Неточные совпадения
Закрой сперва сыпучими песками
Глаза
мои, доской тяжелой
сердцеУ бедненькой Купавы раздави,
Тогда бери другую. Очи видеть
Разлучницы не будут, горя злого
Ревнивое сердечко не
учует.
Снегурочка, завистница, отдай
Дружка назад!
Варвара — криком кричит: «Что с тобой сделали?» Квартальный принюхивается ко всем, выспрашивает, а
мое сердце чует — ох, нехорошо!
— А кто тебя знает, кто ты таков и откуда ты выскочил! Только
сердце мое,
сердце чуяло, все пять лет, всю интригу! А я-то сижу, дивлюсь: что за сова слепая подъехала? Нет, голубчик, плохой ты актер, хуже даже Лебядкина. Поклонись от меня графине пониже да скажи, чтобы присылала почище тебя. Наняла она тебя, говори? У ней при милости на кухне состоишь? Весь ваш обман насквозь вижу, всех вас, до одного, понимаю!
—
Сердце мое чует, — перервал Алексей, — это разбойники шиши проказят! Не воротиться ли нам, боярин?
— С нами крестная сила! Ну, так…
сердце мое чуяло… посмотри-ка, боярин!
— Словно
сердце мое чуяло! — сказала тетушка Анна, тоскливо качая головою (это были почти первые слова ее после смерти мужа). — Тому ли учил его старик-ат… Давно ли, касатка… о-ох!.. Я и тогда говорила: на погибель на свою связался он с этим Захаром!.. Добре вот кого жаль, — заключила она, устремляя тусклые, распухшие глаза свои на ребенка, который лежал на руках Дуни.
— Царица небесная! То-то вот! Я как вино-то увидела… ох, словно
сердце мое чуяло… не добром достали вино-то!.. Да как же это, родной?.. Ох, батюшки!
Что-то вот словно
сердце мое чуяло, как женили мы его.
Лыняев. Бедный друг
мой!
Чует ли его
сердце, какое равнодушие ожидает его здесь!
Царица и сестра!
По твоему, ты знаешь, настоянью,
Не без борьбы душевной, я решился
Исполнить волю земскую и царский
Приять венец. Но, раз его прияв,
Почуял я, помазанный от Бога,
Что от него ж и сила мне дана
Владыкой быть и что восторг народа
Вокруг себя недаром слышу я.
Надеждой
сердце полнится
мое,
Спокойное доверие и бодрость
Вошли в него — и ими поделиться
Оно с тобою хочет!
— Знаю я, матушка… знаю, Флена Васильевна!.. Все знаю!.. — накинулась на нее Устинья. — Меня, сударыня, не проведешь. Сердце-то вещун:
чует, от кого добро, от кого худо, — продолжала она, злобно косясь на Парашу. — Да нет, погоди, прежде времени не радуйся!.. Не на радость будет отъезд
моей обидчице!.. Пришла пора и мне свою песенку спеть!.. Доводится и мне провести свою борозду!.. Так-то, сударыня!..
Сердце мое говорило о невинности простака Урбенина; оно,
чуя правду, сжималось тою болью, которую в это время должен был чувствовать ошеломленный муж.
— Нет, скрыл, и это скверно, знаю! Но тогда-то я догадался, что
сердцем моим она уже не владеет, не трогает меня, нет в ней чего-то особенного, — он чуть было не обмолвился: «того, что в вас есть». — Если б не ее ревность и не наш разрыв, я бы жил с ней, даже и в законном браке, без высшей душевной связи, и всякому
моему хищничеству она стала бы поблажать. Вас она всегда ненавидела, а здесь впервые
почуяла, что ей нельзя с вами тягаться.
В следующем за этим рапортом вторичном письме Настасья Федоровна, касаясь этого вопроса, не без гордости писала: «Недаром я, батюшка, ваше сиятельство, вас против него упреждала,
чуяло мое вещун-сердце, что хотя тихоня он был, царство ему небесное, а вор».
— Говорила мне про тебя Антиповна,
чуяло и тогда
мое сердце, что ты и есть дочь
моя, да ни разу я тебя путем не видала, а как сегодня вошла ты, посмотрела на тебя и тотчас признала. Похожа ты на меня, какою была я в девичестве.
— Ах, Гриц, Гриц…
чует мое материнское
сердце, что с тобой что-то неладное деется, а отчего и ума не приложу… Сдается мне, скучно тебе одному… Жениться тебе надо…
— Вот бы вам, королева
моя аметистовая, быть графинею, не чета вы настоящей графине Наталье Федоровне — кожа ведь да кости одни, ни подставной — нашей Настасьи… И будете, бриллиантовая, будете,
чует мое старушечье
сердце, что будете…
— Я не шучу, а
чует мое стариковское
сердце, заметил я, что сильно за последнее время изменился ко мне его превосходительство Федор Николаевич. Приготовить-то надо тебя к этому, не молчать же мне, да сразу обухом тебя по голове и ляпнуть…
— Кажись бы нечего, кабы на уме чего не было. Я и сам так смекал;
чует сердце мое виноватого… А как узнал я из челобитья его тебе, что выдает он свою дочь за сына явного крамольника, так кровью облилось оно… Пораздумай сам, великий государь, откуда вывез он его? Из-под Новгорода! Ты сам, чай, знаешь, какой народ у тебя новгородцы?! О вольностях своих не забыли и каждый час Литве норовят передаться…
— Да, да, помню!.. Тут живет она,
мое дитя,
моя Мариорица… Давно не видала ее, очень давно! Божье благословение над тобой,
мое дитя! Порадуй меня, взгляни хоть в окошко,
моя душечка,
мой розанчик,
мой херувимчик! Видишь… видишь, у одного окна кто-то двигается… Знать, она, душа
моя, смотрит… Она, она!
Сердце ее
почуяло свою мать… Васенька! ведь она смотрит на меня, говори же…
— Какая, не нам то видать, а только
чует мое холопье
сердце, что беда не малая…
— Самому ведомо тебе, что хлеб-соль даже когда-то мы водили с ним, но стал я замечать за ним, что и тебя, государя, и всех нас он сторонится, и
сердцем почуял неладное, ан вещун-то
мой не обманул меня.
— Не будет, вот грех какой, а может, Бог и пошлет, поправится ее сиятельство, летом на вольном воздухе. Знаю ведь я, граф милостивый,
сердцем чую, что ты женился из-за ребеночка, тогда еще мысль эта в голову тебе запала, когда открылся обман
мой окаянный относительно Мишеньки.