Неточные совпадения
«Скажи, служивый, рано ли
Начальник просыпается?»
— Не знаю. Ты иди!
Нам
говорить не велено! —
(Дала ему двугривенный).
На то у губернатора
Особый есть
швейцар. —
«А где он? как назвать его?»
— Макаром Федосеичем…
На лестницу поди! —
Пошла, да двери заперты.
Присела я, задумалась,
Уж начало светать.
Пришел фонарщик с лестницей,
Два тусклые фонарика
На площади задул.
Старый, толстый Татарин, кучер Карениной, в глянцовом кожане, с трудом удерживал прозябшего левого серого, взвивавшегося у подъезда. Лакей стоял, отворив дверцу.
Швейцар стоял, держа наружную дверь. Анна Аркадьевна отцепляла маленькою быстрою рукой кружева рукава от крючка шубки и, нагнувши голову, слушала с восхищением, что
говорил, провожая ее, Вронский.
Управляющий, бывший вахмистр, которого Степан Аркадьич полюбил и определил из
швейцаров за его красивую и почтительную наружность, не принимал никакого участия в бедствиях Дарьи Александровны,
говорил почтительно: «никак невозможно, такой народ скверный» и ни в чем не помогал.
― Ну, как же! Ну, князь Чеченский, известный. Ну, всё равно. Вот он всегда на бильярде играет. Он еще года три тому назад не был в шлюпиках и храбрился. И сам других шлюпиками называл. Только приезжает он раз, а
швейцар наш… ты знаешь, Василий? Ну, этот толстый. Он бонмотист большой. Вот и спрашивает князь Чеченский у него: «ну что, Василий, кто да кто приехал? А шлюпики есть?» А он ему
говорит: «вы третий». Да, брат, так-то!
Подвязанный чиновник, ходивший уже семь раз о чем-то просить Алексея Александровича, интересовал и Сережу и
швейцара. Сережа застал его раз в сенях и слышал, как он жалостно просил
швейцара доложить о себе,
говоря, что ему с детьми умирать приходится.
— Сюда, налево пожалуйте. Извините, что нечисто. Они теперь в прежней диванной, — отпыхиваясь
говорил швейцар. — Позвольте, повремените, ваше превосходительство, я загляну, —
говорил он и, обогнав ее, приотворил высокую дверь и скрылся за нею. Анна остановилась ожидая. — Только проснулись, — сказал
швейцар, опять выходя из двери.
Сережа тотчас понял, что то, о чем
говорил швейцар, был подарок от графини Лидии Ивановны к его рожденью.
Вдругорядь одной старой графине видом понравился: «почтенный на взгляд»,
говорит, и взяла в
швейцары.
Над этой же женщиной
швейцар, с которым
говорил Нехлюдов, кричал изо всех сил лысому с блестящими глазами арестанту на той стороне.
— Господин председатель, — сказал Нехлюдов, подходя к нему в ту минуту, как тот уже надел светлое пальто и брал палку с серебряным набалдашником, подаваемую
швейцаром, — могу я
поговорить с вами о деле, которое сейчас решилось? Я — присяжный.
— Погоди, — ответил Скальский. — На следующее утро иду в корпус. Спрашиваю
швейцара: как мне увидеть сына? «Ступайте,
говорит, ваше благородие в мертвецкую»… Потом… рассказали: умер ровно в одиннадцать ночи… — И значит — это его я не пустил в комнату. Душа прилетала прощаться…
Швейцар улыбнулся, как улыбаются старые люди именитых бар,
говоря о своих новых хозяевах из карманной аристократии.
— А Нинка
говорит: я,
говорит, ни за что с ним не останусь, хоть режьте меня на куски… всю,
говорит, меня слюнями обмочил. Ну старик, понятно, пожаловался
швейцару, а
швейцар, понятно, давай Нинку бить. А Сергей Иваныч в это время писал мне письмо домой, в провинцию, и как услышал, что Нинка кричит…
— Мне
говорил это ваш
швейцар, — подхватил Егор Егорыч.
В передней
швейцар улыбался и спрашивал: когда будет новый генерал? Часы, приобретенные для генеральского дома за пять генералов перед сим, стучали «тик-так! тик-так!» — как будто бы
говорили: «Мы видели пять генералов! мы видели пять генералов! мы видели пять генералов!»
