Неточные совпадения
— К чему ведет нас безответственный критицизм? — спросил он и, щелкнув пальцами правой руки по книжке, продолжал: — Эта книжка озаглавлена «Исповедь человека XX века». Автор, некто Ихоров, учит: «Сделай в самом себе лабораторию и разлагай в себе все человеческие желания, весь человеческий опыт
прошлого». Он
прочитал «Слепых» Метерлинка и сделал вывод: все человечество слепо.
— Ты на их лицах мельком
прочтешь какую-нибудь заботу, или тоску, или радость, или мысль, признак воли: ну, словом, — движение, жизнь. Немного нужно, чтоб подобрать ключ и сказать, что тут семья и дети, значит, было
прошлое, а там глядит страсть или живой след симпатии, — значит, есть настоящее, а здесь на молодом лице играют надежды, просятся наружу желания и пророчат беспокойное будущее…
Тут я вам сообщил, что у Андроникова все очень много
читают, а барышни знают много стихов наизусть, а из «Горе от ума» так промеж себя разыгрывают сцены, и что всю
прошлую неделю все
читали по вечерам вместе, вслух, «Записки охотника», а что я больше всего люблю басни Крылова и наизусть знаю.
Живо помню я старушку мать в ее темном капоте и белом чепце; худое бледное лицо ее было покрыто морщинами, она казалась с виду гораздо старше, чем была; одни глаза несколько отстали, в них было видно столько кротости, любви, заботы и столько
прошлых слез. Она была влюблена в своих детей, она была ими богата, знатна, молода… она
читала и перечитывала нам их письма, она с таким свято-глубоким чувством говорила о них своим слабым голосом, который иногда изменялся и дрожал от удержанных слез.
Из идеологов народнического социализма
прошлого я
читал главным образом Н. Михайловского.
Рядом со мной, у входа в Малый театр, сидит единственный в Москве бронзовый домовладелец, в том же самом заячьем халатике, в котором он писал «Волки и овцы». На стене у входа я
читаю афишу этой пьесы и переношусь в далекое
прошлое.
Прошлого месяца 28-го числа Жадовский привез мне ваше письмецо и книги. Благодарю вас, почтенный Яков Дмитриевич, и за то и за другое. Книги мы
прочтем и прибережем до вашего приезда. Бог даст, доживем и до этого свиданья.
— Гггааа! Что вы этим хотите сказать? То, что Москва сберегла свою физиономию; то, что по ней можно
читать историю народа; то, что она строена не по плану присяжного архитектора и взведена не на человеческих костях; то, что в ней живы памятники великого
прошлого; то, что…
Так опять уплыл год и другой, и Юстин Помада все
читал чистописание. В это время камергерша только два раза имела с ним разговор, касавшийся его личности. В первый раз, через год после отправления внучка, она объявила Помаде, что она приказала управителю расчесть его за
прошлый год по сту пятидесяти рублей, прибавив при этом...
— И вообразите, кузина, — продолжал Павел, — с месяц тому назад я ни йоты, ни бельмеса не знал по-французски; и когда вы в
прошлый раз
читали madame Фатеевой вслух роман, то я был такой подлец, что делал вид, будто бы понимаю, тогда как звука не уразумел из того, что вы
прочли.
— А я, мой друг, так-таки и не
читала ничего твоего. Показывал мне
прошлою зимой Филофей Павлыч в ведомостях объявление, что книга твоя продается, — ну, и сбиралась всё выписать, даже деньги отложила. А потом, за тем да за сем — и пошло дело в длинный ящик! Уж извини, Христа ради, сама знаю, что не по-родственному это, да уж…
И в этот день, когда граф уже ушел, Александр старался улучить минуту, чтобы поговорить с Наденькой наедине. Чего он не делал? Взял книгу, которою она, бывало, вызывала его в сад от матери, показал ей и пошел к берегу, думая: вот сейчас прибежит. Ждал, ждал — нейдет. Он воротился в комнату. Она сама
читала книгу и не взглянула на него. Он сел подле нее. Она не поднимала глаз, потом спросила бегло, мимоходом, занимается ли он литературой, не вышло ли чего-нибудь нового? О
прошлом ни слова.
