством борьбы против собственной финансовой олигархии за улучшение экономического положения рабочего класса, за национальную независимость и демократию в стране.

Вместе с тем, они одновременно, как часть массового стачечного движения, являются мощным пролетарским средством борьбы против всего лагеря империализма, против ига американских колонизаторов, за мир,

И Пётр Петрович направляет в Москву очередной отчёт с анализом внутриполитической обстановки во Франции.

Тем временем, с наступление холодов, и внутриполитическая обстановка начала постепенно охлаждаться.

Если ещё 4 декабря, после шести дней ожесточённых споров в Национальном собрании, министр внутренних дел Франции Жюль Мок обеспечивал экстренные меры против беспорядков, то уже 9 декабря профсоюзы отменили всеобщую забастовку и начали переговоры с правительством.

Но это видимо привело к расколу во Всеобщей Конфедерации Труда, когда 19 декабря руководимые СФИО профсоюзы «Рабочая сила» вышли из её состава, создав свой профсоюзный центр.

Но в эти же дни парижские новости затмились новостями из Москвы.

Ещё 14 декабря Советом министров СССР и ЦК ВКП(б) было принято Постановление «О проведении денежной реформы и отмене карточек на продовольственные и промышленные товары». Этим постановлением в стране была отменена карточная система, ведённая ещё вначале войны и действовавшая более шести лет.

Согласно этому Постановлению все наличные деньги граждан и организаций обменивались на новые купюры образца 1947 года в соотношении 10 к 1, то есть проводилась деноминация денег. При этом пропорционально менялись и цены, одновременно упорядочиваясь, а кое-какие и снижаясь. Поэтому зарплаты остались на том же уровне.

Вклады граждан подлежали обмену на иных условиях. Вклады до 3.000 рублей оставались без изменений, до 10.000 уменьшались в пропорции 3 к 2, а выше уже 2 к 1.

То есть государство изымало у населения излишки накопленных денег, тем самым борясь со спекулянтами и незаконно обогатившимися во время войны лицами.

Льготные условия обмена денег были установлены лишь для держателей облигаций государственных займов. А облигации займов 1947 года вообще не подлежали переоценке.

Однако внутренний и международный курс рубля не менялся — его золотое содержание сохранилось. Поэтому для советских людей покупка импортных товаров стала дороже в десять раз, что сотрудники советского посольства в Париже вскоре ощутили на практике.

Однако эта реформа позже весьма существенно повлияла на экономику СССР. Уменьшение денежной массы почти в 2,5 раза повысило покупательную способность рубля, при этом цены на продовольственные товары в течение последующих семи лет снизились на 47 %.

Но эту новость из Москвы об обмене денег супруги узнали из, сделанного во всеуслышание, объявления посла Богомолова, подчеркнувшего срочность этого мероприятия.

— «У кого сберкнижки остались в Москве срочно пишите заявления на моё имя с указанием суммы вклада!» — чуть взволнованно закончил он.

— «Петь, а хорошо, что мы с тобой почти все наши деньги потратили на дело, купив всё, что нам было нужно! А сколько у тебя на книжке осталось?» — спросила Алевтина.

— «Да как раз почти две девятьсот!».

— «Так скорее пиши заявление, а то, как мы поменяем вклад, она ведь в Москве осталась!?».

— «Да нет! Она, к счастью, как раз у меня! Я думал её оставить, но в последний момент сунул в пиджак — думал целее будет, да и здесь вдруг пригодится!?» — обрадовал жену Пётр.

— «Так иди скорей в бухгалтерию, оформляй!» — поторопила она, вечно поспевавшему к шапочному разбору, мужа.

А в конце декабря, за неделю до нового года, советские люди узнали, что 1 января стал праздником и выходным днём, а день победы 9 мая — снова рабочим.

Новый, 1948 год, супруги Кочет вместе с другими сотрудниками советского посольства встречали в зелёном салоне, где размещалась столовая посольства и стояла празднично наряженная ёлка.

Александр Ефремович лично поздравил свой коллектив с новым годом, произнеся тосты в честь Сталина, партии, всего советского народа, его армии и МИДа.

А после застолья с шампанским Пётр Петрович Кочет блеснул ещё не забытым мастерством, танцуя со всеми женщинами подряд, чем вызвал удивление и умиление коллег. И лишь одна Алевтина Сергеевна, танцуя скромно и застенчиво, чуть ревнуя, не одобрила чрезмерного рвения супруга.

— А уроки Капы мне опять пригодились! Жалко, только, Аля так не умеет танцевать, да и стесняется, конечно! — подумал он, подходя к жене и выслушивая от неё недовольство.

— «Петь, а ты меня тут совсем позабыл!? Тебя уже к другим юбкам тянет?!» — не удержалась она.

— «Так это для лучшего знакомства с женщинами-коллегами! И чтобы никто не обижался! Так и тебе наши мужчины скучать не давали! Ведь ты у нас самая молодая и самая красивая! К тому же умная!» — ловко оправдался аналитик.

— «Ну, ладно, ладно! Умный ты мой!» — приняла извинения, нависшая на высоких каблуках над мужем, учительница, обнимая его за плечи.

— «Эх, как хорошо, красиво! Сейчас бы ещё и на лыжах походить!» — вздохнул Пётр Петрович свежий воздух, увидев утром неожиданный снег на улицах Парижа.

— «Да, маленький отпуск нам бы сейчас не помешал! — согласилась Алевтина — Ты бы хоть немного отдохнул от внутриполитических событий!».

И действительно, теперь внутриполитическая обстановка во Франции стала напоминать зиму, которая пришла в Париж ухудшением погоды — похолодало и даже выпал редкий для города обильный снег.

Через несколько дней супруги Кочет вместе со своими коллегами радостные вышли на зимнюю прогулку. Перейдя через мост О Дубль на улицу д Арколь при подходе к юго-западному углу знаменитого Собора Парижской Богоматери, они с удовольствием поиграли в снежки. И Пётр Петрович сфотографировал эту советскую забаву на острове Сите. Ведь эта зима в Париже выдалась весьма снежной.

Зимой прогулки Кочетов по Парижу стали редкостью. В отличие от московских дворников, парижские дворники не убирали снег, думая, что сам растает. Поэтому во многих местах на тротуарах было скользко и слякотно.

Да и прошедшая на родине денежная реформа заметно сказалась на возможности траты денег в Париже. От этого супругам стало грустно.

Однако, Пётр Петрович прекрасно понимал, что, пока есть его страна СССР, в мире невозможна монополия власти США в политической, экономической и в военной областях. Тем более невозможна монополия какой-либо другой страны, или даже группы стран.

Теперь Пётр Петрович непосредственно на себе почувствовал, как во имя классовой солидарности доля элементарных благ и общечеловеческих ценностях для советского народа неумолимо урезалась.

Периодически раздумывая над этим, он всегда приходил к выводу, что благо Отечества, благо народа должны быть выше идеологических догм, теорий и споров, тем более быть выше личной и групповой корысти, политики сегодняшнего дня, выше личных амбиций и обид. И он делал вывод — борьба за благо Родины должна быть делом всей моей жизни!

Работая во внутриполитической группе посольства, Пётр Петрович к тому же занимался составлением справок для руководства, записью бесед с приглашёнными в посольство, иногда участвовал в совещаниях, а также заводил связи, полезные для посольства и страны.

— Эх, всё же должность моя какая-то размытая!? Как у референта, переводчика, помощника посла — не дипломатическая! Да ещё плюс эта корреспондентская нагрузка какая-то!? Быть бы мне хотя бы третьим секретарём посольства! Вот тогда бы да! Так что мне надо показать себя с самой лучшей стороны, зарекомендовать себя отличным переговорщиком, и непременно влияющим на местных товарищей! В общем, поработать на свой авторитет! А для этого надо, что тут греха таить, и угождать начальству, не отказываться от его поручений, даже неприятных! — иногда размышлял он, невольно загоняя себя в логическую ловушку.

Пётр Петрович, по сути, был штатным аналитиком посольства и разведки в экономической области и в области политического сотрудничества с компартией Франции.

Обладая большой эрудицией в вопросах внутреннего и международного положения Франции, с дисциплинированным умом и чувством юмора, не зашоренный, находчивый, обладавший здравым смыслом, смелостью и решительностью при решении сложных вопросов, не боявшийся брать ответственность на себя, он ещё в Москве, до войны, приглянулся послу А.Е. Богомолову.

И через несколько дней тот неожиданно вызвал Петра Петровича к себе в кабинет.

— «Пётр Петрович! Вы, конечно, знаете, и в Москве вас наверняка инструктировали, что работать с членами французской компартии и привлекать их к негласному сотрудничеству с нашей разведкой категорически запрещено!? Комитету Информации при Совете Министров СССР это запретило делать руководство ЦК ВКП(б)! Вы понимаете, кто?!».

— «Да, но товарищ Сталин мне лично поручил…» — начал было, удивлённый таким началом разговора Кочет, но тут же был перебит послом.

— «Да, я знаю, знаю! Именно об этом я с вами сейчас и хочу поговорить!» — сделал Александр Ефремович короткую паузу, раздумывая как бы потактичнее объяснить коллеге суть вопроса.

— «Пётр Петрович! Ведь выбор исполнителя этого важного, тактичного и тайного поручения выпал на вас, потому что вы не кадровый разведчик, но по своим знаниям и умениям, по возможности выполнить это деликатное поручение нашего вождя вам, возможно, сейчас нет равных!».

Пётр Петрович вообще-то не любил лесть. Но когда похвала исходила непосредственно от высокого руководства, людей умных и осведомлённых — это было ему приятно.

— «Пётр Петрович! Теперь на вас ложится новая важная миссия, ваша новая постоянная обязанность! — после короткой паузы продолжил посол по-деловому, будто бы этот вопрос уже само собой решён согласием Кочета.

