Неточные совпадения
—
Добро, — сказала комендантша, — так и быть, отправим Машу. А меня и во сне не проси: не поеду. Нечего мне под старость лет расставаться с тобою да искать одинокой могилы на
чужой сторонке. Вместе жить, вместе и умирать.
Напротив — рыжеватый мужчина с растрепанной бородкой на лице, изъеденном оспой, с веселым взглядом темных глаз, — глаза как будто
чужие на его сухом и грязноватом лице; рядом с ним, очевидно, жена его, большая, беременная, в бархатной черной кофте, с длинной золотой цепочкой на шее и на груди; лицо у нее широкое,
доброе, глаза серые, ласковые.
Ты, может быть, думаешь, глядя, как я иногда покроюсь совсем одеялом с головой, что я лежу как пень да сплю; нет, не сплю я, а думаю все крепкую думу, чтоб крестьяне не потерпели ни в чем нужды, чтоб не позавидовали
чужим, чтоб не плакались на меня Господу Богу на Страшном суде, а молились бы да поминали меня
добром.
— Хорошо
добро: ни с того ни с сего взять
чужие деньги, бриллианты, да еще какую-нибудь Голендуху Парамоновну в придачу.
Не то чтоб он меня так уж очень мучил, но все-таки я был потрясен до основания; и даже до того, что обыкновенное человеческое чувство некоторого удовольствия при
чужом несчастии, то есть когда кто сломает ногу, потеряет честь, лишится любимого существа и проч., даже обыкновенное это чувство подлого удовлетворения бесследно уступило во мне другому, чрезвычайно цельному ощущению, именно горю, сожалению о Крафте, то есть сожалению ли, не знаю, но какому-то весьма сильному и
доброму чувству.
— Это ты про Эмс. Слушай, Аркадий, ты внизу позволил себе эту же выходку, указывая на меня пальцем, при матери. Знай же, что именно тут ты наиболее промахнулся. Из истории с покойной Лидией Ахмаковой ты не знаешь ровно ничего. Не знаешь и того, насколько в этой истории сама твоя мать участвовала, да, несмотря на то что ее там со мною не было; и если я когда видел
добрую женщину, то тогда, смотря на мать твою. Но довольно; это все пока еще тайна, а ты — ты говоришь неизвестно что и с
чужого голоса.
— Милый,
добрый Аркадий Макарович, поверьте, что я об вас… Про вас отец мой говорит всегда: «милый,
добрый мальчик!» Поверьте, я буду помнить всегда ваши рассказы о бедном мальчике, оставленном в
чужих людях, и об уединенных его мечтах… Я слишком понимаю, как сложилась душа ваша… Но теперь хоть мы и студенты, — прибавила она с просящей и стыдливой улыбкой, пожимая руку мою, — но нам нельзя уже более видеться как прежде и, и… верно, вы это понимаете?
Но японцы не дарят и не показывают их, чтобы не привлекать на свое
добро чужих взглядов и отбить охоту торговать.
Но пока им не растолковано и особенно не доказано, что им хотят
добра, а не зла, они боятся перемен, хотя и желают, не доверяют
чужим и ведут себя, как дети.
Сколько помню, адмирал и капитан неоднократно решались на отважный набег к берегам Австралии, для захвата английских судов, и, кажется, если не ошибаюсь, только неуверенность, что наша старая,
добрая «Паллада» выдержит еще продолжительное плавание от Японии до Австралии, удерживала их, а еще, конечно, и неуверенность, по неимению никаких известий, застать там
чужие суда.
Наш хозяин, Дональд, конечно плюгавейший из англичан, вероятно нищий в Англии, иначе как решиться отправиться на
чужую почву заводить трактир, без видов на успех, — и этот Дональд, сказывал Тихменев, так бил одного из китайцев, слуг своего трактира, что «меня даже жалость взяла», — прибавил
добрый Петр Александрович.
