Третье дело Карозиных

Александр Арсаньев

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Нотариус проживал неподалеку — в Петровском переулке, куда Катенька с Анной Антоновной добрались в карозинском экипаже. Они въехали в ворота многоквартирного дома, на обширном дворе которого располагались, по всей видимости, различные службы и конюшня, и Васильева, отлично знающая дорогу, указала на боковой подъезд с левой стороны от ворот. Катенька тут же увидала вывеску и подивилась тому, что скромная табличка с именем нотариуса не висит с проезжей стороны улицы.

Дамы вышли из экипажа. По обеденному времени двор был непривычно пуст, но тут из подвального помещения появился здоровенный чернобородый дворник в засаленном фартуке и старом картузе. Увидев незнакомых дам, он было скорчил недовольную рожу, но Анна Антоновна не обратила на него ни малейшего внимания, а нарочито громко сказала Катеньке:

— Катюша, я знаю, он в такое время дома, — и пошла в подъезд.

Катя последовала за ней. Контора нотариуса располагалась прямо на первом этаже и Анна Антоновна деловито постучала по крепкой двери кончиком летнего зонта, который она прихватила с собой.

Через пару мгновений эта массивная дверь распахнулась и на пороге предстал мальчик-подросточек. Черные и кудрявые его волосы и большие влажные глаза, а также удлиненный овал лица и хищный нос с заметной горбинкой, заставляли подозревать, что мальчишка — близкий родственник нотариуса. Так и оказалось.

— День добрый, — вежливо поклонился он, признав Анну Антоновну и добавил: — Проходите, дядя здесь.

Дамы пошли за мальчиком внутрь конторы, состоящей из трех комнат — прихожей, приемной и собственно конторы, где их встретил самолично Марк Соломонович. Внешность его удивила Катеньку — он поразительно походил на собственного племянника. Точнее, это племянник был полной копией дяди. Марк Соломонович был лет около пятидесяти, но сохранил еще юношескую гибкость членов, был довольно высок, строен, а черные и кудрявые его волосы были аккуратно подстрижены и только слегка серебрились на висках. Лицо его, продолговатое, с характерным носом, почти не имело возрастных морщин, только у тонких губ лежали две складки, а большие и влажные карие глаза, спрятанные за пенсне, смотрели не без задора, хотя и с надлежащим почтением. Одет он был строго и аккуратно, как и все нотариусы — в черный костюм-тройку и белую сорочку с крахмальным воротничком, а шелковый галстук был повязан не без щегольства. Глядя на него, Катенька отчего-то подумала, что этот нотариус принадлежит к породе, как выражался Аверин, «хитрых лисов», и еще о том, как хорошо, что Анна Антоновна поехала с ней.

— Добрый день, добрый день, милые дамы, — мягко проговорил Марк Соломонович, склоняясь над ручкой Анны Антоновны. — Чем обязан столь лестному визиту? — и хитро прищурился, переведя взгляд на Катеньку.

— Здравствуй, Марк, — ответила на это приветствие Анна Антоновна, и Катеньку удивило в очередной раз, что она с ним на «ты». — Вот, привезла к тебе мою родственницу, безмерно мной обожаемую. Знакомься, Катенька, это и есть Марк Соломонович Гольдштейн. — Катя кивнула и улыбнулась. Нотариус ответил приязненной улыбкой и заинтересованный взглядом. — А это Катерина Дмитриевна Карозина. Мы к тебе, Марк, по одному весьма деликатному вопросу.

— Ах, ну у меня же все вопросы деликатные, — тотчас откликнулся нотариус и предложил дамам сесть в высокие кресла, а сам занял место за обширным столом, который занимал добрую половину небольшой его конторы. Другую половину занимал шкаф с хитроумным замком, а у двери еще и пристроился сейф. — Я весь внимание, дражайшая Анна Антоновна, — проворковал он, впрочем, без всякого подхалимажа.

— Катюша, ты не против, если я сама всю эту историю изложу? — глянула на Катеньку Анна Антоновна, и Катя согласно кивнула. — Ну, а ты, если что не так, поправишь. В общем, так, Марк, — заговорила Анна Антоновна, глядя на нотариуса, — дело это давнее… Сколько?.. Да уже года два, должно быть, прошло. Еще когда Михаил Иванович Морошкин был жив, помнишь ты такого?

— Ах, ну как же мне его не помнить, — снова откликнулся Марк Соломонович.

