Детство

Александр Омельянюк, 2022

Эта книга, действие которой охватывает период с 1946 года по 1960 год, является третьей частью серии «Платон Кочет XX век» романа-эпопеи «Платон Кочет», действие которого происходит от Древнего Египта Амарнского периода до Москвы наших дней. В книге повествуется о детских годах жизни главного героя всего романа-эпопеи. В ней описанные реальные события в нашей стране и за рубежом, тесно переплетаются с некоторыми вымышленными событиями, но с известными и малоизвестными личностями нашей страны и членами семьи главного героя, что гармонично дополняет картину жизни нашего общества в середине прошлого столетия. В ней автор продолжает и линии героев прошлых книг – «Петра второго» и «Алевтины старшей», теперь в своей совместной жизни неоднократно столкнувшимися с различными жизненными коллизиями и соблазнами, но оставшимися верными себе, своим жизненным принципам и своей семье, достойно преодолев многие трудности. И в этой книге автор выделяет главный конфликт: всеми людьми, кем бы они ни были, где бы они ни жили, чем бы они ни занимались, управляют их личные интересы, прежде всего экономические. И найти золотую середину между моралью и долгом, честью и совестью, служением стране и идее с одной стороны и благами материального и морального благополучия с другой, удаётся далеко не всем и не всегда. Глубокое освещение нюансов взаимоотношений людей различных знаний, взглядов, должностей и возможностей, тонкий анализ мелких деталей и оригинальные философские рассуждения украшают книгу, делая её чтение увлекательным. И в этой части красочно описано, как в борьбе за свои права и интересы, столкнувшись с человеческими слабостями и пороками: завистью и глупостью, подлостью и предательством, с засильем бюрократии и чиновничьего формализма, герои сделали решительный шаг к новой жизни, порвав с относительно благополучным прошлым. Книга написана в редком жанре историко-публицистического романа живым и образным языком, что вызывает интерес широкого круга читателей.

Посвящается моим родителям

© Омельянюк А.С., 2021

Глава 1

Новобрачные (июнь 1946 — август 1947 гг.)

Наступило утро понедельника 10 июня 1946 года. А вот и Москва!

Проводница энергично прошлась по плацкартному вагону, поднимая заспавшихся пассажиров, среди которых оказались и совы Кочеты.

— «Петь, просыпайся! Зарю уже проспал!» — погладила мужа по волнистым волосам уже вставшая Алевтина.

— «О! Мы уже Люберцы проезжаем!» — спрыгнув с верхней полки, узнал Пётр знакомые по прошлым поездкам места.

— «Петь, а это далеко от Москвы?» — спросила, оправлявшая платье, Алевтина.

— «Да нет! Километров двадцать!».

— «Тогда успеем собраться!» — успокоилась жена, расчёсывая гребешком волосы и закалывая их заколками.

Они убрали лишние вещи, попытавшись зайти в туалет, но тот из-за санитарной зоны оказался уже закрытым.

— Ничего, до дома дотерпим! От вокзала недалеко! — решил мужчина.

Тогда новобрачные присели на скамью, невольно вглядываясь в проплывающий за приоткрытым окном утренний пейзаж.

Лёгкий, свежий ветерок ласкал лицо Алевтины, от любопытства привставшей и высунувшейся в приоткрытое окно.

Но не успели они разговориться, как неожиданно сильный, прерывисто-протяжный гудок паровоза вывел их из задумчивости.

— «Уже Сортировочную проезжаем!» — узнал знакомое за окном Пётр.

И супруги стали стаскивать с верхней полки вещи, в то время как некоторые пассажиры уже потянулись к выходу.

— «Опять военные едут! Уж год, как война кончилась, а они всё едут и едут!» — услышали они за своей спиной недовольный женский возглас.

— «Да проходъ ты! Чо, ворчишъ-то? Тебе всё равно не достанется!» — возразил, следом идущий, другой женский голос постарше.

Вскоре к замедляющемуся стуку колёс на стыках рельсов добавился и металлический скрежет на стрелках. За окном стали появляться новые пути, а поезд стал сбавлять ход. Алевтина видела, как из-под их вагона выныривают новые рельсы, превращаясь в многочисленные пути.

— «Петь, посмотри! Это уже вокзал?» — спросила она мужа.

— «Да! Казанский!» — не глядя в окно, ответил Пётр, возясь с вещами.

Наконец, паровоз, с громким шипением выпустивший из-под колёс громадные клубы пара, громко и протяжно известил о конце их пути. И весёлые пассажиры дружно потянулись на выход.

— «Аль, не спеши, успеем! Стоянка здесь теперь долгая, пока все не выйдут!» — остановил Пётр, поспешившую было на выход жену.

Они вытащили на перрон все свои вещи и осмотрелись. Тут же к ним поспешил носильщик, но расчётливый Пётр отказался от его платных услуг.

А увидев немой вопрос на растерянном лице жены, пояснил ей:

— «Аль, да тут совсем недалеко! Донесём сами. Сейчас вниз спустимся и на метро доедем почти до самого дома!».

Но та уже не слушала мужа, озираясь по сторонам и с восторгом рассматривая окружающие их большие здания, а с любопытством — проходящих мимо людей.

— «Сколько же здесь много народу!?» — вслух удивилась она, спускаясь в метро.

— «Так город же! К тому же столица!» — с несколько снисходительной улыбкой глянул Пётр в светящиеся счастьем голубые глаза жены, с наслаждением вдыхая давно знакомый вокзальный запах ржавеющего железа, горячего пара и жареных пирожков.

Он порылся в нагрудном кармане, ища бумажный рубль, попутно вынув и старый билет в метро. Взглянув на дату, он хотел было уже выбросить просроченную бумажку, но Аля попросила оставить билет ей на память, внимательно разглядывая его.

— «Петь, а почему метрополитен назван именем Кагановича?» — поинтересовалась она, проходя с купленным билетом мимо контролёра:

— «Так Лазарь Моисеевич сам руководил его строительством, вот и назвали в его честь!».

— «А если была бы моя воля, то я назвала бы его в честь Сталина, или хотя бы в честь Ворошилова! А то… Кагановича? Как-то не звучит!».

— «Кстати! Я по случаю вспомнил анекдот про них — наклонился Пётр к самому ушку Алевтины — Как-то Каганович поссорился с Ворошиловым. А Сталин говорит ему: Лазарь Моисеевич, ты не прав! Надо бы извиниться перед Климентом Ефремовичем! Каганович звонит на квартиру Ворошилова и спрашивает: Это квартира маршала Будённого? А ему сам Климент Ефремович отвечает: Нет, это квартира Ворошилова! А Каганович в ответ: А-а! Ну, тогда извините!» — сам первый засмеялся Пётр.

— «Тщъ, Петь! Ты что ли больше не боишься, такие анекдоты рассказывать про руководителей нашей партии и правительства?» — приложила Алевтина палец к губам.

— «Так я же тихо, только тебе одной, на ушко. Ты ведь меня не выдашь?!».

— «Я-то, нет!» — на всякий случай опасливо оглянулась жена и посмотрела по сторонам, поняв, что из-за шума и занятости, вряд ли кто-либо из пассажиров мог услышать слова её шутника мужа.

— «Аль, смотри под ноги — здесь ступени крутые!» — указал тот жене.

Аля перестала озираться по сторонам, сосредоточившись на спуске. Но ступив на платформу и запрокинув голову вверх, начала рассматривать больше не метро, а людей, идущих по галерее над путями.

Пётр подвёл жену левее к первому вагону. Но не успели они опустить сумки на платформу, как с шумом от торможения подкатил ярко освещённый поезд метро. От такого обилия света под землёй, множества сосредоточенных и куда-то спешащих людей, Алевтину охватила неожиданная напряжённая радость, как во время кульминации какого-то праздника — не хватало только колокольного звона в ушах.

Зато в вагоне его заменил нарастающий шум, через приоткрытые окна доносившийся из туннеля. От этого женщина чуть испуганно замерла, взглянув сначала в спокойное лицо супруга, а затем и в лица других также спокойных пассажиров.

— Значит так и надо, всё нормально! — тут же успокоилась она.

— «Ой, а здесь всё по-другому!?» — кивнула она на мрачноватую в бардовых тонах станцию Красные ворота.

Через остановку они вышли на Кировской.

— «И здесь всё по-другому!?» — опять радовалась гостья столицы.

— «Да! Все станции метро разные и по-своему красивые!» — гордился Пётр метро, давно ставшего для него родного города.

— «Аль, а на эскалатор надо заходить смело и решительно!» — кивнул Пётр на, вступающих на ленту ступеней, пассажиров.

Внутренне чуть напрягшись, Алевтина сделала свой решительный шаг — даже сумки не оказались помехой.

— «Ну, вот, молодец! Здесь главное — не трусить, а делать всё спокойно и решительно! Теперь поставь одну сумку и держись рукой за поручень!» — напутствовал муж.

— «Да, всё просто… и красиво!» — рассмотрела выпрямившиеся ступени жена, переведя внимание на балюстраду с красивыми фонарями.

— «Ой, а как здесь глубоко?!» — обернулась она назад, от неожиданности чуть покачнувшись.

— «Осторожно! Лучше держись и не оборачивайся назад!» — поддержал жену, стоявший на две ступеньки ниже, Пётр.

— «Смотри под ноги и при сходе с эскалатора шагай быстрей вперёд, не задерживайся!» — указал он жене.

— «Оп!» — в ответ она ловко сошла с ленты эскалатора на каменную твердь и сделав по ней пару шагов.

— «Молодец! Правильно сделала! А то представляешь, что может получиться, если пассажир, сойдя с ленты эскалатора, остановится? Его тут же невольно сметут стоящие сзади! И давка будет! Жуть!».

— «Какой длинный коридор?!» — довольная собой и мужем, с любопытством смотрела Алевтина на левую стену тоннеля, ожидая, когда же закончится его затянувшийся левый поворот.

— «Туннель!» — поправил муж, искоса взглянув на жену.

— «Какие здесь крутые и высокие ступени?! Никогда по таким не поднималась!» — удивилась женщина, ступая с первой ступени на вторую.

— «Здесь действительно очень высокие ступени! По ним трудно подниматься даже без груза! Что-то строители тут не досмотрели!? Дайка мне одну сумку!» — забросил Пётр на плечо лямку ещё одной ноши.

— «Фу! Наконец-то мы поднялись!» — перевёл он дух, вступив на пол вестибюля.

— «А ещё говорят, что своя ноша не тянет!? А ты вон как запыхался! Давай сумку обратно!» — сняла Алевтина лишнюю ношу с плеча мужа.

— «Ну вот, мы почти дома! — вдохнул Пётр полной грудью ещё свежий утренний московский воздух — Вот за этими домами будет Сретенский бульвар, а за перекрёстком и наш Печатников переулок!» — кивнул он на небольшой квартал напротив метро.

— «А идти-то долго?» — поинтересовалась жена.

— «Да нет! Раза в два дольше, чем мы шли по вокзалу и спускались в метро! А то и меньше!».

— «А-а! Так это совсем близко!» — решительно подняла жена свои сумки.

И, переведя дух, супруги вновь двинулись в путь.

На Сретенском бульваре их взору предстала забавная картина. Лёгкий утренний московский ветерок по сухой поверхности главной аллеи, утрамбованной смесью песка с кирпичной крошкой, гонял тополиный пух, сбивая его в причудливые фигурки, скручивая в рулоны и спирали, собирая их в замысловатые колонии у бордюра и на кромках невысохших луж. Пух попадал в глаза и нос, цеплялся за ресницы и волосы, больше веселя предвкушающих скорое достижение желанной цели супругов, нежели раздражая их занятостью своих рук.

Лишь дойдя до перекрёстка Бульварного кольца со Сретенкой, они снова отдышались, поставив на землю сумки и отерев с лиц остатки тополиного пуха.

— «Петь, а что это за огоньки разные зажигаются?».

— «А это светофоры! Видишь? Вверху загорелся зелёный — значит, в этом направлении можно идти! А там внизу горит красный — значит, в том направлении идти нельзя! А теперь и там и там горит жёлтый — значит идти уже никуда нельзя, а стоять и ждать зелёного или красного!».

— «А зачем же тогда нужен жёлтый, если на него никому идти нельзя?» — задала естественный вопрос любознательная учительница.

— «А на него заканчивают движение те, кто ехал или шёл на зелёный, но ещё не успели дойти или проехать, и готовятся начать движение до этого стоявшие!» — уточнил москвич.

— «У-у! Понятно! Пошли — нам зелёный!» — по-деловому заспешила женщина первой.

Сначала они перешли Бульварное кольцо, а затем и Сретенку.

— «Альк! Только ты по сторонам всё равно смотри! — вмешался Пётр, видя как впереди него смело и гордо вышагивает на зелёный свет его молодая жена — А то какой-нибудь лихач или нарушитель неожиданно выскочит — костей не соберёшь!».

— «Да уж!» — полуобернулась Аля, подходя к тротуару.

Перейдя через перекрёсток, она остановилась:

— «Петь, а у вас здесь и церкви ещё есть?».

— «Да, но она давно не действующая!».

— «Прям, каку нас! Но эту, вашу, смотрю, не разрушили!».

— «Кстати! Лет десять назад…, даже больше, когда я здесь ещё не жил, мне этот перекрёсток весьма приглянулся! Правда, зимой это было! Вот, а теперь живу я здесь!»

Аля обернулась назад, разглядывая живописный городской пейзаж, и согласилась:

— «Да! Красиво! И дома, и зелень, и даже люди!».

— «Аль! — остановился Пётр пред магазином с надписью «Табак» — Ты подожди здесь, я забегу сюда — соскучился по нормальным папиросам!».

Почти всю войну Петру Петровичу Кочету приходилось в основном курить солдатскую махорку, лишь изредка разбавляя её случайными папиросами, а то и вовсе обходиться без курева.

И сейчас, зайдя в свой любимый табачный магазин, ассортимент которого существенно превосходил возможности табачных киосков, он окунулся в необыкновенно разнообразный мир табачных запахов и ароматов.

От этого пьянящего разнообразия вооружённые глаза Кочета просто разбежались. Он походил вдоль витрин, наклоняясь и вчитываясь в тексты на пачках папирос и сигарет, не зная, что выбрать сейчас, а что купить и испробовать потом.

И он решил пока не рисковать и не шиковать, остановившись на давно знакомых ему престижных папиросах «Казбек», производства табачной фабрики «Ява», которые в подавляющем большинстве курили сотрудники НКИДа, а затем и большинство советских офицеров.

Довольный покупкой, Кочет уже при выходе из магазина с нетерпением вскрыл пачку и сразу закурил, с наслаждением затягиваясь. После чего, передвинув папиросу в уголок рта, взялся за вещи. Супруги свернули налево в прохладу Печатникова переулка и облегчённо вздохнули. Солнце уже было довольно высоко, и жара стала одолевать москвичей.

Осмелевшая Алевтина поначалу пошла было рядом с мужем, но по брусчатке проезжей части. Однако вскоре намяла голеностоп и перешла на тротуар, идя теперь вслед за мужем.

— «А вот и наш дом двадцать!» — наконец обрадовал её Пётр, поравнявшись с трёхэтажным отштукатуренным домом.

Супруги свернули налево во двор, и перед Алевтиной предстал аккуратный дворовый садик, огороженный изящным недавно покрашенным в зелёный цвет деревянным заборчиком.

— «О-о! А у тебя тут и зелень есть!?» — чуть ли не вскрикнула Алевтина, обрадовавшись.

— «Да, мы его ещё до войны коллективно всем домом сделали! Теперь это наша любовь и гордость! Вон как клёны вымахали!».

— «Петь, какой же у вас прекрасный садик получился! Будет мне, где посидеть и деревню вспомнить!».

— «Кстати, нам надо в него зайти — там старик Жигачёв любит сидеть — мне надо у него ключи от квартиры взять, а ему за верную службу подарок вручить!».

— «Да ещё рано старикам гулятъ-то! Наверно ещё дома дела есть?» — предположила Алевтина.

У калитки поставив на землю вещи, Пётр полез в свою полевую офицерскую сумку, извлекая из неё трофейный японский штык-нож.

— «Петь, а откуда у тебя это? Я что-то раньше не видела!» — удивилась Алевтина.

— «Таку меня есть ещё кое-что, получше и покрасивее! Дома покажу!».

С этими словами он открыл калитку, заглядывая в садик через гущу веток молодых деревьев, но никого там не оказалось.

— «Наверно он действительно дома сейчас? Пошли, нам всё равно по пути!» — убрал он обратно подарок, поднимая сумки, выходя из садика и шагая в темноту открытой парадной двери.