— Договаривайте, друг мой, эх, договаривайте, — подхватил Лупихин. — Ведь вас, чего
доброго, в судьи могут избрать, и изберут, посмотрите. Ну, за вас, конечно, будут думать заседатели, положим; да ведь надобно ж на всякий случай хоть чужую-то мысль уметь выговорить. Неравно заедет губернатор — спросит: отчего судья заикается? Ну, положим, скажут: паралич приключился; так бросьте ему, скажет, кровь. А оно в вашем положении, согласитесь сами, неприлично.
Добрые люди винили меня за то, что я замешался очертя голову в политические движения и предоставил на волю божью будущность семьи, — может, оно и было не совсем осторожно; но если б, живши в Риме в 1848 году, я сидел дома и придумывал средства, как спасти свое именье, в то время как вспрянувшая Италия кипела пред моими окнами, тогда я, вероятно, не остался бы в
чужих краях, а поехал бы в Петербург, снова вступил бы на службу, мог бы быть «вице-губернатором», за «оберпрокурорским столом» и говорил бы своему секретарю «ты», а своему министру «ваше высокопревосходительство!».
Правда, что Ненила, которой его «в дети» отдали,
доброй бабой слыла, да ведь и у
добрых людей по
чужом ребенке сердце разве болит?
Бедность не бедность: потому что тогда козаковал почти всякий и набирал в
чужих землях немало
добра; а больше оттого, что незачем было заводиться порядочною хатою.
Кинулся достать
чужого ума: собрал всех бывших тогда в шинке
добрых людей, чумаков и просто заезжих, и рассказал, что так и так, такое-то приключилось горе.
— Люди-то
добрые, а
чужие денежки зубасты, милый сын… Не по себе дерево гнешь.
— Так, так… То-то нынче
добрый народ пошел: все о других заботятся, а себя забывают. Что же, дай бог… Посмотрел я в Заполье на
добрых людей… Хорошо. Дома понастроили новые, магазины с зеркальными окнами и все перезаложили в банк. Одни строят, другие деньги на постройку дают — чего лучше? А тут еще: на, испей дешевой водочки… Только вот как с закуской будет? И ты тоже вот
добрый у меня уродился:
чужого не жалеешь.
Вот, видишь, как: русский был, и даже барин, а
добрый:
чужой народ пожалел…
— Ломаный я человек, родитель, — отвечал Артем без запинки. — Ты думаешь, мне это приятно без дела слоняться? Может, я в другой раз и жисти своей не рад… Поработаю — спина отымается, руки заболят, ноги точно
чужие сделаются. Завидно на других глядеть, как
добрые люди над работой убиваются.
— Штой-то, Ефим Андреич, не на пасынков нам добра-то копить. Слава богу, хватит и смотрительского жалованья… Да и по
чужим углам на старости лет муторно жить. Вон курицы у нас, и те точно сироты бродят… Переехали бы к себе в дом, я телочку бы стала выкармливать… На тебя-то глядеть, так сердечушко все изболелось! Сам не свой ходишь, по ночам вздыхаешь… Долго ли человеку известись!
— Ты сам купи да подари, а потом и кори, — ругались бабы. — Чего на чужое-то
добро зариться? Жене бы вот на сарафан купил.
В сущности он очень любил эту простую и
добрую женщину, но зачем она вмешивается в
чужие дела?
Добрые голубые глаза Алексея Сергеевича смотрели прямо и бестрепетно, когда он отстаивал
чужое право и писал под протоколом «остаюсь при особом мнении».
— Подожди, странная ты девочка! Ведь я тебе
добра желаю; мне тебя жаль со вчерашнего дня, когда ты там в углу на лестнице плакала. Я вспомнить об этом не могу… К тому же твой дедушка у меня на руках умер, и, верно, он об тебе вспоминал, когда про Шестую линию говорил, значит, как будто тебя мне на руки оставлял. Он мне во сне снится… Вот и книжки я тебе сберег, а ты такая дикая, точно боишься меня. Ты, верно, очень бедна и сиротка, может быть, на
чужих руках; так или нет?
— Не знаю, как в других местах, а у нас на этот счет строго. У нас тех, которые чужое-то
добро жалеют, дураками величают — вот как!
