Третье дело Карозиных

Александр Арсаньев

ГЛАВА ВТОРАЯ

А еще через день Катерина Дмитриевна, только что покончившая с утренним туалетом и проводившая мужа в университет, получила коротенькую записочку от Наташи. В ней было всего несколько слов о том, что Наташа просит ее принять нынче же, в полдень, если, конечно, не затруднит Катерину Дмитриевну. Катенька сдержанно улыбнулась, прочитав это маленькое послание — чего-то подобного она и ждала, — и тут же написала лаконичный ответ.

В полдень Наташа, как всегда, одетая строго в темные тона, что, признаться, весьма удивляло Катерину Дмитриевну, и было, согласитесь, странно для молоденькой барышни, уже сидела в фиолетовом кресле напротив Кати.

— Спасибо вам большое за то, — тихим голосом, видимо, отчаянно конфузясь, заговорила Наташа, пряча глаза и в очередной раз с пристальным вниманием разглядывая носки своих аккуратных ботиночек, — что вы согласились оказать мне услугу…

— Полноте вам, друг мой, — ласково прервала ее Катенька, сияя улыбкой, и даже протянула руку, чтобы пожатием подбодрить бедняжку. — О каких это услугах идет речь? Я предложила вам свое дружеское расположение, вы мне ответили, так что, скорее это вы оказали мне услугу.

Наташа подняла свои серые глаза на Катю и взгляд ее полон был такой признательности, что любое сердце, даже самое холодное и жестокое, дрогнуло бы от этого взгляда. А Катеньке так и вовсе самой захотелось прослезиться.

— Что же вас так мучит, милая моя? — спросила она участливо и нежно, как спросила бы мать или старшая сестра.

Наташа молчала, словно бы все не решаясь открыть свое сердце, но наконец потребность выплеснуть свое страдание, облегчить невыносимую муку молчания перевесила ее опасения и она заговорила. Поначалу тон ее был нервным и сбивчивым, Наташа теребила своими тонкими пальчиками платочек, скользила взглядом по стенам и предметам, ненадолго только останавливаясь на Катином лице, а потом снова отводя глаза, краснея и смущаясь самым отчаянным образом. Она стыдилась, верно, самое себя, но не в силах теперь уже была остановиться и справиться с потоком признаний и слов. Таковы все сдержанные натуры — они могут носить боль и стыд в себе невесть сколько времени, тщательно скрывая ее под маской приветливости или замкнутости, но уж если хоть одно слово вырвется из их сердца, из их уст, то вырвется и все остальное.

— Катерина Дмитриевна! Я не рассчитываю на ваше понимание, потому что понять это невозможно!.. Невозможно оправдать!.. А простить!.. Но вы захотели выслушать меня, а я не могу… Я должна… Я не могу больше… — Наташа сглотнула, пересилила подступившие было слезы и, глубоко вздохнув, словно перед тем, как нырнуть в воду, заговорила снова: — Мне нет прощения! Я совершила самый ужасный для женщины грех! Я избавилась от ребенка! — Катя подавила возглас и опустила глаза. — Мне нет оправдания, меня никто к этому не принуждал, я струсила сама, я испугалась… Я пошла в один дом и там мне одна акушерка помогла это сделать… Ребеночку было пять месяцев и она сказала, что это была девочка… — Наташины глаза были совершенно сухими и говорила она чем дальше, тем отчетливей и жестче, видимо, не щадя уже никого, ни себя, ни Катю.

— Я даже не стану говорить, что я пережила там, в этом месте, и какие боли, и какие муки. Все это не искупит моей вины. Ничем я не оправдываюсь. И его ни в чем не виню. Сама. Я сама хотела этого, понимаете ли вы меня?! — воскликнула она, зло сузив глаза и посмотрев на Катю. — Впрочем, не важно, понимаете ли вы меня! Мне даже все равно, что вы теперь обо мне подумаете или скажете! Я хотела рассказать о другом! О нем, потому что… — тут Наташа снова глубоко вздохнула и продолжила более спокойно: — Потому что это важно. Моя тетя ничего обо всем этом не знает, да и никто не знает… Какой он?

