Реверс жизни, или Исповедь миллиардера

Александр Кучаев, 2016

Главные герои романа «Реверс жизни, или Исповедь миллиардера» совершенно разные люди, занимающие несравнимо далёкое друг от друга общественное положение. Николай Гудимов – искатель приключений, человек войны, способный вступить в схватку с численно превосходящим противником. Александр Кригерт – законопослушный гражданин, талантливый предприниматель, сумевший создать гигантскую промышленную империю. Но есть у них одна общая черта: готовность придти на помощь к тем, кто оказался в большой беде.

Глава седьмая

Иллюзия любви

— Конечно! Если хочешь, можно попробовать. Я и патроны с собой принёс.

— А когда? Ты же на работе.

— В восемь утра я сдаю дежурство, ты знаешь. Вот и пойдём.

— Точно в восемь следующего дня Гудимов подошёл к сторожке, где его уже ждал Ефимыч.

Оставив за собой винодельню и машинный двор, они двинулись к горам и, пройдя метров триста, добрались до входа в Томаринское ущелье, из которого бежал вышеупомянутый ручей. Поставили у основания склона пивные банки в качестве мишеней и произвели по несколько выстрелов в позициях лёжа и стоя.

Управляющему Гринхауса приходилось одной рукой и заряжать, и разряжать стволы. Все эти действия полупарализованному человеку поначалу совершать было не так-то просто, но он быстро приноровился и вполне стал справляться.

Ефимыч же ни разу не подсунулся прийти на помощь, и управдом воспринимал это как неотъемлемую часть их отношений. Фактически в данный момент они выступали на равных — отвлекаясь от разрушительных последствий инсульта, Гудимов чувствовал себя на должной высоте.

Поразив неподвижные мишени, начали стрелять влёт. Не по пивным банкам, а по камням, отправляя их в небо самодельной пращой. Каждый произвёл по три выстрела. Ни тот ни другой ни разу не промахнулись. При попадании камни меняли траекторию полёта и на них оставались царапины, нанесённые картечью.

— Ну ты молодец! — сказал Ефимыч, уважительно глядя на товарища. — Одно слово — морпех!

— А что, Ефимыч, вот отслужил ты три года на флоте и с тех пор из Нижнекаменского ни ногой, да?

Сразу после стрельбы они зашли в Гринхаус и, расположившись со всеми удобствами на веранде, продолжили общение друг с другом, услаждая его курением и питиём чая с лимоном и сахаром.

— Почему же, были поездки, и не одна.

— Я имею в виду не в гости к кому-нибудь, а…

В данный момент Гудимов смотрел на своего товарища с нескрываемым чувством превосходства — уж он-то чуть ли не весь белый свет объездил в отличие от некоторых и повидал немало чудес.

— Я понял вопрос.

— И так что?

— А то, что ошибаетесь вы, любезнейший. Довелось и нам пожить на дальней сторонушке, да ещё какой! Пожить и испробовать такого, что не каждому дано.

— Ну так расскажи.

— Пожалуйста, слушай, коли охота.

…Демобилизовавшись, Ефимыч, в ту пору Серёжка Лазарев, бравый моряк двадцати одного года от роду, так и не доехал до своего Нижнекаменского. Хотя мысли и первоначальное желание навестить отчий дом прямо-таки обуревали его. Не доехал потому, что по дороге со службы застрял в Москве. Не то чтобы очень уж всерьёз и надолго, но всётаки.

Поселился вчерашний военмор у девицы по имени Белла — прекрасная в переводе на русский язык, — с которой переписывался последний год службы. Весьма эффектными внешними данными она полностью соответствовала имени. Благозвучная фамилия её — Староконцева — ласкала слух. Чудилось за этим набором букв и слогов нечто аристократичное, овеянное романтикой прошлых веков и высокими нравами и духовностью большей части тогдашних богопочитательных поколений.

Белла оформила ему временную прописку, и, как говорится, стали они жить-поживать да добра наживать. Правда, всего лишь гражданским браком. До штампа в паспорте у них так и не дошло. «Будем посмотреть, как у нас дальше ладиться будет», — говаривала его любезная.

Незадолго до срочной службы на флоте юный Лазарев окончил железнодорожный техникум и теперь легко устроился в локомотивное депо сначала слесарем, а потом — помощником машиниста тепловоза.

Красавице-москвичке Белле двадцать восемь уже исполнилось, но для Серёжи это мало что значило. В своей подруге он души не чаял и всю зарплату чуть ли не до последней копейки отдавал ей, за что она награждала его страстными поцелуями и долгими жаркими объятиями.

