Неточные совпадения
Когда благому просвещенью
Отдвинем более границ,
Со временем (по расчисленью
Философических таблиц,
Лет чрез пятьсот) дороги, верно,
У нас изменятся безмерно:
Шоссе Россию здесь и тут,
Соединив, пересекут.
Мосты чугунные чрез воды
Шагнут
широкою дугой,
Раздвинем горы, под водой
Пророем дерзостные своды,
И заведет крещеный
мирНа каждой станции трактир.
Долго мне будут сниться
широкие сени, с прекрасной «картинкой», крыльцо с виноградными лозами, длинный стол с собеседниками со всех концов
мира, с гримасами Ричарда; долго будет чудиться и «yes», и беготня Алисы по лестницам, и крикун-англичанин, и мое окно, у которого я любил работать, глядя на серые уступы и зеленые скаты Столовой горы и Чертова пика. Особенно еще как вспомнишь, что впереди море, море и море!
Мир разделяется не только на национальности, но и на более
широкие образования —
мир латинский, англосаксонский, германский, славянский.
Это более глубокое и
широкое мироощущение и сознание не допускает тех рационалистических иллюзий, для которых будущее
мира определяется лишь силами, лежащими на самой поверхности ограниченного куска земли.
Падшесть
мира означает не только греховность
мира, ее значение
шире.
Лев Толстой в «Войне и
мире» так описывает обед, которым в 1806 году Английский клуб чествовал прибывшего в Москву князя Багратиона: «…Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с
широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами».
Там другой
мир:
широкие долины, леса, разбросанные по ним деревни…
Но… в сущности, этого не было, и не было потому, что та самая рука, которая открывала для меня этот призрачный
мир, — еще
шире распахнула окно родственной русской литературы, в которое хлынули потоками простые, ясные образы и мысли.
Через некоторое время, однако, он и сам куда-то внезапно уехал. Купленный мальчик исчез навсегда где-то в
широком неведомом
мире, и дальнейшая судьба его нам осталась неизвестна.
С каждым новым шагом навстречу ему лились новые звуки неведомого,
широкого, необъятного
мира, сменившего теперь ленивый и убаюкивающий шорох тихой усадьбы…
Тогда будут жить в правде и свободе для красоты, и лучшими будут считаться те, которые
шире обнимут сердцем
мир, которые глубже полюбят его, лучшими будут свободнейшие — в них наибольше красоты!
О, вы, которые живете другою,
широкою жизнию, вы, которых оставляют жить и которые оставляете жить других, — завидую вам! И если когда-нибудь придется вам горько и вы усомнитесь в вашем счастии, вспомните, что есть иной
мир,
мир зловоний и болотных испарений,
мир сплетен и жирных кулебяк — и горе вам, если вы тотчас не поспешите подписать удовольствие вечному истцу вашей жизни — обществу!
«Парле-бьен-комса-шире-мир-ферфлюхтур-мин-адью-мусью!»
Белые замшевые тугие перчатки на руках; барашковая шапка с золотым орлом лихо надвинута на правую бровь; лакированные блестящие сапоги; холодное оружие на левом боку; отлично сшитый мундир, ладно, крепко и весело облегающий весь корпус; белые погоны с красным витым вензелем «А II»; золотые
широкие галуны; а главное — инстинктивное сознание своей восемнадцатилетней счастливой ловкости и легкости и той самоуверенной жизнерадостности, перед которой послушно развертывается весь
мир, — разве все эти победоносные данные не тронут, не смягчат сердце суровой и холодной красавицы?..
Александров с
широкой улыбкой приложил правую руку к своей барашковой орленой шапке и подумал не без гордости: «Это еще пустяки. А вот ты лучше погляди на меня в следующий вторник, на Чистых прудах, где я буду без шинели, без этого нелепого штыка, в одном парадном мундире, рука об руку с ней, с Зиночкой Белышевой, самой прекрасной и грациозной барышней в
мире…»
Живя в Москве
широкой жизнью, вращаясь в артистическом и литературном
мире, задавая для своих друзей обеды, лет через десять В.М. Лавров понял, что московская жизнь ему не под силу. В 1893 году он купил в восьми верстах от городка Старая Руза, возле шоссе, клочок леса между двумя оврагами, десятин двадцать, пустошь Малеевку, выстроил в этом глухом месте дом, разбил сад и навсегда выехал из Москвы, посещая ее только по редакционным делам в известные дни, не больше раза в неделю.
О первой поездке его за границу в литературном
мире ходила масса забавных анекдотов, из которых один пользовался самым
широким успехом во всем московском обществе.