Обе дамы имели весьма слабое понятие о нашей пространной и отдаленной родине; г-жа Розелли, или, как ее чаще звали, фрау Леноре, даже повергла Санина в изумление вопросом: существует ли еще знаменитый, построенный в
прошлом столетии, ледяной дом в Петербурге, о котором она недавно
прочла такую любопытную статью в одной из книг ее покойного мужа: «Bellezze delle arti»?
— Пьер, возьми вот эту маленькую тетрадку с окна! Это либретто, которое мне еще
прошлый год сочинил Ленский, и
прочти начало первого акта.
— А-а! А вот я
прошлого года про графиню Лавальер
читал, от адъютанта Арефьев книжку приносил. Так это правда или так только — выдумано? Дюма сочинение. […про графиню Лавальер
читал… Дюма сочинение. — Имеется в виду роман А. Дюма «Виконт де Бражелон».]
— И вдруг — эти неожиданные, страшные ваши записки!
Читали вы их, а я слышала какой-то упрекающий голос, как будто из дали глубокой, из
прошлого, некто говорит: ты куда ушла, куда? Ты французский язык знаешь, а — русский? Ты любишь романы
читать и чтобы красиво написано было, а вот тебе — роман о мёртвом мыле! Ты всемирную историю читывала, а историю души города Окурова — знаешь?
В
прошлые годы Матвей проводил их в кухне,
читая вслух пролог или минеи, в то время как Наталья что-нибудь шила, Шакир занимался делом Пушкаря, а кособокий безродный человек Маркуша, дворник, сидя на полу, строгал палочки и планки для птичьих клеток, которые делал ловко, щеголевато и прочно.
Два раза меняли самовар, и болтали, болтали без умолку. Вспоминали с Дубровиной-Баум Пензу, первый дебют, Далматова, Свободину, ее подругу М.И.М., только что кончившую 8 классов гимназии. Дубровина
читала монологи из пьес и стихи, — прекрасно
читала…
Читал и я отрывки своей поэмы, написанной еще тогда на Волге, — «Бурлаки», и невольно с них перешел на рассказы из своей бродяжной жизни, поразив моих слушательниц, не знавших, как и никто почти, моего
прошлого.
Прошло много лет, и в конце
прошлого столетия мы опять встретились в Москве. Докучаев гостил у меня несколько дней на даче в Быкове. Ему было около восьмидесяти лет, он еще бодрился, старался петь надтреснутым голосом арии,
читал монологи из пьес и опять повторил как-то за вечерним чаем слышанный мной в Тамбове рассказ о «докучаевской трепке». Но говорил он уже без пафоса, без цитат из пьес. Быть может, там, в Тамбове, воодушевила его комната, где погиб его друг.
— Ты не
читай книг, — сказал однажды хозяин. — Книга — блуд, блудодейственного ума чадо. Она всего касается, смущает, тревожит. Раньше были хорошие исторические книги, спокойных людей повести о
прошлом, а теперь всякая книга хочет раздеть человека, который должен жить скрытно и плотью и духом, дабы защитить себя от диавола любопытства, лишающего веры… Книга не вредна человеку только в старости.
Под старость, до которой Крылушкин дожил в этом же самом домике, леча больных, пересушивая свои травы и
читая духовные книги, его совсем забыли попрекать женою, и был для всех он просто: «Сила Иваныч Крылушкин», без всякого
прошлого. Все ему кланялись, в лавках ему подавали стул, все верили, что он «святой человек, божий».
— Позвольте вам доложить, позвольте, позвольте, Иван Иванович, это совершенно невозможно. Что ж делать? Начальство хочет — мы должны повиноваться. Не спорю, забегают иногда на улицу и даже на площадь куры и гуси, — заметьте себе: куры и гуси; но свиней и козлов я еще в
прошлом году дал предписание не впускать на публичные площади. Которое предписание тогда же приказал
прочитать изустно, в собрании, пред целым народом.