Молодой человек был счастлив от таких проявлений чувств своей желанной, и его бытие протекало как бы в сладком розовом сне. Любимая женщина, проживание в удобной благоустроенной квартире, пусть коммунальной, и не в каком-нибудь захолустье, а в самой столице — что ещё человеку для счастья надо? О такой жизни ещё совсем недавно он и мечтать не смел. Порой ему не верилось, что всё это происходит с ним на самом деле.

Первое время в бытность свою помощником машиниста Серёжа Лазарев работал на маневровом тепловозе в районе железнодорожной станции, затем довольно скоро за старательность и знание дела его перевели на грузовое движение. С этим переводом ко всему прочему ещё и Савелий Конопушин постарался, Беллочкин старший двоюродный брат, машинист грузового поезда дальнего следования.

К нему и определили Сергея напарником.

И пошло с той поры, поехало, тоже как во сне, только сером и мучительном. Нескончаемые дневные и ночные рейсы, нынче здесь, завтра там. И никакого хоть скольконибудь нормального режима дня, как у большинства других трудящихся граждан.

В придачу к получившейся аномалии — вечный хронический недосып. И дома редко когда стал бывать. Если коротко выразиться, то получилось как в той присказке, что Бог придумал любовь и дружбу, а чёрт — железнодорожную службу.

Одна была отрада: заработки заметно возросли, и любимая подруга жизни расплачивалась с ним ещё более горячими, страстными поцелуями.

Помимо работы и непродолжительных часов пребывания с гражданской женой изредка только для душевного расслабления позволял он себе небольшие «дрейфы» в виде двух-трёх кружек разливного пива в одной из столичных пивных. На пару всё с тем же Савелием, который единственный стал его закадычным другом.

— Ты это, Беллу-то обеими руками держи, — сказал както Савелий за разговором. — Она женщина увлекающаяся, и от неё можно всего ожидать.

— Да ты что! — вскинулся тогда Серёжа. — Не было, нет и не будет никогда и ни у кого более преданной жены, чем моя Беллаша.

— Ну-ну, смотри, — сказал закадычный друг. — Моё дело предупредить.

И прав оказался Савелий — недолго сия любовная верёвочка вилась.

Однажды помощник машиниста вернулся домой раньше положенного времени и нашёл своё «божество» в объятиях любовника.

Серёжа был не просто потрясён Беллочкиной изменой — он был убит ею наповал. Морально, конечно. Хотя во многом он был убит и физически. Его естество, ещё вчера ликовавшее от одной мысли о Лилит (так мысленно иногда он именовал её — подсознание словно подсказывало дурной конец), теперь изнемогало от чудовищной душевной и телесной боли. Несчастный гражданский муж не стонал, не кричал и не плакал, а только молча со всего маху бил себя кулаком в грудь. На какое-то время жизнь потеряла для него всякий смысл.

В тот же день молодой человек собрал свой немногочисленный скарб и переселился в рабочее общежитие, принадлежавшее железнодорожникам. Ещё неделю спустя он подал заявление на увольнение по собственному желанию и, отделавшись положенной отработкой, поехал к себе на родину в Нижнекаменское.

Переступив порог родительского дома, обнял мать и сразу спросил:

— Таська замужем?

С Таськой, то есть с Настей, он немного водился перед тем, как получить повестку из военкомата, но и на флоте, и после окончания службы редко когда вспоминал её, а писем не писал ни разу.

— Нет, — ответила мать, — Тася ещё в девках сидит.

— Завтра же посылай к ним сватов.

Тридцать шесть лет прожил он с Анастасией. Родила она ему двух дочерей, которых они благополучно вырастили, выучили и выдали замуж. Выполнив своё предназначение в этой жизни, его благоверная спокойно, во время полуденного отдыха ушла в мир иной.

Через год с лишним пребывания в ранге вдовца Ефимыч взял отпуск и поехал в Москву.

Всё время, минувшее после столичного обитания, он не забывал Беллочку и не переставал думать и тосковать о ней. Каждое мгновение воспоминаний она представлялась ему нежным, воздушным, почти божественным созданием, стройной, гибкой, с горящим взглядом и сияющей улыбкой — такой, какой была в дни их совместного сказочного сожития.

Не раз упрекал он себя, что оставил тогда свою возлюбленную, не сказав ни слова в ответ на её мольбы и попытки оправдания.