Да и как тот мог в такой ситуации не согласиться, хотя предложение ещё не было ему озвучено?

— «Теперь вы лично, иногда будете передавать нашим французским товарищам некоторые денежные суммы! Такая практика существует ещё с двадцатых годов и носит чисто государственный характер! Не скрою! Суммы иногда будут большие, а сумка тяжёлая. И вам придётся несколько раз вдень совершать свои тайные вояжи в условленное место! Мы же не можем возить их на посольских автомобилях?! Сами понимаете!?».

— «Но, как?! Александр Ефремович, я же не дипкурьер, не инкассатор!».

— «Ну, что вы, что вы? Пётр Петрович! Руководству прекрасно известны ваши военные похождения! Ваша финансовая и математическая подготовка! Вы ведь во время войны имели дело с финансами? И даже деньги сумели защитить, как курьер!? И ваши героические действия, как важного курьера были по достоинству оценены командованием! А ваши способности убеждать собеседников, и не только словом!? Кому, как не вам заниматься этим важным государственным делом?!» — в заключение вдруг засмеялся Александр Ефремович.

— «Ну, хорошо! Надо — так надо!» — не найдя аргументов против и сокрушённо вздохнув, опять согласился Кочет.

— «Не переживайте, Пётр Петрович! Даже мне самому, лично, приходилось до войны этим заниматься! К тому же у вас будет прикрытие — защита из надёжных товарищей, в том числе французских!» — успокоил Богомолов поначалу, было, расстроившегося Кочета.

И теперь на его долю выпала, в том числе, обязанность передать компартии Франции некоторую сумму денег.

Но это произошло не скоро. А пока в своё свободное время, которого у Петра Петровича было очень мало, на основе имевшейся у него разнообразной информации, он начал заниматься и научной работой, исследованиями, подбирая материалы для возможной своей будущей кандидатской диссертации.

Но подошло время задания. П.П. Кочету показали портфели, сумки с заплечными ремнями и саквояжи, из которых он мог выбрать на данный момент самый подходящий. Как правило, они имели несколько отделений и даже двойное дно. И в зависимости от того, в какой ипостаси должен был предстать Кочет перед горожанами и полицией, он мог выбрать: или как корреспондент газеты — деловой портфель, или как турист — саквояж, или как простой гражданин — хозяйственную сумку для продуктов питания.

Дело теперь было за выбором места встречи и передачи. Ведь помещение редакции Юманите, куда раньше иногда доставлялся ценный груз, было всё ещё занято полицией. Поэтому соответствующие французские товарищи предложили своим советским патронам одну из конспиративных квартир компартии, использовавшуюся ещё во время немецкой оккупации.

И Пьер Куртад, как корреспондент корреспонденту, для обсуждения последних новостей предложил Петру Петровичу встретиться в неформальной обстановке, продиктовав время и место, где Кочета встретит его доверенный человек.

Это была станция метро Пигаль на одноимённой площади. Кочет должен был стоять у западного спуска в неё — один с пустым саквояжем в правой руке и свёрнутой в прямоугольник картой Парижа в левой руке.

И точно в назначенное время в двенадцать с четвертью мимо него, приближаясь по бульвару Клиши, должен был проходить пожилой мужчина интеллигентного вида в шляпе, с тростью в правой руке и с вчерашним номером, слегка свёрнутой в трубочку, вечерней газеты Ле Монд — в левой руке. Незнакомец, как бы невзначай, должен был спросить:

— «Мсье! Извините! Вы, кажется, что-то ищите? Я могу вам помочь!».

А Кочет должен был сначала ответить:

— «Да, мсье, спасибо! Буду вам очень благодарен!».

В этот же момент он должен был перехватить сумку в левую руку и поставить её на асфальт к своей левой ноге, затем развернуть карту Парижа и пальцем указывая на площадь дю Каррузель, сказать:

— «Я ищу площадь… название, кажется… Пьер!?».

На что незнакомец должен был ответить:

— «Пигаль… или Пётр?!».

— «Куртад!» — должен был подтвердить Кочет.

И незнакомец должен был сопроводить его до нужного места.

Все эти предосторожности были лично изложены и объяснены Александром Ефремовичем во время его последней беседы с Кочетом, больше походившей на инструктаж.

— «Пётр Петрович, только ни в коем случае не опаздывайте! Лучше приезжайте туда заранее и побродите по бульвару. Не стойте долго у метро, что бы никто не подумал, что вы кого-то ждёте!» — завершил Богомолов, зная привычку этого своего подчинённого, в целях экономии времени, приходить всегда впритык, потому частенько опаздывавшего.

— «Хорошо, Александр Ефремович!» — чуть смутился Кочет разоблачению себя.

И через день в оговорённое полуденное время Пётр Петрович стоял у западного спуска на знакомую ему станцию метро Пигаль.

На этот раз он не опоздал, так как маршрут был ему известен, а время на его проезд было им засечено ещё при возвращении с женой из театра Гран-Гиньоль.

— А хорошая у меня привычка — смотреть на часы и засекать время! Опять пригодилась! Ну, надо же? Как в жизни иногда получается?! Только ты побываешь в каком-нибудь ранее незнакомом месте, как через некоторое время оказываешься в нём опять!? — раздумывал чуть рановато подъехавший Кочет.

Но не успел он подумать, как появился связник, и всё прошло чётко, как по нотам. Кочет даже, чётко исполняя инструкцию, попросил у незнакомца его газету, чтобы сравнить её название и дату выхода. И незнакомец с пониманием чуть развернул её, пальцем указывая на дату.

— Ага! Значит, он тоже досконально знает инструкцию! Видно стреляный воробей! Не то, что я — недоделанный… петух! — весело про себя решил Кочет.

— «Зовите меня Жак!» — представился старик.

— «А меня…» — начал, было, Пётр, но был перебит.

— «Я знаю: Пьер!» — внимательно и по-доброму взглянул он своими карими глазами в серые, под стёклами очков, глаза Кочета.

Они перешли перекрёсток и на тротуаре справа от бульвара Клиши уже метров через сто пятьдесят свернули направо около дома 48 в переулок Сите дю Миди, оказавшимся тупиком.

— Узенький какой! И машины здесь не ездят и люди почти не ходят! Тихо и уютно! — обрадовался Кочет, пройдя чуть в гору почти до конца всего стометрового переулка.

Проводник завёл Кочета в подъезд дома № 7, обозначенный как 7t.

— Надо же? Номер дома, как у моей квартиры в Печатниковом?! — удивился Кочет.

Они поднялись на второй этаж трёхэтажного дома, и проводник открыл дверь своим ключом. Там их уже ждал Пьер Куртад.

Он представил гостю сопровождавшего его хозяина дома, как старого и надёжного коммуниста, всю оккупацию занимавшегося подпольной деятельностью, и после короткой беседы откланялся.

Во время неё Куртад объяснил Кочету, что тот будет теперь приходить не в редакцию Юманите, не встречаться с её сотрудниками в разных местах города, а приходить только сюда, на конспиративную квартиру французских коммунистов.

После ухода Куртада хозяин за чашкой чая кратко рассказал гостю про себя. Бывший журналист Юманите, шестидесятисемилетний Жак Триаль являлся членом ФКП с самого её основания. Ещё с Первой мировой войны он был знаком с Жаком Дюкло, опекая его в молодости и являясь его старшим и надёжным товарищем. Во время оккупации Парижа Дюкло даже некоторое время скрывался на этой квартире давно овдовевшего товарища. И до сих пор он продолжал исполнять роль хозяина конспиративной квартиры ФКП.

Два бывших журналиста быстро нашли общий язык, получив от долгого общения взаимное удовольствие и проникшись друг к другу большим уважением.

— «Пьер! — в заключение обратился к Кочету хозяин квартиры, показывая в выходящее на тупик окно — Почти напротив есть отличная баня! Мы её тоже иногда используем для встреч!».

— «Спасибо, учту!».

И они распрощались, договорившись о связи и условном стуке.

А через несколько дней Пётру Петровичу вручили тот самый, как ему тогда казалось, злополучный саквояж с деньгами.

— «Ух, ты, какой тяжёлый! Со стороны будет казаться, что у меня там не банные принадлежности, а гантели!» — удручённо заметил Кочет.

— «Пётр Петрович! Так это не страшно! Там же в тупике размещается и гимнастический клуб! Может, вы туда идёте!? Обязательно возьмите с собой жену — якобы идёте на семейную помывку! Да и с тяжестью в случае чего поможет — хотя бы перехватить руки! И по сторонам будете смотреть не в два, а в четыре глаза!» — давил своим сарказмом посол.

— «Нет, в восемь!» — добавил юмору глава семьи очкариков.

И ближе к вечеру второй среды января супруги Кочет двинулись в путь. В сопровождении, шедших за ними на расстоянии, коллег они неспешно за семь минут дошли до ближайшей к посольству станции метро Рю-дю-Бак, которой они естественно пользовались чаще других, и спустились по лестнице, на ещё скользкой от недавних осадков ступеньке которой Алевтина, чуть было, не подвернула ногу.

— «Петь, это плохая примета!» — потирая щиколотку и заодно осматриваясь, прошептала она мужу.

— «А ты зачем надела эти туфли на высоком каблуке?!».

— «Так мы вроде бы с тобой на обратном пути будем гулять по Парижу?!».

— «С саквояжем?!» — чуть раздражённо зыркнул из-под очков Пётр.

— «Ну, ладно! Что ж теперь поделаешь? Не возвращаться же!?» — досадуя на себя, успокоила мужа Алевтина.

Они купили билеты, опять как бы невзначай осматриваясь, но заметили лишь свою охрану. Затем спустились вниз и сели в поезд, идущий на северо-запад. К их радости нашлись и свободные сидячие места. На этот раз осмотрелся уже Пётр Петрович, поставивший бесценный груз на свои колени. Он опять увидел в конце вагона знакомый силуэт, но почему-то одинокий.