— Так вот, дело касается векселей на пять тысяч, которые ты заверял. Помнишь такое дело?

Гольдштейн помолчал, энергично подвигал тонкой ленточкой бровей, причем его пенсне осталось на месте, что снова удивило Катеньку, а затем порывисто поднялся и шагнул к шкапу. Погремев связкой ключей и повозившись с замком, он наконец открыл дверцу и деловито принялся что-то там искать. Через несколько минут он положил на стол перед собой довольно объемный фолиант.

— Если же память мне не изменяет, — с улыбкой сказал он, открывая книгу, — а она мне не изменяла до сих пор, то то, что вас интересует, многоуважаемые дамы, должно находиться именно здесь. Посмотрим. — Он зашуршал листами, просматривая записи. — Я же почему это помню, Анна Антоновна, — то и дело поглядывая на Васильеву, заговорил он. — Не только потому, что Михаил Иванович был одном из моих лучших клиентов, но и потому, что когда меня вызвали заверять эти векселя, я же точно это помню, как сейчас, — он прищурился и пробежал тонким пальцем по странице. — Так вот, — Марк Соломонович недовольно качнул головой и перевернул лист, — меня в первую очередь поразила внешность того молодого человека, что оплачивал свой проигрыш. А знаете, что в нем было удивительного?

— И что же? — с легкой, какой-то покровительственной улыбкой, спросила Анна Антоновна.

— То, что он был чрезвычайно красив. Да-да, многоуважаемые дамы, — многозначительно добавил он. — Такая внешность для мужчины, это большая редкость.

— Ну и что, каков он был собой? — уточнила Васильева не без интереса.

— Породистый такой, — на минуту отвлекся от книги Гольдштейн. — Синеглазый брюнет. Ах, ну вот же ж оно! — нотариус довольно улыбнулся и покивал головой. — Вот, конечно же. Звали его Ковалев Сергей Юрьевич, коллежский советник. А проживал он тогда на Чистопрудном бульваре. Да, вот так у меня все и записано.

Услышав это имя, Катенька слегка вздрогнула и заметно побледнела. Ей тут же вспомнился непростительно красивый жгучий брюнет с пронзительно-синими глазами, и то, как она с ним познакомилась, и то, какой была его смерть, и… И тот ужасный, последний и тяжелый его взгляд. Господи, ну вот разве думала она, что ей снова придется с ним повстречаться? Точнее, не с ним лично, разумеется, но снова напасть на его след? Ведь она старалась забыть всю ту историю, все вообще о том времени забыть, но вот… Катя тяжело и глубоко вздохнула и покачала головой.

— Тебе знакомо это имя? — тотчас отреагировала Анна Антоновна. — Подожди-ка, а это не тот ли господин… — ее карие глазки прищурились, но Анна Антоновна прикусила язычок. Нотариус поглядывал на дам с особенным интересом.

— Значит, векселя были подлинными? — медленно промолвила Катенька, отогнав от себя усилием воли неприятные и болезненные воспоминания.

— Ах, ну безусловно же, конечно же, подлинные, — ответил Марк Соломонович совершенно уверенно и спокойно. — Я могу вам за это поручиться, уважаемая госпожа Карозина. Я самолично проверял, а я в этом деле кое-что понимаю. Молодой человек ставил подпись. Ошибки быть не могло.

— Что же, — помолчав немного промолвила Катенька. — Вы нам помогли. Спасибо. Значит, это исключено.

— Ах, ну конечно же, — все в той же ровной интонации подтвердил Гольдштейн. — Угодно что-нибудь еще? — вежливо осведомился он.

— Нет, это все, что мы хотели узнать, — ответила Анна Антоновна, посмотрев на Катеньку пристальней. — Что ж, спасибо, Марк.

— Ах, ну позвольте же, я вас провожу, — он поднялся из-за стола следом за дамами и проводил их до входных дверей, у которых еще раз приложился к ручке Анны Антоновны, а Катеньке почтительно поклонился.

— Всего вам самого наилучшего, — попрощался он с дамами.

— До свидания, — пролепетала Катенька, спускаясь по невысокой лестнице.

— Ну так что? — озабоченно поинтересовалась Анна Антоновна, когда обе они при помощи карозинского кучера сели в экипаж, который уже выехал со двора.

— Анна Антоновна, — задумчиво проговорила Катенька, — а вы вполне ему доверяете?

