Неточные совпадения
Местами эти дома казались затерянными среди
широкой, как поле,
улицы и нескончаемых деревянных заборов; местами сбивались в кучу, и здесь было заметно более движения народа и живости.
Стояли стогны озерами,
И в них
широкими реками
Вливались
улицы.
— Когда роешься в книгах — время течет незаметно, и вот я опоздал домой к чаю, — говорил он, выйдя на
улицу, морщась от солнца. В разбухшей, измятой шляпе, в пальто, слишком
широком и длинном для него, он был похож на банкрота купца, который долго сидел в тюрьме и только что вышел оттуда. Он шагал важно, как гусь, держа руки в карманах, длинные рукава пальто смялись глубокими складками. Рыжие щеки Томилина сыто округлились, голос звучал уверенно, и в словах его Клим слышал строгость наставника.
«Предусмотрительно», — подумал Самгин, осматриваясь в светлой комнате, с двумя окнами на двор и на
улицу, с огромным фикусом в углу, с картиной Якобия, премией «Нивы», изображавшей царицу Екатерину Вторую и шведского принца. Картина висела над
широким зеленым диваном, на окнах — клетки с птицами, в одной хлопотал важный красногрудый снегирь, в другой грустно сидела на жердочке аккуратненькая серая птичка.
Со степи
широкой волною налетал ветер, вздымая на
улицах прозрачные облака черноватой, теплой пыли.
На Невском стало еще страшней; Невский
шире других
улиц и от этого был пустынней, а дома на нем бездушнее, мертвей. Он уходил во тьму, точно ущелье в гору. Вдали и низко, там, где должна быть земля, холодная плоть застывшей тьмы была разорвана маленькими и тусклыми пятнами огней. Напоминая раны, кровь, эти огни не освещали ничего, бесконечно углубляя проспект, и было в них что-то подстерегающее.
Он посмотрел, как толпа втискивала себя в устье главной
улицы города, оставляя за собой два
широких хвоста, вышел на площадь, примял перчатку подошвой и пошел к набережной.
Они хохотали, кричали, Лютов возил его по
улицам в
широких санях, запряженных быстрейшими лошадями, и Клим видел, как столбы телеграфа, подпрыгивая в небо, размешивают в нем звезды, точно кусочки апельсинной корки в крюшоне. Это продолжалось четверо суток, а затем Самгин, лежа у себя дома в постели, вспоминал отдельные моменты длительного кошмара.
«Вот и я привлечен к отбыванию тюремной повинности», — думал он, чувствуя себя немножко героем и не сомневаясь, что арест этот — ошибка, в чем его убеждало и поведение товарища прокурора. Шли переулками, в одном из них, шагов на пять впереди Самгина, открылась дверь крыльца, на
улицу вышла женщина в
широкой шляпе, сером пальто, невидимый мужчина, закрывая дверь, сказал...
Он был без шапки, и бугроватый, голый череп его, похожий на булыжник, сильно покраснел; шапку он заткнул за ворот пальто, и она торчала под его
широким подбородком. Узел из людей, образовавшийся в толпе, развязался, она снова спокойно поплыла по
улице, тесно заполняя ее. Обрадованный этой сценой, Самгин сказал, глубоко вздохнув...
Белые двери привели в небольшую комнату с окнами на
улицу и в сад. Здесь жила женщина. В углу, в цветах, помещалось на мольберте большое зеркало без рамы, — его сверху обнимал коричневыми лапами деревянный дракон. У стола — три глубоких кресла, за дверью —
широкая тахта со множеством разноцветных подушек, над нею, на стене, — дорогой шелковый ковер, дальше — шкаф, тесно набитый книгами, рядом с ним — хорошая копия с картины Нестерова «У колдуна».