—
Швейцар разговаривал… Кто же еще? Я ему
говорю: «Возьмите, дяденька, письмо, передайте, а я здесь внизу ответа подожду». А он
говорит: «Как же,
говорит, держи карман… Есть тоже у барина время ваши письма читать…»
Послали звать, а его дома не оказалось,
швейцар же
говорит: к Палкину машину слушать ушли…
Когда, наконец, в субботу позвонили снизу и на лестнице послышался знакомый голос, она до такой степени обрадовалась, что зарыдала; она бросилась к нему навстречу, обняла его, целовала ему грудь и рукава,
говорила что-то такое, чего нельзя было понять.
Швейцар внес чемоданы, послышался веселый голос Поли. Точно кто на каникулы приехал!
Швейцар махнул рукой и
говорит...
Первый год это ему удалось довольно удовлетворительно, но во второй Патрикей явился, после двухмесячного отсутствия, очень сконфуженным и сначала все что-то мямлил и
говорил какой-то пустой вздор, а потом повинился и сказал, что хотя он всякий приемный день ходил в институт, но княжна вышла к нему только однажды, на минуточку, в самый первый раз, а с тех пор гостинцы через
швейцара принимала, а сама от свидания отказывалась и даже прощаться с ним не вышла.
Швейцар или,
говоря точнее, переодетый больничный сторож, хоть господа и кушали, пошел и отрапортовал, что приехал какой-то граф просить о чем-то!..
Ферапонт(подавая бумаги). Сейчас
швейцар из казенной палаты сказывал… Будто,
говорит, зимой в Петербурге мороз был в двести градусов.
Когда подхожу я к своему крыльцу, дверь распахивается и меня встречает мой старый сослуживец, сверстник и тезка
швейцар Николай. Впустив меня, он крякает и
говорит...
Я старик, служу уже тридцать лет, но не замечаю ни измельчания, ни отсутствия идеалов и не нахожу, чтобы теперь было хуже, чем прежде. Мой
швейцар, Николай, опыт которого в данном случае имеет свою цену,
говорит, что нынешние студенты не лучше и не хуже прежних.
Совершенно в другом роде были литературные чайные вечера у Павловых, на Рождественском бульваре. Там все, начиная от роскошного входа с парадным
швейцаром и до большого хозяйского кабинета с пылающим камином,
говорило если не о роскоши, то по крайней мере о широком довольстве.
Швейцар. Так как скажете: пустить их сюда или как? Они
говорят — об земле, барин знает.
Вот
говорят, что я мелочен, что мне нужно, чтобы только замки у дверей были почищены, чтоб служащие носили модные галстуки да у подъезда стоял толстый
швейцар.
Барин так-сяк его убеждать, — что «я, —
говорит, — не сам, а по графскому зову приехал», —
швейцар ко всему пребывает нечувствителен.
Бывало, в Варшаве или когда в
швейцарах был в мужской классической прогимназии, то как заслышу какие неподходящие слова, то гляжу на улицу, не видать ли жандарма: «Поди,
говорю, сюда, кавалер», — и все ему докладываю.
Придя в переднюю начальника, он вместо
швейцара увидел тот же знак… И всё это
говорило ему о восторге, негодовании, гневе… Ручка с пером тоже глядела восклицательным знаком. Перекладин взял ее, обмакнул перо в чернила и расписался...
— Брошку,
говорю, украли… Барыня сама своими руками все обшарила. Даже
швейцара Михайлу сами обыскивали. Чистый срам! Николай Сергеич только глядит да кудахчет, как курица. А вы, барышня, напрасно это дрожите. У вас ничего не нашли. Ежели не вы брошку взяли, так вам и бояться нечего.
— Я
говорила, чтобы
швейцар расписывался… даже когда я и Евлампий Григорьевич дома.
Горбатая судомойка, заметив ли мое разгоряченное состояние и боясь скандалу, или разделяя мое мнение, приняла мою сторону и, стараясь стать между мной и
швейцаром, уговаривала его молчать,
говоря, что я прав, а меня просила успокоиться. «Der Herr hat Recht; Sie haben Recht» [Господин прав; вы правы (нем.).], — твердила она.
Швейцар позвал нумерного, стоявшего на площадке лестницы, и передал ему, что
говорила дама в вуале.
Бравый
швейцар этой гостиницы
говорит на всех языках цивилизованного мира, за исключением русского, что, впрочем, не мешает ему питать глубокое чувство уважения к представителям «ces barbares russes» [Эти грубые русские (франц.).]… вообще и к их национальной тароватости в особенности, и быть таким образом горячим сторонником франко-русских симпатий.
Он понял, что она и есть та барыня, о которой
говорил швейцар и горничная, а между тем он не мог подавить своего внутреннего волнения и чувствовал, что голос его задрожит, если он произнесет слово.
Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и
швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с-глазу-на-глаз
поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.