— «Аль! Осторожно тут! Ступени вниз ведут! Со света их сразу не разглядеть!» — раздался из кромешной темноты предупреждающий возглас прошедшего вперёд мужа.

И вовремя. Аля уже хотела было ступить на предполагаемый пол, но успела задержать ногу над уступом.

— «Да здесь чёрт ногу сломит!» — быстро привыкнув к темноте, спустилась она вниз по двум крепким деревянным ступеням.

Зато необыкновенно прохладный домашний аромат, смешанный с лёгким запахом полуподвальной плесени, чем-то напоминавший запах деревенского погреба, вмиг вернул её в благодушное состояние.

А поднимаясь по изрядно и фигурно истёртым высоким ступеням из светло-бежевого гранита, Аля сразу вспомнила ступени на выходе со станции метро Кировская:

— «Петь, а у вас в Москве везде, что ли, такие высокие ступени?!».

— «Да нет! Мне лично нигде больше не попадались! Хотя я по многим таким ходил».

— «А-а! Ну, слава богу! Уф!» — совсем успокоилась Алевтина, дойдя до второго этажа.

— «Так тренируйся! Теперь тебе постоянно придётся по ним ходить! Может и по несколько раз в день!?» — одновременно расстроил и обрадовал жену Пётр, ставя сумки и стуча в дверь старикам Жигачёвым, жившим на втором этаже под комнатой Кочета.

— «Да не! Несколько раз на дню я ходить не буду — ноги целее будут!».

— «Там видно будет! Может, понравится! Ещё будешь по этим ступенькам бегать вверх — вниз и обратно!».

Но их перебил хрипловатый глухой мужской голос за дверью:

— «Кто там?!».

— «Кузьма Ильич, это Пётр Кочет!».

За дверью раздался лязг замка и щеколды, и она отворилась:

— «А-а! Пётр Петрович, дорогой, здравствуйте! Домой, значит, с… войны?!» — из темноты показался крупный упитанный старик с заметным животом, с седой окладистой бородой и в сдвинутых на кончик красного носа круглых очках.

— «Да, Кузьма Ильич! Здравствуйте! А вот и жена моя — Алевтина Сергеевна — учитель и директор школы!» — с гордостью представил Кочет супругу.

— «Здравствуйте!» — поздоровалась та.

— «Здравствуйте! Здравствуйте! А учительница и нкидовец — это очень хорошо! Очень…, а какой школы?».

— «Так ей ещё только предстоит устраиваться! Постараемся поближе к дому!».

— «А!? Да-да! Конечно! Вон, в двести тридцать первую! Куда ещё ближе? Там как раз завучем моя сноха работает!».

— «Попробуем…, а ключи у вас взять можно будет?».

— «Да, конечно, Пётр Петрович! Заболтался я старый что-то? А соловья…, то бишь…, как известно баснями не кормят!» — удалился довольный старик Жигачёв в темноту кухни-прихожей.

Но почти тут же вернулся с небольшой связкой ключей, протягивая её Кочету.

— «Пётр Петрович, а вы знаете — начал он заговорчески и в полголоса — ведь у вас там — показал он пальцем наверх — другая…, люди живут?!».

— «Да, конечно знаю! Я на время войны своих знакомых бездомных приютил!» — нарочно твёрдо, громко и уверенно успокоил всех Пётр.

— «Да ну? А-а! Ну, да! Да, да!».

— «Кузьма Ильич! А это вам от меня трофейный фронтовой подарок — японский штык-нож! Финка, в общем! Между прочим, меня ею япошки чуть не убили!».

— «Ой, Пётр Петрович, больше спасибо вам! Стало быть, вы с японцами воевали!?» — повертел старик в руках холодное оружие, видимо затрудняясь с мыслями о его дальнейшем использовании.

— «Да, только с ними проклятыми и довелось! Слава богу, успел!» — чуть задумчиво ответил возрастной старлей, поднимая сумки и благодарно кивая на прощание соседу.

И эта старая новость опять вернула радостных супругов на землю.

— «Петь, а этот… Жигачёв напомнил мне деда-мороза с новогодней открытки!» — всё ещё находилась плод впечатлением от встречи с соседом Алевтина.

— «Да, похож, похож…» — начал Пётр было с улыбкой, но тут же изменился в лице, вспомнив про возможно ожидающую их в квартире «снегурочку».

— Как всё теперь будет? Уехала Анька, или нет? Ладно, на месте разберёмся — рассуждал Пётр, как-то теперь понуро поднимаясь на свой третий этаж.

Это его состояние сразу уловила чуткая Алевтина.

— «Петь, да не переживай ты так! Я всё понимаю! Что-нибудь придумаем! Безвыходных ситуаций не бывает!» — уже у самой двери успокоила она мужа.

Но всё равно Пётр отпирал входную дверь своей давно им не посещаемой квартиры с каким-то внутренним волнением, но скорее теперь больше даже не из-за возможного присутствия там Анны, сколько из-за трепета давней разлуки со своим жильём и перед таинственной неизвестностью своей новой семейной жизни.

Давно забытый домашний запах сразу ударил Кочету в нос, как только он открыл входную дверь. На кухне-прихожей было темно, в комнатах тоже — в квартире явно никого не было.

— Вот и хорошо! Вот и прекрасно! Видимо все на работе? — радовался Пётр, включая свет, ставя вещи на пол и снимая с себя рюкзак и сумку.

— «Аль, проходи! Вот мы и дома!» — отпирал улыбающийся Кочет теперь дверь своей комнаты.

Он взял у жены сумки и пропустил её первой.

— «Ой, такая маленькая! — невольно вырвалось у Алевтины — Но какая светлая и уютная!» — собралась она.

— «Да, целых пятнадцать метров! На семью вполне хватит!» — с гордостью уточнил муж, занося в комнату все остальные вещи, и первым делом бросаясь к радиотрансляции, включая репродуктор.

— «Как же я давно не слышал новости, без которых жить не могу!?».

— «Петь, давай немного посидим, отдышимся. А потом ты мне всё покажешь и расскажешь!».

— «Хорошо! Только я сначала в туалет!» — согласился он с женой.

Пока Петра не было, Алевтина огляделась. Она обратила внимание, что в комнате Петра не было ни портретов Ленина, ни Сталина, ни других руководителей страны. Лишь на письменном столе она увидела маленький портрет М.И. Калинина, умершего неделю назад. А комната не только не выглядела заброшенной, но даже, наоборот, в ней царила чистота и порядок, хорошо пахло, здесь явно чувствовалось присутствие женской руки.

— Ладно, посмотрим на эту Анну. Здесь две кровати, одна из них полутороспальная. В конце-то концов, ведь я законная жена Петра со всеми вытекающими из этого последствиями! — думала Аля.

Но, как только она услышала звук спускаемой воды, так сразу с любопытством вышла на кухню. Пётр показал жене, как пользоваться туалетом, общим освещением, водопроводом и газом, тут же приняв у неё экзамен по практике и технике безопасности.

Аля долго и с наслаждением умывалась под струёй холодной воды из-под крана, попробовав московскую воду и на вкус. А затем самостоятельно вскипятила воду в чайнике, с гордостью принеся его в комнату, увидев мужа за чтением записки.

— «Аль, смотри-ка! Оказывается, Анна мне в знак благодарности за то, что я её в войну приютил, подарок сделала — денег нам на первое время оставила!».

— «Спасибо ей, благодарной, передай!» — чуть ревниво ответила Алевтина.

— «Ну, ты прям как будто заревновала!? А ты поставь себя на её место! Только представь мысленно!».

— «Да всё хорошо! Не ревную я!».

Супруги позавтракали остатками дорожных продуктов, в основном слегка зачерствевшими деревенскими пресняками, запивая их кипятком с кусками деревенского сахара вприкуску, а затем продолжили заниматься разборкой вещей. Закончив с этим и разложив пока вещи на виду, они решили сходить по местным магазинам — ознакомить Алевтину с их расположением, ассортиментом и отовариться лишь необходимыми на первое время продуктами.

Перед походом по магазинам предвидя естественный вопрос жены, Пётр успокоил её:

— «Аль, ты не волнуйся, у нас деньги есть! И не только Анькины. При демобилизации мне много денег дали! Так что на первое время нам хватит! А потом работать пойдём: я в МИД, а ты в школу!».

— «Петь, да я и не волнуюсь! Я ведь у тебя кучу денег видела ещё в Навашино, когда ты билет на меня покупал!».

Повернув направо на Сретенку, Пётр первым делом за углом табачного магазина подошёл к телефону-автомату позвонить на работу брату и сообщить о своём прибытии, и бывшей жене Лизе, чтобы у неё ещё и узнать по-поводу дочери Эли.

И каковы же были его удивление и радость, когда он сразу от Бориса узнал, что Эля уже в Москве, и, более того, сейчас гостит у него на даче в Малаховке, ожидая приезда отца и играя с двоюродным братом Олегом под присмотром и опекой тёти Ксении. Поэтому телефонный разговор Петра с Лизой, в котором он пообещал на днях съездить к своим в Малаховку, оказался короче. Лиза сообщила ему, что их дочь весьма успешно окончила семилетку и вместе с интернатом в конце мая возвратилась из Средней Азии в Москву. И более того, Эля была возвращена в свою семью, после чего вскоре была отправлена матерью на летние каникулы пока к дяде Борису в Малаховку.

Затем Пётр повёл Алевтину в магазин «Соки и воды», где она впервые в жизни попробовала виноградный сок. Аля долго рассматривала, на чём бы остановить свой выбор, пока догадливый муж не вмешался. Супруги обошли ближайшие к перекрёстку продуктовые магазины, овощной, «Молоко» и булочную, купив лишь самые необходимые продукты на ближайшие дни, и вернулись домой готовить сразу обед и ужин. Готовили они вместе. И по мере его приготовления Пётр всё больше убеждался в наличии у жены минимально необходимых кулинарных способностей.

— Значит, с голоду не помрём! Да и мне теперь возиться со стряпнёй не надо будет! Я же теперь всё-таки опять женатый человек! А если что Аленька пока и не умеет готовить, так со временем непременно научится! — мечтал Пётр.

Но к завершению приготовления еды с работы явилась шикарно разодетая красавица Анна, от которой веяло призывно-нежными духами. И хотя её приход супругами Кочет всё-таки ожидался, но всё равно появление жилички явилось неприятной неожиданностью для расслабившихся в совместном домашнем творчестве супругов.

— У-у! Всё же явилась, шлюха! — поначалу ревниво подумала Алевтина.

— «Здравствуйте, Пётр Петрович! — с порога нарочито официально обратилась Анна к Петру Кочету, одновременно доставая из сумки бутылку шампанского — Поздравляю вас с благополучным возвращением домой!».

— «Здравствуйте, Анна! — поддержал игру и Пётр Петрович — Проходите и знакомьтесь с моей женой Алевтиной Сергеевной — учительницей!».

— «Аня!» — сразу перешла к панибратским отношениям старшая по возрасту гостья, пытаясь парировать образованность соперницы, первой протягивая свою в маникюре руку, лишь успев нарочито степенно стащить с неё чёрную вуалевую перчатку.

— «Аля! — сориентировалась и Алевтина, заждавшись, крепко по-крестьянски пожимая хилую ладонь соперницы, словно давая той понять, кто в этом доме теперь хозяин, но тут же переводя отношения между женщинами на якобы дружеский лад — А мы как раз с Петей только что суп сварили и второе… состряпали! — и, как педагог, разряжая обстановку — Давайте обедать!».

— «Да! Давайте поедим вашу стряпню и с удовольствием отметим возвращение Петра… и ваш переезд в Москву… надеюсь, надолго?!» — всё же попыталась уколоть соперницу Анна.

— «Так навсегда ж!» — лишила её иллюзий Алевтина, заговорчески улыбаясь и чуть ёрзая на резном венском стуле ещё дореволюционного производства фирмы братьев Тонет.

— Навсегда, так навсегда! — поняла Анна, доставая из сумки сигареты, пирожные и конфеты:

— «А это к чаю! Жалко только, что к шампанскому у нас кроме конфет ничего нет!» — попыталась тонко подколоть деревенщину коренная москвичка.

— «Так если у вас нет, так есть у нас! Петь, намоешь яблок?!» — парировала её выпад Алевтина.

— «Да, конечно! Они к шампанскому — как раз в самый раз! Получше иных конфет будут!» — язвительно улыбаясь, поддержал находчивую жену Пётр Петрович.

— «Только я предлагаю перед шампанским всё же сначала пообедать домашней едой. А его оставить на вечер! Мы же сегодня никуда не спешим?!» — продолжил он.

— «А в перерыве разобраться с домашними вещами и обсудить наши дела…и отношения!» — подвела итог Алевтина, напугав хозяев.

— «А вечерком прогуляться по Москве!» — уточнил Пётр, чуть смягчая.

— «Ань, а тебе спасибо за деньги!» — тут же вспомнил он и о подарке квартирантки.

— «Да что деньги? Это тебе, Петь, огромное спасибо, что приютил! А то бы я здесь не выжила! Да и соседке Татьяне тоже спасибо! А, кстати, где они с Генкой и Николаем Семёновичем? Ещё не приходили?».

— «Нет, пока никого не было! А кто это такой…?» — вдруг всполошился Кочет появлению нового петуха в его курятнике.

— «А должны были уже быть! Они собирались поздравить тебя с возвращением! А Николай Семёнович — фронтовик, новый муж Татьяны — очень хотел с тобой познакомиться и вместе выпить за победу! Они собирались после работы Генку забрать и сюда, домой!».

— «Ну, это совсем другое дело! Аль, тогда вечерняя прогулка переносится на завтрашнее утро! А сегодня, как я понял, у нас намечается большое застолье! Аль, а ведь у нас с тобой сегодня начинается новая жизнь!».

— «Да, моя новая жизнь! Теперь в Москве! И начинается она, как в школе, с… понедельника!?» — засмеялась неожиданному совпадению осмелевшая учительница.

— «Женщины, давайте тогда хоть ещё картошки наварим!» — осмотрел Пётр скудные остатки от обеда.

— «Да нет, не надо! Татьяна обещала сырую с луком пожарить! А вот почистить надо бы! У меня есть запасы её!» — остановила его Анна.

— «И хорошо бы кое-что к столу ещё подкупить!» — добавила она, задумавшись.

— «Тогда я пойду, а вы чистите! А что купить лучше?» — бодро вскочил Кочет.

— «Нет, нет, Петь, я лучше сама схожу! Я знаю, что и где, и почём лучше брать! — всё ещё по-хозяйски возразила Анна — А вы лучше картошку почистите и лук репчатый тоже!» — ехидно улыбнулась она.

— «Ань, купи тогда водки и вина для женщин! Я денег и карточки дам!» — полез Пётр в карман висевшей на стуле гимнастёрки.

— Нет, нет, Петь, не надо! Деньги у меня есть, а карточки возьму!».

— «И хлеба ещё надобно добавить!» — по простоте добавила Алевтина в след слегка ухмыльнувшейся Анне.

И супруги Кочет принялись мыть и дружно чистить показанную Анной чужую картошку.

— «Петь, а правильно ли мы делаем, что чужую еду берём? Не попадёт ли нам?» — в нерешительности наклонилась Алевтина к стоявшему под соседским кухонным столом ведру с немытым картофелем.

— «Да нет, не беспокойся! Раз Анна так сказала, значит, Татьяна действительно разрешила!».

Когда они дошли до чистки лука, не помогло даже периодическое обмывание ножа под струёй холодной воды.

Видя, как жена прослезилась от лука, и, не желая больше видеть такую картину, Пётр отправил Алевтину в комнату — продолжать разбирать вещи, а сам, сняв очки и иногда подставляя лоб и переносицу под струю холодной воды, продолжил героические манипуляции с ножом и луком. Завершив чистку картофеля и лука, Пётр сложил всё в кастрюлю, залил холодной водой для хранения до прихода главной хозяйки, и пошёл помогать жене в разборке и раскладке вещей. А Алевтина заодно провела ревизию лежавшей и висевшей в гардеробе одежды, про себя отметив, что Анна предусмотрительно сложила все свои вещи на крайнюю верхнюю полку, а платья и пальто повесила на деревянные плечики, тоже сдвинув их к краю — к левой стенке. Замешательство у неё вызвали лишь общие постельные принадлежности. Но Пётр сам их разделил и разложил по местам, положив на отдельную полку, принадлежащие Анне, отметив её аккуратность.

Своё ложе супруги Кочет застелили вместе.

— «Аль, ты потом составь список, что нам нужно купить в первую очередь из одежды, обуви, белья и посуды!».

— «Обязательно! Только сначала проведу ревизию вещей, посуды и всего прочего!».

