Неточные совпадения
— Меня? Меня? Что я? Сумасшедший!.. А тебя за что? Это ужасно думать, что всякий человек
чужой может расстроить наше
счастье.
Чужие и свои победы,
Надежды, шалости, мечты.
Текут невинные беседы
С прикрасой легкой клеветы.
Потом, в отплату лепетанья,
Ее сердечного признанья
Умильно требуют оне.
Но Таня, точно как во сне,
Их речи слышит без участья,
Не понимает ничего,
И тайну сердца своего,
Заветный клад и слез и
счастья,
Хранит безмолвно между тем
И им не делится ни с кем.
Случайно вас когда-то встретя,
В вас искру нежности заметя,
Я ей поверить не посмел:
Привычке милой не дал ходу;
Свою постылую свободу
Я потерять не захотел.
Еще одно нас разлучило…
Несчастной жертвой Ленский пал…
Ото всего, что сердцу мило,
Тогда я сердце оторвал;
Чужой для всех, ничем не связан,
Я думал: вольность и покой
Замена
счастью. Боже мой!
Как я ошибся, как наказан…
— Да чем, чем, что у тебя на уме, что на сердце? — говорила тоже почти с отчаянием бабушка, — разве не станет разумения моего, или сердца у меня нет, что твое
счастье или несчастье…
чужое мне!..
Перед ним было прекрасное явление, с задатками такого сильного, мучительного, безумного
счастья, но оно было недоступно ему: он лишен был права не только выражать желания, даже глядеть на нее иначе, как на сестру, или как глядят на
чужую, незнакомую женщину.
На радость взяли дочку,
Все ждем-пождем, что
счастье поплывет.
Поверил ты
чужому разговору,
Что бедному приемыши на
счастье,
Да вот и плачь — достался курам на смех
Под старость лет.
Подружка дорогая,
И ты, дружок ее, оставьте нас.
Слова твои обидно, больно слушать.
Снегурочка
чужая вам. Прощайте!
Ни
счастьем вы пред нами не хвалитесь,
Ни в зависти меня не упрекайте!
И тихого ангела бог ниспослал
В подземные копи, — в мгновенье
И говор, и грохот работ замолчал,
И замерло словно движенье,
Чужие, свои — со слезами в глазах,
Взволнованны, бледны, суровы,
Стояли кругом. На недвижных ногах
Не издали звука оковы,
И в воздухе поднятый молот застыл…
Всё тихо — ни песни, ни речи…
Казалось, что каждый здесь с нами делил
И горечь, и
счастие встречи!
Святая, святая была тишина!
Какой-то высокой печали,
Какой-то торжественной думы полна.
Чужое семейное
счастье делало его собственное одиночество еще печальнее…
Бог помощь вам, друзья мои,
И в
счастье, и в житейском горе,
В стране
чужой, в пустынном море
И в темных пропастях земли.
Опять шел Ромашов домой, чувствуя себя одиноким, тоскующим, потерявшимся в каком-то
чужом, темном и враждебном месте. Опять горела на западе в сизых нагроможденных тяжелых тучах красно-янтарная заря, и опять Ромашову чудился далеко за чертой горизонта, за домами и полями, прекрасный фантастический город с жизнью, полной красоты, изящества и
счастья.
— Мне, милостивый государь,
чужого ничего не надобно, — продолжала она, садясь возле меня на лавке, — и хотя я неимущая, но, благодарение богу, дворянского своего происхождения забыть не в силах… Я имею
счастие быть лично известною вашим папеньке-маменьке… конечно, перед ними я все равно, что червь пресмыкающий, даже меньше того, но как при всем том я добродетель во всяком месте, по дворянскому моему званию, уважать привыкла, то и родителей ваших не почитать не в силах…
Я ничего не делаю и не вижу ни
чужих, ни своих поступков — и покоен… мне все равно:
счастья не может быть, а несчастье не проймет меня…
Я.А. Фейгин метался по своим делам по Москве, а фактическим редактором был И.Д. Новик. Первые месяцы газета шла, конечно, слабо, направление еще ярко не определилось, но ее
счастью помогло
чужое несчастье.