Наташины глаза слегка затуманились и по ее миловидному бледному личику прошло нечто вроде легкой судороги, отчего Катя тотчас заключила, что каким бы «он» ни был, а Наташа, видимо, любит его со всей силой первой отчаянной страсти.

— Он не похож на других, — с легкой улыбкой сказала она, но тут же смутилась и поправилась: — Так, верно, все говорят. И все-таки он не похож. В нем, знаете, есть какая-то неправильность. И чувство такое всякий раз, как смотришь на него, будто что-то тебя… — она на мгновение задумалась, подбирая слово. — Нечто вроде постоянного раздражителя, что ли. Но не неприятного, не холодного, а теплого и мягкого, понимаете? — она бросила на Катю пытливый взгляд из-под ресниц, Катя поспешила кивнуть, действительно понимая, что имеется в виду. — Он не отпускает от себя, понимаете? А ты и рада бы оставить, но не можешь… Не хочешь этого делать. И в то же время в нем чувствуется такая внутренняя сила, что, кажется, ему все подвластно. Нет, он не красив, то есть, не красив в привычном понимании этого слова, но он… он притягателен, — Наташа подавила вздох. — И я понимаю, что быть с ним опасно, что ни к чему хорошему это не приведет, да и не может привести, но… Я должна быть с ним!

Катя опустила глаза. На какую-то секунду ей самой даже показалось, что она позавидовала, хотя чему? Тому, как отважно это девочка говорит о своей любви? Как отважно бросает вызов, а ведь сейчас Наташа именно бросала вызов. Кому? Чему?.. Обществу? Но что такое общество, в конце-то концов? «Что станет говорить княгиня Марья Алексеевна…»

— И мне все равно, понимаете вы меня? Мне все равно, что о нем говорят и что он сам делает! Я знаю, что мое место рядом с ним! — Наташины щечки залились румянцем.

— Наташа, милая, — осторожно заговорила Катенька, взяв девушку за руку. — Так в чем же дело? Ваша тетушка не хочет отдавать вас за него? В этом причина ваших мук?

— Ах, Катерина Дмитриевна! — в сердцах бросила Наташа, но руки не отняла. — Да ведь он беден! То есть, он, как сказала бы не только моя тетушка, но вот и вы бы сказали тоже… Он мне не ровня! — она с горечью произнесла эти слова. — У него отец, знаете кто? Обходчик путей на железной дороге! Каково это? А сам он — художник, учится в Ляпинке и живет там же! Какая уж там свадьба, какая?

Катя приподняла брови.

— Вот, — болезненно отреагировала на это Наташа, — вот видите, и вы… Кто же меня за него отдаст? А если сама к нему уйду, то что же будет? Я ведь понимаю все это. Да и его винить не могу, сама хотела, сама… И ничего он не знает о нашем с ним ребенке. Даже он ничего не знает. Только вот вы и акушерка. И Господь Бог, — добавила она тише и снова опустила взгляд на ковер.

— Но как же, Наташа?.. — спросила было Катенька.

— Как мы с ним повстречались, хотите узнать? — уточнила Наташа. Катя в ответ кивнула. — Да очень просто. Он художник, я ведь вам говорила. Вот была прошлым летом выставка, мы на нее ездили, тетенька хотела портрет кому-нибудь из них заказать. Мой. Ну вот выбор ее на на него и пал. То есть, сначала-то она картину увидела. Знаете, какая картина была? — Катя покачала головой. — Называлась она «Белая нежность». Барышня была на ней, почти еще ребенок. В белом платье, на фоне белой сирени. Вот тетенька и захотела, чтобы и меня он как-то так написал. Я-то не хотела никаких портретов, к чему они, если фотография имеется, но тетенька — ни в какую, вот, говорит, выйдешь замуж, уедешь от меня, а мне на память портрет твой останется. — Наташа слабо улыбнулась. — Она по этой его картине о нем и судила, только вообще-то он пишет вещи страшные чаще… — ее серые глаза сузились. — Но не будем об этом. Так вот, подзывает она его к себе и говорит, так, мол, и так, сударь, не возьметесь ли за работу?.. Это он мне потом сказал, что ни за что не согласился бы, ни за какие деньги, но вот меня увидел… — Наташа протяжно вздохнула. — И я, не поверите, наверное, Катерина Дмитриевна, как только в глаза ему посмотрела, так внутри все и оборвалось. Не поверите? — доверчиво, словно маленькая девочка, спросила она, заглянув Катеньке в глаза.