За приятными хлопотами Кочеты не услышали, как отперлась входная дверь, и шумная компания ввалилась в кухню-прихожую. Оказывается, Анна при подходе к дому встретила шедшую ей навстречу по переулку семью соседей, и начала с ними обмениваться последними новостями о приезде домой Петра Кочета с молодой женой из деревни.

Пётр вышел из комнаты, не закрывая двери, рукой показывая Алевтине следовать за ним.

— «О-о! Пётр! Здравствуй! Рады тебя видеть!» — первой заголосила Татьяна Тихоновна.

— «Дядь, Петь, привет!» — поддержал её уже чуть глуховатым голосом четырнадцатилетний сын Геннадий.

— «Здравствуйте, Пётр Петрович!» — первым поздоровался и Николай Семёнович Молчанов, представившись Кочету.

— «Здравствуйте! Здравствуйте! — поочерёдно обращался Кочет к соседям — А это моя жена Алевтина Сергеевна — учительница!» — по уже выработавшейся привычке представлял он жену.

— «Приятное знакомство! Теперь будет с кем поговорить!» — пытался своею сухой кистью крепко пожать руку возрастному старлею очкарику отставной подполковник юстиции и тем окончательно установить негласную иерархию в квартире. Но не тут-то было. Видя тщетные потуги старшего по возрасту и званию показать свою силу, Кочет перешёл в контрнаступление. Он крепко накрепко, как в последний раз, сжал худую ладонь Николая Семёновича. И тут Пётр не только ощутил, но и услышал, как головки пястных костей правой руки соперника, тихо похрустывая и чуть перекатываясь, прижимаются друг к другу, видимо причиняя нестерпимую боль, вмиг исказившую лицо соседа, и навсегда отбившую у него желание в дальнейшем обмениваться с Кочетом рукопожатиями.

— «Куда ты так…? Медведь прям!» — сразу потерял Молчанов поначалу напущенный на себя интеллигентский лоск, тряся кистью и растирая головки пястных костей, якобы вправляя их.

— «Ой, Николай Семёнович, извините! Я задумался и автоматически ответил на ваше крепкое рукопожатие!» — вывернулся Пётр Петрович.

Женщины же, хоть и по-разному, оценили силу Кочета.

— «Ну, а мы с… Алевтиной Сергеевной — возвысил он самую молодую из женщин — приглашаем всех вас сегодня к нам отпраздновать наше с ней… прибытие домой!».

— «А мы уже подготовились!» — за всех ответила Татьяна Тихоновна.

— «И мы — тоже!» — приподняла Анна полные сумки, которые лишь теперь у неё перехватил близорукий Кочет.

— «А особенно я!» — приподнял Николай Семёнович авоську с хлебом, консервами и тремя поллитровками.

— «Тогда давайте часа через два начнём непосредственную подготовку!» — смело внесла точность в её сроки молодая учительница.

На том все и порешили, разойдясь по своим комнатам.

— «Петь, я пойду яйца варить! Они в такую жару всё равно все не сохранятся!» — достала Алевтина стеклянную банку со свежими яйцами.

— «Хорошо, вари! — оценил он такой целесообразный и дальновидный хозяйственный подход жены — Варёные целее будут! Только мы с тобой их сегодня уже наелись!».

— «Ничего, соседей угостим!» — отобрала Алевтина наиболее подходящие из сырых яиц, выходя на кухню.

Возвратившись, она с мужем продолжила разборку и укладывание по местам своих вещей.

Анна же разложила на столе купленные продукты, посоветовавшись с молодой хозяйкой, одновременно «проверяя её на вшивость»:

— «Аль, а как ты думаешь, нам бутерброды сделать с сыром или с колбасой? Сейчас или потом?».

— «Ань, а как ты считаешь нужным, так и делай!» — ловко ушла та из-под удара соперницы.

Вскоре все вещи нашли свои постоянные места, а продукты перешли во временную готовность.

Пётр Петрович разложил стол, Анна застелила его скатертью, и все трое начали его сервировать. Но столовых приборов не хватало даже на шестерых. Поэтому Анна пошла к Татьяне за недостающей посудой. А вскоре вернулась в комнату в сопровождении Геннадия с продуктами.

— «Дядь Петь! Вот мама передала вам на общий стол!» — сияющими от радости глазами взглянул он на своего кумира, ещё до войны вложившего многие свои знания и умения в голову ещё мальчика Гены Кислякова.

Пётр Петрович давно мечтал о сыне, особенно когда видел совместные игры в этой комнате почти ровесников Генки с, приезжавшей к отцу в гости, Элей.

— «Ген, а ты техникой стал заниматься?» — вспомнил Кочет свой давний совет мальчишке, что в наше время технического прогресса надо больше уделять внимание техническим наукам.

— «Да, дядя Петь, я занимаюсь в радиокружке! Уже паять научился! Скоро сам соберу радиоприёмник!».

— «Ну, ты и молодец! Хвалю! После школы поступай в какой-нибудь технический институт!».

— «А я уже выбрал радиотехнический!».

— «Хорошо! Ну, скажи маме, что через полчасика всё будет готово! И тогда подходите!».

Наконец, всё было готово, и соседи подошли. Пётр сначала было захотел сесть один на своё хозяйское место с торца стола лицом к двери, но Алевтина настояла на том, чтобы им сесть вместе, как молодым супругам.

Пётр не захотел менять привычку, но и с доводом жены согласился, поэтому и предложил компромисс — повернуть стол на девяносто градусов, сев теперь вместе с Алевтиной по длинной стороне стола, но как хозяева — лицом к двери. Напротив них сели супруги Молчановы, а по торцам Анна и Геннадий. Причём мужчины и их жёны сидели напротив друг друга, Анна через углы между мужчинами, а Геннадий — между женщинами.

И торжество началось. Первый тост с шампанским дружно провозгласили за победу, второй с водкой — за благополучное возвращение домой присутствующих здесь мужчин.

Третий, кто с вином, а кто с водкой — за Петра, четвёртый, и тоже вперемежку — за Алевтину. Потом за молодожёнов вместе. А потом… сбились со счёта.

В общем, пили, ели, болтали и смеялись.

В один из моментов Татьяна Тихоновна вдруг вспомнила об Эле, тактично и в полголоса задав вопрос Петру.

— «Так она сейчас на даче у Бориса!» — не стесняясь, ответил Пётр Петрович, из чего соседка поняла о знании Алевтиной и этого факта биографии своего мужа.

А услышав это, уловив момент и сразу сориентировавшись, Аля тоже взяла слово:

— «Прошу минуточку внимания! У меня для всех вас есть сюрприз, но прежде всего для Геннадия! Закрывай глаза! А лучше все закройте!» — привычно распорядилась учительница.

Гена крепко зажмурился, а взрослые возможно лишь сымитировали. Молодая хозяйка повернулась к письменному столу, на котором пока стояли запасы еды, и осторожно положила около тарелки мальчика свой сюрприз.

— «Открывай!» — торжественно скомандовала она.

Услышав удивлённо-восторженные возгласы присутствующих, Алевтина обрадовалась произведённому эффекту.

— «Вот это да!? Что это?! Какое большое яйцо!? Я такого никогда в жизни не видела!» — донеслось от женщин.

— «Так это обычное гусиное яйцо!» — объяснила Аля.

— «А его есть можно?» — естественно поинтересовался Гена.

— «Да, конечно! Оно варёное и такое же вкусное как куриное, но чуть твёрже! Так что ешь смелей!» — радовалась педагог произведённому ею эффекту.

Геннадий очистил толстоватую скорлупу, подсолил сваренное вкрутую яйцо и смело откусил, смачно разжёвывая новинку.

— «Действительно вкусное! Мам, попробуй!».

Тогда по кусочку новинкой угостили и остальных гостей Кочетов.

— «Так таким яйцом можно сразу наесться!» — заключила практичная Татьяна Тихоновна.

— «Да, вполне! Жалко только, что у вас в Москве их не продают, как мне сказал Пётр!» — искренне пожалела Алевтина.

К этому времени ей уже стали не интересны разговоры взрослых, и она переключилась на Гену, интересуясь московской школой.

А Татьяна Тихоновна к тому моменту сообразила, что ей лучше подружиться и взять шефство над тихоней — скромной, воспитанной, молодой деревенской женщиной, нежели создавать видимость дружбы и тягаться в острословии с прожжённой московской аборигентшей.

Однако вечеринка затянулась.

Мужчины несколько раз выходили покурить к окну на лестничной площадке, с третьего этажа любуясь садиком внизу.

Пётр Петрович угостил своим Казбеком обычно курившего Беломорканал Николая Семёновича. Поговорили о войне и службе, под хмельком больше вспоминая смешные истории, нежели трагические.

В общем, мужчины подружились. Тем временем женщины — тоже.

Татьяна Тихоновна, как старшая и абориген квартиры, наконец, решительно взяла шефство хоть и над образованной и интеллигентной, но всё же молоденькой и пока по-московски неопытной деревенской женщиной.

А Анна от выпитого и ревности вышла во двор, в садик — немного пореветь от зависти чужому семейному счастью, всё же затаив на Алевтину несмываемую обиду.

Завершилась же вечеринка традиционным чаепитием, рассказыванием забавных историй и анекдотов.

Когда мужчины Молчановы разошлись по своим комнатам, Алевтина и Татьяна разобрали со стола остатки еды, и принялись на кухне мыть каждая свою посуду. Пётр тем временем сложил стол и расставил по местам стулья, убрав всё лишнее и со своего любимого письменного стола.

А перед сном, уже в сумерки, пока Анна укладывалась, молодожёны вышли посидеть в садик и помиловаться.

Но вскоре вернулись и уставшие отошли ко сну.

Несмотря на обилие съеденного и выпитого, а больше от осознания свершившегося, от переполнявших их эмоций и впечатлений, заснули быстро и спали крепко.

Первый день диковинной московской жизни Алевтины завершился.

Утром рано на работу встала Анна. Дождавшись её ухода и ухода по своим работам и делам соседей, Кочет принялся неистово топтать свою корочку. Молодожёны вдоволь насладились одиночеством, чистотой постельного белья, оставшимися от вечеринки пряными запахами, перемешанными со свежим уличным воздухом, поднимавшимся от зелени дворового садика, и звучащим за окном тёплым летним московским утром.

— «Петь! Сколько ж в тебе силы и выносливости?!» — удивилась Аля, увидев, как после всего прошедшего муж с удовольствием занимается утренней гимнастикой, да ещё и с гантелями.

— «Да, соскучился я по гантелям! Занимаюсь с удовольствием! Надо будет только вот вес прибавить — что-то легкими показались?!».

После завтрака Пётр с женой сначала поехали в Дзержинский районный военный комиссариат для постановки на учёт.

— «Аль, а здесь… кажется до тридцать пятого года трамвай ещё ходил!» — показал Пётр вдоль Сретенки на север.

— «Да-а? Но здесь же места мало, узко!? А мне очень хочется на нём прокатиться!».

После этого Пётр предложил Алевтине сначала сходить в своё отделение милиции и в домоуправление, подав документы на оформление паспортов и прописку, а затем прогуляться по ближайшим окрестностям большей частью с познавательными целями.

Так они и сделали. Взяв необходимые документы, сходили по инстанциям, получив нужные отметки и справки, сдав их на прописку.

Пётр показал Алевтине все ближайшие к дому магазины, и не только продовольственные, домовую кухню, а также парикмахерскую, прачечную, химчистку, ремонтные мастерские, где им сделали дубликаты ключей, и ближайшую к дому школу.

Поднимаясь вверх по бульвару к Сретенке, Пётр вдруг оживился:

— «Аль, а представляешь, какое это место для меня волшебное? Я всю свою жизнь в Москве невольно несколько раз бывал здесь, крутился всё время вокруг — будто примерялся здесь осесть!».

— «Как это?!».

— «Сначала я бывал здесь! — показал Пётр налево на дом № 21 — В московском горкоме и обкоме комсомола! Затем я работал в редакции журнала «Красная молодёжь», потом «Красное студенчество»! А это на соседнем Сретенском бульваре. А направо по улице Дзержинского — совсем близко моя работа! Потому мне и дали здесь жильё!» — сделал Пётр паузу.

— «Мне тогда предложили несколько вариантов на выбор. И я выбрал именно наш дом! А знаешь ещё, почему я выбрал именно этот купеческий дом? Потому, что его хозяевами были выходцы из Серпухова, в котором в итоге наша семья осела после эвакуации!».

— «Здорово! Очень интересно! Ты мне потом как-нибудь поподробнее расскажи!».

— «Хорошо! Обязательно!».

А после обеда супруги сходили в Сандуновские бани, взяв семейную кабинку, в которой хорошенько натёрли друг другу спинки и не только.

Довольные, чистые и всё ещё немного распаренные они вновь поднялись по бульвару до Сретенских ворот, где муж опрометчиво угостил жену другой московской диковинкой — мороженым.

— «Аль, ты только ешь не спеша, маленькими кусочками, и грей их во рту, пока не растают! А лучше всего — лижи!».

— «Как это?».

— «Да языком и губами!»

— «Чудно! Попробую!».

Но по неопытности и из-за тёпла вокруг Алевтина дорвалась, на следующий день всё же отметившись подсевшим голосом и чуть приболевшим горлом.

Ближе к вечеру Кочеты сначала прокатились на трамвае по Бульварному кольцу до Устьинского моста, где наблюдали большое строительство новых корпусов высотного дома, а затем вернулись обратно на Сретенку, зайдя в кинотеатр «Хроника».

В кино оба давно не были, а Алевтина так вообще в настоящем кинотеатре была впервые. Смотрели кинохронику военных лет. Обоих, особенно деревенскую женщину, эти кадры просто потрясли, поразив жестокостью войны.

Они впервые узнали о войне не по радиосводкам, из газет и по рассказам очевидцев, а по документальным кинокадрам. Домой возвращались молча, потрясённые и удручённые.

А в среду супруги Кочеты пошли устраиваться на работу: Пётр — восстанавливаться в МИД, Алевтина — в районный отдел народного образования.

Петра Петровича Кочета, пришедшего в отдел кадров МИД на Кузнецком мосту в своей полевой офицерской форме с медалью «За отвагу» на груди, как и всех своих бывших сотрудников-фронтовиков, встретили радушно. Он написал заявление, заполнил анкету и опросные листы, отдал другие свои необходимые документы, а кадровик попросил его позвонить в пятницу.

А с Алевтиной Сергеевной получилось сложнее. Места для неё в ближайшей к дому 231-ой школе не было. Зато ей предложили место в другой, известной в Москве 243-ей женской школе. Поскольку Петра рядом не было, и посоветоваться было не с кем, она была вынуждена согласиться с этим предложением, хотя добираться до места новой работы от дома надо было с пересадкой на двух трамваях.

Уже встретившись с женой дома, Пётр посетовал:

— «Эх, надо было мне с тобой пойти! Я бы подсказал другие школы поближе к дому, например двести тридцать девятую внизу по переулку!».

— «Петь, зато мне сказали, что эта школа знаменитая и мне будет почётно в ней работать!».

— «Да они могут сказать что угодно! Ну, ничего страшного! Я думаю, тебе всё равно недолго в ней придётся работать!» — нежно погладил он жену по животику.

— «А мне на работу выходить лишь с двадцать шестого августа! Но надо будет завтра съездить в саму школу на окончательное собеседование и оформление» — кокетливо обрадовала мужа Алевтина.

Но супружескую идиллию опять несколько омрачило на этот раз почему-то раннее возвращение Анны с работы.

— «Добрый вечер! Я сейчас же уйду, у меня свидание! — оправдалась она — А ночую у подруги!», — радуя супругов.

— Вот и хорошо! — об одном подумав, переглянулись Кочеты, слегка и почти незаметно приобняв друг друга за талии.

На ужин Аля сварила пшённую кашу, вместо собственного свежего жидкого деревенского мёда на этот раз обильно сдобренную сливочным маслом, которое ещё позавчера ей очень понравилось на бутербродах с сыром и колбасой.

А перед сном супруги прогулялись до Красной площади и обратно, оставив её осмотр на другой день.

Аля ложилась спать под большим впечатлением от происшедшего с нею за день, от увиденного и услышанного. И вся полученная новая информация просто давила её свои приятным весом.

На следующий день в четверг 13 июня после утренних хлопот Алевтина первой из жителей их дома вышла посидеть в свой дворовый садик и почитать большую интересную книгу, коих в библиотеке мужа оказалось превеликое множество.

— «Петь, у тебя здесь столько много книг, журналов и даже вырезок из газет!? Я возьму вот эту, пойду в садик, посижу и почитаю!» — лишь объявила она мужу.