Если бы я наверное знал, что ее будут
читать только Соня и Гельфрейх, то и тогда я не стал бы говорить здесь о
прошлом Надежды Николаевны: они оба знают это
прошлое хорошо.
В виду этих сомнений я припоминал свое
прошлое — и на всех его страницах явственно
читал: куроцап! Здесь обращался к настоящему и пробовал
читать, что теперь написано в моем сердце, но и здесь ничего, кроме того же самого слова, не находил! Как будто все мое миросозерцание относительно этого предмета выразилось в одном этом слове, как будто ему суждено было не только заполнить
прошлое, но и на мое настоящее и будущее наложить неистребимую печать!
Я
читала ему французские сочинения
прошлого столетия, мемуары Сен-Симона, Мабли, Реналя, Гельвеция, переписку Вольтера, энциклопедистов, ничего, конечно, не понимая, даже тогда, когда он, осклабясь и зажмурясь, приказывал мне «relire ce dernier paragraphe, qui est bien remarquable!» [«Перечитать этот последний весьма примечательный параграф!» (фр.).].
Сегодня получил газеты за
прошлую неделю.
Читать не стал, но потянуло все-таки посмотреть отдел театров. «Аида» шла на
прошлой неделе. Значит, она выходила на возвышение и пела: «…Мой милый друг, приди ко мне…»
Перчихин. Скушновато… Да, вот что, Петя:
прочитал я
прошлый раз в листке, будто в Англии летающие корабли выстроены. Корабль будто как следует быть, но ежели сел ты на него, надавил эдакую кнопку — фию! Сейчас это поднимается он птицей под самые облаки и уносит человека неизвестно куда… Будто очень многие англичаны без вести пропали. Верно это, Петя?
Порядок жизни был такой же, как в
прошлом году. По средам бывали вечеринки. Артист
читал, художники рисовали, виолончелист играл, певец пел, и неизменно в половине двенадцатого открывалась дверь, ведущая в столовую, и Дымов, улыбаясь, говорил...
Прошлый раз я написал много ненужного и жалкого вздора, и, к сожалению, вы теперь уже получили и
прочли его. Боюсь, что он даст вам ложное представление о моей личности, а также о действительном состоянии моих умственных способностей. Впрочем, я верю в ваши знания и в ваш ясный ум, гг. эксперты.
В этом случае надобно вспомнить об Европе и об ее общественном мнении: не дальше, как
прошлым летом, я, бывши в Эмсе на водах,
читал в одной сатирической немецкой газетке, что в России государственных людей чеканят, как талеры: если мальчика отдали в пажеский корпус, то он непременно дойдет до каких-нибудь высших должностей по военной части, а если в училище правоведения или лицей, то до высших должностей по гражданской части!..
Социалистические брошюры начал я
читать всего за год до переворота жизни и будущее — понимаю, а в настоящем — разбираюсь с большим трудом,
прошлое же русской земли — совсем тёмное дело для меня; тут, пожалуй, Егор больше знает, чем я.
Не далее как в
прошлом году
читали мы в одном журнале...
Прочитав приказ и кончив пить чай, Александр Михайлович приказывает Никите убрать самовар и садится набивать папиросы, продолжая бесконечные размышления о своем
прошлом, настоящем и будущем, которое сулит ему если не генеральские, жирные, то по крайней мере штаб-офицерские, густые эполеты.
А когда все папиросы набиты, он ложится на постель и
читает «Ниву» за
прошлый год, рассматривая давно уже пересмотренные картинки и не пропуская ни одной строчки текста.
Всю свою память, все свое воображение напрягал он, искал в
прошлом, искал в книгах, которые
прочел, — и много было звучных и красивых слов, но не было ни одного, с каким страдающий сын мог бы обратиться к своей матери-родине.
И в книге
прошлого с стыдом
читаю я
Погибшей без следа, бесплодной жизни повесть.
