Неточные совпадения
Окна в избенках были без стекол, иные были заткнуты тряпкой или зипуном; балкончики под крышами с перилами, неизвестно для каких причин делаемые в иных русских
избах, покосились и
почернели даже не живописно.
Лошади подбежали к вокзалу маленькой станции, Косарев, получив на чай, быстро погнал их куда-то во тьму, в мелкий, почти бесшумный дождь, и через десяток минут Самгин раздевался в пустом купе второго класса, посматривая в окно, где сквозь мокрую тьму летели злые огни, освещая на минуту
черные кучи деревьев и крыши
изб, похожие на крышки огромных гробов. Проплыла стена фабрики, десятки красных окон оскалились, точно зубы, и показалось, что это от них в шум поезда вторгается лязгающий звук.
— Нет, как хотите, но я бы не мог жить здесь! — Он тыкал тросточкой вниз на оголенные поля в
черных полосах уже вспаханной земли, на
избы по берегам мутной реки, запутанной в кустарнике.
Чувствуя себя, как во сне, Самгин смотрел вдаль, где, среди голубоватых холмов снега, видны были
черные бугорки
изб, горел костер, освещая белую стену церкви, красные пятна окон и раскачивая золотую луковицу колокольни. На перроне станции толпилось десятка два пассажиров, окружая троих солдат с винтовками, тихонько спрашивая их...
Самгин слушал его суховатый баритон и сожалел, что англичанина не интересует пейзаж. Впрочем, пейзаж был тоже скучный — ровная, по-весеннему молодо зеленая самарская степь,
черные полосы вспаханной земли, маленькие мужики и лошади медленно кружатся на плывущей земле, двигаются серые деревни с желтыми пятнами новых
изб.
И вот недалеко селение, виднеются
избы черные-пречерные, а половина
изб погорела, торчат только одни обгорелые бревна.
Митя встал и подошел к окну. Дождь так и сек в маленькие зеленоватые стекла окошек. Виднелась прямо под окном грязная дорога, а там дальше, в дождливой мгле,
черные, бедные, неприглядные ряды
изб, еще более, казалось, почерневших и победневших от дождя. Митя вспомнил про «Феба златокудрого» и как он хотел застрелиться с первым лучом его. «Пожалуй, в такое утро было бы и лучше», — усмехнулся он и вдруг, махнув сверху вниз рукой, повернулся к «истязателям...
Когда же я взошел в
избу, душную,
черную, и узнал, что решительно ничего достать нельзя, что даже и кабака нету верст пять, я было раскаялся и хотел спросить лошадей.
Не меньшую гордость крестьян составляло и несколько каменных домов, выделявшихся по местам из ряда обыкновенных
изб, большею частью ветхих и
черных.
— А вот Катькина
изба, — отзывается Любочка, — я вчера ее из-за садовой решетки видела, с сенокоса идет:
черная, худая. «Что, Катька, спрашиваю: сладко за мужиком жить?» — «Ничего, говорит, буду-таки за вашу маменьку Бога молить. По смерть ласки ее не забуду!»
Усадьбу ее, даже по наружному виду, нельзя было назвать господской; это была просторная
изба, разделенная на две половины, из которых в одной, «
черной», помещалась стряпущая и дворовые, а в другой, «чистой», состоявшей из двух комнат, жила она с детьми.
Они прошли в новую заднюю
избу, где за столом сидел какой-то низенький,
черный, как жук, старик. Спиридон сделал ему головой какой-то знак, и старик вышел. Галактиону показалось, что он где-то его видел, но где — не мог припомнить.
Один корреспондент, бывший в Найбучи в 1871 г., пишет, что здесь было 20 солдат под командой юнкера; в одной из
изб красивая высокая солдатка угостила его свежими яйцами и
черным хлебом, хвалила здешнее житье и жаловалась только, что сахар очень дорог.