Но вскоре во двор за молодой женой последовал и муж, прихватив с собой любимый фотоаппарат ФЭД. К тому моменту июньское солнце уже разморило размечтавшуюся от чтения Алевтину, и муж сфотографировал млеющую на солнце молодую жену в её единственном лёгком ситцевом платье, в котором она приехала в столицу.

Поняв это, Пётр предложил:

— «Аль, всё пора! Пошли в магазин тебе из одежды что-нибудь купим, да и мне новое гражданское присмотрим!».

— «Пошли!» — обрадовалась Алевтина.

Пётр отнёс домой книгу и фотоаппарат, взяв деньги. И они вышли на Сретенку, по пути обсуждая, что купить в первую очередь из летней женской одежды и обуви.

— «Петь, а почему ты до сих пор всё ещё ходишь в военной форме? Ведь я видела у тебя в гардеробе и костюмы и обувь, и брюки с рубашками!».

— «Да я как-то… пока по инерции, а больше по привычке!».

— «А-а! А я-то подумала, что ты красуешься перед соседями!».

— «Ну, можно и так сказать! Пусть видят, что и я, очкарик, тоже на войне был и даже медаль заслужил!» — засмеялся Кочет.

Их поход по Сретенке затянулся до вечера. Им пришлось дважды заносить покупки домой, дабы дальше не таскаться с ними. А завершили они свой поход в ближайшем галантерейном магазине, в котором отоварились и парфюмерией.

Радостная и счастливая возвращалась Алевтина домой, искоса, с любовью и украдкой поглядывая на профиль своего супруга, любуясь и гордясь им.

А дома супруги сразу принялись примерять: жена — свои обновки, а муж — зависевшуюся в платяном шкафу свою старую гражданскую одежду — костюмы, брюки и пиджаки, рубашки и нижнее бельё. Но кое-что из одежды Алевтине пришлось срочно погладить чугунным утюгом, разогретым на огне газовой плиты.

Утром Аля любовалась, как Пётр, сидя у стоящего на подоконнике большого переносного зеркала, намыливает свои щёки окунутой в кипяток кисточкой с взболтанной ею от душистого мыла пеной. А затем аккуратно бреется подаренной ему её матерью опасной трофейной бритвой «Золинген». А после умывания ещё и протирает свои щёки, шею и подбородок свежим одеколоном «Новая заря».

От всего этого у молодой женщины даже захватило дух.

— Да, это мне не деревня! — поняла она, расчёсывая свои волосы.

— «Аль, а тебе надо будет сегодня, перед посещением школы, зайти в парикмахерскую и сделать причёску!».

— «Петь, а я что-то опасаюсь! Мне никогда не делали — всё время я сама! А вдруг не то что-нибудь сделают?!».

— «Да там парикмахеры все опытные — знают и понимают, кому какая причёска идёт, тебе предложат, а ты сама выберешь!».

Петру Петровичу пришлось самому сопроводить свою трусиху в парикмахерскую, из которой та вышла не только с причёской, но и чуть важной, счастливой и одухотворённой.

Более того, Алевтина принесла домой подаренный ей иностранный буклет с видами дамских причёсок для выбора в дальнейшем новой, может быть более подходящей или приглянувшейся.

— «Петь, а я теперь наверно выгляжу как московская учительница?!».

— «Да, вполне! Я бы даже сказал: как директор женской школы!».

В итоге, после обеда в эту пятницу, они оба вышли на улицу красивые, нарядные и благоухающие.

Проводив жену до остановки трамвая на Цветном бульваре, направлявшуюся в свою школу на собеседование с директором школы и окончательное оформление на работу, Пётр, как было условлено, после телефонного звонка отправился на своё собеседование в МИД.

Но из отдела кадров Петра Петровича пригласили на беседу с Фёдором Тарасовичем Гусевым. Тот только на днях вернулся из Лондона в Москву, получив назначение на пост одного из заместителей министра.

Замминистра радушно, как старого доброго знакомого, встретил своего бывшего подчинённого П.П. Кочета.

— «Здравствуйте, здравствуйте Пётр Петрович! — ответил он на приветствие, протягивая для рукопожатия руку — Проходите, садитесь. А я хорошо помню вас по предыдущей работе!».

— «Да, Фёдр Тарасович, было дело!» — подтвердил Кочет, вспомнив, как одно время Гусев был его непосредственным начальником — заведующим 3-м западным отделом НКИД.

— «Я смотрю, во время войны вы хорошо подтянули свою теоретическую подготовку! — заметил Гусев, бегло просматривавший лежащие на столе бумаги.

— «Да, долгое время меня чему только не учили! Еле, еле на фронт вырвался! Да и то в самом конце войны. Немцам, жалко всыпать не

пришлось!».

— «Да, и не только… теоретическую!» — вдруг оживился Фёдор Тарасович, на этот раз внимательнее вчитываясь в очередной документ.

В это же время Пётр Петрович с интересом рассматривал строгий полувоенный дипломатический мундир с погонами и двумя орденами Ленина, придававший Гусеву вид какого-то военачальника.

— Надо же?! Ведь он даже на год младше меня! Тоже имеет высшее образование — кажется Ленинградский институт советского строительства и права. Но вовремя вступил в партию, и в НКИДе с 1935 года. И вот, после заведование нашим отделом, во время войны был послом в нескольких странах, а теперь — замминистра! Правда, он ещё окончил и Институт дипломатических и консульских работников НКИД, кажется в 1937 году?! Да ещё целых два ордена Ленина!? Хорошая карьера! — чуть завидуя тому, думал Кочет.

— «Пётр Петрович, я считаю, что с вашим опытом и вашими знаниями вам надо срочно обучиться в нашей высшей дипломатической школе! Ведь из вас получится великолепный посол!» — поднял Гусев от бумаг свой чуть курносый нос, добродушно улыбаясь.

— «Опять учиться?! Ну, сколько можно? Это же у меня просто напасть какая-то! Поработать уже хочется, руки чешутся!» — не задумываясь, ответил Кочет.

Улыбка мгновенно слетела с лица Гусева, и он на некоторое время задумался, в итоге заключив:

— «Хорошо, Пётр Петрович, пока работайте — занимайтесь своими французами. Но над моим предложением всё же подумайте. Годы ведь идут. Возраст…, сами понимаете…».

Он подписал приказ о зачислении П.П. Кочета в штат МИДа и протянул его Петру Петровичу:

— «Иди, оформляйся! С понедельника на работу! Успехов тебе!» — вдруг почему-то перейдя на «ты».

— «Спасибо, Фёдор Тарасович! А над вашим предложением обязательно подумаю!» — слегка обидевшись на неожиданное панибратство, полетел окрылённый Кочет в отдел кадров.

Дома он с радостью сообщил жене о возобновлении с понедельника 17 июня своей прежней работы и о перспективах обучиться на дипломата и съездить за границу.

— «Аль, но вообще-то мне учиться больше не хочется! Но поехать за кордон каким-нибудь дипломатом я не против! А как ты?».

— «Для меня это вообще… как в сказке! Но боязно! Заграница всё ж!? Да и немецкий язык я знаю очень плохо!».

— «А зачем тебе немецкий? Может нужно будет срочно изучать французский или английский! А то и испанский? Ты же сама учительница — сможешь! Да и говорить тебе там придётся лишь на бытовом уровне!».

— «Все равно страшновато! Не успела я в Москву приехать, как…».

— «Ну, ладно! Это ещё не скоро будет, если будет! Сначала поработаю, потом посмотрим! Может ещё что-нибудь у нас неожиданно в жизни изменится?! — лукаво взглянул Пётр на Алевтину — А у тебя-то как?».

— «Да всё хорошо! Документы взяли и формально зачислили в штат учительницей начальных классов! Надо будет только после прописки паспорт им показать!».

— Хорошо, поздравляю! — чмокнул Пётр жену, слегка обнимая — Давай тогда завтра махнём в Малаховку — Бориса порадуем и отпразднуем!».

— «Давай! Познакомимся и отдохнём немного на природе!» — согласилась Алевтина в ответном поцелуе, обнимая мужа за шею.

— Да и Эльку навестим! — молча, дополнил свою мысль Пётр Петрович.

И утром в субботу 15 июня радостные Кочеты «прилетели» в Малаховку.

Из рассказа четырнадцатилетней дочери Пётр Петрович понял, что её мать Лиза, бывшая ещё до войны военврачом НКВД, уже в войну, в Кандалакше, дослужилась до капитана медицинской службы, а теперь руководит медсанчастью одного из московских мест заключения.

Эту субботу, ещё не работающие Пётр и Алевтина, основное время провели с детьми — четырнадцатилетней Элей, девятилетним племянником Олегом и их домработницей Клавой. А к вечеру с работы пришёл Борис, а из Москвы подъехала бухгалтер домоуправления Ксения. И за вечерним ужином, ставшим праздничным от привезённого Петром с собой сухого вина, Борис и Ксения поздравили его с возвращением к мирной работе.

На следующий день Алевтина и Пётр с удовольствием помогли семье брата в прополке грядок овощей и клубники. Но всё равно тон в работе задавала хозяйка Ксения, привыкшая летом вставать с рассветом и наводить порядок в огороде и саду перед тем, как в восемь утра выезжать электричкой на работу в Москву. Соревноваться с нею в этой работе было бесполезно. А мужчины после обеда даже отважились искупаться в ещё прохладной воде.

— «Петь, а помнишь как нас здесь, в воде застала весть о войне!».

— «Конечно, помню! Тогда меня ещё сразу в жар бросило!».

— «Да-а! А ведь прошло уже пять лет!? И, слава богу — мы все живы и здоровы!».

— «Вот только, как там наш отец? Ты писал ему?».

— «Да, Петь, писал! А ты?».

— «Я позавчера письмо отправил — сообщил, что вернулся домой в Москву с новой женой!».

— «Ладно, будем ждать вестей!».

— «Борь, а ты мне всё же расскажи, чем во время войны занимался, где служил?».

— «Хорошо! Но давай только не сейчас, не в воде, холодно ведь! Конечно, расскажу как-нибудь — теперь можно!».

— «Да, давай вылезать, а то вон у тебя даже губы посинели!».

— «Давай!».

А ближе к вечеру за прощальным чаепитием Ксения неожиданно предложила Алевтине:

— «Аль, а тебе ведь на работу только через два месяца?! Так ты до конца августа поживи с нами на природе, и заодно, как педагог, поможешь с детьми, да и по хозяйству тоже! Поди, соскучилась по земле-то?».

— «Да я бы с удовольствием, но Пете помогать надо!».

— «А что ему помогатъ-то? Он прекрасно и один справиться. Будет приезжать на выходной. А если будет невмочь, то пусть, хоть каждую ночь здесь ночует! Так, Петь?».

— «Да вообще-то мне лучше, если жена будет рядом, в Москве! А впрочем, как Аля захочет! Буду ездить сюда хоть каждый день!».

— «Во! Заодно и мне с плотницкой поможешь со строительством!» — оживился и Борис.

— «Ну, мы подумаем!» — за себя и мужа первой ответила Алевтина.

— «Да! Но помогу тебе обязательно, хотя бы по воскресеньям!» — отозвался и Пётр.

— «Хорошо! На том и порешили! Ждём вас!» — заключил Борис.

По дороге на станцию и в электричке супруги обсудили предложение Ксении и Бориса. Проанализировав все за и против, они решили пока в эти первые дни супружеской жизни всё же пожить в Москве. Однако этому их естественному желанию уединиться пока мешала Анна.

На следующий день в понедельник 17 июня 1946 гола Пётр Петрович Кочет вышел на работу пока в прежней должности референта, но теперь 1-го Европейского отдела МИД СССР.

Коллеги встретили его с радостью, хотя среди них было и много новых сотрудников. Но соскучившийся по своей работе Пётр Петрович сразу окунулся в бумаги, оставив разговоры о войне на перерывы в работе.

Пётр Петрович сразу с жадностью занялся чтением последних французских газет. Из них он узнал, что ещё 16 июня генерал Шарль де Голль, выступая с речью в городе Байё в Нормандии, предложил свой проект Конституции Франции, предусматривающей сохранение французских колониальных владений.

— А у него губа не дура! Мало того, что французы не победили немцев в войне, он хочет ещё и все свои колонии сохранить!? — мысленно резюмировал Кочет.

А через неделю 23 июня во Франции было сформировано временное правительство во главе с Жоржем Бидо.

Но не забывал Кочет узнавать новости и из Кореи, всё ещё бывшей для него не безразличной. С удовлетворением он отметил новые положительные изменения в стране, когда 24 июня Временный народный комитет Северной Кореи принял закон о труде рабочих и служащих.

Следил он и за ходом гражданской войны в Китае, узнав, что национально-революционная армия Коммунистической партии Китая теперь переименована в Народно-освободительную армию Китая (НОАК).

За первые недели работы П.П. Кочету не удалось выудить хоть какой-нибудь ценной информации о Франции. Белее того, в процессе чтения французский газет он понял, что уже несколько подзабыл французский язык. Сказались пять лет без языковой практики. Из-за этого ему теперь часто приходилось заглядывать в словарь и даже пользоваться учебником.

Он даже как-то по случаю обратился за помощью к своему бывшему коллеге по отделу, которого он сменил на должности ведущего Францию референта, Борису Фёдоровичу Подцеробу, с 1943 года работавшему старшим помощником сначала наркома, а теперь министр иностранных дел. Тот тоже был белорусом, младше Кочета на шесть лет, окончил Ленинградский университет, с 1937 года работал в НКИДе и хорошо владел французским языком.

— «Борис Фёдорович, я всю войну был без языковой практики, хочу подтянуть свой французский. Что-нибудь посоветуйте».

— «Хорошо, Пётр Петрович, я что-нибудь придумаю и сообщу вам».

— «А почему бы нам не отслеживать французскую прессу не здесь, в Москве, имея ограниченный, тенденциозно подобранный ассортимент газет и журналов, а непосредственно в Париже, имея возможность оперативного изучения любых печатных изданий?!» — неожиданно для самого себя спросил Пётр Петрович.

— «Вообще-то у нас в посольствах есть такие кадры, и они занимаются анализом прессы, но несколько с другим уклоном! Но я согласен, что этого недостаточно. О вашем предложении я доложу руководству. А ваш намёк понял!» — заулыбался Б.Ф. Подцероб.

Но теперь Петра Петровича, после эйфории первых дней работы, стало охватывать уныние.

— Может зря я отказался от предложения Гусева? Наверно мне всё же надо опять пойти учиться! И конечно в высшую дипломатическую школу! Надо будет как-нибудь к нему зайти — решился Кочет.

Но это его «как-нибудь» затянулось на несколько дней. Пока начальство не дёргало входящего в курс дел и событий нового старого работника, он несколько успокоился. Да и с языком стало получаться — Кочет быстро вспоминал подзабытое. Появилось свободное время и возможность пообщаться с другими сотрудниками не формально, хотя бы во время перекуров.

Из последующих разговоров с прежними коллегами он узнал, что ещё в начале войны более полутора сотен сотрудников НКИДа ушли добровольцами на фронт и в составе 6-ой дивизии народного ополчения участвовали в жестоких оборонительных боях на подступах к столице. А общее число ушедших добровольно на фронт и призванных в ряды Красной армии составило 237 работников НКИДа, среди которых Кочет с гордостью числил и себя. Он узнал, что сотрудники НКИДа, кроме Москвы, обороняли также Ленинград и Сталинград, сражались на Курской дуге, а некоторые дошли и до Берлина. Свыше трёх сотен сотрудников НКИДа работали на строительстве оборонительных сооружений под Москвой. А на денежные средства работников советских посольств за рубежом была сформирована танковая колонна. Но 71 сотрудник комиссариата геройски погиб.

— Слава богу, вернее обстоятельствам, что я остался жив! — радостно думал Кочет о новых, на этот раз положительных, изменениях в своей жизни.

Да, теперь его жизнь опять изменилась, вернув всё в старое, привычное и надёжное русло.

А изменения в жизни советских людей бывали часты. Страна победила в войне, теперь поднимала их руин свои города и сёла, заводы и фабрики, всё своё народное хозяйство. Жизнь перемещала по стране большие массы людей, менялась структура народного хозяйства, структура управления и многое другое.

Кроме известных П.П. Кочету реорганизаций НКИДа в 1939 и 1941 годах, его комиссариат подвергся реорганизации ещё и в 1944 году.

Прежде всего, это коснулось европейских отделов. А предшествовали этому изменения на международной арене и на политической карте Европы, происшедшие после разгрома гитлеровской Германии и её сателлитов, а также вытекавшие из договорённостей СССР со своими союзниками по антигитлеровской коалиции. Изменялась и возрастала роль малых стран Европы и их региональное тяготение, что и привело к увеличению количества европейских отделов МИДа.