Да и была ли неверность на самом деле? Не почудилось ли прелюбодеяние его воспалённым мозгам после бессонных ночей на нескончаемых железнодорожных перегонах? А может, Беллочка тяжко страдала по нему все эти десятилетия, как миг пролетевшие после тогдашнего разрыва? Страдала и надеялась, что её северный витязь, как она называла его, наконец-то вернётся к ней?! Он же, болван этакий, ни разу, ни единым словом не напомнил о себе!

В столице через сохранившихся знакомых Ефимыч довольно быстро отыскал квартиру на первом этаже обветшалого дома, предназначенного под снос, где теперь и проживала Белла вместе со своей сестрой Яникой.

Сергей Лазарев хорошо помнил младшенькую Староконцеву. Перед глазами всплывал тоненький образ четырнадцатилетней девочки, вечно улыбавшейся ему, когда он возвращался из очередного рейса уставший, с красными, воспалёнными от ночного бдения глазами, а она, случалось, встречала его.

Яника была влюблена в него детской восторженной любовью, он же взамен откупался отеческой улыбкой и довольно частыми пакетиками каких-нибудь вкусненьких конфет или печеньица.

Несостоявшийся москвич немного побаивался встречи со своей бывшей симпатией, и у него отлегло от сердца, когда дверь ему открыла именно Яника.

В квартире она была одна — Белла за пару минут до его появления отправилась в магазин за продуктами.

Оказалось, что обе Староконцевы так и не вышли замуж. Старшая давно была на пенсии и большей частью проводила дни в одиночестве перед телевизором. Младшая же продолжала находить жизненный огонёк и моральное удовлетворение всё в том же конструкторском бюро, в которое когда-то её направили по вузовскому распределению.

Конечно, годы изменили Янику, но немало и осталось от той девочки, какой он знал её: всё тот же добрый приветливый взгляд, те же общие черты открытого умного личика, та же светлая улыбка, затаившаяся в уголках губ. Даже фигурка, стройная, точёная, кажется, достаточно сохранила от прежней юной гёрл.

Она так обрадовалась гостю, что после секундной оторопелости бросилась ему на шею и троекратно расцеловала. Ещё несколько её радостных восклицаний вперемешку с комплиментами, и Ефимыч стал выгружать подарки, которые привёз с собой, и среди них разные фрукты, выращенные на изобильной южной земле.

Яника начала было собирать на стол, чтобы покормить старого знакомца и напоить чаем, но вспомнила, что он двое суток был в дороге.

— Прости, Серёжа, — спохватилась она, — что-то я немного растерялась. Ты ведь с поезда, вон сколько ехал, дай-ка я тебе ванну приготовлю — помоешься, а уж потом за стол.

Погрузившись в тёплую воду большого эмалированного корыта, обильно приправленную нежным обволакивающим гелем, Ефимыч не переставал думать о Беллочке, о том, как увидит её, ещё более стройную и грациозную, чем Яника, словом, точно такую же, какой она была тридцать семь лет назад.

И вот Ефимыч вышел из ванной комнаты и… чуть не столкнулся с Беллой. Он — посвежевший после контрастного душа, завершившегося холодной водой, тщательно выбритый, с ясным сверкающим взором, всё ещё удалой сухощавый жилистый мужчина, едва ли не такой, каким когда-то явился к Староконцевым с Северного флота. Чуть в стороне замерла улыбающаяся, слегка напряжённая Яника, моложавая и элегантная, а прямо перед ним… громоздилась толстенная бабища с огромными необъятными боками, широким обрюзгшим лицом и слоновьими конечностями, раздутыми трясущимся жиром.

— Смотри-ка, приехал, — глухо, в сопровождении одышки проскрипело это страшное чудовище. — Неужто соскучился? Вот уж не думала. Или по пути как-нибудь к нам заскочил? Чего молчишь? Не узнаёшь, что ли?

Бывшая возлюбленная говорила так равнодушно, словно они расстались только вчера.

— Здравствуй… Белла! — промямлил Ефимыч. В душе его образовалась чёрная пустота. Женщина, о которой он не переставал мечтать все минувшие годы, мгновенно исчезла. Начисто. Вместо неё был совершенно чужой человек весьма и весьма непривлекательной, мягко говоря, внешности.

— Привет, привет! Что, испугался меня или впрямь не узнал? Ладно, ладно, не бойся — обниматься не будем. Янька, достань из холодильника бутылку «Старки» — надо отметить встречу.