— Наверно второй не успел сесть? Или сел в другой вагон?! Они же знают станцию назначения! С охраной оно конечно надёжней! И мне спокойней, особенно за беременную жену! — поначалу успокоился озаботившийся, было, курьер.

— Нашли тоже сопровождающего?! Беременную женщину! Хотя мы никому об этом не говорили и ещё явно не видно! С другой стороны, а кого же ещё со мной вместе посылать? Не любовницу же?! Хотя можно и коллегу, раз в баню! Но маскировка ведь! — рассуждал мужчина.

— А интересно! Они нас и деньги охраняют, или деньги от меня?! — рассуждал чуть разомлевший бывший финансовый работник.

— Я ведь, в принципе, с этими деньгами мог бы того…. Это я-то? Нет, не мог! Никогда! Ведь я же коммунист! — понял советский человек.

Пётр Петрович уже полюбил этот зелёный маршрут — двенадцатую линию парижского метро. От их станции Рю-дю-Бак можно было без пересадки проехать девять остановок до станции Пигаль и далее пешком за три минуты дойти до места. А время на дорогу у них заняло почти полчаса.

Алевтине понравились и безлюдный тупик и уютная трёхкомнатная квартира на втором этаже с комнатой, имевшей свою прихожую и отдельный выход через чёрный ход во двор.

Но больше всего ей понравился галантный и предупредительный хозяин. Жак занял советскую не светскую женщину показом журнала парижских мод, пока её муж и Пьер Куртад долго секретничали в соседней комнате.

Получив расписку, Пётр попросил жену спрятать бумажку в надёжном месте своего наряда, что она и сделала, от неожиданности сунув её в бюстгальтер.

После этого Жак уложил в саквояж гостей влажные банные принадлежности и супруги вышли на улицу, правее сразу увидев уже светящуюся вывеску «Душ Пигаль».

— «Зайдём для конспирации!» — предложил Пётр.

— «Если только ненадолго — узнать и посмотреть?!» — согласилась Алевтина.

Он зашли, осмотрелись, поговорили, разузнали и снова вышли на морозный воздух. Обратно супруги решили прогуляться пешком, свернув направо на бульвар Клиши и дойдя до площади Бланш, откуда Пётр позвонил в посольство из телефона-автомата на углу.

Пока муж звонил, Алевтина впереди справа от себя во всей красе увидела знаменитый Мулен Руж.

— «А это знаменитая Красная мельница! Проще говоря, бордель!» — с видом знатока пояснил Пётр.

— «А ты откуда знаешь? Бывал, что ли?!» — поддела жена мужа за самое живое.

— «Нет! Но об этом все знают! Это же всемирно известное злачное заведение — мюзик-холл, а в общем-то кабаре!» — чуть смущённо оправдался Пётр.

— А вообще-то неплохо было бы туда как-нибудь сходить! Только дорого! Там наверно такие бабы?! — про себя тайно всё же помечтал он.

— «Петь, а давай сфотографируем!» — вдруг попросила Алевтина.

— «Да нет! Ну, зачем? Потом самим стыдно будет, когда люди начнут спрашивать, что и для чего!» — пытался уклониться муж.

Но жена была настойчивей и Пётр уступил.

— «Ну, раз ты так хочешь — на! Сама снимай!» — разрешил он.

Алевтина вышла на площадь и пару раз щёлкнула затвором ФЭДа.

— «Ну, что? Добилась своего?!» — забрал у жены фотоаппарат Пётр.

Затем супруги повернули на улицу Бланш, по которой дошли до сквера на площади перед церковью Святой Троицы, затем, повернув направо, — на улицу Сен-Лазар, преходящую в улицу де ля Пепиньер.

Свернув с неё налево на бульвар Малезерба, они дошли до знакомой церкви Мадлен.

— «Петь, что-то нам с тобой сегодня одни церкви попадаются?! К чему бы это?» — вдруг спросила Алевтина, когда они по улице Руаяль вышли к Луксорскому обелиску.

— «Так они здесь на каждом шагу!» — чуть раздражённо ответил уже подуставший муж.

— «Да уж! Даже церковь с нашим названием Святой Троицы есть!».

— «И не только! Здесь даже есть мост Александра третьего! Пойдём, он тут рядом!» — взял он жену под локоть, поворачивая направо на набережную Сены, и осматриваясь — нет ли за ними слежки.

— «Так мы же с тобой раньше переходили по мосту Согласия — там ближе!» — возразила, было, повернувшаяся влево Алевтина.

Но резкий порыв холодного ветра вдоль реки заставил её отвернуться, и прикрыть горло, слегка поёжившись.

— «Да ближе! Так этот следующий! Это же самый красивый мост в Париже! Его построили на наши деньги и ему уже пятьдесят лет!» — кивнул Пётр на маячивший в темноте мост.

Он даже хотел сфотографировать его, но было уже темно и холодно.

— Ладно, в другой раз, днём! — решил Кочет.

И Алевтина согласилась, хотя на ветру уже изрядно промёрзла.

На подходе к мосту по его сторонам стояли постаменты со львами и возвышались счетверённые колонны, на которых красовались будто бы взлетающие с них бронзовые фигуры Пегасов, удерживаемые спешившимися всадниками.

На ближней к Кочетам колонне они обозначали искусство, а на стоящей через дорогу — науку.

А в середине мостовой арки красовалась медная нимфа Невы с гербом Российской империи.

Весь мост, отделанный декоративными фигурами ангелочков, нимф, пегасов, диковинных животных и барельефов с человеческими лицами завлекал своим изяществом, так как в сумерках, как супруги не всматривались, всё это было плохо различимо. Как и плохо были сейчас различимы прохожие на улицах. Кочет опять обернулся, но ничего подозрительного опять не увидел.

Разумный Пётр Петрович прекрасно понимал, что нельзя грубо проверяться от слежки. Ведь тогда на него падёт подозрение, что он разведчик и с ним начнут работать более активно, изощрённее и изобретательнее. Лучше показаться простачком, эдаким очкариком-интеллигентом, просто каким-нибудь референтом-переводчиком, аналитиком в конце концов, коим он, кстати взаправду и был.

И эта хитрость тут же обошлась ему боком, а скорее не ему, а его жене Алевтине.

— «Аль! А этот мост называется ещё и мостом любви! Если на нём поцеловаться, то всё будет у влюблённых хорошо!» — неожиданно одной рукой привлёк он жену к себе, крепко целуя в губы.

Довольный и расслабленный Кочет в этот момент опять, теперь уже по свежей привычке, обернулся, отпустив жену. А та, разворачиваясь и отступая, неудачно поставила ногу на скользкий бордюр тротуара и, поскользнувшись, резко упала на спину, но чуть на бок. А Пётр от неожиданности не удержал крупную женщину, со всего маху ударившуюся о заснеженный асфальт.

Алевтина вскрикнула и застонала, схватившись за бок и живот. Пётр подхватил жену подмышки и приподнял, ставя на ноги. К счастью они не сильно пострадали, лишь чуть подвернулась лодыжка.

— «Аль, извини меня, не успел поддержать! Да ещё сумка эта не к месту тут, руку занимает! — в сердцах пнул он ногой, стоявший на асфальте саквояж — Тебе очень больно? Может скорую помощь вызвать? Или ты сможешь дойти до посольства?!».

— «Да, очень! Давай вызовем!» — простонала Алевтина, заливаясь слезами и наклоняясь в поясе, держась обеими руками за бок и живот.

Пётр Петрович стал озираться по сторонам в поисках телефонной будки, но жена остановила его.

— «Петь, ладно, не надо! Уже чуть лучше, отпустило! Пойдём пока, а там видно будет! — выпрямилась она, но тут же ойкнула опять, наклонившись, растирая лодыжку — Тут немного потянула! Но идти смогу, потихоньку! Я же тебе говорила про примету! Вот и случилось!».

Ещё немного постояв и отдышавшись, супруги медленно пошли дальше по мосту. К счастью Алевтина смогла идти.

— А ведь у неё расписка в бюстгальтере! — вдруг испугался Пётр.

— И как я сразу не вспомнил?! Так можно и засыпаться!? Как тогда нужно было поступить с распиской в бюстгальтере? Пришлось бы Алю здесь при всех слегка раздеть! А если бы она всё же согласилась вызвать скорую? А я вдруг бы позабыл про расписку и она тоже?! А её в больнице раздели и расписку бы обнаружили?! Да это точно был бы полный провал! И международный скандал! Да за такое меня и расстрелять мало! — судорожно рассуждал Пётр о только что, чуть было не случившейся с ними беды.

Он крепче взял жену под руку и повёл, сам ступая осторожно.

— И зачем я повёл Алю на этот злополучный мост? Ведь она не хотела! Да и примета ее, в конце концов, всё же сработала! А я не верил! — всё ещё терзался Пётр.

В посольстве Пётр сначала сопроводил Алевтину к врачу, а затем поспешил к послу.

— «А она как-то уж очень приятно пахнет! Кажется женскими духами?» — неожиданно спросил Александр Ефремович после беглого взгляда на расписку.

— «Так мы ж её спрятали… в….» — попытался, было, объяснить Кочет, но был остановлен жестом посла.

— «Понятно, понятно».

— «Только вот больше не надо меня посылать вместе с женой! Она упала и сильно разбилась! А ведь беременная!» — пояснил послу расстроившийся Кочет.

— «Как?! А я и не знал! Надо было вам мне об этом сообщить, Пётр Петрович! А как она сейчас? Надеюсь у нашего врача?!».

— «Да! Я сам дал маху! Не мог такое предположить — был слишком увлечён важным делом! Но пока вроде обошлось? — чуть успокоился Кочет — Александр Ефремович, я считаю, что следующий раз мне можно будет ехать одному, налегке и без охраны! А пачки денег рассовать по карманам, и много сразу не брать!» — завершил он ответ дельным предложением.