— Отчего же, Наташенька? — мягко улыбнувшись, проговорила Катенька, вспомнив кое-что и из своей жизни. — Поверю.

— Так вот и со мной было. Вот и начал он к нам ходить, меня писать. А я сижу перед ним, ни живая ни мертвая, как в глаза мне глянет, так словно прижжет. Тетенька поначалу с нами была, а потом как-то к нему попривыкла, да и ко мне тогда один военный сватался, да и не думала она никогда даже, что на нищего художника можно как-то иначе посмотреть, понимаете меня? — Катя кивнула. — Ну так вот, после, недели уж через две, она нас оставлять с ним стала. Сначала так, минут на пять, а потом и вообще перестала почти в гостиную заходить. Так только, на портрет глянуть. Тут они, кстати, сильно поначалу спорили. Ему хотелось меня в темно-синем написать, а тетушка на белом настаивала, но он ее все-таки переубедил, и она сдалась. Портрет, кстати сказать, удался… Это я не к тому говорю, чтобы собой похвалиться, — тут же добавила она. — Я на нем вообще такая, что сама себя не узнаю, но тетушка довольна, а он говорит, что вот такой меня и видит.

— Интересно бы взглянуть, — промолвила Катенька.

— О, да ради Бога, он в большой гостиной висит, над камином, приезжайте и посмотрите.

— Хорошо, — улыбнулась Карозина. — Заеду обязательно.

— Вот, — продолжила Наташа, — мы с ним общались, то о книгах поговорим, то еще о чем. Только не это все главное, главное — его глаза. Он мой портрет полтора месяца писал, до тех пор, пока тетушка не стала недовольство потихоньку проявлять. Пришлось ему заканчивать. А после уж мы с ним так встречались. У нас родственница одна есть, Полина Михайловна. Я к ней раз в неделю захожу, проведать, да и кое-что от тетушки передать. В Замоскворечье она живет, у нее муж купец был, да что-то там стряслось, разорился да и помер. Вот теперь тетушка ей и помогает. Женщина она хорошая, ей и рассказывать ничего не пришлось, сама все поняла и сказала мне: «Наташа, уж коли любишь, то не бойся ничего! Уж лучше любить да ошибки делать, чем вовсе не любить! Если сейчас струсишь, то потом никогда себе этого не простишь!» У нее самой в молодости какая-то история такая была… Словом, там мы с ним и встречаемся.

Катя слегка нахмурилась, не то чтобы не разделяя такой вот взгляд, но считая, что не следует все ж таки говорить такие вещи молоденьким барышням. Впрочем, Наташа не походила на тех, кто делает что-то только по чьему-то совету. Видимо, она привыкла принимать решения сама за себя, что было даже и удивительно для ее возраста и воспитания.

— Вот, Катерина Дмитриевна, — вздохнула Наташа. — Но это не все еще, что я вам сказать хотела. Дело в том, что когда портрет был закончен, тетенька решила его на ужин пригласить и говорит, мол, можете и друзей своих привести. Пришло их человек двенадцать, и знаете, что я думаю?

— Что же? — спросила Катенька.

— Что, может быть, кто-то из них эти векселя-то?.. — неуверенно проговорила она, и сама, кажется, испугалась сказанного.