За столом его бывшая любезная полностью доминировала и не переставала говорить даже с набитым ртом. Яника большей частью помалкивала, лишь иногда отвечая коротенькими фразами на задаваемые вопросы. Ефимыч постоянно чувствовал на себе её тёплые, с нежностью взгляды, и это, пожалуй, было единственное, что согревало его за всё время их совместного застолья.

— Как Савелий поживает, спрашиваешь? — продолжала между тем Беллочка, не меняя интонации. — А никак не поживает. На том свете давно уж Савелий. Эти непутные Конопушины, как он заболел из-за своей чёртовой службы, так скорёхонько в больницу его и спровадили. Чтобы ручки, значит, об него не марать. Месяца два там лежал… Да кому он нужен был в этом хосписе, нечистый бы его забрал?! Кто там за ним ухаживал, когда даже Фаина, Савелькина жена — помнишь её? — через два дня на третий к нему заглядывала, и то на пять минут?! В последние дни он и ложку-то ко рту поднести не мог. Эх, что и говорить! Вот если бы он с нами жил, мы бы его в чужие руки ни за что не отдали, напоенного, накормленного похоронили бы.

Белла проглотила очередной кусок и остановила выпученные глаза на Янике.

— Что смотришь!? — обрушилась она на сестру, хотя та только скользнула по ней взглядом. — Гляди-ка ты, уставилась! — и, повернувшись к гостю, сказала: — Всё попрекает меня, что много ем. Только фигушки ей — сколько хочу, столько и буду есть, и нечего мне в рот заглядывать!

Покончив с застольем, Белла пошла к соседке отдать кастрюлю, одолженную на время, а Яника принялась мыть посуду в кухонной раковине.

Ефимыч сидел в двух шагах от неё у стола и слушал рассказ о как сон пролетевших десятилетиях женского бытия.

— Роберт Аванесович! Роберт Аванесович! — ядовито и в высшей степени истерично донеслось с лестничной площадки. Несомненно, это давала знать о себе старшая Староконцева. — Ваши мыши съели нашу картошку!

— Помилуйте, достопочтенная Белла Станиславовна! — послышался ответный, немного насмешливый и дребезжащий голос человека явно преклонного возраста. — Помилуйте! Откуда вам известно, что эти мыши именно мои?! Разве на них написано, чьи они, а?

— Ваши это мыши, ваши! Это вы в своём чулане развели такой бардак! Вот они в ваших углах плодятся и множатся.

— Напрасно вы так, многоуважаемая соседушка! Никакого бардака, как вы говорите, в моём чулане нет. Я там подметаю каждый день, и мою картошку мыши не едят. Не едят потому…

— А, вы только посмотрите на него, он ещё пытается что-то доказывать!

— Не обижайся на неё, — мягко, с нежностью сказала Яника, трогая гостя за руку. — Пойми, не сложилась у неё судьба, вот она и даёт иногда волю эмоциям. Ах, если бы вы не расстались тогда, как всё было бы замечательно! И Беллочка цвела бы сейчас и радовалась жизни.

Тогда, расставшись с Сергеем Лазаревым, Беллочка в полной мере отдалась страсти к новому бой-френду, оказавшемуся поистине неистощимым на альковные игры. Причём неистощимость эта проявлялась как утром, так и вечером, каждое мгновение совместного нахождения в квартире, даже в процессе возни по хозяйству — при той же, например, стирке белья. И, разумеется, на работе, в их общем кабинете.

В выходные же любовные оргии практически не прекращалась ни на минуту, повторяясь до бессчётности. И всё жёстко с его стороны, со звериной ненасытностью. Подобной же отдачи мужчина требовал и от партнёрши.

С ним, Ильёй Фирером, Беллочка схлестнулась сразу же, как только устроилась в проектно-экспертную организацию с необычным для советского периода названием «Пеликан». Это был властный необузданный самец, и она с первого взгляда поняла, что близости с ним не избежать. Фирер был её начальником. Она сидела за предоставленным ей столом напротив него. На этом столе и совершилось первое их соитие. По всем правилам порноискусства.

Ещё до наступления обеденного перерыва.

Хорошо ещё, что он не забыл запереть дверь на замок. Затем без какой-либо задержки состоялся повтор на одном из стульев, после чего — на подоконнике с зашторенным окном и у стояка водяного отопления.

С оного лихого старта и понеслось.

Вечером она привела Фирера в свою коммуналку, где их и застал Серёжа Лазарев, так некстати вернувшийся с железной дороги. Впрочем, всё прошло достаточно гладко — сожитель без скандала собрал принадлежавшие ему вещи и удалился.