— Ну, вот вздор какой, «не помню»!.. На
прошлой неделе
читал же у меня в классе, а тут вдруг «не помню»!.. Э, батюшка, я не знал, что вы такой трус!
— Мне так хотелось спать! Я ведь всю ночь
прошлую не спала. Всю ночь напролет ты был так мил, что
читал мне свой новый, хороший роман, а удовольствие слушать тебя я не могла променять на сон…
В Венгрии он узнал о смерти любимой женщины. Весть об этой смерти была жестокой платой, свалившей его на постель. Провалявшись в горячке, он поселился в гольдаугенском лесу и, собирая со всех сторон сведения, написал повесть о красавице Ильке. Проезжая в
прошлом году чрез гольдаугенский лес, я познакомился с д’Омареном и
читал его повесть.
Если в вашем
прошлом нет темных страниц, которые вы приплели для стиля, то там есть худшее: там есть белые страницы, и я не могу их
прочесть!..
Это первое евангелие «Ныне прославися сын человеческий» он знал наизусть; и,
читая, он изредка поднимал глаза и видел по обе стороны целое море огней, слышал треск свечей, но людей не было видно, как и в
прошлые годы, и казалось, что это всё те же люди, что были тогда, в детстве и в юности, что они всё те же будут каждый год, а до каких пор — одному богу известно.
Под этим заглавием «Итоги писателя» я набросал уже в начале 90-х годов, в Ницце, и дополнил в
прошлом году, как бы род моей авторской, исповеди. Я не назначал ее для печати; но двум-трем моим собратам, писавшим обо мне, давал
читать.
Николай Иванович никогда не был блестящим лектором и злоупотреблял даже цитатами из летописей — и вообще более
читал, чем говорил. Но его очень любили. С его именем соединен был некоторый ореол его
прошлого, тех мытарств, чрез какие он прошел со студенческих своих годов.
Тот молодой студент, который в конце
прошлого года
читал у нас в кружке доклад.
В
прошлую зиму, живя в Москве, я получил приглашение от одного из тамошних благотворительных обществ
прочесть одну публичную лекцию.
Он писал и
прочитывал вслух написанное, а Василиса соображала о том, что надо бы написать, какая в
прошлом году была нужда, не хватило хлеба даже до святок, пришлось продать корову. Надо бы попросить денег, надо бы написать, что старик часто похварывает и скоро, должно быть, отдаст богу душу… Но как выразить это на словах? Что сказать прежде и что после?
Он до самой зари рассказывал офицерам эпизоды из своего хорошего
прошлого, водил их по комнатам, показывал дорогие картины, старые гравюры, редкое оружие,
читал подлинные письма высокопоставленных людей, а измученные, утомленные офицеры слушали, глядели и, тоскуя по постелям, осторожно зевали в рукава; когда наконец хозяин отпустил их, спать было уже поздно.
Она
читала великолепным грудным голосом, с чувством, на лице у нее загорелся живой румянец, и на глазах показались слезы. Это была прежняя Варя, Варя-курсистка, и, слушая ее, Подгорин думал о
прошлом и вспоминал, что и сам он, когда был студентом, знал наизусть много хороших стихов и любил
читать их.
В тоне Виктора Павловича она
прочла приговор мужу. И ему больно за Александра Ильича, — ему, человеку служебной карьеры, никогда не знавшему ничего, кроме чиновничьих своих обязанностей. Но он имеет право уважать себя…
Прошлое его вяжется с настоящим… Он честен, стоит за закон, строг к себе, пользуется властью не для суетных услаждений сословного или светского чванства.
Пишущий настоящие строки вполне сознает законность такого неудовольствия, и сам его испытывал, когда
прочел сейчас рассказанное дело. Но просвещенный читатель пусть не посетует за эту неудовлетворенность. Пусть он обратит свою мысль в другую сторону, — пусть он вспомнит тех из наших соотечественников, которые, по замечанию Н. И. Пирогова, «препобедили в себе даже потребность воспоминаний о
прошлом».