— Но ведь, Наташа, — тут же заговорила Катенька серьезней, — сделать это мог человек, который знал о том, что эти векселя у Галины Сергеевны имеются, и даже то, где они лежат тоже. И потом, чтобы подделку изготовить, время, мне кажется, требуется, то есть этот человек должен был принести их уже с собой и подменить. А если все так, то кто… Прости меня, но кто, как не этот молодой человек?.. Как его зовут-то?

— Михаил Соколов, — ответила Наташа тише прежнего. — Только вы не подумайте, что я на него такое… — обидчиво проговорила она. — Нет, но только вот никто чужой в нашем доме не бывал, а векселя-то все-таки фальшивые! Супруг ваш вчера правильно все сказал тетушке, только ему, по-моему, самому не хочется… Ну, вы понимаете меня?

— Ты права, Наташа, — кивнула Катенька. — Ему-то не хочется, только мы с тобой это дело так не оставим!

— Да, мне важно узнать, что он ни к чему этому не имеет никакого отношения! — искренне промолвила Наташа и Катя не удержалась, пожала ручку этой милой отважной девочке.

— Значит так, Наташенька, — через некоторое время произнесла Катя. — Первым делом нам следует выяснить, кто же мог подменить эти векселя, если, конечно, их подменили.

— Катерина Дмитриевна, тетушка говорила, что проверял их тогда… или как там это называется? Ну да вы понимаете? — Катя кивнула. — Так вот, тогда их заверял нотариус Гольдштейн, именно к нему всегда дядя обращался.

— Это хорошая новость, Наташа, — довольно улыбнулась Катенька. — С нотариуса и начнем, таким образом хотя бы выясним, кто был тот человек, от которого Михаил Иванович получил векселя на такую сумму. Пять тысяч, говоришь?

Наташа кивнула.

— Хорошо, я съезжу к этому нотариусу. Кажется, одна из моих родственниц может мне помочь его найти. А ты пока вот что, Наташенька, ты сама подумай еще раз и припомни, где у тетушки эти векселя хранились, и кто мог о них знать, хорошо?

— Да, Катерина Дмитриевна, — согласилась Наташа. — Я все сделаю, как вы скажете. Мне просто невыносима сама мысль о том, что Мишель может…

— Ничего никому пока не говори, тут же попросила Катенька. — И ему, увы, тоже. Сначала узнаем, кто же был тот проигравший, — и Катя еще раз вполне довольно улыбнулась.

После того, как Наташа, успокоенная и обнадеженная, покинула Катю, договорившись с ней о том, что завтра же Карозина заедет к Галине Сергеевне, Катенька принялась за сборы. Безусловно, помочь отыскать ей некоего нотариуса с фамилией Гольдштейн, могла только одна особа — Анна Антоновна Васильева, дальняя Катенькина родственница, вдова и хозяйка небольшого литературного салона. Ко всему прочему, Анна Антоновна увлекалась различными спиритическими явлениями и самой разнообразной магией, для нее это было нечто вроде вышивания — занятие для свободных вечеров. По причине такового довольно странного, хотя и не редкого нынче развлечения, Никита Сергеевич Анну Антоновну не жаловал, и она отвечала ему полнейшей взаимностью. И хотя Карозин не запрещал своей супруге видеться с этой экстравагантной, как он полагал, особой, но предпочитал самолично с ней не сталкиваться.

Катерина Дмитриевна оделась в новое светлое платье, полученное только два дня назад от портнихи, m-m Rohsa, сшитое по последней лондонской моде — узкое, приталенное, с турнюром и кружевной отделкой. Груня убрала роскошные Катенькины косы в высокую прическу и помогла одеть небольшую, в тон платью, шляпку. За это время лошадей уже заложили и, прихватив перчатки, Катенька вышла из дома, велев передать Никите Сергеевичу, что если, мол, она задержится, так пусть муж не волнуется, она у Анны Антоновны.