Напоминание было лишне. Девушка слушала с затаенным дыханием, и в ее воображении, под влиянием этого выразительного грудного голоса, рисовалась картина: на таких же
широких полях, в темноте, перед рассветом, стоят кучки людей и ждут чего-то. Она еще не знает чего, но чувствует, что ждут они какой-то правды, которая не имеет ничего общего с
миром ее мечтаний…
Вербный купидон делал мне сюрприз, которого я действительно ни за что не ожидал: он висел на
широкой голубой ленте, а в объятиях нес для
мира печали и слез… розгу.
На нем
широкая одежда из шелка небесного цвета, ее осыпают зерна жемчуга — не больше пяти тысяч крупных зерен, да! На его страшной седой голове белая шапка с рубином на острой верхушке, и качается, качается — сверкает этот кровавый глаз, озирая
мир.
Пора наконец убедиться, что наше время — не время
широких задач и что тот, кто, подобно автору почтенного рассуждения:"Русский романс: Чижик! чижик! где ты был? — перед судом здравой критики", сумел прийти к разрешению своей скромной задачи — тот сделал гораздо более, нежели все совокупно взятые утописты-мечтатели, которые постановкой"
широких"задач самонадеянно волнуют
мир, не удовлетворяя оного".
Так спросите об этом у голландцев, у всего Рейнского союза; поезжайте в Швейцарию, в Италию; взгляните на утесистые, непроходимые горы, некогда отчаяние несчастных путешественников, а теперь прорезанные
широкими дорогами, по которым вы можете, княгиня, прогуливаться в своем ландо [четырехместной карете (франц.)] спокойнее, чем по Невскому проспекту; спросите в Террачине и Неаполе: куда девались бесчисленные шайки бандитов, от которых не было проезда в южной Италии; сравните нынешнее просвещение Европы с прежними предрассудками и невежеством, и после этого не понимайте, если хотите, какие бесчисленные выгоды влечет за собою присутствие этого гения, колоссального, как
мир, и неизбежного, как судьба.
Когда же я взбежал на плотину и
широкий пруд открылся передо мной с своими зелеными камышами и лопухами, с длинною плотиною, обраставшею молодыми ольхами, с целым
миром своего птичьего и рыбьего населения, с вешняком, каузом и мельницей, — я оцепенел от восторга и простоял как вкопанный несколько минут.
Трепетали не за свое «я», а за «я» Афин, Спарты, Рима: таково было
широкое, вольное воззрение греко-римского
мира, человечески прекрасное в своих границах.
Относительно Причинки Флегонт Флегонтович питал самые розовые надежды и строил очень
широкие планы, причем ссылался на имена очень веских лиц в купеческом
мире, обещавших ему свое содействие, помощь, кредит и т. д. Из его слов получался такой вывод, что все предшествовавшие работы были только сплошным рядом всевозможных ошибок, но зато теперь он, Флегонт Собакин, достаточно умудренный тяжелым опытом, будет бить наверняка и уж маху не даст ни в каком случае.
Мир и тишина нарушаются злыми людьми, которые хотят поселить раздор между новобрачными и призывают «сорок-сороков — сатанинскую силу»; стерегут недруга, точат
широкий нож в снежной пыли.
Вдруг, этот, что кричал-то, опять как заорет: шире-мире-кравермир! да с этим словом хап меня под руки-то из телеги да на поле, да ну вертеть, ну крутить. Боже мой, думаю, что ж это такое! Гляну, гляну вокруг себя — всё рожи такие темные, да всё вертятся и меня крутят да кричат: шире-мире! да за ноги меня, да ну раскачивать.
«Шурле-мурле, шире-мире-кравермир», — орет один.
О чем бухгалтер думал в это время, — сказать трудно; но по всему заметно было, что мысль его была
шире того небольшого пространства, в котором являлся ему божий
мир сквозь канцелярское окно,
шире и глубже даже тех мыслей, которые заключались в цифрах лежавшей перед ним книги.
Алексей Петрович вскочил на ноги и выпрямился во весь рост. Этот довод привел его в восторг. Такого восторга он никогда еще не испытывал ни от жизненного успеха, ни от женской любви. Восторг этот родился в сердце, вырвался из него, хлынул горячей,
широкой волной, разлился по всем членам, на мгновенье согрел и оживил закоченевшее несчастное существо. Тысячи колоколов торжественно зазвонили. Солнце ослепительно вспыхнуло, осветило весь
мир и исчезло…
«Хорошо дома!» — думал Назаров в тишине и
мире вечера, окидывая
широким взглядом землю, на десятки вёрст вокруг знакомую ему. Она вставала в памяти его круглая, как блюдо, полно и богато отягощённая лесами, деревнями, сёлами, омытая десятками речек и ручьёв, — приятная, ласковая земля. В самом пупе её стоит его, Фаддея Назарова, мельница, старая, но лучшая в округе, мирно, в почёте проходит налаженная им крепкая, хозяйственная жизнь. И есть кому передать накопленное добро — умные руки примут его…
Капельмейстер, державший первую скрипку, был ленивейшее в
мире животное: вместо того, чтобы упражнять оркестр и совершенствоваться самому в музыке, он или спал, или удил рыбу, или, наконец, играл с барской собакой на дворе; про прочую братию и говорить нечего: мальчишка-валторнист был такой шалун, что его следовало бы непременно раз по семи в день сечь: в валторну свою он насыпал песку, наливал щей и даже засовывал в
широкое отверстие ее маленьких котят.