— «Хорошо! Вам виднее! Поступайте, как считаете нужным!».

Следующим утром, 15 января, Алевтину Сергеевну Кочет всё же доставили в ближайшую больницу на улице Гренель дом 1.

— Как же я не доглядел?! Растяпа! Всё это из-за саквояжа — одна рука была занята! Будь он не ладен! Может двумя ещё бы удержал Аленьку?! Бедняжечка моя! — терзался после этого Пётр Петрович.

А пока жена была в больнице, Пётр Петрович полностью погрузился в работу. Тут уж было не до прогулок. К тому же и погода не способствовала этому.

Из январских новостей П.П. Кочет выделил лишь успехи китайских коммунистов, начавших наступление в Маньчжурии в гражданской войне против Чан Кай Ши. В результате него части НОАК под командованием Чэнь И начали операцию по очистке от гоминдановских войск Шаньдунского полуострова.

Почти такую же операцию с Алевтиной провели и гинекологи в больнице «Musse». Она лишилась плода, уже через неделю возвратившись к мужу, оставившего её в стенах посольства пока на «карантине».

А пока Кочет в стенах посольства занимался анализом информации и составлял сводки для руководства, изредка встречаясь с нужными ему людьми из ФКП на конспиративной квартире Жака Триаля, 8 февраля была создана Корейская народная армия.

— Это очень хорошо! И китайские коммунисты подбираются к границе Кореи! Они четвёртого февраля штурмом взяли уже Ляоян! А это менее трёхсот километров до границы! — искренне радовался Кочет за китайских товарищей.

Порадовался он и за быстро восстановившуюся Алевтину.

— А хорошо, что я женился на молодой деревенской бабе, выросшей на природе! Вон врач так и сказал — у вашей молодой жены ещё и очень крепкий организм — быстро идёт на поправку! — про себя радовался Кочет.

Для какой-то компенсации своей вины перед женой, Пётр Петрович сделал фотографию того самого злополучного моста, но в момент потопления его в конце февраля.

Также к концу февраля НОАК уже освободила порт Инкоу, отрезав гоминдановские войска от Ляодунского залива. При этом войсковая группа Пэн Дэхуая начала наступление и в район город Фусинь.

А вначале марта северная группа НОАК освободила города Гирин, Сыпингай и Чанчунь.

Утром в международный женский день 8 марта Пётр Петрович Кочет преподнёс жене букет из алых тюльпанов. Ещё накануне в воскресенье вечером он купил его по дороге, поздно возвращаясь с очередной деловой встречи.

А через три дня он узнал о завершении демобилизации в СССР.

— Интересно! А если бы я тогда не настоял на моей демобилизации, не проявил твёрдость, не привёл аргументы, то только бы сейчас поехал домой! И не было бы у меня жены Алевтины, и, скорее всего, не был бы я сейчас здесь! — неожиданно прозрел Кочет.

Неприятной новостью для Петра Петровича явилось сообщение о подписании 17 марта в Брюсселе пакта о создании военно-политического Западного союза в составе Бельгии, Великобритании, Люксембурга, Нидерландов и Франции.

— Значит, страны Бенилюкса, наконец, решили на деле заручиться поддержкой своих соседей — их прежних союзников Франции и Великобритании! — поначалу подумал Кочет.

Будто первоапрельской шуткой появилась новость об эмбарго США на торговлю стратегическим товарами со странами социалистической ориентации и о принятии Конгрессом США плана Маршалла, по которому только одному режиму Чан Кай Ши будет оказана помощь на 463 миллиона долларов.

Зато не шуткой были новости из Китая, где силы НОАК вошли в порт Вэйхай, завершив освобождение Шаньдунского полуострова. Они окружили основную военно-морскую базу США порт Циндао, блокировав там и американскую морскую пехоту.

А 10 мая, к неудовольствию Петра Петровича Кочета, под наблюдением Временной комиссии ООН по Корее, на юге страны прошли всеобщие выборы.

— Всё-таки империалисты разделят корейский народ! — возмущался он.

Зато Петра обрадовала весть, что 18 мая впервые в истории советский гроссмейстер Михаил Ботвинник стал чемпионом мира по шахматам.

А с двадцатых чисел мая в Китае начался переход отдельных воинских частей Гоминдана на сторону КПК, а в правительстве начались перестановки.

— Это очень хорошо! Надо бы и нам с Алей у себя организовать перестановку! — понял Пётр Петрович, с радостью и настороженностью узнав, что жена опять забеременела.

— «Аль! Ну, теперь нам надо быть предельно осторожными! А что если переехать жить на квартиру к Жаку?! Он давно мне предлагает! Мне будет проще и безопасней встречаться там по работе! И в посольство близко ездить! А ты станешь домохозяйкой! Тебя ведь легко заменят в библиотеке? А?!» — задал Пётр Петрович вопрос, уже, в расширяющихся от удивления и радости глазах жены, становящийся риторическим.

— Ой, Петь! Это было бы здорово! А то мы здесь всё ютимся в тесноте, а другие вон наши сотрудники за государственный счёт шикарные квартиры снимают, живут, как люди! Да и на работе в библиотеке я навела идеальный порядок — стало проще искать и выдавать книги и журналы! Теперь любая баба справится, даже не образованная! А мне там скучно стало! Лучше я тебе помогать с бумагами буду!» — подкрепила она аргументами предложение мужа.

— «Отлично! Теперь дело за разрешением Александра Ефремовича!» — обрадовался быстрому и конструктивному обсуждению вопроса Пётр.

— «А как будет с оплатой жилья? Вдруг Богомолов пожидится? Ты же не на дипломатической должности!?».

— «Так Жак с нас деньги брать не будет! Просто ему одному скучно!».

— «Так здорово! Тогда Богомолову государственные средства не надо будет тратить, и он разрешит?! Да и нам хорошо — доплачивать за комфорт тоже не надо!? Но как-то неудобно перед Жаком!».

— «Наверно? — как то неуверенно предположил Пётр — Аль, но тебе придётся на Жака тоже готовить! Согласна? Справишься?!».

— «Ну, а куда теперь деваться? Конечно, справлюсь! За вами только деньги и продукты будут! А остальное я всё сама сделаю! — вдруг радостно и даже азартно потёрла руки Алевтина, но вдруг осеклась — Петь! Так тогда мне в посольстве за работу платить не будут!».

— «Ничего, нам хватит и моей зарплаты! Хотя, как посчитать и тратить! Но можно тебе и продолжать свою работу — она же у тебя не… пыльная, хоть и с книгами?!».

— «Да, наверно я смогу?! Она у меня ведь не на весь день!».

После обсуждения всех аргументов за и против, главным из которых стало наличие в квартире Жака, как оказалось, домашнего телефона, Александр Ефремович принял предложение Кочета и дал добро, но с условием, что Алевтина Сергеевна, во всяком случае, пока продолжит свою работу на прежней должности.

— «Пётр Петрович, мне вашу жену пока некем заменить! И это единственное, что может помешать исполнению вашего желания! Если она с этим согласно, то тогда добро! Переезжайте!» — завершил разговор своим согласием А.Е. Богомолов.

И через день Кочеты переехали в дом 7 тупика Сите дю Миди.

Предусмотрительный Жак, по предварительной договорённости с Петром, предоставил супругам ту самую комнату с прихожей и отдельным выходом на улицу. И Алевтина принялась за разборку вещей и наведению порядка в квартире. А хозяин остался доволен расторопной соседкой, не в пример местным расфуфыренным барышням, легко и с радостью делавшей теперь все домашние дела.

— «Вот, Пьер! Теперь в нашей квартире появилась хозяйка!» — радовался Жак наведённой в квартире чистоте.

А Пётр Петрович продолжал изучение внутренней и внешней политики Франции.

Из новостей начала июня ему очень понравилась весть о признании Францией независимости Вьетнама, правда пока лишь как присоединившегося государства в составе Французского союза.

Но особенно его радовали новости из Китая, где всё новые воинские части Гоминдана переходили на сторону НОАК, а китайские коммунисты приступили к выпуску своей центральной газеты «Жэньминь Жибао».

Свой сорок четвёртый день рождения 20 июня 1948 года Пётр Петрович Кочет отметил с женой Алевтиной и со ставшим другом Жаком.

Два бывших журналиста давно стали друг для друга желанными собеседниками, разговаривая друг с другом всё своё свободное время.

А в дни, когда Алевтине 9 июля отмечали её двадцатишестилетие, НОАК одержал новые убедительные победы, приняв капитуляцию сразу двух армий Гоминдана.

Единственное, что несколько омрачало новости последних дней, было покушение на генерального секретаря компартии Италии Пальмиро Тольятти, к счастью выжившего, и провозглашении на юге Корейского полуострова Республики Корея.

— Ну, вот, разделение корейского народа состоялось! Видимо это было неизбежно? — рассуждал бывший освободитель и друг корейского народа.

А 19 июля во Франции ушло в отставку коалиционное правительство христианского демократ Робера Шумана.

На следующий день президентом Южной Кореи стал Ли Сын Ман.

А ещё через неделю было сформировано новое французское правительство радикала Андре Мари.

Однако парижская командировка Петра Петровича Кочета подходила к концу. И в ожидании предстоящего отъезда супруги стали регулярно гулять по Парижу, обходя ещё не осмотренное и посещая ещё не виданное.

Теплым прощальным вечером, когда они уже распрощались с Жаком, а их вещи уже ждали хозяев в посольстве, супруги Кочет сделали ещё одну фотографию, но теперь с видом Эйфелевой башни с моста Александра III-го, вложив в экспозицию этого кадра всю свою русскую грусть от прощания с Парижем, с Францией.