К этой милой женщине Катенька могла ехать без предупреждения, настолько Анна Антоновна всегда рада была ее видеть. Поэтому Катенька села в легкий изящный двухместный экипаж с открытым верхом и кучер, стегнув хорошеньких выхоленных гнедых лошадок, выехал из Брюсовского на Тверскую улицу, как всегда — а нынче, в ожидании коронации, особенно — полную самого разного народу, который, кстати сказать, изрядно по временам затруднял продвижение. Городские жители, понятное дело, под копыта лошадей не лезли, а вот многочисленные деревенские, собравшиеся в Первопрестольную по торжественному случаю со всех окрестных селений, то и дело вызывали недовольный окрик карозинского кучера.

Добрались до Петровских ворот, но и тут легче не стало — на углу застрял водовоз, и пока ждали, когда он проедет, кучер сердито сплевывал и что-то там сердито ворчал себе под нос. Однако уже в Каретном ряду дело пошло на лад, и очень скоро экипаж свернул в Средний Каретный переулок и остановился перед классический особняком в три этажа, с обилием дорических колонн и высоким крыльцом. Здесь и жила Анна Антоновна.

Денек выдался преотличнейший, и пока ехали по городу, в котором уже вовсю чувствовалась атмосфера предстоящего через несколько дней торжественного события, Катенькино настроение, и без того хорошее, еще только улучшилось, возможно, благодаря совсем даже не погожему весеннему деньку, а тому, что она снова ощутила то пьянящее чувство азарта от предвкушения нового расследования. Кто знает, возможно, именно поэтому она и участвовала, и даже с радостью участвовала, в этих расследованиях?

В просторном холле с непременным чучелом бурого медведя с серебряным подносом на вытянутых лапах — кстати, эта мода уже отходила в прошлое — Катеньку встретил слуга Антон, разулыбавшийся ей, как старинной знакомой, и без доклада повел ее в кабинет хозяйки, находившийся под лестницей. Это было нечто вроде библиотеки, отделанной в темный тонах, с книжными полками красного дерева, полностью заставленными разнообразнейшими фолиантами, в основном довольно странного содержания. Здесь были самые разные руководства по магии и оккультизму, толкования снов и предсказания, гадания и даже фокусы. Что и говорить, а вкус книгам у Анны Антоновны был довольно своеобычный. Сама она сидела на кожаном диване, а перед ней на столе лежала раскрытая книга.

— Катенька! — радостно воскликнула Анна Антоновна, едва Катенька ступила на пушистый темно-бордовый ковер. — Как же я рада тебя видеть! Иди сюда, голубка, я тебя поцелую! — и Анна Антоновна уютно похлопала ладонью по дивану рядом с собой.

— Добрый день, — улыбаясь, ответила Катенька и, сев рядом, поцеловала в щеку свою родственницу.

Анна Антоновна была дамой слегка за сорок, как говорят французы — очаровательной полноты, но при этом сохранила еще большую часть своей женской привлекательности. Ее живые карие глазки по-прежнему горели лукавым огоньком, а темные косы еще почти и не тронула седина. Одевалась она по последней моде, вот и сейчас на ней было домашнее платье в мелкий рисунок, сшитое по модели последнего английского журнала. А чепцы, которые принято носить дамам ее возраста, Анна Антоновна вообще не признавала. Поговаривали, что среди ее поклонников и по сию пору числились весьма молодые люди.

— Что случилось, голубушка? — спросила Анна Антоновна, слегка отстраняясь и закрывая раскрытую книгу, как успела заметить Катенька, о каких-то индийских гаданиях или что-то в этом роде. — Выглядишь ты замечательно, — добавила она с легкой ласковой улыбкой.

— Что же, вы полагаете, что я так вот просто к вам и приехать не могу? — лукаво заметила Катенька.

— Отчего же, голубка, — мягко возразила Анна Антоновна, — можешь, конечно, можешь, но меня-то ты не обманешь, вижу, что на сей раз у тебя ко мне дело.

— Вы правы, — вздохнула Катенька, — но дело очень простое и даже и не дело, а так, за советом я к вам.

— Что же, можешь спрашивать любого моего совета, ты знаешь, я всегда к твоим услугам. Только вот чаю велю нам подать, — и она, потянувшись к стене, дернула за пеструю ленту звонка.