Однако не прошло и полутора недель, как даже она, вроде бы всегда испытывавшая потребность в мужской ласке, почувствовала всё возрастающую усталость.

Из-за этой усталости Беллочка намеренно начала опаздывать на работу и раньше положенного бежать из учреждения, чтобы только меньше видеть безудержного любовника и испытывать его неуёмные ненасытные услащивания. И в течение дня норовила как можно дольше пребывать в других кабинетах среди проектировщиц «Пеликана». А также задерживалась в магазинах и парикмахерских, дабы явиться домой попозже.

Фирер ждал её возвращения в подъезде, в грубой форме выражал любовнице неудовольствие за опоздание, буквально силой затаскивал в квартиру и затем…

С некоторых пор Белле даже думать не хотелось о сношениях, не доставлявших более никакой приятности, а наоборот, становившихся всё обрыдливей; не раз она заявляла об этом, и всё чаще мужчина совершал их в принудительном порядке против её воли.

Жизнь стала превращаться в кромешный ад.

По истечении месяца нескончаемая любовная эпопея вынудила её уволиться из «Пеликана», запереть квартиру и переехать к своей матушке, проживавшей в то время с младшей дочерью в крохотной комнатке семейного общежития.

Любовник, теперь уже бывший, устроил на Беллу настоящую охоту, отслеживая все её возможные маршруты передвижения.

Она ходила и оглядывалась, шарахаясь от каждой подозрительной тени.

Однажды тёмным вечером Фирер всё же подловил её в безлюдном переулке, затащил на какую-то стройку и многократно овладел ею.

— Будешь ещё бегать от меня — убью, — злобно прошипел он на прощанье.

Угроза была вполне серьёзной.

Белла обратилась к Савелию и, обливаясь слезами, поведала о Фирере. Не всё, а так, выборочно, по мере возможности выставляя себя в розовом свете.

— Это не человек, а зверь, — сказала она в заключение. — Он силой принудил меня. Я сопротивлялась, но… Из-за этого негодяя я вынуждена была оставить любимую работу. Если его не приструнить, он точно убьёт меня. Я даже записку написала с именем душегуба. Вот, посмотри, прочитай.

На бумажке было написано: «В моей смерти прошу винить Фирера, начальника экспертного отдела из “Пеликана”».

В тот же день Савелий встретился со своим другом, участковым милиционером капитаном Машустиным. После окончания дежурства милиционера они вдвоём явились к Фиреру. Тот был дома. Участковый показал фотографию Беллочки Староконцевой.

— Узнаёшь? — последовал вопрос. — Вижу, что узнаёшь. Если ещё будешь преследовать её, угрожать ей!.. А пока…

— Нет, не узнаю, — небрежно ответил Фирер. — Кто такая? Ни разу не видел. — Он был физически сильным мужчиной, почти на полголовы выше милиционера, когда-то занимался боксом, имел спортивный разряд и чувствовал себя вполне уверенно. — Не понимаю, о чём вы…

Машустин же был кандидатом в мастера по боевому самбо, до этого двенадцать лет входил в группу захвата, побывал во многих острых ситуациях и встречал разного сорта людей. Он сразу понял, что за фрукт перед ним.

Не дав мужчине договорить, участковый вырубил его одним ударом. Когда тот очнулся, продолжил избиение. Бил долго и методично, со знанием дела, чтобы не оставалось внешних следов и чтобы не довести до смертельного исхода.

— На, огрей его как следует, — сказал Машустин, устав от проделанной работы, и протянул другу резиновую дубинку. — Только не убей.

— Я… я не могу, — начал возражать Савелий. — Я в жизни не ударил ни одного человека. И тебе это прекрасно известно.

— Это необходимо. Бей!

— Он и так лежит. И еле дышит. Если его ещё…

— Бей, я сказал! Иначе я и тебя так отхожу!

Савелий приблизился к распростёртому на полу мужчине и осторожно дотронулся палкой до его живота.

— Это называется, ударил?! — прорычал милиционер. — А ну-ка ещё, да по-настоящему!

Выдохнув, Савелий шлёпнул чуть посильнее.

— Ай, молодца! — сказал, посмеиваясь, Мишустин. — Теперь мы оба…

— Участники преступления.

— Да ладно — какого преступления? Просто мы оба участники поучительно-исправительной процедуры. Профилактика ему на будущее, так сказать. Иной способ воздействия на таких хлюстов бесполезен. И ты же сам меня просил! Понял теперь, как надо их учить?!

