Неточные совпадения
Клим выпустил обидчика,
Обидчик сел на бревнышко,
Платком широким клетчатым
Отерся и сказал:
— Твоя взяла! и диво ли?
Свыше их, на козлах — кучер и лакей в
широком сюртуке, опоясавший себя носовым
платком.
На костях его плеч висел
широкий пиджак железного цвета, расстегнутый на груди, он показывал сероватую рубаху грубого холста; на сморщенной шее, под острым кадыком, красный, шелковый
платок свернулся в жгут,
платок был старенький и посекся на складках.
Потом он шагал в комнату, и за его
широкой, сутулой спиной всегда оказывалась докторша, худенькая, желтолицая, с огромными глазами. Молча поцеловав Веру Петровну, она кланялась всем людям в комнате, точно иконам в церкви, садилась подальше от них и сидела, как на приеме у дантиста, прикрывая рот
платком. Смотрела она в тот угол, где потемнее, и как будто ждала, что вот сейчас из темноты кто-то позовет ее...
Но Клим видел, что Лида, слушая рассказы отца поджав губы, не верит им. Она треплет
платок или конец своего гимназического передника, смотрит в пол или в сторону, как бы стыдясь взглянуть в
широкое, туго налитое кровью бородатое лицо. Клим все-таки сказал...
— Ты проводи ее до церкви, — попросила Варвара, глядя на
широкий гроб в санях, отирая щеки
платком.
— Да ты с ума сошла, Вера! — ужаснулась Мария Романовна и быстро исчезла, громко топая
широкими, точно копыта лошади, каблуками башмаков. Клим не помнил, чтобы мать когда-либо конфузилась, как это часто бывало с отцом. Только однажды она сконфузилась совершенно непонятно; она подрубала носовые
платки, а Клим спросил ее...
Он долго и осторожно стягивал с
широких плеч старенькое пальто, очутился в измятом пиджаке с карманами на груди и подпоясанном
широким суконным поясом, высморкался, тщательно вытер бороду
платком, причесал пальцами редкие седоватые волосы, наконец не торопясь прошел в приемную, сел к столу и — приступил к делу...
За гробом шло несколько женщин, все в
широких белых платьях, повязанные белыми же
платками, несколько детей и собака.
Лиза подалась вперед, покраснела — и заплакала, но не подняла Марфы Тимофеевны, не отняла своих рук: она чувствовала, что не имела права отнять их, не имела права помешать старушке выразить свое раскаяние, участие, испросить у ней прощение за вчерашнее; и Марфа Тимофеевна не могла нацеловаться этих бедных, бледных, бессильных рук — и безмолвные слезы лились из ее глаз и глаз Лизы; а кот Матрос мурлыкал в
широких креслах возле клубка с чулком, продолговатое пламя лампадки чуть-чуть трогалось и шевелилось перед иконой, в соседней комнатке за дверью стояла Настасья Карповна и тоже украдкой утирала себе глаза свернутым в клубочек клетчатым носовым
платком.
— Забыли вы нас, Петр Елисеич, — говорила хозяйка, покачивая головой, прикрытой большим шелковым
платком с затканными по
широкой кайме серебряными цветами. — Давно не бывали на пристани! Вон дочку вырастили…
Она была одета в темно-коричневый ватошник, ловко подпоясанный лакированным поясом и застегнутый спереди большими бархатными пуговицами, нашитыми от самого воротника до самого подола; на плечах у нее был большой серый
платок из козьего пуха, а на голове беленький фламандский чепчик, красиво обрамлявший своими оборками ее прелестное, разгоревшееся на морозе личико и завязанный у подбородка двумя
широкими белыми лопастями. Густая черная коса в нескольких местах выглядывала из-под этого чепца буйными кольцами.
С дрожек легко спрыгнула довольно стройная женская фигура, закутанная в
широкий драповый бурнус и большой мериносовый
платок.
Оба эти лица были в своих лучших парадных нарядах: Захаревский в новом,
широком вицмундире и при всех своих крестах и медалях; госпожа Захаревская тоже в новом сером платье, в новом зеленом
платке и новом чепце, — все наряды ее были довольно ценны, но не отличались хорошим вкусом и сидели на ней как-то вкривь и вкось: вообще дама эта имела то свойство, что, что бы она ни надела, все к ней как-то не шло.
Выходит на свободное место и стоит на нем прочно, как часовня. На ней
широкая коричневая юбка, желтая батистовая кофта и алый
платок на голове.
Между гряд, согнувшись и показывая красные ноги, выпачканные землей, рылись женщины, наклоня головы, повязанные пёстрыми
платками. Круто выгнув загорелые спины, они двигались как бы на четвереньках и, казалось, выщипывали траву ртами, как овцы. Мелькали тёмные руки, качались
широкие бёдра; высоко подобранные сарафаны порою глубоко открывали голое тело, но Матвей не думал о нём, словно не видя его.
Засыпая в своей кровати крепким молодым сном, Нюша каждый вечер наблюдала одну и ту же картину: в переднем углу, накрывшись большим темным шелковым
платком, пущенным на спину в два конца, как носят все кержанки, бабушка молится целые часы напролет, откладываются
широкие кресты, а по лестовке отсчитываются большие и малые поклоны.