Обратный их путь в Москву на Ли-2П также лежал с промежуточной посадкой и обедом в Берлине. Но теперь супруги приняли самые действенные меры, чтобы избежать укачивания Алевтины, к тому же теперь ещё и беременной. Пётр закупил монпансье, они запаслись подкисленной лимоном водой и темами для отвлекающих в полёте разговоров. И получилось! В этот раз Алевтина Сергеевна перенесла полёт нормально.

Москва и Внуково встретили их в среду 18 августа вечерней прохладой, а дом в Печатниковом переулке знакомой родной затхлостью.

На следующий день Пётр Петрович Кочет прибыл в МИД и отчитался по командировке, получив высокую оценку руководства, денежную премию и задержавшийся очередной отпуск. Успел он позвонить Борису и Лизе.

Затем его отвезли на приём к руководству Комитета информации в Ростокино на 3-ий Сельскохозяйственный поезд, дом 4, в котором раньше располагался Отдел международных связей Коминтерна.

Петра Петровича принял начальник 2-го отдела 2-го Управления Комитета информации при Совете Министров СССР тридцативосьмилетний подполковник Александр Михайлович Сахаровский, занимавший этот пост с 24 июля 1947 года. Тут же присутствовал и его заместитель сорокапятилетний полковник Дмитрий Георгиевич Федичкин, занимавший свой пост с октября 1947 года.

— «Пётр Петрович! Мы читали все ваши донесения и весьма удовлетворены вашей работой! Теперь хотим уточнить ряд деталей! — начал моложавый начальник — Через несколько дней я ухожу на другую работу — заместителем начальника нашего же управления. Поэтому ввожу в курс дела своего заместителя Дмитрия Георгиевича!» — кивнул он на полковника по виду ровесника Кочета.

— Надо же? Подполковник выше по должности, чем полковник! Да ещё опять идёт на повышение! Видимо, этот полковник тоже, как и я, задержался в должностях и званиях?! — проникся он уважением к Сахаровскому и сочувствием к Федичкину.

В ходе дальнейшей беседы Пётр Петрович ответил на ряд вопросов, больше касавшихся оперативной стороны его деятельности. Но когда офицеры поняли, что Кочет, как разведчик, не профессионал, то разговор быстро закончился.

— «Ну, спасибо, Пётр Петрович! Успехов вам! Желаем хорошего отдыха!» — учтиво распрощался с ним А.М. Сахаровский.

— Надо же?! Они и про мой отпуск уже знают! Не даром разведка! Наверно потому долго и не расспрашивали! — уходя, понял Кочет.

А в это же время Алевтина Сергеевна созвонилась с директором своей школы, объявив о своём приезде в Москву и готовности выйти на работу, что вызвало радость Осиповой, назвавшей ей выход на работу 30 августа. Затем она сходила по продуктовым магазинам и принялась за приготовление обеда.

В первый же день своего отпуска, после нового похода по магазинам и помощи жене в генеральной уборке, уже вечером Пётр Петрович занялся проявкой накопившихся парижских фотоплёнок.

С особым волнением и нежной грустью супруги рассматривали последнюю фотографию, ставшего уже родным, уютного и живописного тупика Сите дю Миди.

На следующий день в пятницу Пётр Петрович с Алевтиной Сергеевной посетили Всесоюзной дом моделей, поблагодарив Екатерину Дмитриевну Сахарову за прекрасную одежду и подарив ей парижские журналы мод и набор губной помады, которой Алевтина Сергеевна никогда не пользовалась.

А потом они решили немного перекусить, посидев в летнем кафе «Центр» у Кузнецкого моста, уходя сделав фотографию из здания напротив.

В утра субботы 21 августа Кочеты выехали в Малаховку, где ещё гостила Эля, чтобы по договорённости с братом и Ксенией недельку пожить у них в полноценном отпуске.

Эля, Олег и домработница Нюра встретили гостей с радостью, особенно дочь — отца. Пётр Петрович подарил детям туристические путеводители по Парижу и подшивку красочных вырезок из Юманите — Диманш про пса Пифа, которые он заботливо собирал с марта этого года.

Вечером подъехали Борис и чуть позже Ксения. Старшие Кочеты встретили младших вполне дружелюбно и даже с радостью, но с некоторой настороженностью, что уловила, с прошлого года предвзято к ним относящаяся, Алевтина, тем более с её теперь обострившимся чувством самосохранения себя и плода.

За ужином устроили маленькое застолье с расспросами о жизни в Париже. Но Алевтина уловила лёгкий холодок, пробежавший от хозяев и

выразившийся в обращённых только к Петру вопросах. Причём все их вопросы не касались самой Алевтины, как будто она не ездила в Париж.

И лишь однажды Борис спросил Петра о жене, и то в третьем лице и с поддёвкой:

— «Петь, а чего это твоя Аля-краля не пьёт?! Больная что ль?!».

— «Нет! Беременна!» — быстро среагировал увлечённый рассказом Пётр.

Видимо его уверенный ответ, вызвавший молчаливую паузу, ошарашил хозяев, на время, вызвав у них завистливую оторопь.

Но вскоре хозяева перешли на чай из самовара. А немного успокоившись от шокирующих их подробностей парижской жизни семьи младшего брата, чуть подобрели в делах и в словах, переключившись теперь на малаховские новости. Однако уже обидевшаяся Алевтина покинула общий стол под предлогом общения с детьми на улице.

Но вскоре детей «загнали на боковую» и Пётр вышел к жене в сад. Позднелетний воздух был свеж и вкусен. На темном небе уже виднелись яркие звёзды. Пётр накинул на плечи жены свой пиджак, и они немного побродили по саду, затем выйдя за калитку и прогулявшись до озера и обратно.

А на чёрном небе уже начался звёздопад. Это успокоило Алевтину, в шутку начавшую считать упавшие звёзды.

— «Петь! А мы, бывало, так с папаней тоже ходил по саду, и считали упавшие звёзды!» — вдруг вспомнила она, чуть прослезившись.

И это заметил Пётр.

— Да! Моя Аленька становится сентиментальной! Наверно всё же беременность сказывается?! Однако холодает! Пора её вести в дом, а то не дай бог ещё простудится?! — молча решил он, уводя жену к дому.

На следующий день в воскресенье старшие хозяева дома вели себя, как ни в чём не бывало. Пётр предложил брату помощь по хозяйству, а Алевтина промолчала, не став лишний раз нарываться на грубость Ксении.

Но всё равно нарвалась.

— «Альк! Иди, помоги мне по хозяйству! Посуду помой! Думаешь, что если ты с пузом, которого почти не видно, так и работать нельзя?! — прокричала Ксения свою старую песню на новый лад — Дармоедка…» — уже в полголоса закончила она.

Но Алевтина почему-то с радостью откликнулась на этот грубый призыв старшей невестки, по возрасту бывшей даже старше её матери Нины Васильевны. Она всегда сразу откликалась на любой зов о помощи, тем более родственницы и на много старшей её по возрасту. И пока их мужья и девери занимались ремонтными делами, невестки пока молча хлопотали на кухне.

— «Альк, а чего это ты мне не привезла никаких подарков из Парижа, каких-нибудь духов или помады, или пудры, например?!» — первой прервала тишину хозяйка.

— «Так я там этим… практически не пользовалась!» — чуть слукавила Алевтина.

— «Ну, да! Ты у нас молодая, и красивая! Зачем тебе, деревенской бабе, это всё?!» — с завистью косясь на невестку, злорадно ответила Ксения, с раздражением и грохотом ставя кастрюлю на стол.

Но Алевтина тактично промолчала, от обиды чуть прослезившись и тут же выбежав во двор, на выходе столкнувшись с Борисом. От неожиданности, а может и из-за раздражения на гостью, Борис резко оттолкнул от себя возникшее препятствие, толкнув Алевтину в грудь, от чего женщина чуть было не упала на спину, вовремя успев присесть.

— «Куда ты прёшь, корова?! Что ты тут скачешь, как лошадь?!» — от испуга неожиданно вырвалось у того скрываемое заветное.

От нанесённой Ксенией до этого обиды, от неожиданности и испуга, от неожиданного оскорбления со стороны Бориса — Алевтина залилась слезами.

На плачь жены быстро прибежал Пётр.

— «Аль! Что случилось?!» — с тревогой спросил он.

— «Да столкнулись мы с ней сейчас! Всё носится, как дитё малое! Честно слово!» — поднимая под руки Алевтину, первым поскорее оправдался Борис, пока та глотала горькие слёзы и нее могла ответить.

— «Ну, как же так? Мы ж с тобой договаривались быть осторожней?!» — перехватил Пётр жену у брата.

— «А я…, а он…» — продолжала всхлипывать Аля.

Но Пётр ласково поцеловал её в губы, не дав договорить.

— «Да ну, вас…, как телки!» — махнул рукой Борис, трусливо удаляясь, так и не извинившись перед невесткой.

— Ну, вот ещё что?! Буду тут я в своём собственном дому извиняться перед всякими там… деревенскими бабами?! — самооправдался он.

— Во, гад! Это я ещё и виновата?! Да будь ты проклят! — мысленно Алевтина прокляла Бориса, ту же вздрогнув от своей чёрной мысли.

Пётр обнял жену, ласково гладя её по волосам и успокаивая:

— «Алюнь! Ну, всё обошлось? Ты не ушиблась?!».

— «Нет! Только испугалась очень! От неожиданности!» — мудро и тактично скрыла она истинные причины.

За обедом все сидели молча. Алевтина — от нанесённой ей хозяевами незаслуженной обиды, Пётр — в солидарность с молчанием жены, Борис — от возможного разоблачения своего поступка, а Ксения — от презрения к младшей невестке.

И лишь ничего не знавшие дети Эля и Олег внесли в застолье обыденную непринуждённость.

А после обеденного отдыха все опять разбрелись по своим делам и углам заниматься приятными или нужными для себя занятиями.

И лишь за ужином обстановка нормализовалась. Алевтина с увлечением учительницы продолжала рассказывать детям о прочитанных ею в посольстве диковинных книгах. А те слушали, иногда задавая уточняющие вопросы. Взрослые же слушали, не перебивая, дабы перед детьми не показаться невеждами.

