Неточные совпадения
Недавно я
узнал, что Печорин, возвращаясь из Персии, умер. Это известие меня очень обрадовало: оно давало мне право печатать эти записки, и я воспользовался случаем поставить свое имя над чужим произведением. Дай Бог, чтоб
читатели меня не наказали за такой невинный подлог!
Может быть, некоторые
читатели захотят
узнать мое мнение о характере Печорина? — Мой ответ — заглавие этой книги. «Да это злая ирония!» — скажут они. — Не
знаю.
И вот таким образом составился в голове нашего героя сей странный сюжет, за который, не
знаю, будут ли благодарны ему
читатели, а уж как благодарен автор, так и выразить трудно.
Какое произвело следствие это прибытие,
читатель может
узнать из одного разговора, который произошел между одними двумя дамами.
Но автор весьма совестится занимать так долго
читателей людьми низкого класса,
зная по опыту, как неохотно они знакомятся с низкими сословиями.
Такое мнение, весьма лестное для гостя, составилось о нем в городе, и оно держалось до тех пор, покамест одно странное свойство гостя и предприятие, или, как говорят в провинциях, пассаж, о котором
читатель скоро
узнает, не привело в совершенное недоумение почти всего города.
Автор уверен, что есть
читатели такие любопытные, которые пожелают даже
узнать план и внутреннее расположение шкатулки.
Читателю, я думаю, приятно будет
узнать, что он всякие два дни переменял на себе белье, а летом во время жаров даже и всякий день: всякий сколько-нибудь неприятный запах уже оскорблял его.
Какие бывают эти общие залы — всякий проезжающий
знает очень хорошо: те же стены, выкрашенные масляной краской, потемневшие вверху от трубочного дыма и залосненные снизу спинами разных проезжающих, а еще более туземными купеческими, ибо купцы по торговым дням приходили сюда сам-шест и сам-сём испивать свою известную пару чаю; тот же закопченный потолок; та же копченая люстра со множеством висящих стеклышек, которые прыгали и звенели всякий раз, когда половой бегал по истертым клеенкам, помахивая бойко подносом, на котором сидела такая же бездна чайных чашек, как птиц на морском берегу; те же картины во всю стену, писанные масляными красками, — словом, все то же, что и везде; только и разницы, что на одной картине изображена была нимфа с такими огромными грудями, каких
читатель, верно, никогда не видывал.
Гм! гм!
Читатель благородный,
Здорова ль ваша вся родня?
Позвольте: может быть, угодно
Теперь
узнать вам от меня,
Что значит именно родные.
Родные люди вот какие:
Мы их обязаны ласкать,
Любить, душевно уважать
И, по обычаю народа,
О Рождестве их навещать
Или по почте поздравлять,
Чтоб остальное время года
Не думали о нас они…
Итак, дай Бог им долги дни!
Мне приснился сон, которого никогда не мог я позабыть и в котором до сих пор вижу нечто пророческое, когда соображаю [Соображаю — здесь: сопоставляю, согласую.] с ним странные обстоятельства моей жизни.
Читатель извинит меня: ибо, вероятно,
знает по опыту, как сродно человеку предаваться суеверию, несмотря на всевозможное презрение к предрассудкам.
— Неправда, ей-богу, неправда! Я
знаю все, я все вам расскажу. Он для одной меня подвергался всему, что постигло его. И если он не оправдался перед судом, то разве потому только, что не хотел запутать меня. — Тут она с жаром рассказала все, что уже известно моему
читателю.
Казалось бы, конец? Но, быть может, кто-нибудь из
читателей пожелает
узнать, что делает теперь, именно теперь, каждое из выведенных нами лиц. Мы готовы удовлетворить его.
Надо теперь перенестись несколько назад, до приезда Штольца на именины к Обломову, и в другое место, далеко от Выборгской стороны. Там встретятся знакомые
читателю лица, о которых Штольц не все сообщил Обломову, что
знал, по каким-нибудь особенным соображениям или, может быть, потому, что Обломов не все о них расспрашивал, тоже, вероятно, по особенным соображениям.
Он подал просьбу к переводу в статскую службу и был посажен к Аянову в стол. Но
читатель уже
знает, что и статская служба удалась ему не лучше военной. Он оставил ее и стал ходить в академию.