Теперь П.П. Кочет служил в 1-ом европейском отделе МИДа, реорганизованном и переименованном ещё 21 июня 1939 года, и который, помимо Франции занимался Италией, Испанией, Португалией, странами Бенилюкс и карликами Европы — Андоррой, Монако и Сан-Марино.

Но после войны страна нуждалась в большом количестве новых профессиональных кадров, в том числе новых дипломатических работников.

Поэтому, ещё в октябре 1944 года, Совнарком СССР принял решение об образовании на базе Международного факультета МГУ — Московского государственного института международных отношений (МГИМО). Он стал хорошим дополнением к Высшей дипломатической школе (ВДШ), теперь фактически ставшей академией. После войны в МГИМО в основном принимали молодых демобилизованных военных. Но Пётр Петрович Кочет к этой категории не подходил, ни по возрасту, ни по уже имеющимся знаниям, умениям и квалификации.

Но он всё же тайно мечтал о Высшей дипломатической школе, понимая, что ему надо сначала освежить и пополнить свои знания французского языка.

А так как Пётр Петрович ещё с детства был знаком с французским языком, то его новые успехи в языковой подготовке были бы явными и естественными.

А пока новобрачные окунулись в размеренную повседневную жизнь московских аборигенов, используя вечера после работы Петра для ознакомительных для Алевтины прогулок по Москве, посещения в основном магазинов и кинотеатров, да и чтобы Анну лишний раз не видеть.

В обеденный перерыв Пётр Петрович успевал зайти домой и насладиться домашней пищей из рук любимой молодой жены. В эти дни он чувствовал себя просто счастливым.

Однако ночёвки Анны мешали новобрачным, из-за чего Петру Петровичу в свой обеденный перерыв вместо еды приходилось заниматься с женой любовью. Иногда он даже не на много опаздывал на работу, что стало раздражать не только его самого, но и начальство, как-то высказавшим ему:

— «Пётр Петрович, вы всё время ходите обедать домой. Но иногда не успеваете вовремя вернуться. Попросите, пожалуйста, свою жену вам заблаговременно разогревать обед! Или обедайте в министерской столовой — быстро и довольно вкусно!».

— «Аль, нам надо что-то делать с этим! Может действительно пока переехать в Малаховку? Я буду каждый день туда ездить».

— «Так я не против! Но сколько времени ты будешь тратить на дорогу? Надо будет раньше вставать, соответственно раньше ложиться! Раньше завтракать и позже ужинать, и обедать на работе! Появятся лишние траты на проезд и обеды! Тебе решать!».

Но, на всякий случай, Алевтина об этом спросила мнение соседки Татьяны Тихоновны.

— «Аль, насчёт Малаховки я не знаю, решайте сами. Но одного Петра на ночь наедине с Анной на оставляй — семью потеряешь!».

— «Конечно, конечно!» — горячо согласилась взволновавшаяся Алевтина.

— Как это мне самой в голову раньше не пришло?! — испугалась она.

И молодые продолжили жизнь в столице — благо Анна вскоре уехала в отпуск на юг.

— «Может хоть там себе мужа найдёт — москвича с жильём, от вас съедет?!» — участливо предположила соседка.

Но супругов Кочет обрадовало не только это событие, но и переименование Кёнигсберга в Калининград.

— «Правильно сделали, что ещё так увековечили память Михаила Ивановича!» — поделился с женой Пётр, взяв с письменного стола старенький портрет М.И. Калинина и разглядывая его.

И он тут же подробно рассказал Алевтине о своей встрече с Калининым в далёкой молодости.

Обрадовала Петра Петровича и информация о начавшейся в Фонтенбло под Парижем франко-вьетнамской мирной конференции.

— А-а! Всё-таки французские колонии зашевелились! — отметил он.

И почти через неделю, 12 июля, Хо Ши Мин заявил о согласии на ассоциацию с Францией и о непризнании профранцузской Республики Кохинхина на юге Вьетнама.

Но особенно Кочета обрадовала новость о создании 22 июля в Пхеньяне — по инициативе Компартии Северной Кореи — Единого демократического национального фронта Северной Кореи, объединившего в своём составе три партии и ещё тринадцать прогрессивных общественных организаций страны.

В последующие дни Пётр Петрович Кочет участвовал в подготовке документов к открывавшейся 29 июля в Париже мирной конференции по итогам Второй мировой войны.

Но ещё до отлёта ряда сотрудников МИДа на эту конференцию ему удалось попасть на приём к Ф.Т. Гусеву.

Поздоровавшись, Пётр Петрович сразу изложил суть своего вопроса.

— «Фёдор Тарасович, я, наконец, созрел для учёбы в Высшей дипломатической школе! Я согласен!» — как показалось замминистра, чуть торжественно сообщил Кочет.

Гусев с удивлением поднял свой чуть курносый нос на сотрудника и слегка побагровел.

Глядя в этот момент на, больше похожий на утиный, чем на гусиный, нос замминистра, Петр Петрович подумал, что рассердившийся гусь сейчас клюнет и защиплет наглого петуха.

Однако тот, сделав паузу, глубоко вздохнув и успокоившись, всё же только лишь ошарашил Кочета:

— «А где же вы раньше были, товарищ Кочет?! О чём вы думали?! Вы ведь у нас не один! Желающих было много, целая очередь! И набор уже завершён, курс укомплектован! Так что вы опоздали!?! Ничем помочь не могу! Иди, работай дальше, как работал! Думай! На будущий год попробуй! Если, конечно, получится!?» — в сердцах махнул он рукой, жестом удаляя просителя из кабинета.

— Эх, опять я пролетел мимо кассы! И это происходит со мной всю жизнь! Тугодум я что ли? Не сразу вижу свою выгоду, долго собираюсь! — сокрушался несостоявшийся дипломат.

А сокрушаться было от чего. Карьера Кочета оказалась под угрозой.

Ведь продвижение по службе в НКИД, как правило, для молодых партийных кадров, зарекомендовавших себя в ходе предыдущей партийной либо государственной деятельности и прошедших в ряде случаев учёбу в Высшей дипломатической школе, начиналось с ответственной должности в центральном аппарате наркомата.

А способный Пётр Петрович Кочет, надолго задержавшийся со вступлением в партию, такой должности до сих пор не имел.

Вслед за этим новый сотрудник направлялся секретарём либо советником посольства, как правило, в одну из стран, по которой он специализировался ранее, работая в центральном аппарате.

Через несколько лет, в зависимости от успешности в карьерном росте, обычно следовало назначение на пост посла или его заместителя, или советника или секретаря, либо на должность руководителя одного из отделов наркомата с последующим возвращением на должность посла, а затем — вновь на работу в центральный аппарат НКИДа.

Так было и теперь в МИДе СССР. Так что Петру Петровичу было от чего расстроиться, ибо он проигрывал другим кандидатам на учёбу в ВДШ по возрасту и соответственно по перспективе роста в будущем.

Дома расстроившийся Пётр сообщил о своём фиаско жене, но та успокоила мужа.

— «Петь, Да не переживай ты так! Бог с ней, с заграницей! Прекрасно проживём в Москве, поработаем!» — обняла она мужа за голову, целуя в темя и разглаживая его волнистую шевелюру.

— «Да, ты права! Чего мы там не видели? Наш дом здесь! Работа, семья! Надеюсь, родишь скоро?!» — ответил он жене поцелуем, рукой нежно коснувшись её живота.

Но, как всем известно, беда, то бишь, неприятности не приходят в одиночку. В июле вновь объявилась Анна, приехав отдохнувшей и загорелой, но почему-то злой и решительной. В комнате Кочетов надолго повисла гнетущая тишина.

А вскоре Алевтина узнала, что беременна.

— Ну, надо же?! Я ещё не успела поработать, а уже намечается. Теперь надо срочно решать с Анной — поняла она.

Всю войну прожившая в комнате Петра Петровича его бывшая любовница Анна никак не могла найти себе новое жильё. И, совершивший по отношению к ней доброе дело интеллигент, теперь вынужден был на пару с молодой женой терпеть «соседку».

— «Аня, учти, предельным сроком твоего с нами пребывания будут мои роды! Войди в моё положение, пойми меня, как женщина!» — предупредила ту, воспитанная на доброте к людям, Алевтина.

— «Аленька, милая, я тебя очень даже понимаю! Но мне пока некуда идти. Но я ищу, стараюсь!» — ответила ей более несчастная.

И это продолжалось вплоть до момента, когда в начале августа Алевтина с сильным отравлением и заражением крови попала в больницу.

В отсутствие жены, дабы лишний раз не волновать её и самому не искушаться, подозревая, что именно ревновавшая Анна притравила беременную Алевтину, Пётр Петрович окончательно выгнал приживалку из своего дома, отобрав ключи и выставив все её вещи за дверь квартиры на лестничную площадку. И как ответственный съёмщик жилья он выписал временно прописанную Анну, после чего власти сразу прописали его жену.

Узнав об этом, Алевтина сначала не знала, радоваться ей или нет.

— Ну, Петя, наконец, решился! А ведь это ради меня! Чтобы я здесь не ревновала! Мы теперь можем спать спокойно, свободно и раскрепощено. С другой стороны, жалко эту бездомную женщину! — сомневалась Алевтина.

— Но, в конце концов, у неё была уйма времени, чтобы этот вопрос решить! После моего приезда ведь прошло целых два месяца!? Так что всё правильно сделал Пётр, вопрос решён и решён окончательно! И меня, наконец, прописали! — сама с собой рассуждала она, успокаиваясь и оправдывая решительный поступок интеллигента мужа.

Но отравление Алевтины сказалось на её беременности, которую пришлось прервать. Не состоявшиеся родители расстроились, окончательно понял правильность своих решительных действий по отношению к Анне.

После больницы Пётр отправил жену в Малаховку, первое время приезжая туда ежедневно. Но, устав от почти каждодневной езды и раннего подъёма, он стал жить дома один, приезжая в Малаховку в субботу вечером и уезжая на работу в понедельник утром.

— «Борь, а как твоя Ксения каждый день ездит в Москву на работу? Не устаёт?» — спросил Пётр брата, удивившись такой выносливости невестки.

— «Привыкла, наверно?! Да и работа у неё в Москве хорошая! Она ведь сейчас главный бухгалтер домоуправления!» — гордо ответил брат.

И он, наконец, рассказал Петру о своей жизни и службе во время войны.

С первых дней войны Борису Петровичу Кочету было поручено руководить заготовками в окрестных лесах их лесничества брёвен для блиндажей, землянок, окопов, мостов и накатов. Он должен был сам выбирать делянки и отдельные деревья, дабы не нанести подмосковному лесу непоправимого ущерба.

После разгрома немцев под Москвой и отхода линии фронта на запад, с августа 1942 года его пригласили преподавать в Высшую оперативную школу особого назначения Центрального штаба партизанского движения, размещавшуюся в бывшем особняке Воронцова-Дашкова в посёлке Быково неподалёку от Малаховки.

Там он преподавал дисциплину под условным названием «Лес», обучая городскую молодёжь разбираться в лесных растениях, полезности тех или иных пород древесины для различных целей, ориентированию на местности, в том числе ночью, выживанию в лесу, съедобности даров леса и растений, и даже способам маскировки в лесу и кустарниках.

— «Я их даже учил предсказывать погоду по поведению деревьев, кустарников и насекомых!» — удивил брата Борис.

— «А как это возможно?» — засомневался Пётр.

— «Возможно! Вот, например, листья деревьев, особенно это видно по клёну, свёртываются к дождю, подставляя свежему ветру свою нижнюю поверхность! Сильный и поздний листопад к суровой зиме! Жёлтые листья летом к ранней осени! Дубрава шумит к непогоде! К наступлению тепла усиливается треск деревьев в лесу!» — продолжал удивлять брата Борис.

— «Вот это да! Оказывается, не зря ты учился в лесотехническом институте!» — обрадовался за брата Пётр.

— «Да, не зря! Вот сильный шум ветра в безветренную погоду в хвойном лесу — зимой к оттепели, а летом к дождю! Так это ещё не всё! Погоду можно определять и не по звуку, а визуально! Воздух над лесом синеет к теплу! Лес чернеет к оттепели, а сереет к морозу! Деревья в инее — будет синее небо!» — продолжал увлекшийся Борис.

— «Борь, а расскажи ещё, какие есть ориентиры, интересно ведь!».

«Хорошо! Как ориентироваться в лесу? Лучше всего по распространённой у нас и всеми любимой берёзе! У неё всегда кора белее и чище с южной стороны, а трещины, неровности и наросты на стволе образуются всегда с северной. И это даже в глубине леса! По ней даже можно прогнозировать наступающий сезон! Если они весной опушатся раньше клёна, то будет сухое лето, а если позже, то дождливое. Тоже самое и при сравнении берёзы с ольхой! Много сока весной течёт из берёзы — быть дождливому лету! Если её сок не вкусен — будет хороший урожай хлебов! Берёзы и зиму предсказывают! Если с начала октября листья с неё не опали — жди поздний снег. А если листья вовремя опадут и все, то в конце января — начале февраля жди длительной оттепели. И про весну берёзы рассказывают тоже ещё осенью! Если берёза желтеет с макушки — жди раннюю весну, и наоборот. А по другим деревьям и кустам тоже можно предсказывать! Но это в другой раз! И всё это народные приметы, позволявшие вовремя сеять и убирать урожаи!» — завершил Борис свой весьма поучительный монолог, далее продолжив про школу.

От брата Пётр узнал, что к началу лета 1943 года эту школу трансформировали в Учебный центр подготовки специальных разведывательно-диверсионных отрядов НКВД, и он остался в ней преподавателем той же дисциплины.

Вскоре его труд был отмечен. На основании приказа Центрального штаба партизанского движения № 63/н от 7 июля 1943 года о награждении большой группы диверсантов этого Учебного центра, Б.П. Кочет, наряду с другими преподавателями, был награждён медалью «Партизану Отечественной войны» II-ой степени.

Борис достал из комода медаль с выпиской из приказа и показал Петру коллективную фотографию. На ней тот с трудом нашёл брата в гражданской одежде среди военных.

В ноябре того же года школу расформировали, передав основную часть кадрового состава в подчинение Управлению войск НКВД. А Бориса, как не военнообязанного, оставили работать в его лесничестве. Теперь он занимался восстановлением частично утраченного во время войны подмосковного леса.

Но однажды Бориса Петровича всё же на короткое время привлекли прочитать курс лекций и провести практические занятия со слушателями Центральной школы подготовки командиров штабов (ЦШПКШ), фактически являвшейся годичными разведывательными курсами.

Одна из точек подготовки кадров разведчиков как раз находилась в Малаховке. За высоким дощатым забором стоял особняк и несколько деревянных построек. В них размещались учебные классы, кабинеты и лаборатории. На территории была спортплощадка, пищеблок с посадочными местами на полтора десятка человек, и своё подсобное хозяйство. Но вскоре и эта командировка старшего из братьев Кочет завершилась.

К беседе братьев присоединилась и Ксения Алексеевна, вспомнив первые месяцы войны.

Из рассказов супругов Пётр узнал, что первая воздушная тревога в Малаховке была уже 30 июня 1941 года. С этого же дня выезд и въезд в Москву осуществлялся только по пропускам.

— «Петь, если бы ты тогда захотел к нам приехать, то тебя бы всё равно не пропустили!» — заметила Ксения.

— «Так я бы и не поехал! У меня в наркомате работы было по горло, да и комендантский час уже был введён!».

Далее Пётр узнал, что около всех домов их жители вырыли щели, служившие укрытием от осколков в случае бомбёжки. Борис обложил стены своего укрытия досками, раскрепив их вертикальными кольями с горизонтальными распорками, и сделал нары для сидения. А сверху всё это прикрывалось лёгким сдвижным навесом из досок, слегка присыпанных сверху землёй и ветками. И в начале августа эти укрытия пригодились, когда немцы впервые сбросили бомбы на железную дорогу и Малаховку.

— «А по ночам мы с соседями дежурили парами!» — заметил Борис, почему-то загадочно улыбнувшись.

— «Да, по полночи — следили за светомаскировкой и за прохожими!» — уточнила Ксения.

— «А помнишь, как ты в огороде и в саду собирала осколки от наших зенитных снарядов?» — спросил Борис жену.

— «Да! А ты их с крыши сковыривал и дыры латал! А в сентябре и в октябре, как стало жутко дежурить?! Тревоги были каждую ночь!».

— «А тут ещё мы радиоприёмник сдали — никаких новостей!?» — вспомнил Борис.

— «Но самое противное было, когда, кажется с семнадцатого июля, ввели продуктовые карточки!» — вспомнила хозяйка.

— «Но и на них трудно было купить продукты! Только хлеб в ограниченных количествах! Хорошо, что у нас хоть огород и сад есть, корова и куры были!» — оживился и хозяин.