Пётр слушал и гордился женой. А Борис и Ксения — всё больше ненавидя молодую выскочку из деревни.

Вслед за женой в рассказы вступил и Пётр, на весь оставшийся вечер приковав к себе всеобщее внимание.

Утром, после отъезда хозяев на работу, выйдя в сад, Алевтина облегчённо вдохнула:

— «Уф, хорошо! Наконец-то мы с тобой действительно отдохнём!».

Супруги соскучились по русскому лесу и предложили детям прогуляться до ближайшего бора. И те с удовольствие согласились. Ибо сосны, росшие на их участке, не могли сравниться с лесом. Небольшой по меркам русских просторов бор виднелся за озером. Войдя в него по тропинке, они увидели множество валявшихся сухих веток. И Алевтина побудила детей заняться очисткой леса от валежника.

— «Тётя Аля, а ведь мы всё не уберём. Вон его, сколько много здесь!» — первой задалась естественным вопросом любознательная шестнадцатилетняя Эля.

— «А мы и не будем весь убирать! А только столько, сколько сможем — пока сил хватит! А плотом другие придут, увидят, что в начале тропинки чисто, и поймут, что надо продолжить очистку леса дальше!».

— «Так весь лес и очистится!» — поддержал Жену Пётр Петрович.

— «И будет наш лес чистым!» — закончил мысль девятилетний Олег.

Из леса они, как всегда возвращались в хорошем настроении, чуть уставшими, но одухотворёнными. И не только буквально — от чистого воздуха, но и от осознания выполненной полезной для общества работы.

Так Кочеты отдыхали почти всю последнюю августовскую неделю, в основном дыша свежим подмосковным воздухом.

Но каждый вечер, по возвращении хозяев дачи домой, настроение Алевтины портилось. Теперь уже сам Борис, не получивший вовремя отпор от младшего брата, стал всё больше хаметь от своей безнаказанности.

И хотя Пётр дал ему немало своих отпускных денег за свой всего недельный постой, что раньше никогда не делал, и сам ходил за продуктами, которые покупал на всех за свои же деньги, но всё равно ставший ещё жаднее Борис хотел большего. Но теперь он воздействовал на слабое место брата — на его беременную жену. Пытаясь создать им невыносимые условия и поскорее выпроводить их восвояси, Борис постоянно подкалывал Алевтину по любому поводу и без. Та даже стала избегать хозяина, при его появлении сразу выходя за дверь. А это ещё больше злило Бориса, приводя его в ярость, от которой он терял берега порядочности и нравственные ориентиры.

И в пятницу вечером он не сдержался, за ещё не начавшимся ужином, прилюдно выпалив в лицо надоевшей гостье:

— «Ах, ты, срань деревенская! Ты что от меня морду воротишь? Не нравится, так чеши отсюда!».

От такого хамства и несправедливости, от унижения перед детьми и мужем, Алевтина зарыдала и, от стыда закрыв лицо руками, выбежала из дома в сад.

Тут уж не выдержал и распетушился младший Кочет. Он молнией подскочил к старшему, сжав кулаки и сверкая из-под очков злыми глазами, буквально вскричал:

— «Ты что, сукин сын, себе позволяешь?! Ты что на мою беременную жену нападаешь?! — но сдержавшись и взяв себя в руки, увидев явный испуг в глазах Бориса, продолжил — А ещё брат называешься!? Всё! Надоели ваши нападки! Идите вы все к чёрту! Мы немедленно уезжаем! Эль, собирайся!» — повернулся он к дочери.

А та сразу не по-детски заревела, канюча и непонятно о чём прося:

— «Папочка! Дорогой! Не на-до-о!».

Но её плачь сразу разрядил обстановку. Пётр Петрович с удивлением уставился на плачущую дочь, не понимая, что она хочет. Ксения и Борис удивлённо и растерянно разглядывали племянницу, не зная как теперь быть и что делать.

И лишь один Олег подошёл к двоюродной сестре и успокоил её, поглаживанием по голове одновременно уговаривая:

— «Эль, успокойся! Никто никуда не поедет!».

— «Почему?» — удивлённо спросила вмиг переставшая плакать.

— «Так уже поздно! Да и отцы наши просто погорячились!» — не по-детски рассудительно объяснил младший двоюродный брат.

— «Да! Утро вечера мудренее!» — засуетилась с едой Ксения, поняв, что истинной виновницей ссоры между родными братьями явилась она сама.

— «Извини, Петь! — опомнился и Борис — Как-то вдруг нечаянно сорвалось! Да на работе у меня неприятности — вот и вспылил по мелочи!» — начал оправдываться он.

— «Борь, я-то, может быть и прощу, по-братски! А вот Алевтина — не знаю? Уж больно ты её достаёшь в последнее время!? Или через неё меня достать хочешь, а?!».

— «Ну, что ты Петь!? Как можно?» — непонятно о чём спросил Борис.

— «Ладно, ладно! Иди, Петь, за Алей — ужинать пора!» — попыталась загладить остатки ссоры Ксения.

Пётр вышел на улицу, не сразу обнаружив всё ещё плачущую жену.

— «Алюнь! Ну, успокойся! Борис уже извинился! Не плачь!» — попытался он обнять за талию жену, накинув на её плечи взятую с собой кофту.

— «А что мне его извинения?! Думаешь это в первый раз? Я уже от него плакала, да тебе ничего не говорила, чтобы вас не ссорить!» — наконец, не выдержав, выдала она Бориса.

И Алевтина всё рассказала мужу, вызвав у него новый прилив негодование, сменившийся апатией.

— «Да-а?! Не знал, не знал…» — грустно задумался Пётр.

— «А сколько же я от него натерпелась гадостей?! Как это теперь скажется на ребёнке? Да и родится ли он нормальным?! Гад, какой! Чтоб он сд….!» — успела сдержаться Алевтина, со страхом подумав:

— Ой, что я говорю?! А я ведь его в прошлый раз прокляла, но молча. А сейчас вслух?! А ведь мне дед Иван ещё говорил, что у меня есть дар наказывать обидевших меня людей!? Ой! Что я наделала?! А может всё ещё обойдётся?!

В этот момент Пётр удивлённо уставился на, вмиг просохшее от слёз, лицо жены, радостно предложив:

— «Ну, что, пойдём ужинать?!».

— «Ладно, пойдём! Но ужинать я не буду! Видеть их не хочу! А завтра давай сутра уедем! Сейчас я пойду собираться и спать!».

— «Хорошо! А что сказать?».

— «Скажи, мол, голова разболелась! Что же ещё?».

Пётр проводил жену до спальни на втором этаже и вернулся в столовую.

— «Пап, а где тётя Аля?» — первой спросила Эля.

— «Да у неё от расстройства голова разболелась! Спать пошла! Но мы завтра всё равно уезжаем! Так что после ужина собирайся потихоньку!».

— «Ну, опять начинается!? А говорили, что…» — не успела Эля договорить, как была перебита отцом.

— «Нет, пора! Завтра ведь уже суббота, двадцать восьмое?! Тебе к школе надо подготовиться, вещи собрать! И я твоей маме обещал!» — успокоил он дочь решающим аргументом.

Утром, специально дождавшись пока хозяева уедут на работу, все сели завтракать. Но ещё до него домработница Нюра, многое слышавшая и видевшая в семье Бориса, по секрету сообщила Петру Петровичу о подлом поведении её хозяев по отношению к Алевтине Сергеевне. И это привело Кочета к окончательному решению больше к брату не приезжать, во всяком случае, до рождения ребёнка, да и потом тоже.

— Ну, что? Прощай, Малаховка!» — помахали они на прощание Олегу и Нюре, втроём вместе с Элей и её вещами двинувшись на станцию.

По приезде в Москву, они сначала заехали домой. А после обеда, уже ближе к вечеру, Пётр Петрович отвёз дочь к её матери, наконец, вдоволь пообщавшись с бывшей женой, взаимно поделившись текущими проблемами и возвратившись домой поздно.

Следующий день супруги в основном посвятили домашним делам.

Кроме того, Алевтина Сергеевна, готовясь на следующий день выйти на работу, гладила своё платье, а заодно и выстиранное ранее бельё, и просматривала свои прежние учительские записи.

А Пётр Петрович с удовольствием уткнулся в чтение советских газет, в том числе и старых.

Из них он узнал, что 26 августа Президиум Верховного Совета СССР издал указ «О праве граждан на покупку и строительство жилых домов».

— «Аль, смотри! Мы теперь имеем право построить свой дом! И в Малаховку больше не ездить! Будь она не ладная! И как всё вовремя! Как раз ты родишь, и мы потом для ребёнка построим, хотя бы летнюю дачу!

Здорово!».

— «Здорово, так здорово! Особенно насчёт Малаховки! Но сначала надо родить! Да и на строительство деньги нужны будут! Но сначала на ребёнка!».

— «Да! Конечно! Со временем мы накопим и на дачу!».

А по радио Кочет услышал, что во Франции подало в отставку правительство Андре Мари.

— «И эта хорошая новость! Нечего реакционерам в нём сидеть! Лучше бы хоть опять Шуман был!» — объявил он жене.

Не поздно завершив дела, Кочеты легли спать.

— «Аль! А как всё-таки хорошо спать в своей кровати, в своёй комнате! Да?».

— «Да, конечно! Особенно, если ещё и со своей женой!» — засмеялась Алевтина, чмокая мужа в щёку и отстраняя его страждущую руку от своей груди.

— «Петь! Давай сегодня не будем! Мне завтра на работу! Я немного волнуюсь, как меня мои коллеги примут после годовой разлуки?!».

И после всех, пережитых ими в Малаховке, эмоциональных потрясений супруги забылись крепким сном.