Лунёв поднялся на ноги и увидал, что из
широких саней с медвежьей полостью тяжело вылезает пожилая толстая женщина в салопе и чёрном
платке. Её поддерживали под руки околоточный и какой-то человек с рыжими усами.
Когда Долинский нагнулся, чтобы сбить углом
платка пыль, насевшую на его лакированный ботинок, из растворенного низенького и очень
широкого окна послышалось какое-то очень стройное пение: женский, довольно слабый контральт и детские, неровные дисканты.
На дворе совсем меркло; мимо платформы торопливо проходили к домам разные рабочие люди; прошло несколько девушек, которые с ужасом и с любопытством взглядывали на мрачный сундук и на одинокую фигуру Долинского, и вдруг сначала шли удвоенным шагом, а потом бежали, кутая свои головы
широкими коричневыми
платками и путаясь в длинных юбках платьев.
Тысячи народа ждали освящения барок на плотине и вокруг гавани. Весь берег, как маком, был усыпан человеческими головами, вернее, — бурлацкими, потому что бабьи
платки являлись только исключением, мелькая там и сям красной точкой. Молебствие было отслужено на плотине, а затем батюшка в сопровождении будущего дьякона и караванных служащих обошел по порядку все барки, кропя направо и налево. На каждой барке сплавщик и водолив встречали батюшку без шапок и откладывали
широкие кресты.
— Барыня зовут, — сказал малый, подходя к не слыхавшему зова жены Евгению. Лиза звала его посмотреть на пляску, на одну из плясавших баб, которая ей особенно нравилась. Это была Степаша. Она была в желтом растегае и в плисовой безрукавке и в шелковом
платке,
широкая, энергическая, румяная, веселая. Должно-быть, она хорошо плясала. Он ничего не видал.
Пётр изумлённо взглянул в тёмное,
широкое лицо наставницы, раздувая ноздри, облизывая губы, она отирала
платком жирный подбородок, шею и властно, чётко выговаривала грубые, бесстыдные слова, повторив на прощанье...
Он шел быстро, делая
широкие шаги, а та гналась за ним, задыхаясь, едва не падая, горбатая, свирепая;
платок у нее сполз на плечи, седые, с зеленоватым отливом волосы развевались по ветру. Она вдруг остановилась и, как настоящая бунтовщица, стала бить себя по груди кулаками и кричать еще громче, певучим голосом, и как бы рыдая...
На диване, в белом платье с
широким красным поясом, лежала Колибри и, закрыв нижнюю часть лица
платком, смеялась без шума, но от души.
Еще на Софонтьевой поляне только что покончили службы, старицы покрыли свое «иночество» [Так называется весь головной убор старообрядских инокинь: камилавка, наметка и апостольник.]
широкими черными
платками…
К богатому дому подъезжали один за другим экипажи, и из них выходили мужчины в цилиндрах и дамы в
широких ротондах и с белыми
платками на головах.
Где-то вдали хрустнул сушник. Хрустнул в другой раз и в третий. Чутким ухом прислушивается Петр Степаныч. Привстал, — хруст не смолкает под чьей-то легкой на поступь ногой. Зорче и зорче вглядывается в даль Петр Степаныч: что-то мелькнуло меж кустов и тотчас же скрылось. Вот в вечернем сумраке забелелись чьи-то рукава, вот стали видимы и пестрый
широкий передник, и шелковый рудо-желтый платочек на голове. Лица не видно — закрыто оно полотняным
платком. «Нет, это не Марьюшка!» — подумал Петр Степаныч.
Ни единого огонька, но вот растворилась вделанная в
широкие ворота узенькая калитка, и лениво вышел из нее дворник, закутанный в дубленый полушубок, с лицом, наглухо обвязанным
платком.
Небольшого роста,
широкая в плечах, моложавого выразительного лица, Матрена Ниловна ходила в
платке, по старому обычаю. На этот раз
платок был легкий крепоновый, темно-лиловый, повязанный распущенными концами вниз по плечам и заколотый аккуратно булавками у самого подбородка. Под
платком виднелась темная кацавейка, ее неизменное одеяние, и такая же темная шерстяная юбка, короткая, так что видны были замшевые туфли и чистые шерстяные чулки домашнего вязанья.
Мужской ум взял, однако ж, верх. Он отер
платком широкий лоб, помолчал и выговорил обыкновенным своим тоном...
— О! Отлично! Идем. Тут недалеко, всего две версты лесом. Метель затихла. Шли просекой через сосновый бор.
Широкий дом на краю села, по четыре окна в обе стороны от крыльца. Ярко горела лампа-молния. Много народу. В президиуме — председатель сельсовета, два приезжих студента (товарищи дивчины), другие. Выделялась старая деревенская баба в полушубке, закутанная в
платок: сидела прямо и неподвижно, как идол, с испуганно-окаменевшим лицом.
Обыкновенный гардероб Малвошки состоял летом из холщовых порт и сорочки, а зимою к этому прибавлялись валенки и полушубок; но парадный его гардероб был довольно сложный; его составляли: 1) выростковые ботинки с гарнитуровыми завязочками на подъеме; 2) чулки, смотря по сезону, шерстяные или бумажные; 3) синие суконные панталонцы с узеньким серебряным позументом по лампасу; 4) восточный бешмет, сшитый из старого кашемирового
платка; 5) круглая ермолка с самым
широким белым позументом вместо околыша и круглая кожаная ледунка с носовым
платком.