А между тем эта самая революционерка Катя Турчанинова была в душе очень
добрая и самоотверженная женщина, всегда непосредственно предпочитавшая
чужую выгоду, удовольствие, благосостояние своей выгоде, удовольствию, благосостоянию и всегда истинно радовавшаяся возможности сделать кому-нибудь — ребенку, старику, животному — приятное.
Посудите, люди
добрые, каково жить в чужой-дальней стороне,
чужим куском давишься, кулаком слезы утираючи!
— Ах, ты всё про лакея моего! — засмеялась вдруг Марья Тимофеевна. — Боишься! Ну, прощайте,
добрые гости; а послушай одну минутку, что я скажу. Давеча пришел это сюда этот Нилыч с Филипповым, с хозяином, рыжая бородища, а мой-то на ту пору на меня налетел. Как хозяин-то схватит его, как дернет по комнате, а мой-то кричит: «Не виноват, за
чужую вину терплю!» Так, веришь ли, все мы как были, так и покатились со смеху…
Около нее стояли Сергей Степаныч и Лябьевы, муж и жена, gnadige Frau и Сверстов, который своей растрепанной физиономией напоминал
доброго и печального пуделя, измученного хлопотами по
чужим горям.
— Да как же им и не наследовать, когда вы для
чужих детей делаете столько
добра! — восклицал Иван Петрович.
Не помню, как я вылечился от этого страха, но я вылечился скоро; разумеется, мне помог в этом
добрый бог бабушки, и я думаю, что уже тогда почувствовал простую истину: мною ничего плохого еще не сделано, без вины наказывать меня — не закон, а за
чужие грехи я не ответчик.
Странные люди,
чужие люди, люди непонятные и незнакомые, люди неизвестного звания, люди с такими лицами, по которым нельзя было определить,
добрые они или злые, нравятся ли они человеку или не нравятся…
Он ожидал мрачного, сухого, чуждого человека, а перед ним был самый простой человек, улыбавшийся такой
доброй улыбкой, что он казался не
чужим, а давно знакомым приятелем.
Мы, все христианские народы, живущие одной духовной жизнью, так что всякая
добрая, плодотворная мысль, возникающая на одном конце мира, тотчас же сообщаясь всему христианскому человечеству, вызывает одинаковые чувства радости и гордости независимо от национальности; мы, любящие не только мыслителей, благодетелей, поэтов, ученых
чужих народов; мы, гордящиеся подвигом Дамиана, как своим собственным; мы, просто любящие людей
чужих национальностей: французов, немцев, американцев, англичан; мы, не только уважающие их качества, но радующиеся, когда встречаемся с ними, радостно улыбающиеся им, не могущие не только считать подвигом войну с этими людьми, но не могущие без ужаса подумать о том, чтобы между этими людьми и нами могло возникнуть такое разногласие, которое должно бы было быть разрешено взаимным убийством, — мы все призваны к участию в убийстве, которое неизбежно, не нынче, так завтра должно совершиться.
Это был действительно ребенок в сорок лет, экспансивный в высшей степени, всегда веселый, предполагавший всех людей ангелами, обвинявший себя в
чужих недостатках и преувеличивавший
добрые качества других до крайности, даже предполагавший их там, где их быть не могло.
Ходить вдвоем с любимым существом в
чужом городе, среди
чужих, как-то особенно приятно, все кажется прекрасным и значительным, всем желаешь
добра, мира и того же счастия, которым исполнен сам.
Мой
добрый гений Аграфена Петровна сама уложила мои вещи, покачивая головой над их скудным репертуаром. Она вообще относилась ко мне, как к ребенку, что подавало повод к довольно забавным сценам. Мне даже нравилось подчиняться
чужой воле, чтобы только самому ничего не решать и ни о чем не думать. Это был эгоизм безнадежно больного человека. Ухаживая за мной, Аграфена Петровна постоянно повторяла...