Его убийца хладнокровно
Навел удар… спасенья нет:
Пустое сердце бьется ровно,
В руке не дрогнул пистолет.
И что за диво?.. Издалёка,
Подобный сотням беглецов,
На ловлю
счастья и чинов
Заброшен к нам по воле рока.
Смеясь, он дерзко презирал
Земли
чужой язык и нравы;
Не мог щадить он нашей славы,
Не мог понять в сей миг кровавый,
На что он руку поднимал!..
Ходить вдвоем с любимым существом в
чужом городе, среди
чужих, как-то особенно приятно, все кажется прекрасным и значительным, всем желаешь добра, мира и того же
счастия, которым исполнен сам.
В их же доме проживала старая родственница с мужней стороны, девица Марфа Петровна; эта особа давно потеряла всякую надежду на личное
счастье, поэтому занималась исключительно
чужими делами и в этом достигла замечательного искусства, так что попасть на ее острый язычок считалось в Белоглинском заводе большим несчастием вроде того, если бы кого продернули в газетах.
Конечно, завидно иногда было, глядя на
чужих молодых мужей, но уж кому какое
счастье на роду написано.
Ого! я невредим.
Каким страданиям земным
На жертву грудь моя ни предавалась,
А я всё жив… я
счастия желал,
И в виде ангела мне бог его послал;
Мое преступное дыханье
В нем осквернило божество,
И вот оно, прекрасное созданье.
Смотрите — холодно, мертво.
Раз в жизни человека мне
чужого,
Рискуя честию, от гибели я спас,
А он — смеясь, шутя, не говоря ни слова,
Он отнял у меня всё, всё — и через час.
Константин неуклюже высвободил из-под себя ноги, растянулся на земле и подпер голову кулаками, потом поднялся и опять сел. Все теперь отлично понимали, что это был влюбленный и счастливый человек, счастливый до тоски; его улыбка, глаза и каждое движение выражали томительное
счастье. Он не находил себе места и не знал, какую принять позу и что делать, чтобы не изнемогать от изобилия приятных мыслей. Излив перед
чужими людьми свою душу, он наконец уселся покойно и, глядя на огонь, задумался.
И он скоро исчез во мгле, и долго было слышно, как он шагал туда, где светился огонек, чтобы поведать
чужим людям о своем
счастье.
— Нет выше блага, как свобода! — говорила она, заставляя себя сказать что-нибудь серьезное и значительное. — Ведь какая, подумаешь, нелепость! Мы не даем никакой цены своему собственному мнению, даже если оно умно, но дрожим перед мнением разных глупцов. Я боялась
чужого мнения до последней минуты, но, как только послушалась самоё себя и решила жить по-своему, глаза у меня открылись, я победила свой глупый страх и теперь счастлива и всем желаю такого
счастья.
Во всем этом она, разумеется, никакого препятствия не встретила, но труднейшая часть дела оставалась впереди: надо было уговорить влюбленного жениха, чтоб он согласился продать свое
счастье за чечевичное варево и, ради удовольствия постоять с любимою девушкою у купели
чужого ребенка, лишить себя права стать с нею у брачного аналоя и молиться о собственных детях.
Государь его лично знает: он ему доложит, и ей, дрянной девчонке, не позволят расстраивать
чужое семейное
счастье!
Радость Урманова казалась мне великодушной и прекрасной… В тот же день под вечер я догнал их обоих в лиственничной аллее, вернувшись из Москвы по железной дороге. Они шли под руку. Он говорил ей что-то, наклоняясь, а она слушала с радостным и озаренным лицом. Она взглянула на меня приветливо, но не удерживала, когда я, раскланявшись, обогнал их. Мне показалось, что я прошел через какое-то светлое облако, и долго еще чувствовал легкое волнение от
чужого, не совсем понятного мне
счастья.