Почти сразу на пороге появился Антон и, получив распоряжение насчет чаю, деликатно удалился.

— Ну, рассказывай, — повернулась к Катеньке Анна Антоновна и тотчас будто вся обратилась в слух.

— Дело вот в чем, — начала говорить Катенька, — вчера к нам пожаловала госпожа Морошкина, вы ведь ее знаете?

— Галину-то Сергевну, эту вечно юную хохотушку? — с полуулыбкой уточнила Анна Антоновна. — Как же мне ее не знать. А тебе вот известно, что Морошкин, царствие ему небесное, женился на ней на Украине, когда был там, на маневрах, что ли? Очаровала его местная панночка.

— А я все удивляюсь, что за имя у нее такое редкое, — как бы про себя заметила Катенька.

— Да, — подтвердила Анна Антоновна. — Ну так что у нее стряслось?

— Она хотела получить деньги по векселям, которые пару лет назад ее супруг получил за карточный долг, но в банке выяснилось, что векселя — поддельные, а по настоящим деньги давно уже получены. Правда вот когда, этого я к сожалению, не знаю.

— Ах, вот как! — всплеснула ручками Анна Антоновна. — И что, большая сумма? Хотя ей-то, конечно, сумма не важна, но сам факт!

— Да и сумма приличная, — ответила Катенька. — Пять тысяч рублей.

— Вот это новость! — еще больше изумилась Анна Антоновна. — И что же, она к вам, значит, со своей бедой пришла? Никита-то твой ей на этот раз не отказал? — Она была в курсе того, как Никита Сергеевич относится к расследованиям, в которых волею случая, да и собственного, следует это признать, желания, принимает участие его жена.

— Никита, — усмехнулась Катенька, — нет… Никите удалось ее переубедить, что не стоит, мол, всем этим заниматься. Но вот я так не считаю, поскольку на это у меня есть веские причины. Только вы уж меня простите, Анна Антоновна, но вам я их не открою. Это не моя тайна.

— Что ж, очень подозреваю, что тут не обошлось без одной молодой особы, проживающей в доме Галины Сергеевны? — полуспросила, полууточнила Анна Антоновна, чем, признаться, немало удивила Катеньку, но тут же спохватилась: — Я и не настаиваю.

— Кстати, особа эта, если тебе это тоже не известно, живет у Галины Сергеевны пятый год, до этого ее отец служил по военному же ведомству в столице, а маменька скончалась, когда Наталье и пяти лет не было. Девушка она скромная и неглупая, к тому же невеста с хорошим приданым.

Катя помолчала.

— Ладно, оставим, — промолвила Анна Антоновна. — Так ты говорила, тебе мой совет нужен?

В этот момент Антон принес поднос с чайными принадлежностями и, поставив его на стол, удалился. Анна Антоновна налила чаю в тонкие фарфоровые чашки и посмотрела на Катеньку вопросительно.

— Да, совет, — кивнула та. — Хотя, не знаю, можно ли это так назвать, — Анна Антоновна сделала нетерпеливый жест. — Словом, вы как-то говаривали мне, что ведете дела с нотариусом Гольдштейном. Ведь я от вас слышала эту фамилию?

— От меня, от меня, — покивала Анна Антоновна. — А что, выходит, и Михаил Иванович с ним дела вел? Вот уж не знала.

— Да, — подтвердила Катенька. — Так вот, мне бы с ним увидеться и поговорить. У него ведь должны быть какие-то бумаги, подтверждающие подлинность тех векселей?

— Ну, если он и вправду вел дела Михаила Ивановича, то, конечно, должны быть, куда же им деваться. — Анна Антоновна замолчала, прищурив глаза. — Вот что, Катенька. Мы с тобой сейчас пьем чай, а после поедем-ка к нему, к Марку Соломоновичу. Уж мне-то в таком деле он точно не откажет, да и мое присутствие избавит тебя от объяснений. Согласна?

Катя признательно улыбнулась и кивнула. Она и не ожидала такого горячего участия.