Мы въехали в довольно большую деревню, в которой было два порядка
изб; один из них был совершенно новый, частью даже не вполне достроенный; другой порядок тоже не успел еще
почернеть от времени.
Хорошо еще, что жилая
изба топится «по-черному»; утром, чуть свет, затопит хозяйка печку, и дым поглотит скопившиеся в
избе миазмы.
Направо большая
изба, в которой ютится семейство хозяина и пускается
черный народ, прямо — две небольшие"чистые"горницы для постояльцев почище, с подслеповатыми, и позеленевшими окнами, из которых виднелась площадь, а за нею Волга.
Скажите, чтоб он не беспокоился обо мне, что я лучше хочу есть
черный хлеб и жить в
избе у отца, чем быть причиною его здешних мучений.
Однако я успел осмотреться вокруг себя. Большую часть
избы занимала огромная облупившаяся печка. Образов в переднем углу не было. По стенам, вместо обычных охотников с зелеными усами и фиолетовыми собаками и портретов никому не ведомых генералов, висели пучки засушенных трав, связки сморщенных корешков и кухонная посуда. Ни совы, ни
черного кота я не заметил, но зато с печки два рябых солидных скворца глядели на меня с удивленным и недоверчивым видом.
Гордей Евстратыч кое-как огляделся кругом: было темно, как в трубе, потому что
изба у Маркушки была
черная, то есть без трубы, с одной каменкой вместо печи.
Через несколько минут купец, в провожании земского и стрельца, расплатясь с хозяином, съехал со двора. Кирша отворил дверь, свистнул, и его
черная собака вбежала в
избу.
Часть площадки, находившаяся за
избою, была занята огородом: ряды тоненьких полосок, которые
чернели сквозь снег, явственно обозначали гряды.
По мере приближения к жилищу рыбака мальчик заметно обнаруживал менее прыткости; устремив, несколько исподлобья,
черные любопытные глаза на кровлю
избы и недоверчиво перенося их время от времени на Акима, он следовал, однако ж, за последним и даже старался подойти к нему ближе. Наконец они перешли ручей и выровнялись за огородом. Заслышав голоса, раздавшиеся на лицевой стороне
избы, мальчик подбежал неожиданно к старику и крепко ухватил его за полу сермяги.
— Там жарко; лучше здесь посидим, потолкуем, — отвечал он на приглашение кормилицы войти в
избу. Кормилица была еще свежая и красивая женщина. В чертах лица ее и особенно в больших
черных глазах было большое сходство с лицом барина. Она сложила руки под занавеской и, смело глядя на барина и беспрестанно виляя головой, начала говорить с ним...
Нехлюдов вошел в
избу. Неровные, закопченные стены в
черном углу были увешаны разным тряпьем и платьем, а в красном буквально покрыты красноватыми тараканами, собравшимися около образов и лавки. В середине этой
черной, смрадной, шестиаршинной избёнки, в потолке была большая щель, и несмотря на то, что в двух местах стояли подпорки, потолок так погнулся, что, казалось, с минуты на минуту угрожал разрушением.
Деревню было не видно в густой,
чёрной тьме леса, но ему казалось, что он видит её, со всеми
избами и людьми, со старой ветлой у колодца, среди улицы.
Она из Вологодской губернии, всю жизнь прожила в
избе, которая топилась по-черному.
Казалось ему, что в небе извивается многокрылое, гибкое тело страшной, дымно-чёрной птицы с огненным клювом. Наклонив красную, сверкающую голову к земле, Птица жадно рвёт солому огненно-острыми зубами, грызёт дерево. Её дымное тело, играя, вьётся в
чёрном небе, падает на село, ползёт по крышам
изб и снова пышно, легко вздымается кверху, не отрывая от земли пылающей красной головы, всё шире разевая яростный клюв.