Он родился и вырос в городе, в поле был в первый раз в своей жизни, и все здесь для него было поразительно ново и странно: и то, что можно было видеть так далеко, что лес кажется травкой, и небо, бывшее в этом новом
мире удивительно ясным и
широким, точно с крыши смотришь.
Нам внезапно делается тесно и душно, потому что в нас образуются всё
широкие натуры, а мир-то наш узок и низок, — развернуться негде, выпрямиться во весь рост невозможно.
Недостаточно ухарски править,
Мчась на бешеной тройке стремглав,
Двадцать тысяч на карту поставить
И глазком не моргнуть, проиграв, —
Есть иное величие в
мире,
И не торный ведет к нему путь,
Человеку прекрасней и
ширеМожно силы свои развернуть!
Еще
шире, еще полнее стал
мир, и не виделось конца воде, уходившей в прозрачную тьму.
Кого жалеть? Ведь каждый в
мире странник —
Пройдет, зайдет и вновь оставит дом.
О всех ушедших грезит коноплянник
С
широким месяцем над голубым прудом.
Вместо этого является масса, сила,
мир, нечто единое, или то, что можно понимать под словом народ, в самом
широком смысле.
Высокий, закатистый лоб,
широкие скулы и щеки, полный достоинства, спокойный и уверенный взгляд светло-серых глаз, несколько орлиный нос и энергически выдавшаяся вперед нижняя скула и круто загнутый подбородок придавали всей физиономии графа такой характер самоуверенной настойчивости и силы, которые легко и притом всегда могут относиться ко всему остальному
миру с тонким, иногда удачно выставляемым, иногда же удачно скрываемым аристократическим презрением.
Бог есть для человека или,
шире, для
мира.
Искусство, не как совокупность технически-виртуозных приемов, но как жизнь в красоте, несравненно
шире нашего человеческого искусства, весь
мир есть постоянно осуществляемое произведение искусства, которое в человеке, в силу его центрального положения в
мире, достигает завершенности, ибо лишь в нем, как царе творения, завершается космос.
Насколько в хозяйстве и через хозяйство (понятое в
широком смысле) творится история, постольку в нем и через него создается историческое тело человечества, которому надлежит «измениться» в воскресении, причем этим потенциальным телом для человека является весь
мир.
По
широкому Донаю и по бесчисленным его протокам шла канонерка узлов по шести в час. Командир ее, лейтенант, милый и любезный моряк, совсем непохожий по своим взглядам на пехотных офицеров, не без горького чувства рассказывал Ашанину о том, как жестоко велась война против анамитов, и не удивлялся, что теперь, после
мира, снова приходится «умиротворять» страну.
Связи с
широкою и таинственною жизнью
мира в душе человека нет. Нет также в его душе и естественной связи с другими людьми, с человечеством. Труднее всего для этого человека-одиночки вообразить, как можно из себя любить людей или даже просто «быть благородным».
Любовь, любовь персоналистическая, обращенная к личному бессмертию, не вмещается в обыденности объективированного
мира, она им извергается и этим становится на границу смерти, понимая смерть в более
широком смысле, чем смерть физическая.
Мир же идет
широкими вратами.
Привезли газеты. На меня вдруг пахнуло совсем из другого
мира. Холера расходится все
шире, как степной пожар, и захватывает одну губернию за другою; люди в стихийном ужасе бегут от нее, в народе ходят зловещие слухи. А наши медики дружно и весело идут в самый огонь навстречу грозной гостье. Столько силы чуется, столько молодости и отваги. Хорошо становится на душе… Завтра я уезжаю в Пожарск.
— Товарищи! Бывают моменты в истории, когда насилие, может быть, необходимо. Но истинный социализм может быть насажден в
мире не винтовкой, не штыком, а только наукою и
широким просвещением трудящихся масс!
Самая узкая часть конуса есть то мое отношение к
миру, с которым я впервые сознаю себя; самая
широкая часть есть то высшее отношение к жизни, до которого я достиг теперь.
«Ты, с твоими звонкими словами о
широком и большом, — ты увидел в этом пустоту. Я буду при тебе смеяться надо всем, ты можешь беситься, а я знаю: встану, подниму из
широких рукавов нагие руки, потянусь к тебе, — и пусть ты не говоришь, а пьянящая тайна моих объятий для тебя глубже и прекраснее скучных дел
мира».