Он с громкими вздохами ложился, вставал, даже выходил на
улицу и все доискивался нормы жизни, такого существования, которое было бы и исполнено содержания, и текло бы тихо, день за днем, капля по капле, в немом созерцании природы и тихих, едва ползущих явлениях семейной мирно-хлопотливой жизни. Ему не хотелось воображать ее
широкой, шумно несущейся рекой, с кипучими волнами, как воображал ее Штольц.
Он, в бессильной досаде на ее справедливый упрек, отшатнулся от нее в сторону и месил
широкими шагами грязь по
улице, а она шла по деревянному тротуару.
Дом американского консула Каннингама, который в то же время и представитель здесь знаменитого американского торгового дома Россель и Ко, один из лучших в Шанхае. Постройка такого дома обходится ‹в› 50 тысяч долларов. Кругом его парк, или, вернее, двор с деревьями.
Широкая веранда опирается на красивую колоннаду. Летом, должно быть, прохладно: солнце не ударяет в стекла, защищаемые посредством жалюзи. В подъезде, под навесом балкона, стояла большая пушка, направленная на
улицу.
Штиль, погода прекрасная: ясно и тепло; мы лавируем под берегом. Наши на Гото пеленгуют берега. Вдали видны японские лодки; на берегах никакой растительности. Множество красной икры, точно толченый кирпич, пятнами покрывает в разных местах море. Икра эта сияет по ночам нестерпимым фосфорическим блеском. Вчера свет так был силен, что из-под судна как будто вырывалось пламя; даже на парусах отражалось зарево; сзади кормы стелется
широкая огненная
улица; кругом темно; невстревоженная вода не светится.
Широкие-преширокие
улицы пересекались под прямыми углами.
Видно, что в этой
улице жил высший или зажиточный класс: к домам их вели
широкие каменные коридоры.
Показались огни, и мы уже свободно мчались по
широкой, бесконечной
улице, с низенькими домами по обеим сторонам, и остановились у ярко освещенного отеля, в конце города.
С громом отворились ворота, бряцанье цепей стало слышнее, и на
улицу вышли конвойные солдаты в белых кителях, с ружьями и — очевидно, как знакомый и привычный маневр, — расстановились правильным
широким кругом перед воротами.
— Не угодно ли вам в мою кожу влезть: пристали, как с ножом к горлу, — объяснил Веревкин, когда пролетка бойко покатилась по
широкой Мучной
улице, выходившей к монастырю.
Если днем все
улицы были запружены народом, то теперь все эти тысячи людей сгрудились в домах, с
улицы широкая ярмарочная волна хлынула под гостеприимные кровли. Везде виднелись огни; в окнах, сквозь ледяные узоры, мелькали неясные человеческие силуэты; из отворявшихся дверей вырывались белые клубы пара, вынося с собою смутный гул бушевавшего ярмарочного моря. Откуда-то доносились звуки визгливой музыки и обрывки пьяной горластой песни.
Когда мы окончили осмотр пещер, наступил уже вечер. В фанзе Че Фана зажгли огонь. Я хотел было ночевать на
улице, но побоялся дождя. Че Фан отвел мне место у себя на кане. Мы долго с ним разговаривали. На мои вопросы он отвечал охотно, зря не болтал, говорил искренно. Из этого разговора я вынес впечатление, что он действительно хороший, добрый человек, и решил по возвращении в Хабаровск хлопотать о награждении его чем-нибудь за ту
широкую помощь, какую он в свое время оказывал русским переселенцам.
И свояченица, всхлипывая, рассказала, как схватили ее хлопцы в охапку на
улице и, несмотря на сопротивление, опустили в
широкое окно хаты и заколотили ставнем. Писарь взглянул: петли у
широкого ставня оторваны, и он приколочен только сверху деревянным брусом.
Там, где недавно, еще на моей памяти, были болота, теперь — асфальтированные
улицы, прямые,
широкие.