Наутро в понедельник 30 августа учительница Алевтина Сергеевна Кочет, после годового перерыва вышла на работу в свою 243-ю специальную языковую женскую школу. Теперь ей дали первоклашек из 1-го «б» класса.

А на следующий день Кочеты узнали о большой беде, неожиданно постигшей их семью. Утром, уже в отсутствие уехавшей на работу Алевтины Сергеевны, Петру Петровичу принесли срочную телеграмму от Ксении, гласившую: «Вчера Борис погиб под поездом. Приезжай».

Слёзы моментально брызнули из глаз Петра и он, схватившись за сердце, осел на пол.

— Ну, как же так?! Моего братика Бореньки больше нет?! — стонал он.

— А что теперь поделаешь?! Надо ехать к Сюте — хоронить брата! — сделал он безусловный вывод чуть придя в себя и поднимаясь.

Пётр Петрович оделся, взял побольше денег, оставив жене необходимое их количество, и написал записку: «Аля, вчера Борис погиб под поездом. Я срочно выехал в Малаховку. Не переживай, работай! Деньги в письменном столе. При случае позвоню тебе на работу. Целую, твой Пётр».

Когда Алевтина Сергеевна, довольная своей подготовкой к школе, где ей предложили ещё вести уроки географии и истории, вернулась с работы домой и прочла записку мужа, то чуть не упала в обморок.

— Ужас! А всё же это произошло! Борис мёртв! Ну, как же так? Зачем? За что мне такое наказание? Зачем мне бог дал такой жестокий дар? Как теперь Петенька будет? Бедняжечка мой! Он так любил Бориса! — поначалу терзалась она.

Но, немного успокоившись, подумала, что Борис сам виноват в своей внезапной и трагической кончине.

— Не надо было надо мной издеваться! Вот его бог и наказал! Но почему так жестоко? Страшно! Но и к Пете он относился неподобающе! А всё эта его Сюта — жадина! Будь она неладная! Ой, опять я за своё!? Всё, всё, молчу! — проносилось у неё в голове.

Не раздеваясь, она ещё долго лежала на кровати, вспоминая последние дни своей жизни в Малаховке и безобразное поведение деверя и невестки, всё больше утверждаясь в своих мыслях и домыслах, в правильности божьего промысла.

— Ладно, всё! Что теперь поделаешь? Петя там поможет, а я всё равно не смогу на похороны поехать! Пора делами заниматься! Завтра первое сентября! Да-а! Испортил мне Борис праздник труда! — закончила она свои бессмысленные терзания.

В домашних делах она машинально включила радио, услышав новую печальную новость, но на этот раз касавшуюся всех советских людей.

В этот день, 31 августа, умер Член Политбюро ЦК ВКП(б) Андрей Александрович Жданов.

А со среды 1 сентября 1948 года Алевтина Сергеевна возобновила преподавание в 243-ей женской специальной языковой школе, кроме нового 1-го «б», став ещё и классным руководителем своего же бывшего класса, теперь 5-го «а». Девочки с радостью и восхищением встретили свою новую старую учительницу, теперь одевавшуюся по парижской моде.

Девичьим расспросам о том, как там, в Париже, живут и одеваются женщины и девочки, что там модно, что любят и чем занимаются, не было конца. Такие же вопросы задавали и учительницы, которым Алевтина Сергеевна не поленилась привезти из Парижа скромные, но яркие и запоминающиеся подарки. И сама она теперь выглядела, как манекенщица из Всесоюзного дома моделей, лишь с некоторой строгой поправкой на свою профессиональную деятельность. В этот же день Алевтину Сергеевну ожидал сюрприз от коллег и учениц.

Сначала ученицы её теперь 5-го «А» класса, который она в 1946 — 1947 учебном году вывела в число лучших по школе, преподнесли ей залежавшееся поздравление ещё с 8 марта 1948 года, когда Алевтина Сергеевна была с мужем в Париже. Она с благодарностью и даже с трепетом приняла самодельную открытку, которую девочки сделали своими руками, и с интересом вслух прочитала фамилии подписавшихся под ней учениц:

— «Соколова Таня, Морозова Таня, Приводнова Валя, Киселёва Лида, Крылова Вера, Шумова Галина, Седова Галина, Литвинова Светлана, Лазарева Валентина, Коробова Таня, Калинина Аня, Розанова Галя, Ильина Эля, Амосова Лида, Панина Людмила, Барышникова Нина, Скорнякова Таня, Однолеткова Люся, Устъян Мила, Барабанова Надя, Вайсман Белла, Купцова Людмила, Шарикян Джемма, Кулакова Люда, Струнилина Татьяна, Азолина Татьяна, Шефталович Елена, Ильина Рита, Сёмушкина Валя, Рыжова Светлана, Чеботарёва Консуэла».

Затем настал черёд директора школы Екатерины Кузьминичны Осиповой, которая преподнесла Алевтине Сергеевне Благодарственное письмо от родителей учениц её класса, адресованное ей и директору.

«Разрешите принести вам, Алевтина Сергеевна, благодарность за оказанное внимание нашим ученицам 4 класса «А», которые — под исключительно чутким Вашим вниманием и руководством в 1946-47 учебном году — и к концу четвёртого учебного года пришли с хорошими знаниями.

Мы, родители учениц, всегда прислушивались к Вашим советам, которые Вы давали нам на родительских собраниях и в любое свободное время, и свято их выполняли.

Результатом вашего хорошего отношения к своим учебным занятиям и чуткого подхода к ученицам является то, что ученицы 4 класса «А» почти все сдали экзамены на «хорошо» и «отлично».

Желаем Вам, дорогая Алевтина Сергеевна, доброго здоровья, многих лет жизни и успехов в дальнейшей Вашей педагогической деятельности на благо нашей любимой Родины.

Приносим также благодарность дирекции школы, которая сумела подобрать педагогов, имеющих настоящий советский стиль воспитания молодого поколения будущих строителей коммунистического общества».

А на обратной стороне письмом стояли тридцать подписей родителей.

Алевтина Сергеевна поблагодарила директора школы и взяла реликвии домой на память. Дома она сравнила список своих учениц со всеми прежними, обратив внимание, что каждый раз их список немного изменялся. Кто-то добавлялся из новых, а кто-то уходил или уезжал из старых.

— Ну, конечно! Вынужденная текучка кадров бывает везде! Взять хотя бы меня! — согласилась она.

А вечером следующего дня домой с похорон и поминок явился Пётр.

Алевтина не стала сразу расспрашивать мужа, дав ему возможность придти в себя, отдохнуть и отоспаться.

Только вечером в пятницу 3 сентября он рассказал жене подробности происшедшей с братом трагедии.

Оказалось, что рано утром в понедельник 30 августа Борис Петрович Кочет выехал на работу в сильный дождь. Торопясь на электричку и не найдя дома на месте зонт, он накинул на себя плащ. Через четыре остановки он, как всегда, вышел на станции Отдых. Далее он вместе с коллегой по работе направился вдоль путей в сторону Кратово по левой стороне от железной дороги. Дождь немного стих, но продолжался. Поэтому Борис шёл в распахнутом плаще и с портфелем в руке. Видимо они что-то оживлённо обсуждали с коллегой, а может они даже громко ругались. Борис шёл правее, ближе к путям, а коллега слева от него ближе к Железнодорожной улице. Только что, сойдя с электрички из Москвы, они и не предполагали, что вскоре в том же направлении из Москвы проследует скоростной пассажирский поезд. Видимо они не обратили внимания на гудок паровоза, мчавшегося около них. Со слов коллеги, развивающаяся на ветру правая пола плаща Бориса была затянута потоком воздуха под паровоз, из-за чего Борис стал резко падать правым боком на выступающую из-под рельсов часть шпал, виском попав под резко двигающееся сцепное дышло паровоза. Смерть оказалась мгновенной.

— «А может этот самый коллега и толкнул Бориса под паровоз? Может даже не нарочно, а невольно, в споре или в раздражении?!» — поинтересовалась Алевтина.

— «Может? Мне тоже эта версия с потоком воздуха и полой плаща кажется… ну, как-то уж очень неправдоподобной, даже подозрительной! Но следствие разберётся!».

— «А что толку-то? Его ведь теперь не вернёшь?».

— «Да, жалко братишку!».

— «А я думаю, что он сам виноват в своей гибели! Виной всему его несносный задиристый петушиный характер!».

— «Что ты имеешь в виду?».

— «А то, что бог всё видит!».

— «А-а! Ты про это!».

Но Алевтина уже не ответила, увидев, как вдруг заходил желваки скул на бледном лице мужа.

Коллеги Бориса взяли на себя все хлопоты по организации похорон и поминок своего товарища, как-никак погибшего по пути на работу. Петру пришлось лишь помочь Ксении ещё раз помянуть Бориса в узком семейном кругу. Кроме Петра подъехали и Лиза с Элей, присоединившись к Ксении, Олегу, Нюре и их ближайшим соседям по Малаховскому посёлку лесничества, в основном с их Спортивной улицы.

Выслушав рассказ мужа, Алевтина налила ему вина, чтобы теперь вместе с ним помянуть Бориса.

— «Эх, жалко! теперь Олежка будет расти без отца!».

— «Петь, ну ты же будешь ему помогать!».

— «Конечно! А ты? Может, съездим на днях-утешим Сюту?».

— «Нет, я не поеду! А ты съезди! А я только после родов — не хочу рисковать!».

Несколько успокоившись от трагедии, Кочеты повели однообразную повседневную жизнь. Алевтина Сергеевна вновь втянулась в школьное преподавание, а Пётр Петрович, выйдя на работу 6 сентября, — в свои анализы и отчёты по внешней и внутренней политики Франции.

Из-за позднего приезда в Москву и отпуска он опять опоздал с учёбой, на которую уже теперь с гарантией был зачислен с 1 сентября будущего года.