— Марку-то? — вскинула брови Васильева. — Да, вполне. Он хитрый лис, но я ему доверяю. Интересы его клиентов для него важнее всего, и он чрезвычайно дорожит своей репутацией. Марк не способен на двурушничество, так, кажется, это называется.

— Что ж, это хорошо, — покивала Катенька.

— А Ковалев этот, он не тот ли человек, что застрелился пять или шесть месяцев назад, когда, помнишь, ты пыталась помочь в расследовании графининой смерти?

— Он самый и есть, — снова не удержалась от вздоха Катенька.

— Что же, и впрямь был так хорош? — с лукавым интересом спросила Анна Антоновна.

— Так, именно так, — печально ответила Катенька. — Но он был не только вот так хорош, — добавила она, опуская глаза, — он был страшен. Это был страшный человек, — и Карозина замолчала надолго.

Анна Антоновна кинула на нее еще несколько заинтересованных взглядов, но печальное молчание Катеньки так и не решилась нарушить. А Катерина Дмитриевна, между тем, думала вот о чем. Вспомнив Сергея Юрьевича Ковалева, она вспомнила и все обстоятельства того дела, в котором ей пришлось принимать участие. Дело о графининой смерти было, что называется, полно щекотливых подробностей, но во всей этой истории присутствовали поддельные, как выяснилось позже, рекомендательные письма. После же смерти главных злодеев — господина Ковалева, как уже известно читателю, покончившего жизнь самоубийством, и его сообщника Николая Ольшанского, которого, к слову сказать, сам Ковалев тоже не пощадил, решено было как можно скорее унять шум, поднявшийся было в прессе. Графиня К. занимала далеко не последнее место в московском свете, а ее племянница, по просьбе которой Катенька и взялась за расследование, очень болезненно реагировала на регулярно циркулирующие о своей тетушке слухи. Словом, дело замяли, поскольку главные ответчики были мертвы. И при этом выпустили совершенно из виду, что в нужные им дома эти два страшных человека попадали как раз через поддельные письма.

И вот теперь, подумав о поддельных векселях, Катенька подумала и о том, что обе эти истории оказались связаны не только именем Сергея Юрьевича. И тогда, и вот теперь, был с ним и с Ольшанским еще кто-то, кто помогал им, но оставался все это время в тени. И этот кто-то прекрасно подделывал чужой почерк. Когда же именно были подменены векселя? Об этом могли сообщить в банке и из этого сообщения можно было бы сделать вывод и о том, когда, или хотя бы примерно когда, были выкрадены настоящие бумаги и заменены подделкой. Ведь деньги-то, все пять тысяч, были кем-то получены. Выходило, что нужно ехать в банк. Что ж, кое-кто из банковских служащих был знаком им с Никитой. Катя вспомнила вечера у Поляковых. Кажется, фамилия этого человека была Никифоров, а вот имя? Впрочем, не это главное.

Конечно, проще всего было бы обвинить во всем того молодого художника, уж кто как не художники горазды на подделку почерков? Но Катенька не спешила с этим выводом. Слишком уж он сам напрашивался в главные подозреваемые, то-то и было подозрительно. И потом, Наташа… Девочку было искренне жаль. Не следует торопиться с обвинениями, ведь известно, что лучше оправдать закоренелого преступника, чем обвинить честного человека, не имеющего к преступлениям никакого отношения. «Попробуем съездить в банк», — решила для себя Катенька и успокоенно улыбнулась.

— Спасибо, Анна Антоновна, — заговорила она веселей, когда коляска уже подъехала к васильевскому особнячку. — Я вам так признательна, что вы поехали со мной.

— Ну что ты, голубка, — потрепала ее по руке Анна Антоновна, — какие тут благодарности. Всегда рада тебе помочь. Да и для меня это было развлечением. Если что-то еще вдруг понадобится, ты знаешь, что я всегда готова помочь. А теперь целуй меня, деточка, да я пойду.

Катенька послушно поцеловала свою родственницу в подставленную щеку, и госпожа Васильева вышла из экипажа.

— Всего тебе хорошего, голубка моя, — сказала она на прощание.

Катя махнула ей ручкой и велела кучеру ехать к зданию банка, что на Рождественке. Именно там, как обмолвилась ей еще давеча Наташа, Галина Сергеевна и пыталась получить по векселям деньги.