Извозчик бьет кнутом лошаденку. Скользим легко то по снегу, то по оголенным мокрым булыгам, благо
широкие деревенские полозья без железных подрезов. Они скользят, а не режут, как у городских санок. Зато на всех косогорах и уклонах горбатой
улицы сани раскатываются, тащат за собой набочившуюся лошадь и ударяются
широкими отводами о деревянные тумбы. Приходится держаться за спинку, чтобы не вылететь из саней.
Тюрьма стояла на самом перевале, и от нее уже был виден город, крыши домов,
улицы, сады и
широкие сверкающие пятна прудов… Грузная коляска покатилась быстрее и остановилась у полосатой заставы шлагбаума. Инвалидный солдат подошел к дверцам, взял у матери подорожную и унес ее в маленький домик, стоявший на левой стороне у самой дороги. Оттуда вышел тотчас же высокий господин, «команду на заставе имеющий», в путейском мундире и с длинными офицерскими усами. Вежливо поклонившись матери, он сказал...
Я, разумеется, не боялся. Наоборот, идя по
широким темным
улицам и пустырям, я желал какой-нибудь опасной встречи. Мне так приятно было думать, что Люня еще не спит и, лежа в своей комнате с закрытыми ставнями, думает обо мне с опасением и участием. А я ничего не боюсь и иду один, с палкой в руке, мимо старых, обросших плющами стен знаменитого дубенского замка. И мне приходила в голову гордая мысль, что я, должно быть, «влюблен».
Вахрушка, не внимая предостережению Галактиона, прямо из писарского дома опять ринулся в кабак.
Широкая деревенская
улица была залита народом. Было уже много пьяных. Народ бежал со стеклянною посудиной, с квасными жбанами и просто с ведерками. Слышалось пьяное галденье, хохот, обрывки песен. Где-то надрывалась гармония.
Полуянов значительно оживил свадебное торжество. Он отлично пел, еще лучше плясал и вообще был везде душой компании. Скучавшие девушки сразу ожили, и веселье полилось
широкою рекой, так что стоном стон стоял. На
улице собиралась целая толпа любопытных, желавшая хоть издали послушать, как тешится Илья Фирсыч. С женихом он сейчас же перешел на «ты» и несколько раз принимался целовать его без всякой видимой причины.
Широкая суслонская
улица с обеих сторон была уставлена бесконечными возами.
И вот я, немножко испуганный грозящим нашествием буйного дяди, но гордый поручением, возложенным на меня, торчу в окне, осматривая
улицу;
широкая, она покрыта густым слоем пыли; сквозь пыль высовывается опухолями крупный булыжник.
Поцеловав меня, она ушла, а мне стало нестерпимо грустно, я выскочил из
широкой, мягкой и жаркой кровати, подошел к окну и, глядя вниз на пустую
улицу, окаменел в невыносимой тоске.
Каждую пятницу Цыганок запрягал в
широкие сани гнедого мерина Шарапа, любимца бабушки, хитрого озорника и сластену, надевал короткий, до колен, полушубок, тяжелую шапку и, туго подпоясавшись зеленым кушаком, ехал на базар покупать провизию. Иногда он не возвращался долго. Все в доме беспокоились, подходили к окнам и, протаивая дыханием лед на стеклах, заглядывали на
улицу.
Потом мы ехали по
широкой, очень грязной
улице на дрожках, среди темно-красных домов; я спросил бабушку...
Широкая, дурно раскорчеванная, кочковатая, покрытая лесною травой
улица и по сторонам ее неоконченные избы, поваленные деревья и кучи мусора.
Въезжаешь в него по великолепному деревянному мосту; река веселая, с зелеными берегами, с ивами,
улицы широкие, избы с тесовыми крышами и с дворами.
И Лемм уторопленным шагом направился к воротам, в которые входил какой-то незнакомый ему господин, в сером пальто и
широкой соломенной шляпе. Вежливо поклонившись ему (он кланялся всем новым лицам в городе О…; от знакомых он отворачивался на
улице — такое уж он положил себе правило), Лемм прошел мимо и исчез за забором. Незнакомец с удивлением посмотрел ему вслед и, вглядевшись в Лизу, подошел прямо к ней.