— «А какой ужасный налёт был ночью двадцать девятого июля?! Помнишь? — обратилась Ксения к мужу — Ночь была лунной — видимо немцам всё хорошо было видно?! Потому было много немецких самолётов — наши зенитки лупили без перерыва! Я тогда в первой половине ночи дежурила».

— «А я помню, как в начале августа мы с соседом сидели на его веранде и видели, как наши прожектора поймали и вели немецкий самолёт! А тот от страха бомбы сбросил — чуть в нас не попал! Был ужасный грохот и страшный удар! Дом чуть ли не подпрыгнул — все стёкла вылетели! Даже нас взрывной волной на пол бросило!? А днём я на Южной видел большущую воронку около железной дороги. Одного дома уже не было — только на соснах висели доски и разные вещи, а два других и казарма были только повреждены! Слава богу, говорят, тогда обошлось без жертв — щели спасли! Ещё бомбы падали на Лермонтовскую и на посёлок Обрапрос. А в районе Февральской улицы зажигалки всё же спалили несколько дач! Только не знаю, были жертвы или нет!» — ответил тот подробностями.

— Надо же? Значит, тогда Борька чуть было не погиб?! — с жалостью взглянул Пётр на старшего брата.

— «А как тут у вас было… э-э, кажется шестнадцатого или семнадцатого октября, когда в Москве паника была?» — спросил младший.

— «Ну, панику мы не видели, а эвакуация шла во всю! Хотя всего дня три — четыре! А потом всё затихло» — ответил Борис.

— «Да-да! Как мне не помнить! Ведь тогда, шестнадцатого октября, по нашей дороге срезали все провода, и электрички не ходили! И я осталась в Москве! Хотя многие пошли по домам пешком?!» — вспомнила Ксения этот день.

— «А разве домоуправления в Москве в те дни работали?» — вспомнил Пётр свои давние трудности.

— «Да! Мы работали! Ходили по домам — проверяли светомаскировку, с людьми говорили, опечатывали пустующие квартиры… Ох, и уставала я тогда по этажам шастать!» — вспомнила Ксения Алексеевна.

— «А я жду и жду жену домой, а её всё нет и нет! Я тогда пошёл на станцию — встречать её и увидел, что сообщение с Москвой прервано, и всё понял!» — добавил Борис.

— «Мы потом видели, как по железной дороге мимо нас громыхали паровозы с товарными составами, чем только не нагруженными?! Станки, всякое оборудование, мебель, узлы… Я даже вагоны метро видела!? Жуть была! Я даже подумала — немец приближается!» — вновь вступила Ксения.

— «А числа с двадцатого сообщение восстановили! Но пассажирские вагоны оказались какие-то старые, допотопные!» — вмешался Борис.

— «Наверное, с царских времён? Там были и пригородные и спальные. Зато я, хоть домой стала ездить, правда ходили они без всякого расписания!» — уточнила его жена.

Из дальнейших рассказов брата и Ксении Пётр узнал, что их бомбили точно по расписанию — в семь и в десять вечера, когда жители Малаховки возвращались с работы, в том числе приезжали из Москвы. Но самой большой проблемой для Ксении было уехать в Москву утром. Поезда ходили не по расписанию, а приехавший люд спешил на знаменитый Малаховский рынок и с него, создавая на станции непроходимую толкучку. Поэтому Ксении Алексеевне иногда приходилось садиться на внезапно подошедший из Москвы поезд, чтобы на следующей станции Удельная пересесть на встречный до Москвы. Однако Малаховский рынок помогал многим людям поменять свои вещи на продукты и наоборот. Но вскоре, в марте, когда фронт откатился от Москвы, пустили и электричку, правда, пока лишь от Москвы до Люберец, от которых до Малаховки уже можно было дойти пешком. А это около десяти километров!? Самым трудным было пройти по охраняемому мосту через реку Пехорку. Иногда приходилось делать крюк.

Но к маю электричка пошла дальше, всё вошло в норму.

— Да! Пришлось Сюте помучиться! Волевая женщина! — взглянул Пётр на невестку восторженными глазами.

— «Ну, а весной, опасаясь голода, все занялись огородами! Овощи сажали не только на своей земле, но и на всех пустующих. Картофельные гряды были даже вдоль путей! У нас всё было засажено картошкой!» — с гордостью взглянул на жену Борис.

Ведь сельскохозяйственными работами на их приусадебном участке в основном приходилось заниматься Ксении Алексеевне.

Именно она прервала их затянувшуюся допоздна беседу, так как на следующий день семье предстояло множество дел, а братьям ещё и хорошенько поплотничать.

Утром в понедельник Пётр Петрович ехал на работу в приподнятом настроении. Ведь в воскресенье ему удалось потрудиться физически. И эта работа, по которой он давно соскучился, увлекла, просто захлестнула его.

Тем временем, и происходящие в мире события всё больше захлёстывали П.П. Кочета.

Для разработки статуса Индокитайской федерации французские колониальные власти неожиданно 2 августа открыли во вьетнамском городе Далат вторую конференцию. Поэтому делегация Хо Ши Мина прервал своё участие в конференции в Фонтенбло.

— Похоже, хитрые французы опять выкинули фортель! Наверно, чтоб обмануть Хо Ши Мина? Ну-ну, дождётесь! Видимо дело опять идёт к новой войне?! — предположил Кочет.

И последующие события косвенно подтвердили факт наступления бывших колоний на свою метрополию.

Тунисская компартия 4 августа распространила программу упразднения французского протектората с целью достижения независимости своей страны.

А их соседи — алжирцы — устами депутата Учредительного собрания Франции Ферхата Аббаса внесли в него проект конституции Алжирской республики, предусматривающий внутреннюю автономию Алжира. Но его проект был отвергнут.

— Ничего! Не всё сразу! Курочка, как известно, по зёрнышку клюёт! Лиха беда — начало! — рассуждал аналитик.

А на противоположной части материка Временный народный комитет Северной Кореи 10 августа национализировал японские и частные корейские промышленные предприятия, транспорт, банки и средства связи.

— Давно пора! — поддержал своих «братьев корейцев» Кочет.

В Тунисе же, ранее созданный по инициативе партии «Новый Дистур», руководимой Хабибом Бургибой, тунисский Национальный конгресс 23 августа принял декларацию о независимости Туниса. Однако французы не признали её, сохранив свой протекторат над Тунисом.

— И здесь, похоже, дело идёт к войне за независимость?! — предположил Пётр Петрович.

Послевоенные международные отношения во многих частях планеты постепенно накалялись. Закончилось, вызванное победой над фашизмом, иллюзорное ожидание нового мира и нового мирового порядка. Как раз за него теперь и разворачивалась новая и, видимо, не менее ожесточённая борьба.

Временная кажущаяся международная оттепель заканчивалось, как и заканчивалось лето. В воскресенье вечером 25 августа Пётр и Алевтина вместе покинули Малаховку, окончательно возвратясь домой.

А на работе П.П. Кочета неожиданно вызвал к себе старший помощник министра Б.Ф. Подцероб.

— «Пётр Петрович, я не забыл о вашей просьбе! И у меня для вас приятная новость! Руководство обдумало и удовлетворило ваше пожелание совершенствоваться во французском языке. Но с учётом уже укомплектованности курса в ВДШ, с учётом ваших воинских заслуг и разнообразных квалификаций, вы направляетесь на краткосрочные курсы повышения квалификации в ВИИЯКА! Ваши занятия там начнутся с девятого сентября! Но вам надо туда прибыть четвёртого числа! Вот ваше направление и необходимые документы — характеристика, выписки и прочее…, сами потом посмотрите! Идите в отдел кадров — оформляйте учебную командировку!» — протянул он растерявшемуся Кочету пачку бумаг.

— «Спасибо, Борис Фёдорович! А то я, было, совсем расстроился, что пролетел мимо ВДШ! Спасибо!» — принял он документы, крепко пожимая руку старшего помощника министра.

— «Да не стоит благодарности! Кстати, Пётр Петрович, по секрету скажу, что вами тут интересовались военные… из разведки! Так что смотрите…!» — непонятно на что намекнул молодой земляк, хитро улыбаясь.

— Ну, что ж! Процесс, как говориться, пошёл! Не в ВДШ, так на курсы повышения квалификации! А что это он намекал по поводу военной разведки?! ВИИЯКА?! Ха, вспомнили обо мне! Ладно! Поживём, увидим, узнаем, посмотрим! — радовался Кочет.

На следующий день, во вторник 27 августа, он узнал о возвращении Королевства Лаос под контроль Франции. Но теперь его занимали совсем другие мысли.

А в среду, 28 августа, получившая московскую прописку учительница начальных классов Алевтина Сергеевна Кочет выходила на работу в 243-ю женскую школу, размещавшуюся в доме № 11 по Александровскому переулку. К понедельнику 2 сентября ей предстояло подготовиться к приёму своего 3-го «А» класса. Перед новой работой она немного волновалась.

— Но я ведь учила других детей, и не только одних девочек, справлялась! Да и директором была, хоть и деревенской, но всё же целой школы! Хорошо хоть, что следующий день 3 сентября будет праздничным — после первого дня дух переведу! — успокаивала она себя.

И действительно, Указом Президиума Верховного Совета СССР ещё от 2 сентября 1945 был установлен праздничный нерабочий день 3 сентября, как «Праздник победы над Японией».

Готовился к новому учебному году и Пётр Петрович. Последней и значительной для него новостью, полученной на работе, было сообщение о распаде Коммунистической партии Кореи на Трудовую партию Южной Кореи и Трудовую партию Северной Кореи во главе с Ким Ду Боном. Но это произошло в результате предшествовавшего объединения компартии Кореи с Новой Народной Партией Кореи, созданной ещё в феврале вернувшимися из Китая коммунистами и занимавшими радикальную марксистскую позицию.

— А это, видимо, было неизбежно?! Ведь на юге Кореи американцы, и они вряд ли отдадут власть коммунистам! — про себя отметил Кочет.

— А может зря я не стал заниматься Кореей? Ведь вон в Московском институте Востоковедения ещё год назад открылось корейское отделение! Можно совершенствовать мой корейский язык, пока совсем не забыл! Да и обстановка на Корейском полуострове обостряется! Нашему МИДу и не только видимо предстоит там много работы?! А я мог бы перейти работать в Восточный отдел! — вдруг засомневался Пётр Петрович.

— Нет! Мне не надо разбрасываться, распылять свою энергию! Французы, так французы! В конце концов, и они мои давние предки! А предков надо чтить и изучать! — окончательно решил П.П. Кочет.

В понедельник 2 сентября Алевтина Сергеевна очно познакомилась со своими ученицами, чья прежняя учительница уволилась по беременности.

Девочек в классе оказалось ровно сорок.

Алевтина Сергеевна заранее изучила их данные. Все девочки учились вместе с первого класса, и только одна из них пришла в эту школу в прошлом году после возвращения семьи из Польши. Это была теперь десятилетняя Лариса Павловская. Её отец — командир дивизии генерал-майор Иван Григорьевич Павловский — с 1945 года был слушателем Высшей военной академии имени К.Е. Ворошилова. Поэтому они временно жили в комнате № 210 гостиницы ЦДКА.

Ученицы оказались разного возраста. В основном это были девочки 1937 года рождения, их было двадцать одна. По шесть учениц родились в 1936, в 1935 и в 1934 годах, а одна родилась даже в 1933 году. Лишь половина девочек жила в полных семьях. У четверти — отцы погибли на войне и у стольких же не жили с семьями или сведений не было.

— Да, война оставила свой след! Мне теперь придётся это учитывать! — поняла Алевтина Сергеевна.

На следующий день 3 сентября страна праздновала годовщину разгрома милитаристской Японии. В этот не рабочий день Пётр Петрович рассказал жене много интересного из своей службы на Дальнем Востоке.

А на следующий день он поехал на Волочаевскую улицу в дом № 3/4 оформляться на специальный курс повышения языковой квалификации в Военном институте иностранных языков (ВИИЯ), называвшийся так после официального переименования с 25 февраля 1946 года Красной армии в Советскую армию.

И у супругов Кочет начались долгие трудовые и учебные будни.

В этот первый послевоенный год работала и училась вся советская страна. Надо было скорее восстанавливать разрушенное войной народное хозяйство.

Но кое-что восстанавливалось и в мире. В частности, в результате плебисцита — монархия в Греции. А вот в соседней Болгарии монархия была упразднена.

В воскресенье 8 сентября неожиданно для супругов на Красной площади прошёл парад гвардейской танковой Кантемировской дивизии.

В середине сентября всё же интересующийся французскими делами П.П. Кочет узнал, что президент Демократической Республики Вьетнам Хо Ши Мин и министр по делам заморских территорий Франции Мариус Мутэ подписали совместную франко-вьетнамскую временную конвенцию. Она предусматривала прекращение военных действий, решение спорных вопросов и заключение окончательного общего договора между двумя странами.

А 4 октября Учредительное собрание Франции приняло новый избирательный закон. И король Лаоса 11 октября подписал указ о проведении выборов в Учредительное собрание своей страны.

К 13 октября на референдуме была одобрена новая Конституция Франции, и через два дня закрылась Парижская мирная конференция по итогам Второй мировой войны, на которой рассматривались мирные договоры с бывшими союзниками Германии: Болгарией, Венгрией, Италией, Румынией и Финляндией.

И в это же время Кочеты узнали о завершении Нюрнбергского процесса над главными военными преступниками Второй мировой войны и их казни 16 октября по приговору Международного военного трибунала.

За всеми этими международными событиями совершенно незаметными остались важные внутриполитические события в СССР. Произошли структурные изменения в руководстве Советского Союза, занимавшимся внешней политикой. Ещё год назад, 4 сентября 1945 года, был расформирован Государственный Комитет Обороны СССР. Вместо него и опять под руководством И.В.Сталина внешней политикой страны стала управлять, им же созданная, Комиссия Политбюро по внешнеполитическим делам — сначала «шестёрка», а потом «семёрка». Но через год полномочия этой комиссии расширились, пополнившись и внутриполитическими задачами.

Советские люди тогда ещё не знали, что 3 октября 1946 года по предложению И.В. Сталина было принято решение, закрепившее власть этого узкого руководства и фактически оставившее Политбюро не у дел:

1. Поручить Комиссии по внешнеполитическим делам Политбюро (шестёрка) заниматься впредь, наряду с вопросами внешнеполитического характера, также вопросами внутреннего строительства, внутренней политики.

2. Пополнить состав шестёрки председателем Госплана СССР тов. Вознесенским и впредь шестёрку именовать семёркой.

После этого все принципиальные решения в стране стали принимать: И.В. Сталин, В.М. Молотов, Л.П. Берия, А.И.Микоян, Г.М. Маленков, А.А. Жданов и Н.А. Вознесенский.

И теперь именно эта комиссия решала все ключевые государственные вопросы, но в первую очередь вопросы внешней политики.

Тридцать девятую годовщину Великой октябрьской социалистической революции семья Кочетов праздновала у себя дома. У Алевтины закончилась первая четверть, в течение которой ей удалось сплотить свой класс, направив девочек на отличную учёбу, дабы поддержать своих родителей, с энтузиазмом восстанавливающих разрушенное войной народное хозяйство.

Пётр тоже добился успехов, глубоко и с рвением втянувшись в учебный процесс, чувствуя, что язык поддаётся, всё быстро вспоминается и надёжно усваивается.

В начале ноября была принята первая Конституция Демократической Республики Вьетнам, во Франции прошли первые послевоенные парламентские выборы, а в Алжире Ахмед Мессали Хадж основал партию «Движение за триумф демократических свобод».

В середине ноября Лаосу были возвращены две провинции, ранее японцами отданные Таиланду, а во вьетнамском Хайфоне произошли вооружённые столкновения между французской армией и местными воинскими формированиями. В конце же месяца во Франции неожиданно для Петра Петровича и к его огорчению правительство Жоржа Бидо подало в отставку.

Происходили изменения и в Германии, где 2 декабря США и Великобритания объединили свои зоны оккупации, создав Бизонию.

Но Кочета больше всего занимали разворачивавшиеся французские дела, когда он узнал, что 3 декабря председателем Национального собрания Франции избран Венсан Ориоль, а единственным кандидатом на пост премьер-министра 4 декабря стал лидер коммунистов Морис Торез. Его кандидатуру поддержали как коммунисты, так и социалисты. Однако для назначения ему не хватило большинства голосов, набрав их лишь 45 %.

Через два дня, 8 декабря, во Франции была избрана верхняя палата парламента — Совет Республики.

Но особо в международных новостях стояло сообщение от 11 декабря о подтверждении Генеральной Ассамблеей ООН принципов международного права, признанных Уставом Нюрнбергского трибунала.