Сад опустел и обнажился; на дорожках лежала толстая стлань желтых, мокрых от дождя листьев; плетневый частокол местами совсем повалился, местами еще держался кой-как на весу, как будто силился изобразить собой современное европейское равновесие; за садом виднелась бесконечная, безнадежная равнина; берега пруда были размыты и
почернели; обок с усадьбой темнели два ряда жалких крестьянских
изб, уныло глядевших друг на друга через дорогу, по которой ни проехать, ни пройти невозможно.
Когда казак вышел из
избы, проезжий скинул с себя сюртук и остался в коротком зеленом спензере с золотыми погончиками и с
черным воротником; потом, вынув из бокового кармана рожок с порохом, пару небольших пистолетов, осмотрел со вниманием их затравки и подсыпал на полки нового пороха. Помолчав несколько времени, он спросил хозяйку, нет ли у них в деревне французов.
— Я вольный человек, — говорил он рабочим, — а вас всех Гарусов озадачил… Кого одежей, кого харчами, кого скотиной, а я весь тут. Не по задатку пришел, а своей полной волей. А чуть што, сейчас пойду в судную
избу и скажу: Гарусов смертным боем убил мужика Трофима из
Черного Яру. Не похвалят и Гарусова. В горную канцелярию прошение на Гарусова подам: не бей смертным боем.
Келья матери игуменьи стояла вблизи церкви. Это была бревенчатая пятистенная
изба со светелкой и деревянным шатровым крылечком. В сенях встретила гостей маленькая послушница в
черной плисовой повязке. Она низко поклонилась и, как мышь, исчезла неслышными шагами в темноте.
Она помещалась в курной избушке [Курная избушка —
изба, которая отапливалась по-черному, без трубы: дым из устья печи расходился по всей
избе и выходил наружу через дверь или особое оконце.], на заднем дворе давным-давно сгоревшей и не отстроенной фабрики.
Дом Бориса Петровича стоял на берегу Суры, на высокой горе, кончающейся к реке обрывом глинистого цвета; кругом двора и вдоль по берегу построены
избы, дымные,
черные, наклоненные, вытягивающиеся в две линии по краям дороги, как нищие, кланяющиеся прохожим; по ту сторону реки видны в отдалении березовые рощи и еще далее лесистые холмы с чернеющимися елями, налево низкий берег, усыпанный кустарником, тянется гладкою покатостью — и далеко, далеко синеют холмы как волны.
Мгновенно мне пришло в голову, что явится кто-то грозный,
черный и огромный, ворвется в
избу, скажет каменным голосом: «Ага.
Родильница была жена деревенского учителя, а пока мы по локоть в крови и по глаза в поту при свете лампы бились с Пелагеей Ивановной над поворотом, слышно было, как за дощатой дверью стонал и мотался по
черной половине
избы муж.
Из окна чердака видна часть села, овраг против нашей
избы, в нем — крыши бань, среди кустов. За оврагом — сады и
черные поля; мягкими увалами они уходили к синему гребню леса, на горизонте. Верхом на коньке крыши бани сидел синий мужик, держа в руке топор, а другую руку прислонил ко лбу, глядя на Волгу, вниз. Скрипела телега, надсадно мычала корова, шумели ручьи. Из ворот
избы вышла старуха, вся в
черном, и, оборотясь к воротам, сказала крепко...
Я встал на ноги, очумело глядя, как таяла наша
изба, вся в красных стружках,
черную землю пред нею лизали алые собачьи языки. Окна дышали
черным дымом, на крыше росли, качаясь, желтые цветы.
На месте нашей
избы тлела золотая груда углей, в середине ее стояла печь, из уцелевшей трубы поднимался в горячий воздух голубой дымок. Торчали докрасна раскаленные прутья койки, точно ноги паука. Обугленные вереи ворот стояли у костра
черными сторожами, одна верея в красной шапке углей и в огоньках, похожих на перья петуха.
Пошел он ко своей землянке,
А землянки нет уж и следа;
Перед ним
изба со светелкой,
С кирпичною, беленою трубою,
С дубовыми, тесовыми вороты.