— Понял, — уныло ответил Савелий, потрясённый ходом воспитательного мероприятия.

— Чаще всего женщина — слабое создание, — сказал капитан Фиреру, перед тем как уйти, — но это не значит, что у неё нет никого за спиной и никто не может прийти ей на помощь! В следующий раз хорошенько подумай о возможных последствиях, прежде чем гоняться ещё за какой-нибудь прелестницей, тем более пугать её убийством.

В результате полученной экзекуции любитель «клубнички» трое суток не мог встать с постели.

— Всё, можешь не беспокоиться — дело сделано, — сказал Савелий, когда Беллочка заглянула к нему вечерком на огонёк. — Теперь Фирер будет тебя за километр обходить.

— Ой, спасибочко, Савелюшка! — Белла чмокнула кузена в подбородок.

— Если бы ты осталась с Серёжей Лазаревым, ничего такого бы не случилось и не пришлось бы прятаться от этой швали.

— Не вороши прошлое, братик. Серёжа — он как ребёнок. С ним было неинтересно.

— Зато с Фирером у тебя был большой-пребольшой интерес!

— Уф, кажется, чёрная полоса прошла! — воскликнула Белла, не отвечая кузену. — До чего же хорошо быть свободной — совершенно свободной!

Она зябко передёрнула плечами и с тем оставила его.

— Вот женщина, всё ей нипочём! — сказал Савелий, провожая сестру язвительным взглядом. — Словно кошка, выскочившая из-под дождя, — отряхнулась и пошла.

Отдохнув от Фирера, Беллочка Староконцева закрутила роман со следующим мужчиной, который своей достаточной умеренностью и хорошей техникой в сексе устраивал её самым наилучшим образом. Находясь в его объятиях, она слышала от него такие нежные слова, что от них кружилась голова! К ней даже начали приходить мысли о совместном будущем… Увы, скоро выяснилось, что он многодетный семьянин, у него красавица жена и в придачу пять любовниц. Быть седьмой в этом «оазисе любви» Белла не пожелала. И посему пустилась на поиски другого, более подходящего друга жизни.

В подобиях гражданских браков она состояла ещё несколько раз. Не считая мимолётных связей, которые быстро забывались.

Белла Станиславовна искала человека с положением в обществе и хорошим достатком, с просторной квартирой, машиной и дачей, но почему-то на её женские уловки большей частью клевали только разные плуты и альфонсы.

Проходило не так много времени, и, в достаточной мере попользовавшись женским телом и прочими благами совместного обитания, очередной супруг неизменно отваливал в сторону. К тому же с увеличением количества прожитых лет, а также с появлением сеточки морщин на лице и избыточных жировых отложений в области бёдер и в других местах качество новых мужей стало неуклонно снижаться.

Сравнивая с былым, женщина всё чаще видела неосновательность сожителей, впадала в раздражение и, случалось, сама давала повод для очередного развода.

Ночью Ефимыч долго не мог уснуть, не переставая удивляться своим иллюзиям насчёт бывшей гражданской жены, которым предавался большую часть жизни. Лишь Яника оставалась для него тёплым светом в окошке. Только её ясный образ согревал ему душу.

Утром младшая Староконцева поехала провожать его на вокзал. Прежде чем зайти в вагон, Ефимыч обменялся с ней номерами телефонов.

— Знаешь, я так рада была увидеть тебя, — сказала Яника перед самым расставанием. — Я ведь, Серёжа, часто думала о нас тобой, снился ты мне много раз; в одном из снов мы даже чуть не обнялись. Ты мне так дорог…

У Ефимыча сжало горло, что-то дрогнуло в его сердце, и он едва сдержался, чтобы не заплакать.

— Приезжай к нам погостить, — сказал он, стараясь не показывать своей слабости. — У нас такая благодать, особенно весной и летом, да и осенью тоже. Для меня твой приезд был бы великим праздником.

— Может, и приеду. Если позовёшь… не шутя.

— Позову, не сомневайся. Созвонимся, спишемся и договоримся, когда и как.

Яника подставила ему щёчку, но Ефимыч, быстро нагнувшись, коснулся губами её белой лебяжьей шеи.

Он прошёл в своё купе. Поезд тронулся. Увидев в уплывающем окне знакомый силуэт, Яника махнула рукой. Последовал ответный жест. Затем, синхронно — два взаимных воздушных поцелуя.