К 16 декабря во Франции было сформировано правительство Леона Блюма. А накануне было избрано Учредительное собрание Лаоса.

Но не всё в мире шло гладко.

Сообщение, что 19 декабря после нападения вьетнамских партизан французская армия начала операцию по захвату Ханоя и других городов Демократической республики Вьетнам, а на следующий день Хо Ши Мин призвал свой народ к всеобщей партизанской войне сопротивления — насторожило Кочета.

— Ну, никак империалисты не хотят давать свободу своим колониям!? Даже французские, у которых у самих в стране не всё в порядке! — искренне возмущался он.

Однако к концу месяца завершилась эвакуация французских войск с территории Ливана.

— Ну, хоть здесь есть прогресс! — несколько успокоился Пётр Петрович.

— Но сколько ещё предстоит борьбы против империалистов-колониалистов и их пособников — марионеток?! — озаботился он.

По поводу Китая он оказался прав — возобновившаяся там Гражданская война между коммунистами и Гоминьданом, пока шла в пользу Чан Кай Ши, войска которого наступали на север, к концу года захватив новые территории и города страны.

В целом, 1946 год заканчивался успешно, как и учебное полугодие у супругов Кочет.

Пётр Петрович, всегда очень серьёзно относившийся к любой учёбе, на отлично сдал все зачёты, особенно подтянув свою французскую разговорную речь, дома бравируя перед женой своим французским прононсом.

А Алевтине Сергеевне удалось подтянуть успеваемость в классе и сдружить девочек за совместными и не только школьными занятиями. И они тоже полюбили свою новую учительницу, уважая её за справедливость, доброту, такт и терпение. Успехи А.С. Кочет, которую избрали заместителем секретаря партийной организации школы, отметили и завуч с директором.

Новый 1947 год Пётр и Алевтина встречали совместно с семьёй Бориса в Малаховке, воспользовавшись затем каникулами и устроив себе маленький семейный отпуск. После долгих ежедневных прогулок на свежем лесном малаховском воздухе мужу с большим трудом, наконец, удалось поставить жену на лыжи. И та быстро вспомнила свои детские лыжные коллективные походы в школу из Берёзовки в Давыдово и обратно.

Однако хозяйка дома Ксения почему-то стала как-то косо поглядывать на Алевтину, периодически задираясь к ней по разным поводам и без него, как старшая по возрасту, делая ей замечания по бытовым вопросам.

Как-то Алевтина невольно услышала её жалобу Борису:

— «И зачем только твой Петька женился на деревенской? У него такие московские крали были — одна краше другой! Не понимаю!».

— «Так молодая же, здоровая и симпатичная, к тому же образованная! Я Петра понимаю!» — неосторожно ответил тот, вызвав гнев жены.

— «Я тебе попонимаю, кобель ты эдакий! — взмахнула она половником на Бориса, но тут же, несколько успокаиваясь, продолжила — Но разница ведь восемнадцать лет!? Она мне в дочери годится — девчонка сопливая! А гордится, что она учительница, член партии! Тьфу на вас, Кочетов!».

Алевтину это покоробило, но мужу она не сказала, дабы не вносить раздор между братьями.

После зимних каникул супруги возобновили свои занятия и работу соответственно на курсах и в школе.

По горло занятый языковым совершенствованием, Пётр Петрович теперь не особо-то и следил за международными событиями, в основном посвящая своё свободное время отдыху с женой.

По вечерам они часто ходили на Сретенку в кинотеатры «Хроника» и «Уран». За этот учебный год им удалось посмотреть множество фильмов — документальных, научных и художественных, среди которых были «Адмирал Нахимов», «Белый клык», «Беспокойное хозяйство», «Во имя жизни», «Крейсер Варяг», «Первая перчатка» и другие.

Частенько супруги выбирались и в театры, став настоящими театралами. Инициативу в этом проявила Алевтина Сергеевна, никогда ранее не посещавшая театров, и даже не видевшая их снаружи, за исключением Чувашского академического театра, в который во время учёбы собиралась, но так ни разу и не сходила. И Пётр Петрович давно не был в театре. К тому же, после выхода Постановления ЦК ВКП(б) «О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению» от 26 августа 1946 года, в театрах теперь резко, в 3 — 4 раза, уменьшилось количество пьес советских авторов на современные темы, зачастую имевших низкий художественный уровень.

Теперь стало больше отечественной классики.

За этот сезон супруги побывали ещё и, как в старых театрах Москвы — Большом, имени Моссовета, имен Вахтангова и Камерном, так и в новых, открытых совсем недавно — Московском драматическом театре и в Театре драмы и комедии.

Однажды Пётр Петрович сводил жену в Московскую государственную консерваторию имени П.П. Чайковского на концерт классической музыки. На Алевтину это произвело весьма сильное впечатление. И больше не сама музыка, а неожиданная реакция мужа на неё. Жена заметила слёзы под стёклами очков супруга.

— Ну, надо же, как Петя реагирует?! Оказывается он у меня чувствительный, сентиментальный!? А на вид не скажешь — просто кремень! — удивилась она.

Не забывали молодожёны и московские музеи, побывав в основных из них. Они посетили Государственный исторический музей, его филиал — Центральный музей В.И. Ленина, музей истории и реконструкции Москвы, и Государственный музей Революции.

— «Раньше, до революции, здесь размещался английский клуб! Я бывал здесь, как корреспондент газеты, в ноябре двадцать второго на открытии выставки о Красной армии и видел всех наших руководителей!» — поделился с женой Пётр.

Побывали они и в Государственном музее изобразительных искусств имени Пушкина и в Третьяковской галерее.

— «Представляешь?! В тридцать девятом скульптуру Ленина поменяли на Сталина?!» — указал Пётр на скульптуру у входа в музей.

А ещё летом 1946 года супруги побывали на Сельскохозяйственной выставке, погуляли по Сокольникам и Парку культуры и отдыха имени Горького, посетив там Центральную выставку образцов трофейного вооружения. Но чаще всего супруги бродили по вечерней Москве, просто путешествуя и изучая столицу.

Однако изучали они не только столицу — часто по вечерам читали, причём каждый своё. В основном, эта была специальная и научная литература. Но не забывали они и литературную классику, особенно учительница, а Пётр Петрович — текущие международные новости по радио и особенно из газет.

Но на фоне начавшихся в Китае успешных контрударов НОАК, все остальные международные новости казались ему теперь малозначительными, даже французские.

После вступления 16 января в должность президента Франции Венсана Ориоля естественно подал в отставку кабинет министров Леона Блюма.

Новый кабинет министров Франции во главе с социалистом Полем Рамадье был сформирован 22 января на основе широкой коалиции с участием христианских демократов, французской секции рабочего интернационала (СФИО) и коммунистов.

Раньше, с 1944 по 1946 годы, во временном правительстве Франции генерала Шарля де Голля, как и в правительстве Феликса Гуэна в 1946 году, коммунистов было меньше. Однако они, действуя наряду с другими группами из Сопротивления, добились принятия важных прогрессивных актов, в частности демократической конституции 1946 года, социального законодательства, частичной национализации банков и крупных промышленных предприятий.

Первое Учредительное собрание Франции, избранное 21 октября 1945 года, выработало проект Конституции. Но 5 мая на референдуме небольшим большинством голосов проект, во многом учитывавший мнение компартии Франции, был отвергнут. Это стало возможным из-за позиции социалистической партии, поддержавшей реакционные силы, выступавшие против движения Франции по пути демократии и голосовавшие протии первого проекта Конституции.

Тогда 2 июня 1946 года во Франции было избрано второе Учредительное собрание, выработавшее новый текст Конституции. И на референдуме 13 октября того же года переработанный проект Конституции Франции был одобрен 53 % голосов. А 10 ноября, одновременно с выборами в первое однопалатное Национальное собрание Франции, новая Конституция страны вступила в силу.

Новая Конституция по сравнению с Конституцией 1875 года расширяла права законодательных органов власти и сужала власть президента.

В её Преамбуле были провозглашены равные права человека независимо от его расовой принадлежности и религиозных убеждений.

Были провозглашены равные права женщин, право для преследуемых граждан на убежище на территории Франции, обязанность работать и иметь право на получение работы и должности. Отрицалась возможность преследования по причине происхождения, взглядов и вероисповедания.

В Преамбуле также говорилось о защите прав граждан профсоюзами, разрешались стачки, но в рамках регламентирующих их законов. А профсоюзам давалось право определять условия работы трудящихся и участвовать в руководстве предприятиями.

Все монополии и общественно значимые предприятия национализировались.

Также декларировалось стремление к свободному и демократическому самоуправлению. Отвергалась система колонизации и произвол.

Парламент Франции должен был состоять из, избираемого на основе всеобщего и прямого права, Национального собрания и Совета Республики, избираемого коммунами и департаментами соответственно на основе всеобщего и косвенного избирательного права.

Национальное собрание наделялось исключительным правом принятия законов и объявления войны. Всё это были новые и прогрессивные веяния.

Но, несмотря на полевение, Франция продолжала колониальную политику, ведя боевые действия во Вьетнаме, к 17 февраля заняв Ханой.

Однако через два с половиной месяца наступление реакции началось и внутри самой Франции, в её внутриполитической жизни. В результате этого 5 мая премьер-министр Поль Рамадье опубликовал декрет об исключении из правительства за якобы нарушение «министерской солидарности» представителей Французской коммунистической партии.

А ведь успехи на всех последних выборах и рост количество членов французской компартии привели многих к мысли, что коммунисты неизбежно заполучат власть во Франции.

К тому же для получения помощи от США, согласно плану Маршалла, от Франции требовали удаления коммунистов от власти.

— Ну, совсем это никуда не годиться! Правые совсем распоясались! Хоть поезжай туда и наводи порядок! Что, полевение Франции окончилось?! — задавался естественным вопросом осерчавший Кочет.

А в конце мая и сам Пётр Петрович успешно окончил ускоренный курс повышения языковой квалификации и возвратился на своё прежнее место работы в МИД СССР.

Окончила первый год своего успешного преподавания в школе и Алевтина Сергеевна, с чувством радости и удовлетворения уходя теперь на летние каникулы. Подоспел отпуск и у мужа.

Поначалу супруги доделали все отложенные домашние дела и посетили некоторые культурные мероприятия, в основном гуляя по московским бульварам и любуясь распускающейся и расцветающей городской флорой.

Однажды, ближе к вечеру, спускаясь по Рождественскому бульвару, чета Кочетов услышала сальности, отпущенные в адрес величественной Алевтины выпивающей на скамье троицей:

— «Смотри, какая краля идёт! Во, баба! Я б такую сам с удовольствием…» — начал, было, видимо заводила компании.

— «А мужичок то у неё — так себе, очкарик!» — поддержал верзила.

Пётр Петрович тут же вскипел, и, как истинный кочет, подскочил к хамам с кулаками:

— «А ну, сейчас же извинись, гадёныш!».

— «Петя, не надо! Только не убивай их!» — неожиданно для обидчиков довольно громко и даже отчаянно вскричала Алевтина, увидев под стёклами очков гневом сверкающие глаза мужа.

Видя перед собой бессознательного в гневе фокстерьера, и, главное, услышав крики женщины — не убивай! — компания сразу протрезвела, и до этого молчавший третий забулдыга, извинился перед Петром Петровичем за своих дружков:

— «Простите нас! Выпили немного».

А, обращаясь к его жене, добавил:

— «Извините, пожалуйста, вырвалось у дурака! — показал он на верзилу — Большой дурак, а без гармони!» — добавив уж совсем миролюбиво.

А тот молча поднёс ладонь к своей груди, чуть наклонив голову в лёгком поклоне, якобы тоже извиняясь.

На такое Пётр Петрович среагировал адекватно, отступив назад. Взятый женой под локоток, он покорно пошёл с нею прочь от пьяных.

— «Петь, а если бы они полезли на тебя драться, что бы было?! Их же трое и все здоровые!?» — уже на Трубной спросила она.

— «Не знаю! Убил бы подлецов наверно?!».

В ответ Алевтина оценочным взглядом смерила от головы до ног своего, меньше её по росту, мужа-очкарика, лишь с укоризной почти незаметно покачав головой.

Дальше супруги долго шли молча, каждый думая о своём. Алевтина — о возможных последствиях драки, а Пётр — о мешающих ему в жизни особях.

Позже он неожиданно спросил жену:

— «Аль, а твоя мама вроде писала, что у них прошлым летом из-за засухи был плохой урожай, и теперь они живут голодно?!».

— «Да, хлеба не хватало! Но они с Виталькой и Жекой как-то всю зиму перебивались урожаями и солениями со своего сада и огорода! Потом у них своя корова, коза, свинья, овцы, куры и гуси. И мёд, опять же подспорье! Так что с голоду не умрут!».

— «Ну, тогда ещё ничего! А то я недавно узнал, что мы весной прошлого года поставили во Францию почти полмиллиона тонн зерна!? А теперь получается самим жрать нечего?!».

— «Но ведь это было до неурожая!» — уточнила бывшая селянка.

— «Да! Тогда ещё не знали! И это очевидно было вызвано нашей попыткой как-то повлиять на их внутриполитические события!» — подтвердил настоящий аналитик.

Вскоре, после отмечания дня рождения Петра Петровича, которому исполнилось сорок три года, к концу июня супруги выехали в Малаховку на летний отдых. Но на этот раз длительного отдыха у них не получилось. Если в первые дни их пребывания там прошли во взаимном труде и отдыхе, то в последующие дни Ксения стала опять придираться к младшей снохе, как оказалось, из-за своей патологической жадности и скупости, уже попрекая её лишним куском.

Пока Пётр уже после своего отпуска бывал на работе, она старалась, чем могла, помочь Ксении по хозяйству, в огороде и с детьми. Но та ревностно не давала «сопливой деревенщине» лезть в её образцовое по порядку и чистоте хозяйство, часто выпроваживая «приживалку» в сад позаниматься с детьми.

— «Альк, ты со своими деревенскими привычками и плебейскими замашками в моё хозяйство не лезь! Ты же училка! Так и занимайся с детьми! У тебя это лучше получается!» — иногда хамила она младшей по возрасту представительнице деревенской интеллигенции.

Но неожиданно в этом поддержал свою жену и сам хозяин Борис Пётрович, постепенно сменив в критике и наскоках вечно занятую Ксению Алексеевну.

Поначалу Алевтина недоумевала:

— Как же так? Родные ведь! Должны друг другу помогать! И потом, мы же даём деньги и карточки на пропитание!? Да и сами часто покупаем продукты!

Но позже, проанализировав поведение Ксении и Бориса, Алевтина поняла, что виной всему, с одной стороны — жадность той, а с другой стороны — ощущение ими, якобы, своего сословного превосходства, смешанного с завистью к молодости и здоровью, к образованию и к реальному положению в обществе.

Из-за постоянных претензий Ксении и Бориса к Алевтине на объедание их семьи, та даже стала меньше есть. Да и принимаемая ею еда больше не лезла в горло молодой женщины. Но всё равно она, соблюдая такт и мудрость, не лезла с жалобами к мужу, пока терпя несправедливость и унижение. И вскоре запросилась обратно домой в Москву.

Пётр чувствовал, что что-то происходит между женой и семьёй брата. Но при нём те пока старались держать себя в руках, а Алевтина пока не жаловалась, несмотря на неоднократные допытывания мужа. И в середине июля, толком 9 июля не отметив день рождения Алевтины, супруги возвратились в Москву.

А в конце июля П.П. Кочет был вызван к руководству.

— «Здравствуйте, здравствуйте Пётр Петрович! — ответил на приветствие старший помощник В.М. Молотова Борис Фёдорович Подцероб — Проходите! С вами хочет побеседовать один… наш товарищ… из Совмина! Пойдёмте со мной!».

Он проводил Кочета в кабинет по соседству, где представил Кочета симпатичному усатому армянину лет тридцати пяти.

— «Агаянц Иван Иванович. Я недавно прибыл из нашего посольства в Париже!» — неожиданно на французском языке представился гость в штатском.

— «Пьер…» — начал, было, тоже по-французски, как его, бывало, называла мать, представляться Кочет, но был остановлен жестом.

— «Товарищ Кочет, я всё про вас знаю! Я подробно ознакомился с вашей биографией, потому я здесь! У меня к вам есть деловое предложение!».

Кочет насторожился, и даже, как ему самому показалось, нахохлился.

Тогда он ещё не знал, с кем и с чем имеет дело.

Ещё в мае 1947 года Постановлением правительства был создан Комитет информации (КИ) при Совете Министров СССР, объединивший внешнюю политическую и военную разведки. А его руководителем по совместительству был назначен министр иностранных дел В.М. Молотов.