Родион Потапыч вышел на
улицу и повернул вправо, к церкви. Яша покорно следовал за ним на приличном расстоянии. От церкви старик спустился под горку на плотину, под которой горбился деревянный корпус толчеи и промывальни. Сейчас за плотиной направо стоял ярко освещенный господский дом, к которому Родион Потапыч и повернул. Было уже поздно, часов девять вечера, но дело было неотложное, и старик смело вошел в настежь открытые ворота на
широкий господский двор.
Широкий двор, отделявший его от
улицы, придавал ему вид какого-то дворца.
Они пошли каким-то темным переходом и попали в другую светелку, выходившую
широким балконом прямо на
улицу.
По
улицам везде бродил народ. Из Самосадки наехали пристановляне, и в Кержацком конце точно открылась ярмарка, хотя пьяных и не было видно, как в Пеньковке. Кержаки кучками проходили через плотину к заводской конторе, прислушивались к веселью в господском доме и возвращались назад; по глухо застегнутым на медные пуговицы полукафтаньям старинного покроя и низеньким валеным шляпам с
широкими полями этих кержаков можно было сразу отличить в толпе. Крепкий и прижимистый народ, не скажет слова спроста.
— Козак иде…
шире дорогу! — кричал голос на
улице.
Райнер получал очень хорошие деньги. Свою ферму в Швейцарии он сдал бедным работникам на самых невыгодных для себя условиях, но он личным трудом зарабатывал в Петербурге более трехсот рублей серебром в месяц. Это давало ему средство занимать в одной из лучших
улиц города очень просторную квартиру, представлявшую с своей стороны полную возможность поместиться в ней часто изменяющемуся, но всегда весьма немалому числу
широких натур, состоявших не у дел.
Регент в сером пальто и в серой шляпе, весь какой-то серый, точно запыленный, но с длинными прямыми усами, как у военного, узнал Верку, сделал
широкие, удивленные глаза, слегка улыбнулся и подмигнул ей. Раза два-три в месяц, а то и чаще посещал он с знакомыми духовными академиками, с такими же регентами, как и он, и с псаломщиками Ямскую
улицу и, по обыкновению, сделав полную ревизию всем заведениям, всегда заканчивал домом Анны Марковны, где выбирал неизменно Верку.
Было часов шесть вечера. По главной
улице уездного городка шибко ехала на четверке почтовых лошадей небольшая, но красивая дорожная карета. Рядом с кучером, на
широких козлах, помещался благообразный лакей в военной форме. Он, как только еще въехали в город, обернулся и спросил ямщика...
Ну так когда он сходил с ума, то вот что выдумал для своего удовольствия: он раздевался у себя дома, совершенно, как Адам, оставлял на себе одну обувь, накидывал на себя
широкий плащ до пят, закатывался в него и с важной, величественной миной выходил на
улицу.
В таком прескверном настроении Родион Антоныч миновал главную заводскую площадь, на которую выходило своим фасадом «Главное кукарское заводоуправление», спустился под гору, где весело бурлила бойкая река Кукарка, и затем, обогнув красную кирпичную стену заводских фабрик, повернул к пруду, в
широкую зеленую
улицу.
Женщины молча прошли по
улицам города, вышли в поле и зашагали плечо к плечу по
широкой, избитой дороге между двумя рядами старых берез.
Все ближе сдвигались люди красного знамени и плотная цепь серых людей, ясно было видно лицо солдат —
широкое во всю
улицу, уродливо сплюснутое в грязно-желтую узкую полосу, — в нее были неровно вкраплены разноцветные глаза, а перед нею жестко сверкали тонкие острия штыков. Направляясь в груди людей, они, еще не коснувшись их, откалывали одного за другим от толпы, разрушая ее.
Вот и опять
улица, — ох какая
широкая!