Кучер от Петровский ворот поехал по Кузнецкому мосту, забитому, как всегда, прогуливающимся народом, повозками и экипажами дам, посещающих многочисленные магазины. По вечерам, Катенька это знала, здесь народу не меньше, только вот цель иная — театры, Большой и Малый. Они с Никитой и сами нередко сюда ездят. Да и высокое здание магазина «Мюр и Мерилиз» ей знакомо, вот как раз его миновали. На углу Неглинной пришлось задержаться, поскольку два экипажа впереди никак не могли разъехаться. В одном из них сидела красивая высокомерной красотой дама в фиолетовом платье и, презрительно выгнув капризные губки, наблюдала за тем, как ее кучер перебранивается с другим, заставляя того освободить им дорогу. Второй экипаж был куда скромнее и сидели в нем два молоденьких господина, возможно, студенты, что трудно было утверждать наверняка, поскольку надеты на них были сюртуки.

Везший их «ванька» было начал перебранку с хозяйским кучером, но потом все же уступил после того, как один из молодых людей наклонился к нему и что-то проговорил. Дама высокомерно им кивнула, а молодые люди в восхищении приподняли мягкие модные шляпы. Проезд освободился и карозинский экипаж поехал дальше, к углу Рождественки, где и располагалось здание Торгового банка. Кучер остановился у подъезда, между прочих экипажей, и помог Катеньке выйти.

Высокие стеклянные двери ей открыл средних лет швейцар и, войдя в просторный и светлый вестибюль, Катя направилась к широкой и длинной стойке, где ей тотчас приветливо и выучено улыбнулся молодой клерк.

— Чем могу быть полезен, сударыня?

— Не уверена, — чуть улыбнувшись в ответ, проговорила Катенька, — что вы сможете мне помочь. Дело несколько запутано, и мне бы хотелось поговорить с… — она на минуту прищурилась, припоминая. — Господин Никифоров, вот кто сможет мне помочь. Надеюсь, — добавила она с некоторым сомнением, тут же подумав, что, может, не стоило спешить. — Передайте, что к нему госпожа Карозина.

— Одну минуту, — вежливо улыбнулся клерк и куда-то исчез.

Катенька вздохнула и прошла к диванчику, стоявшему у стены. Что ж, раз господин Никифоров здесь, то ничего другого не остается, придется поговорить с ним… Однако времени для сомнений и волнений уже не осталось, поскольку к ней вернулся тот самый милый юноша и попросил следовать за ним.

Катя вошла в боковой вход, поднялась по лестнице на второй этаж, и у дубовой двери молодой человек ее оставил, предварительно, впрочем, отворив ее перед Катей.

— О! — тут же попала она чуть ли не в объятия добродушного толстяка, поскольку хозяин кабинета поднялся ей навстречу из-за обширного стола и пошел, распахнув руки. — Милая Катерина Дмитриевна! — Катенька несколько оторопела, не ожидая, что этот господин Никифоров может ее так хорошо запомнить. — Чем могу быть полезен вам? — он склонился к ее ручке и проводил до кресла. — Польщен вашим вниманием, это такая честь для меня! — Катя выгнула бровки, подумав, уж не переборщил ли Никифоров с лестью, но тотчас все и выяснилось, поскольку он, понизив голос, тут же добавил, усевшись за свой огромный стол:

— Должно быть, новое расследование, не так ли?

— Так, — не удержав улыбки, кивнула Катенька. — И вы можете мне в этом помочь.

— Что же, всегда, всегда только рад оказать услугу лично вам и вашему супругу, — красноречиво покачав большой лысоватой головой, заверил ее Никифоров.

«Как же его все-таки зовут? — чуть нахмурившись, попыталась снова вспомнить Катенька, но так и не смогла. — Пантелеймон Терентьевич? Пантелеймон Прокофьевич? Как-то так, но вот как именно? Бесполезно», — она вздохнула.

— Дело вот в чем, господин Никифоров, — заговорила она, видя, что собеседник буквально превратился в слух и так и буравит ее своими большими водянистыми глазами навыкате.

— Да что вы, Катерина Дмитриевна, — тут же перебил он. — Уже не раз мы с вами встречались, а вы все по-прежнему со мной так официально держитесь, — добродушно, как отец, пожурил он ее. По возрасту, впрочем, он ей как раз и годился в отцы. — Зовите же меня наконец по имени-отчеству, Прокофий Пантелеймонович.