В личный состав Комитета были включены представители Первого Главного управления Министерства госбезопасности, сотрудники военной разведки ГРУ, а также сотрудники информационных структур ЦК партии, МИДа и Министерства Внешней торговли. А руководителем 2-го управления Комитета информации, занимавшегося политической разведкой в Европе, 24 июля был назначен этот самый полковник Иван Иванович Агаянц.

Иван Агаянц был на семь лет моложе Петра Кочета. Родился он в Азербайджане в семье священника, и после окончания средней школы оказался на партийной работе.

В 1930 году он переехал в Москву, где двое его старших братьев уже работали в ОГПУ, в экономическое управление которого Иван и был зачислен. Вскоре он был избран в Комитет комсомола, после чего несколько лет руководил деятельностью комсомольской организации.

В 1936 году Иван Агаянц был зачислен в органы внешней разведки. И уже через год был направлен на оперативную работу в парижскую резидентуру. Там он работал сначала под прикрытием сотрудника советского торгового представительства, а затем — заведующего консульским отделом.

Позже он участвовал в операции по вывозу из Испании в Москву лидеров испанских коммунистов Хосе Диаса и Долорес Ибаррури.

В 1940 году И.И. Агаянц уже сам был вызван в Москву. Ведь кадров не хватало, так как в конце тридцатых годов был полностью уничтожен весь центральный аппарат внешней разведки, руководство подавляющего большинства резидентур и многие опытные боевые разведчики. В 1934 — 1939-ых годах было репрессировано двадцать две тысячи чекистов, прошедших школу подполья, революции и гражданской войны, в том числе большое число разведчиков, выполнявших ответственные задания за рубежом.

Поэтому тогда, после прокатившейся по стране волны репрессий, затронувшей и органы НКВД, двадцативосьмилетний сотрудник был сначала назначен начальником отделения, а затем уже заместителем начальника 1-го управления НКВД СССР.

Однако это назначение видимо имело под собой и веские основания.

Ведь способный Иван к этому времени уже свободно владел французским, испанским, турецким и персидским языками, довольно хорошо знал английский и итальянский.

Всю войну он прослужил в ранге советника посольства СССР в Тегеране, являясь резидентом советской разведки в Иране, в чём особо проявил себя. Являясь незаурядным разведчиком, Иван Агаянц руководил выявлением и ликвидацией немецкой агентурной сети в Иране.

Под его руководством была сорвана операция нацистов по ликвидации «Большой тройки», он успешно работал в ряде стран Ближнего Востока и Северной Африки, в Алжире установив связь с генералом де Голлем.

А после войны Иван Иванович Агаянц был назначен «легальным» резидентом советской разведки в Париже, переехав туда всей семьёй.

В эти годы столица Франции была под пристальным вниманием ведущих разведок мира.

Ведь в Париже часто проводились международные конференции.

Поэтому в него приезжали многочисленные высокопоставленные иностранные делегации, заключались важные военные, политические и экономические соглашения и договоры.

Особым успехом И.И Агаянца в Париже явилась добыча текста секретного варианта «Плана Маршалла» по послевоенной политике США и их союзников в Европе, и действиях США по вытеснению коммунистов из властных структур европейских стран. Копия этого плана была передана руководителю нашей делегации, как раз в это время находившейся в Париже.

Кроме того, агентура Агаянца, через завербованного сотрудника американского пункта специальной связи, получила секретные документы американского военного командования с планами атомного удара по СССР.

А в 1947 году полковник Иван Иванович Агаянц получил новое назначение и был отозван в Москву.

Но всего этого Пётр Петрович Кочет пока не знал, продолжая беседу.

— «Пётр Петрович, я знаю о вашем желании поработать непосредственно в Париже! И о вашем желании учёбы в высшей дипшколе! Поэтому предлагаю вам пока годичную командировку в Париж, где вы будете работать по своей специальности, но информацию и ваш оперативный анализ её передавать не только в МИД, но и нашему резиденту там! Хотя в вашем случае это будет один и тот же человек — наш посол!».

И действительно! Теперь руководители объединённой резидентуры советской разведки стали работать не только под дипломатическим прикрытием в ранге атташе или секретаря посольства, но и непосредственно на должности посла. Теперь в качестве резидентов стали использовать самых высокопоставленных профессиональных дипломатов. Да и руководителем внешней разведки теперь стал министр иностранных дел. Это теперь демонстрировало и высокий уровень доверия дипломатическим кадрам со стороны высшего руководства страны. Это говорило и о том, что теперь в СССР любого функционера могли использовать в любом качестве, которое в данный момент было необходимо руководству, в том числе в качестве политического разведчика, коим теперь невольно и становился Пётр Петрович Кочет. Советский Союз, как колыбель революции, всегда отличался от других стран своими неоднократными попытками сказать всему миру своё, новое слово, указать новый путь, помочь ему выпутаться из заблуждений и менторски направить его на истинный путь. А для этого нужно было владеть информацией непосредственно из первоисточников. Поэтому и советские посольства за рубежом теперь тоже исполняли роль собирателей информации и аналитиков.

— А-а! Он, значит, предлагает мне работу не в штате разведки, а как бы по совместительству!? Но в Париже! Притом собирателем и аналитиком информации! А это неплохо! — анализировал Кочет.

— «А вы сказали: «пока»!? Это значит, что может быть и дольше. Но я хотел уже с этого сентября учиться в дипшколе!».

— «Представляете? Я тоже! Но туда можно и не попасть, к тому же возраст у вас уже… так что думайте! Но можете, конечно, отказаться. Тогда, сами понимаете, и с учёбой может не получиться, и тем более работа во Франции может не состояться!».

— А ведь он меня немного шантажирует! Но прав, чертяка! Придётся соглашаться! В конце концов, даже если после этой годичной командировки я больше не попаду за границу и с учёбой пролечу — всё равно хорошо! А ведь мне, пожалуй, будет весьма интересно побыть в шкуре политического разведчика нашей страны! — неожиданно пронеслось в голове у аналитика.

И в результате Пётр Петрович согласился с предложением Агаянца на годичную командировку в Париж в интересах советской внешней разведки.

— «Аль! Собирайся! Мы едем на год в Париж!» — прямо с порога ошарашил Пётр жену, в этот момент читавшую письмо от друга семьи Михаила Андреевича Медведева, интересовавшегося делами молодожёнов, знакомству которых он был главным виновником.

— «Вот это да!? — не зная, радоваться ей или нет, ответила Алевтина — А почему так неожиданно? Ты ведь должен был с сентября опять учиться, только теперь в дипшколе!?».

— «Вот именно, что опять! Да ну её, к чёрту эту учёбу! Надоело! — начал, было, Пётр, но, боясь сглазить, сознался — Да нет, шучу! На этот год ещё неизвестно, попаду я или нет! А вот после командировки — гарантия!».

— «А-а! Ну, тогда хорошо! Едем!» — уже радостно согласилась она.

И у супругов Кочет началась интенсивная подготовка к срочному отъезду за границу, который намечался через две недели.

Алевтина первым делом съездила в школу и оформила срочное увольнение в связи с загранкомандировкой мужа, снявшись и с партучёта.

Директор школы Екатерина Кузьминична Осипова очень огорчилась новостью, но поняла и приняла её, пожелав, зарекомендовавшей себя хорошей учительницей, Алевтине Сергеевне через год вернуться на прежнее место работы.

Алевтина отдала все свои документы мужу, после чего тот, уже получив официальное назначение, съездил в военкомат, посетил домоуправление и отвёз все необходимые документы для оформления в отдел кадров МИДа, тоже снявшись с партучёта.

Параллельно супруги занялись подготовкой вещей и одежды.

Тут-то Алевтина была вынуждена признаться мужу о своей, давно мучавшей её, гражданской обязанности.

Оказывается ещё в прошлом году, по приезде в Москву, на неё вскоре вышел сотрудник НКВД, передавший привет от бывшего её деревенского куратора, и представившийся новым.

Раньше, во время войны, после смерти в 1944 году отца — Сергея Ивановича — в школу к ней неожиданно пришёл уполномоченный местного отдела НКВД СССР и предложил ей продолжить дело отца, в общем, став осведомителем. Алевтине очень не хотелось быть стукачом, но патриотический, партийный и дочерний долг взывали к сотрудничеству с органами НКВД. И вот теперь этот хвост потянулся за нею в Москву. Её просто передали по инстанциям из рук в руки.

И она снова была вынуждена согласиться.

Тем более, что «стучать» было не на кого — она ещё никого не знала, а учителя в школах тем более в московских, как правило, были людьми проверенными.

Мужу же она об этом сообщила только сейчас, когда на повестку дня встал вопрос их отъезда за границу.

— «Ну, и хорошо! Теперь нам точно вместе разрешат поехать во Францию! И я теперь спокоен буду, что моя жена тоже при деле…» — успокоил её Пётр Петрович, немного поёжившись от, пробежавшего по его спине, лёгкого холодка от испуга.

— Ну, надо же! Оказывается, моя жена сотрудничает с НКВД!? Мне в своё время удалось этого избежать, а ей, бедняжке, видимо не удалось! Ну, хорошо хоть, что теперь призналась! — пронеслось в голове у растерявшегося и чуть для защиты подсознательно нахохлившегося Кочета.

И действительно, Алевтине Сергеевне удивительно быстро дали разрешение на выезд за границу.

Теперь супругам предстояло несколько приодеться. К счастью хорошими знакомыми Петра Петровича были супруги Сахаровы, а Екатерина Дмитриевна занимала один из руководящих постов в Общесоюзном Доме моделей одежды на Кузнецком мосту в доме № 14. Кочету достаточно было выйти из подъезда МИДа, повернув направо, чуть спуститься вниз и перейти на другую сторону, чтобы оказаться в вотчине Екатерины Сахаровой.

Та быстро вошла в суть дела, и уже на следующий день Алевтина и её муж были одеты с иголочки, и даже несколько на западный манер. А чтобы не ставить своего однокурсника в затруднительное материальное положение Екатерина Дмитриевна подарила супругам и некоторые выставочные модели из своей коллекции, прокомментировав это:

— «Петь, я Вам дарю вот эти мои коллекции! И будем считать, что Вы теперь мои представители, модели, в Париже!».

Так что пользоваться специальным ателье для выезжающих за границу мидовских работников, также расположенном на Кузнецком мосту вблизи Дома моделей, им не пришлось.

Перед первой поездкой в Париж Петра Петровича Кочета неожиданно пригласили к высшему руководству МИДа.

— Пётр Петрович, вы только не волнуйтесь, но вас, кажется, сейчас повезут к самому товарищу Сталину — машина заказана!» — шепнул ему в приёмной Борис Фёдорович Подцероб, открывая дверь кабинета Молотова.

— «Пётр Петрович! Вас хочет видеть сам товарищ Сталин! — сразу объявил, робко вошедшему, министр иностранных дел Вячеслав Михайлович Молотов — Мы едем в Кремль!».

На выходе из МИДа к ним присоединился и Иван Иванович Агаянц.

По дороге в машине Вячеслав Михайлович напутствовал теперь своего дважды подчинённого только молча слушать вождя и не спорить, кратко и по существу отвечая на его вопросы.

— «А в основном мы будем отвечать!» — успокоил и Агаянц.

— «А подробно о ваших задачах я расскажу вам позже у себя в кабинете!» — повернулся Молотов к Кочету, внимательно разглядывая его.

— «А я вас вспомнил, и вашу забавную стенограмму! Вы меня тогда так позабавили! И не только меня! Кстати, её чтение тогда вмиг разрядило наряжённую атмосферу и всё пошло к согласию! Да, помню, помню, хотя прошло столько времени!? Не знал, что вы у меня работаете…. Не знал. Да, жаль было потерять Феликса Эдмундовича! А вы помните его?!».

— «Конечно! И Иосифа Виссарионовича тоже!» — ответил Кочет, одновременно подумав:

— А это уже интересно! А если бы знал, что бы тогда для меня изменилось? А-а? Наверняка в лучшую сторону! Эх! Телок я всё же! Сколько хороших возможностей в своей жизни упустил?!

— «Как, где? Наверно на мавзолее?!» — почему-то вдруг съязвил министр.

— «Да нет! Два раза видел и даже говорил с ним, как с вами сейчас! Но, конечно, в основном говорил Иосиф Виссарионович, а я только внимательно слушал и внимал ему!».

— «А-а! Когда же и где?!».

— «Первый раз в Серпухове — приносил ему в штаб бумаги! Я посыльным был. А второй раз здесь, в Кремле на его встрече с редакцией журнала «Красная молодёжь» — я работал в редакции. Он тогда ещё невольно моим сватом стал!».

— «Да-а?! — удивлённо протянул министр — Так не исключено, что Иосиф Виссарионович вас сейчас вспомнит! У него очень хорошая память, в том числе на лица! Впрочем, как и у меня!» — обрадовал своего коллегу Вячеслав Михайлович.

И, действительно, когда все расселись, прохаживавшийся по большому кабинету и находящийся в хорошем расположении духа вождь, попыхивая трубкой, остановился напротив сидящих на огромном кожаном диване гостей, из-за чего те дружно вскочили. Однако Сталин всех усадил обратно. Но садившегося, согласно этикету последним, Кочета он вдруг задержал жестом, подойдя к нему ближе, пристально глядя в глаза.

И только сейчас Пётр Петрович к своему удивлению увидел, что они со Сталиным практически одного роста!

Вождь народов давно подсознательно недолюбливал людей высоких, статных и красивых. С годами он стал недолюбливать, как старших товарищей и своих ровесников, слишком много знавших и помнивших из его прошлого, так и излишне молодых партийных выскочек и карьеристов.

В этом плане Пётр Петрович Кочет, по возрасту годившийся вождю в сыновья, и тоже бывший относительно небольшого роста, хотя бы в этом не раздражал Сталина.

— «А я вас помню! Середина двадцатых, журнал «Красная молодёжь»! Моя беседа с членами редакцией о задачах журнала!» — вдруг удивил всех своей памятью вождь.

— «Да, товарищ Сталин!» — не стал вдаваться в подробности несколько оробевший Кочет.

— «Садитесь, садитесь!» — указал хозяин кабинета на пустующее место между Молотовым и Агаянцем.

— Ну, вот, сижу теперь как бы между молотом и наковальней! — вдруг пронеслась в голове Кочета крамольная мысль.

Сталин задумчиво отошёл от гостей и вдруг обернулся, опять обращаясь к Кочету:

— «А мой карандаш храните?!» — вдруг спросил он.

— «Да, храню!» — покраснел оторопевший Кочет, поняв, что сейчас невольно соврал вождю, ибо уже давно позабыл про эту реликвию и теперь не помнил, где хранил её, во всяком случае, после войны её ещё не видел.

— Ну и память у него?! Надо быть настороже! — пронеслось в мозгу испугавшегося кремлёвского гостя.

Беседа началась с короткого разговора Сталина с Агаянцем, из которого Кочет с ужасом понял, что именно ему теперь предстоит частично заменить своего нового начальника на его прежнем посту в Париже.

Иосиф Виссарионович пояснил своим гостям, что придаёт большое значение развитию и улучшению отношений СССР с Францией, помощи французским коммунистам для движения их страны по социалистическому пути и последующему её отрыву от бывших западных союзников.

В то же время он предостерёг Молотова, что в компартии Франции силён дух оппортунизма и троцкизма, а у нас толком нет понимания их позиции — одна текущая информация и никакого анализа и прогноза, и что нам предстоит нелёгкая борьба с этим.

Именно для этого теперь уже Петру Петровичу Кочету, имевшую мощную и всестороннюю теоретическую и идеологическую подготовку, уже секретарю-референту посольства СССР в Париже, поручалось установить теснейший контакт с руководством французской компартии, войти к нему в доверие и постараться понять всё изнутри. Для этого его второй ипостасью становилась параллельная работа собственным корреспондентом газеты «Известия Советов депутатов трудящихся СССР» в Париже.

— «С Леонидом Фёдоровичем Ильичёвым этот вопрос согласован!» — подтвердил Агаянц, имея в виду главного редактора этой газеты.

— Надо же?! Они всё уже сделали за моей спиной! Всё согласовали! Видимо всё за меня просчитали? Ну, что ж? Надо, так надо! Поработаю! — понял Пётр Петрович.

В заключение И.В. Сталин непосредственно обратился к П.П. Кочету, одновременно прося передать свой персональный привет Жаку Дюкло.

— «Разведка — это инструмент нашей внешней политики! Товарищ Кочет, мы надеемся на Вас!» — неожиданно в конце услышал Пётр Петрович заветное и так возбуждающее многих на подвиги.

Коллеги возвращались в МИД в приподнятом настроении. Каждый был доволен по-своему и думал о своём.