Старуха сидит под окошком,
На чем свет стоит мужа ругает.
«Дурачина ты, прямой простофиля!
Выпросил, простофиля,
избу!
Воротись, поклонися рыбке:
Не хочу быть
черной крестьянкой,
Хочу быть столбовою дворянкой».
Было светлое осеннее утро, когда мы вынесли
черный гроб из
избы и поставили на телегу; Рыжку предстояло в последний раз везти своего хозяина в далекий путь. Яша, в рваном полушубке и с босыми ногами, без шапки, с блуждающими добрыми глазами и длинной палкой в руке, суетился, кажется, больше всех: помогал выносить гроб, несколько раз пробовал, крепко ли он стоит на телеге, и постоянно бормотал...
Через полчаса в передней
избе, на своем письменном столе, одетый в
черный сюртук, лежал Гаврило Степаныч; его небольшая голова с посиневшим лицом лежала на белой подушке, усыпанной живыми цветами; о. Андроник стоял в
черной ризе с кадилом в руке, Асклипиодот прижался в угол. Началась лития.
В нашей
избе горел сальный огарок, тускло освещая неприглядную внутренность
избы Гаврилы Ивановича: передний угол, оклеенный остатками обоев, с образом суздальской работы; расписной синий стол с самоваром, около которого сидела наша компания; дремавших около печки баб, белевшие на полатях головы ребятишек, закопченный
черный потолок, тульское ружье на стенке с развешанным около охотничьим прибором и т. д.
Когда надоедало ходить, я останавливался в кабинете у окна и, глядя через свой широкий двор, через пруд и голый молодой березняк, и через большое поле, покрытое недавно выпавшим, тающим снегом, я видел на горизонте на холме кучу бурых
изб, от которых по белому полю спускалась вниз неправильной полосой
черная грязная дорога.
Толпа отхлынула от порога к середине
избы… Староста стоял рядом со мною, и я теперь не сводил с него глаз. Это был мужик средних лет, рослый, смуглый, с грубыми, но приятными чертами лица и глубокими
черными глазами. В них виднелась решительность и как будто забота.
У Марьи, жены брата Кирьяка, было шестеро детей, у Феклы, жены брата Дениса, ушедшего в солдаты, — двое; и когда Николай, войдя в
избу, увидел все семейство, все эти большие и маленькие тела, которые шевелились на полатях, в люльках и во всех углах, и когда увидел, с какою жадностью старик и бабы ели
черный хлеб, макая его в воду, то сообразил, что напрасно он сюда приехал, больной, без денег да еще с семьей, — напрасно!
Бабка, вернувшись в
избу, принялась опять за свои корки, а Саша и Мотька, сидя на печи, смотрели на нее, и им было приятно, что она оскоромилась и теперь уж пойдет в ад. Они утешились и легли спать, и Саша, засыпая, воображала Страшный суд: горела большая печь, вроде гончарной, и нечистый дух с рогами, как у коровы, весь
черный, гнал бабку в огонь длинною палкой, как давеча она сама гнала гусей.
Теперича взять так примерно: женихов поезд въезжает в селенье; дружка сейчас, коли он ловкий, соскочит с саней и бежит к невестиной
избе под окошко с таким приговором: «Стоят наши добрые кони во чистом поле, при пути, при дороженьке, под синими небесами, под чистыми под звездами, под
черными облаками; нет ли у вас на дворе, сват и сватьюшка, местечка про наших коней?» Из
избы им откликаются: «Милости просим; про ваших коней есть у нас много местов».
На первом месте сидел за столом в одном
черном полушубке Василий Андреич, обсасывая свои замерзшие усы и оглядывая кругом народ и
избу своими выпуклыми и ястребиными глазами.
Немой вышел из
избы с большим пахучим ломтем свежего
черного хлеба и, перекрестившись, подал Корнею.
— Третья
изба. Зиновеева, значит? — сказал старик, как-то значительно поводя
черными бровями.