— О, нет! я жду многого, но не для себя… От деятельности, от блаженства деятельности я никогда не откажусь, но я отказался от наслаждения. Мои надежды, мои мечты — и собственное мое
счастие не имеют ничего общего. Любовь (при этом слове он пожал плечом)… любовь — не для меня; я… ее не стою; женщина, которая любит, вправе требовать всего человека, а я уж весь отдаться не могу. Притом нравиться — это дело юношей: я слишком стар. Куда мне кружить
чужие головы? Дай Бог свою сносить на плечах!
— Подумай, — я для тебя человек
чужой — может быть я шучу, насмехаюсь!.. подумай: есть тайны, на дне которых яд, тайны, которые неразрывно связывают две участи; есть люди, заражающие своим дыханием
счастье других; всё, что их любит и ненавидит, обречено погибели… берегись того и другого — узнав мою тайну, ты отдашь судьбу свою в руки опасного человека: он не сумеет лелеять цветок этот: он изомнет его…
Я видел ее милое лицо, озаренное
счастьем, на моей груди, это было совсем новое, немного
чужое лицо, не то лицо с тайным мученьем в чертах, которое я привык видеть.
— Ну, Павел Васильич, дай тебе бог
счастия, дай бог, чтобы твоя будущая жена была тебе и нам на утешение. Нас тоже не забывай: мы тебе не
чужие, а родные. Можно сказать, что все мы живем в тебя; конечно, супружество — дело великое, хоть сама и не испытала, а понимаю: тут иной человек, иные и мысли. Ну, с богом, тронемтесь.
Тогда, может, на
счастие своё, поймёшь, кто пред тобой, какая сила растёт вокруг тебя, бесприютного нищего на
чужой земле!
Глафира Фирсовна. А я так думаю, что не даст ей бог
счастья. Родню забывает… Уж коли задумала она капитал размотать, так лучше бы с родными, чем с
чужими. Взяла бы хоть меня; по крайности, и я бы пожила в удовольствие на старости лет…
Глафира Фирсовна. Я так, на
счастье говорю, не пугайся: мои миллионы маленькие. А только много, очень много, страсть сколько деньжищев!
Чужая душа — потемки: кто знает, кому он деньги-то оставит. Вот все родные-то перед ним и раболепствуют. И тебе тоже его огорчать-то бы не надо.
Когда мой дед, А. Д. Мейн, поставил ее между любимым и собой, она выбрала отца, а не любимого, и замуж потом вышла лучше, чем по-татьянински, ибо «для бедной все были жребии равны» — а моя мать выбрала самый тяжелый жребий — вдвое старшего вдовца с двумя детьми, влюбленного в покойницу, — на детей и на
чужую беду вышла замуж, любя и продолжая любить того, с которым потом никогда не искала встречи и которому, впервые и нечаянно встретившись с ним на лекции мужа, на вопрос о жизни,
счастье и т.д., ответила: «Моей дочери год, она очень крупная и умная, я совершенно счастлива…» (Боже, как в эту минуту она должна была меня, умную и крупную, ненавидеть за то, что я — не его дочь!)
Раз сознавши основную посылку, т. е. что есть люди, назначенные к тому, чтобы работать для
чужого, а не для своего
счастия, человек чрезвычайно логически доходит уже до самых крайних выводов из этого безнравственного положения.
Который даровал свободу
В
чужие области скакать,
Позволил своему народу
Сребра и золота искать;
Который воду разрешает,
И лес рубить не запрещает;
Велит и ткать, и прясть, и шить;
Развязывая ум и руки,
Велит любить торги, науки
И
счастье дома находить...
С легкой руки кантауровца, и другие заволжане по
чужим сторонам пошли
счастья искать и развезли дедовский промысел по дальним местам.
— А плевать мне на твоего Патапа!.. — вскрикнула Фленушка, и страстной отвагой заискрились глаза ее. — Хоть голову с плеч, только б себя потешить!.. Что в самом деле?.. Живешь тут, живешь, киснешь, что опара в квашне… Удали места нет!.. Разгуляться не над чем!.. Самой
счастья ввек не достанется, на
чужое хочу поглядеть!.. Эх, Марьюшка, Марьюшка, не кровь в тебе ходит, сыворотка!..