— Он мне хуже в десять раз
чужого, мамынька… Я десять человек
чужих буду кормить, так по край мере от них
доброе слово услышу. Зотей твой потвор всегда был, ну, ты ему и потачишь…
— Нет уж, Марфа Петровна, начала — так все выкладывай, — настаивала Татьяна Власьевна, почерневшая от горя. — Мы тут сидим в своих четырех стенах и ничем-ничего не знаем, что люди-то
добрые про нас говорят. Тоже ведь не
чужие нам будут — взять хоть Агнею Герасимовну… Немножко будто мы разошлись с ними, только это особь статья.
— И ведомо так, — сказал Лесута. — Когда я был стряпчим с ключом, то однажды блаженной памяти царь Феодор Иоаннович, идя к обедне, изволил сказать мне: «Ты, Лесута, малый
добрый, знаешь свою стряпню, а в
чужие дела не мешаешься». В другое время, как он изволил отслушать часы и я стал ему докладывать, что любимую его шапку попортила моль…
— Меня не разжалобишь! Видали мы это! — промолвил он. — Только бы вот Васька поймал этого разбойника; там рассудят, спросят, кто велел ему
чужие дома обирать, спросят, под чьим был началом, и все такое…
Добро сам пришел, не надо бегать в Сосновку, там рассудят, на ком вина… Да вот, никак, и он! — присовокупил Петр, кивая головою к Оке, на поверхности которой показался челнок.
— Тихо можно обделать, никто даже ни… ни… не ворохнется. И то сказать, рази воры какие пришли? Чего им полошиться-то?.. Пришел, взял, да и баста; свое
добро взял, не
чужое… Ты не воровать пришел… Смотри, брат, тебя бы не обворовали.
"И все это разом, безо всякого повода, перед
чужими, в кофейной, размышлял Литвинов, глядя на белокурые волосы, светлые глаза, белые зубы своего нового знакомца (особенно смущали его эти крупные сахарные зубы да еще эти руки с их неладным размахом), — и не улыбнется ни разу; а со всем тем, должно быть,
добрый малый и крайне неопытный…"
Елена Андреевна(одна). Нет ничего хуже, когда знаешь
чужую тайну и не можешь помочь. (Раздумывая.) Он не влюблен в нее — это ясно, но отчего бы ему не жениться на ней? Она некрасива, но для деревенского доктора, в его годы, это была бы прекрасная жена. Умница, такая
добрая, чистая… Нет, это не то, не то…
Потапыч. И
чужих. На всех свою заботливость простирают. Такое
доброе сердце имеют, что обо всех беспокоются. И уж очень сердятся, когда без их спросу делают. А уж как о своих воспитанницах заботятся, так это на редкость. Одевают их, как бы истинно своих родных дочерей, и иногда с собой кушать сажают, и работать ничего не заставляют. Пускай, говорят, смотрят все, как у меня живут воспитанницы; хочу, говорят, чтоб все им завидовали.
Ипполит (отстраняя его). Позвольте-с! Чем я разбойник? Я
чужого ни копейки. А нешто я виноват, что от вас
добром не выпросишь!
К медицинским книгам она получила привычку, находясь несколько лет при постели своего больного отца; она имела домашнюю аптеку и лечила сама больных не только своих, но и
чужих, а потому больных немало съезжалось из окружных деревень; отец мой в этом
добром деле был ее деятельным помощником.
Истина не нужна была ему, и он не искал ее, его совесть, околдованная пороком и ложью, спала или молчала; он, как
чужой или нанятый с другой планеты, но участвовал в общей жизни людей, был равнодушен к их страданиям, идеям, религиям, знаниям, исканиям, борьбе, он не сказал людям ни одного
доброго слова, не написал ни одной полезной, непошлой строчки, не сделал людям ни на один грош, а только ел их хлеб, пил их вино, увозил их жен, жил их мыслями и, чтобы оправдать свою презренную, паразитную жизнь перед ними и самим собой, всегда старался придавать себе такой вид, как будто он выше и лучше их.
— Какой ты
добрый на чужое-то, — засмеялся мужик. — Тоже, видно, от Гарусова бежишь?