Катя признательно и облегченно заулыбалась и только было открыла ротик, чтобы рассказать, наконец, зачем она его побеспокоила, но Никифоров ее снова перебил:

— Не желаете ли чаю?

— Не откажусь, — вежливо ответила она, понимая, что лучше с ним не спорить даже в мелочах, тогда, может, и толку больше выйдет.

— Замечательно, сейчас нам его подадут! — и тут же дверь открылась и на пороге предстала миниатюрная барышня с подносом. — Это я уж заранее распорядился. Знал, что не откажетесь, — довольно ухмыльнулся Прокофий Пантелеймонович, демонстрируя всем своим видом родительскую опеку над Катенькой.

Наконец чай был разлит в тонкие белые чашки, барышня удалилась и Катенька снова сделала попытку рассказать, в чем суть дела. На этот раз Никифоров и правда слушал ее с самым пристальным вниманием. И по мере того, как она говорила, Катеньке становилось понятно, что кое-что из обстоятельств этого дела Прокофию Пантелеймоновичу уже известно. «Тем лучше, — подумала она про себя. — Наверняка поможет. Уж больно ему самому хочется в сыщика поиграть». Она ничуть не ошиблась, ибо через полчаса уже покинула кабинет, да и здание банка, во вполне хорошем настроении, а Прокофий Пантелеймонович, целуя ей на прощание ручку и передавая наилучшие пожелания Никите Сергеевичу, не преминул добавить, что всегда рад оказать помощь. И сказано это было самым недвусмысленным тоном, мол, даже не сомневайтесь, помочь смогу только я.

По дороге домой Катенька обдумывала услышанное от Прокофия Пантелеймоновича. А услышала она вот что. Как оказалось, те самые злосчастные векселя были предъявлены к оплате около года назад. Точнее, прошлым летом. Прокофий Пантелеймонович даже какие-то бумаги по этому поводу показывал и выходило, что деньги по векселям были получены в июне месяце. То есть, еще тогда, когда господин Ковалев — тут Катенька снова вздохнула, припомнив гордого красавца — был еще жив. Получалось, что по времени вполне могло оказаться так, что и подменил, а возможно, и подделал векселя тот самый художник, к которому Наташа пылала такой серьезной страстью. И опять этот вывод, лежащий, казалось бы, на поверхности, Катеньку не удовлетворил. Именно из-за того, что лежал он на поверхности.

Было тут что-то другое, но вот что и как до этого «другого» добраться, она не знала. Даже и не знала еще, с какой стороны попробовать, образно выражаясь, потянуть веревочку. Впрочем, время близилось к обеду и Катенька решила пока оставить свои размышления, справедливо рассудив, что, во-первых, лучше пока держать от Никиты в секрете то, что она все же взялась за это дело, а во-вторых, следует встретиться с Наташей, обещавшей кое-что узнать.

Экипаж подъехал к карозинскому особнячку, Катенька вышла из него и велела распрягать. В доме большие часы в прихожей показывали без четверти пять, чему она порадовалась, так как Никиты еще не было из университета, хотя и должен был он вернуться с минуты на минуту.

Груня тотчас доложила, что обед готов и еще то, что Никита Сергеевич не далее как пару часов назад звонил по новомодному приобретению, аппарату господина Белла, который был куплен перед Рождеством и, как подозревала сама Катенька, именно затем, чтобы можно было в любой момент связаться и узнать, чем она занимается. Так вот, Никита Сергеевич звонил и сообщил, что задержится в Английском клубе, членами которого они с Авериным, закадычным его другом, стали совсем недавно.

— Спасибо, — улыбнулась Катенька в ответ. — Ты ему сказала, что я у Анны Антоновны?

— Конечно же, Катерина Дмитриевна, — послушно кивнула хорошенькой белокурой головкой Груни. — Никита Сергеевич ничего не сказали по этому поводу. Только, кажется, выругались, — тише добавила она.

— И это никого не удивляет, — со вздохом откликнулась Катенька. — Что ж, подавайте обед. Я проголодалась.

Горничная еще раз кивнула и удалилась, а Катя прошла в столовую и уселась за стол. Никиту нечего ждать раньше одиннадцати, подумала она. Говорить ему, конечно же, ничего не следует, а то он опять разозлиться не на шутку и, чего доброго, опять все обернется ссорой. Но в то время, как Катерина Дмитриевна решила для себя упрямо молчать о новом расследовании, ее супруг решил кое-что другое.