Так и вышло; но до всякого
счастья надо, знаете, покорное терпение, и мне тоже даны были два немалые испытания: во-первых, родители мои померли, оставив меня в очень молодых годах, а во-вторых, квартирка, где я жил, сгорела ночью на самое Рождество, когда я был в божьем храме у заутрени, — и там погорело все мое заведение, — и утюг, и колодка, и
чужие вещи, которые были взяты для штопки. Очутился я тогда в большом злострадании, но отсюда же и начался первый шаг к моему
счастию.
На пути сошелся он с купцом. Купец рассказал царевичу, что был он прежде богат, но что все его товары потонули в море и что он идет теперь в
чужие края поискать
счастья.
Придет время, и скоро, когда люди перестанут верить в то, что богатство дает
счастье, и поймут, наконец, ту простую правду, что, наживая и удерживая богатство, они не улучшают, а ухудшают не только
чужую, но и свою жизнь.
— Что же тебя удивляет, что мне это неприятно? Ты мне не
чужая, и мне твое
счастие близко.
— Дай мне воды… скорей, скорей воды! — И жадно глотая глоток за глотком, она продолжала шепотом: — бога ради не бойся меня и ничего не пугайся… Не зови никого… не надо
чужих… Это пройдет… Мне хуже, если меня боятся… Зачем
чужих? Когда мы двое… мы… — При этих словах она сделала усилие улыбнуться и пошутила: «Какое
счастье: ночь и мы одни!» Но ее сейчас же снова передернуло, и она зашипела...
Искоса я взглянул на Магнуса, — и он показался мне
чужим: «отберу деньги!» Но дальше я увидел строгий лик моей Марии, — несоответствие ее любви с этим планом маленького скромненького
счастья было так велико и разительно, что даже не потребовалось ответа. И сейчас эта мыслишка вспомнилась случайно, как один из курьезов «топпизма» — я буду называть это «топпизмом» в честь моего совершеннейшего Топпи.
А между тем ведь я мог бы учиться и знать всё; если бы я совлек с себя азията, то мог бы изучить и полюбить европейскую культуру, торговлю, ремесла, сельское хозяйство, литературу, музыку, живопись, архитектуру, гигиену; я мог бы строить в Москве отличные мостовые, торговать с Китаем и Персией, уменьшить процент смертности, бороться с невежеством, развратом и со всякою мерзостью, которая так мешает нам жить; я бы мог быть скромным, приветливым, веселым, радушным; я бы мог искренно радоваться всякому
чужому успеху, так как всякий, даже маленький успех есть уже шаг к
счастью и к правде.
Вот Саня уже подбежала к скамье, где сидит ее жених. Сдержанная усмешка смягчает строгое лицо Федосеевны. Про себя она смекает, что
счастие своей воспитанницы вышло через нее. Не наберись она тогда смелости, не войди прямо к приезжему,
чужому человеку и не тронь его сердца — не вышло бы ничего.
Величайшее
счастье о ту ночь он изведал:
Он, природою проклятый, людям
чужой.
Кому бог ничего, кроме горестей, не дал, —
Сам он дал себе
счастье…
— Помилуй, — отвечал Сафроныч, — какое тут
счастье, во всякий час всему семейству через
чужой забор лазить?
Перед смертью пришла в рассудок, узнала, где находится, потребовала к себе священника, исполнила все христианские обязанности, со слезами просила прощения, особенно у тебя, у всех, кого когда-либо обидела, пожелала тебе
счастия (это были ее последние слова) и скончалась тихо на руках людей, совершенно ей
чужих.
Генерал Берг тоже отозвался о нем с большой похвалой, как отличном кавалерийском офицере, который быстр в рекогносцировке, отважен в бою и хладнокровен в опасности. Были, конечно, люди, которые приписывали все подвиги Суворова отчасти
счастью, отчасти удали, не щадившей ни своей, ни
чужой жизни. Но этот змеиный шип во все времена и у всех народов раздавался и раздается вокруг великих людей.
А у него отнимают
счастие беззаботности, домашней свободы и хотят стянуть его в латы парчового кафтана, отягчить голову пуком
чужих волос, как железным шишаком.