Как только во Франции 5 сентября был сформирован второй кабинет министров христианского демократа Робера Шумана, так через два дня он снова подал в отставку. Но ещё через два дня во Франции всё же было сформировано правительство, на этот раз радикала Анри Кея.

Если Францию лихорадило внутри, где коммунисты стали постепенно терять свои позиции, то на другом конце света в Восточной Азии события развивались весьма позитивно.

В Северной Корее 8 сентября Народным собранием была принята первая Конституция страны. А на следующий день там была провозглашена Корейская Народная Демократическая Республика. Народное собрание Северной Кореи сложило свои полномочия. Премьером Административного совета КНДР и Председателем Кабинета министров КНДР стал генеральный секретарь Коммунистической партии Кореи Ким Ир Сен. А Председателем Президиума Верховного народного собрания КНДР стал Ким Ду Бон.

А в соседнем Китае с 12 по 20 сентября НОАК проводила наступательные операции против войск Гоминдана в Маньчжурии, освобождением города Цзинань завершив занятие Шаньдунского оперативного плацдарма.

Через месяц после начала занятий появились новые успехи и у А.С. Кочет, которые были отмечены директором школы Екатериной Кузьминичной Осиповой, как-то сделавшей даже фотографию на уроке географии в 5-ом «А» классе, в котором А.С. Кочет теперь была классным руководителем.

Однако их спокойная и размеренная жизнь не обходилась без внешних потрясений. Всю страну поразила разрушительная катастрофа — сильнейшее землетрясение, происшедшее 6 октября в Ашхабаде и в окружающих столицу Туркмении районах. Город был почти полностью разрушен, погибло около ста тысяч человек. По двенадцатибальной шкале Рихтера сила этого землетрясения была оценена до десяти баллов.

Начавшиеся глубокой ночью сильнейшие колебания почвы сначала сопровождались подземным гулом, а потом завершились неожиданно сильным вертикальным толчком, заставшим всех врасплох. Многие тысячи жителей оказались засыпанными обломками своих жилищ. Под развалинами своих предприятий погибли сотни рабочих ночных смен.

На фоне этой трагедии Пётр Петрович отметил установление 12 октября дипломатический отношений между СССР и КНДР.

А вообще-то весь октябрь ознаменовался всё новыми и новыми успехами НОАК.

За период с 17 по 28 октября на сторону НОАК перешла 60-ая Гоминдановская армия в Чанчуне, принята капитуляция стотысячного гарнизона города Цзиньчжоу, были остановлены, окружены и разбиты, поначалу было перешедшие в контрнаступление, новые 7-ая и 16-ая армии Гоминдана в Шэньяне и Инкоу.

А всё это завершилось переформированием частей НОАК за счёт перешедших на сторону КПК бывших военнослужащих частей Гоминдана. Теперь были сформированы четыре Полевые армии НОАК. Первая под командованием Пэн Дэхуая, вторая под командованием Чэнь И при комиссаре Дэн Сяопине, третья под командованием Лю Бочэна, и четвёртая полевая армия под командованием Линь Бяо при комиссаре Гао Гане.

— Здорово! Теперь НОАК силища! Эта лавина сметёт с китайской земли не только Гоминдановцев Чан Кайши, но и американских империалистов! — радовался Кочет.

В придачу к этому, Петра Петровича обрадовала и новость из Польши, где были национализированы все частные кредитные учреждения и введена государственная монополия на банковское дело.

— Теперь мои там смогут взять кредит у государства! И наверняка под небольшой процент! — решил он.

— «Петь, смотри!» — ткнула пальцем в газету Алевтина, ставшая тоже теперь их читать — К своему тридцатилетию ВЛКСМ награждён вторым орденом Ленина!».

Но иногда Кочеты по вечерам ходили в кино, в конце октября в «Уране» посмотрев недавно вышедший на экраны фильм «Молодая гвардия».

— «Да-а! Жалко молодых! Сколько их погибло в войну?! У меня — так двое дядей по отцовской линии!» — поделилась с мужем педагог.

В тридцать первую годовщину Октября супруги Кочет, как всегда, не пошли на демонстрацию, на этот раз сославшись на беременность Алевтины.

В ноябре НОАК стала одерживать оглушительные победы над Гоминданом. К 12 ноября армия Линь Бяо уже очистила всю Маньчжурию.

В этот же день в Международном трибунале по Дальнему Востоку завершился Токийский процесс по делу главных военных преступников милитаристской Японии.

К 16 ноября в Китае на другом участке фронта вблизи Сюйчжоу капитулировала окружённая большая группа войск Гоминдана. К 27 ноября НОАК был освобождён город Шаньхайгуань.

А накануне через Маньчжурию было восстановлено прямое железнодорожное сообщение между Порт-Артуром и СССР.

С началом календарной зимы к заботам Кочетов прибавилась и подготовка зимних вещей. К этому времени Нина Васильевна Комарова прислала из деревни большую посылку с валенками для супругов. А свалены они были из овечьей шерсти её овец, ею же и состриженной, о чём она с гордостью сообщила в приложенном письме. Супруги были очень рады — подарок был им кстати — теперь им был не страшен никакой мороз.

В этом письме мать Алевтины сообщала, что Виталий оставил родительский дом и сдавал вступительные экзамены в Черновицкое военное училище. Когда их группа вступила в наряд по кухне, то почистив картофель, все ушли спать, оставив только сменного дежурного у котла. В три часа ночи закончилось дежурство и Виталия. Но, когда он увидел, как сладко спит его сменщик, он отдежурил и его смену. После этого товарищи прониклись к нему большим уважением и теперь готовы всегда прийти ему на помощь.

Этот средний брат Алевтины — двадцатилетний Виталий — после окончания десятилетки, по примеру старшего брата Юрия, захотел посвятить себя службе военным моряком, в 1946 году начав, было, сдавать экзамены в Ленинградское высшее инженерно-техническое училище ВМФ СССР. Но, сдав один экзамен, решил поступать в гражданский ВУЗ. Поступил в Горьковский индустриальный институт. Но проучившись в нём один семестр и успешно сдав экзамены, на зимних каникулах дома он передумал, поняв, что материальных средств на учёбу и помощь младшему брату Евгению не хватит. Потому учёбу бросил, работая на валке леса и плотничая в родном колхозе. Но в феврале того же года армия достала его. По предложению Вачского райвоенкомата он поступил в военно-техническое училище.

В этом 1948 году старший брат Алевтины — двадцатидвухлетний Юрий — продолжал служить на Тихоокеанском флоте, призванный туда в 1943 году. Во время войны он служил радистом, участвуя в боевых действиях против Японии. Был он и участником похода в США за кораблями, предоставленными СССР по Ленд-лизу. Ещё во время войны он окончил десятилетку и дослужился до звания старшины второй статьи. А после войны он получил ещё и специальность гидроакустика. Служил сначала во Владивостоке, а затем в Корсакове на Сахалине.

Младший же брат Алевтины — десятилетний Евгений — пошёл учиться в четвёртый класс Берёзовской начальной школы.

Её самый старший из двоюродных братьев — семнадцатилетний Геннадий Андреевич Комаров — учился в Кулебакском ремесленном училище на термиста. Его младший брат — девятилетний Валерий Андреевич Комаров — пошёл учиться в третий класс того же города Кулебаки.

Двоюродная сестра Алевтины — четырнадцатилетняя Раиса Александровна Комарова — училась в 7 классе Давыдовской неполной средней школы.

Старшая из двоюродных сестёр Алевтины — двадцатипятилетняя Нина Васильевна Черноносова — после войны вышла замуж за фронтовика, потерявшего всех своих родных ленинградца, мастера на все руки двадцатидевятилетнего Владимира Филипповича Власова. Оба работали в колхозе. Средняя из двоюродных сестёр Алевтины — двадцатитрёхлетняя Екатерина — после школы работала бригадиром в колхозе. Их сестра — девятнадцатилетняя Антонина — уже училась на втором курсе Дивеевского педагогического училища. А их младший брат — семнадцатилетний Владимир — после семи классов учился в ремесленном училище.

Другая двоюродная сестра Алевтины — двадцатилетняя Маргарита Николаевна Заикина — жила в их большом доме в Выксе. Её семнадцатилетний брат Борис после школы поступил в ремесленное училище, а тринадцатилетний Виктор ещё учился в школе.

А переписка Алевтины с её остальными родственниками — семьями двоюродных дедов — прекратилась со смертью её отца в 1944 году. Лишь одна её пятнадцатилетняя двоюродная тётя — Вера Семёновна Комарова, проживавшая с семьёй на Урале в Травниках, как-то дала о них весточку.

Начало декабря ознаменовалось и новыми победами НОАК. После капитуляции южного участка обороны армии Гоминдана, 2 декабря части НОАК вошли в Сюйчжоу, 7 декабря окружили одиннадцать пехотных дивизий на рубеж реки Хань, а 13 декабря части 4-ой полевой армии Линь Бяо заняли угольный бассейн Таншань.

А к 15 декабря 4-ая полевая армия Линь Бяо освободила город Тунчжоу, завершив окружение Пекина. А ещё через четыре дня части НОАК вошли в порт Тану.

В эти же дни Алевтина Сергеевна, уже официально находясь в декретном отпуске, по своей инициативе всё ещё ездила в школу, чтобы в последние дни четверти не оборвать выполнение школьной программы.

К 21 декабря в Польше завершил работу объединительный съезд, в результате которого Польская социалистическая партии и Польская рабочая партии объединились в Польскую объединённую рабочую партию.

А к 26 декабря НОАК заняла Чжанцзякоу (Калган), сжав кольцо окружения вокруг Пекина.

И, наконец, Пётр Петрович завершил свой научный труд по Франции, поначалу убедив своё руководство, что она всё же может стать социалистической. А это просто очаровало И.В. Сталина, о чём П.П. Кочету сообщил старший помощник министра иностранных дел Б.Ф. Подцероб.