Мне грустно, что разочарую
читателя сразу, грустно, да и весело. Пусть
знают, что ровно никакого-таки чувства «мести» нет в целях моей «идеи», ничего байроновского — ни проклятия, ни жалоб сиротства, ни слез незаконнорожденности, ничего, ничего. Одним словом, романтическая дама, если бы ей попались мои записки, тотчас повесила бы нос. Вся цель моей «идеи» — уединение.
Предварю
читателя, что князь Сергей Петрович к высшему петербургскому свету все еще не принадлежал настоящим образом, несмотря на все страстное желание свое (о желании я
знал), а потому он ужасно должен был ценить такое посещение.
Может быть, иному
читателю захотелось бы
узнать: куда ж это девалась моя «идея» и что такое та новая, начинавшаяся для меня теперь жизнь, о которой я так загадочно возвещаю?
Какое это было дело,
читатель вполне
узнает в свое время в подробности.
Начиная жизнеописание героя моего, Алексея Федоровича Карамазова, нахожусь в некотором недоумении. А именно: хотя я и называю Алексея Федоровича моим героем, но, однако, сам
знаю, что человек он отнюдь не великий, а посему и предвижу неизбежные вопросы вроде таковых: чем же замечателен ваш Алексей Федорович, что вы выбрали его своим героем? Что сделал он такого? Кому и чем известен? Почему я,
читатель, должен тратить время на изучение фактов его жизни?
Мальчики сидели вокруг их; тут же сидели и те две собаки, которым так было захотелось меня съесть. Они еще долго не могли примириться с моим присутствием и, сонливо щурясь и косясь на огонь, изредка рычали с необыкновенным чувством собственного достоинства; сперва рычали, а потом слегка визжали, как бы сожалея о невозможности исполнить свое желание. Всех мальчиков было пять: Федя, Павлуша, Ильюша, Костя и Ваня. (Из их разговоров я
узнал их имена и намерен теперь же познакомить с ними
читателя.)
Не
знаю, чем я заслужил доверенность моего нового приятеля, — только он, ни с того ни с сего, как говорится, «взял» да и рассказал мне довольно замечательный случай; а я вот и довожу теперь его рассказ до сведения благосклонного
читателя.
Но если я
знаю, то мало ли чего я
знаю такого, чего тебе, проницательный
читатель, вовеки веков не
узнать.
Читатель, ты, конечно,
знаешь вперед, что на этом вечере будет объяснение, что Верочка и Лопухов полюбят друг друга? — разумеется, так.
Читатель не ограничивается такими легкими заключениями, — ведь у мужчины мыслительная способность и от природы сильнее, да и развита гораздо больше, чем у женщины; он говорит, — читательница тоже, вероятно, думает это, но не считает нужным говорить, и потому я не имею основания спорить с нею, —
читатель говорит: «я
знаю, что этот застрелившийся господин не застрелился».
Скажи же, о проницательный
читатель, зачем выведен Рахметов, который вот теперь ушел и больше не явится в моем рассказе? Ты уж
знаешь от меня, что это фигура, не участвующая в действии…
И не за тем описывается много так подробно один экземпляр этой редкой породы, чтобы научить тебя, проницательный
читатель, приличному (неизвестному тебе) обращению с людьми этой породы: тебе ни одного такого человека не видать; твои глаза, проницательный
читатель, не так устроены, чтобы видеть таких людей; для тебя они невидимы; их видят только честные и смелые глаза; а для того тебе служит описание такого человека, чтобы ты хоть понаслышке
знал какие люди есть на свете.
Те
читатели, которые близко
знают живых людей этого типа, надеюсь, постоянно видели с самого начала, что главные мои действующие лица — нисколько не идеалы, а люди вовсе не выше общего уровня людей своего типа, что каждый из людей их типа переживал не два, не три события, в которых действовал нисколько не хуже того, как они у меня.
Что это? знакомый голос… Оглядываюсь. так и есть! он, он, проницательный
читатель, так недавно изгнанный с позором за незнание ни аза в глаза по части художественности; он уж опять тут, и опять с своею прежнею проницательностью, он уж опять что-то
знает!
Читательница и простой
читатель, не толкующие о художественности, они
знают это, а попробуй — ко угадать ты, мудрец.
К чему оно служит для читательниц и простых
читателей, это они сами
знают.
Но —
читатель уже
знает вперед смысл этого «но», как и всегда будет вперед
знать, о чем будет рассказываться после страниц, им прочтенных, — но, разумеется, чувство Кирсанова к Крюковой при их второй встрече было вовсе не то, как у Крюковой к нему: любовь к ней давным — давно прошла в Кирсанове; он только остался расположен к ней, как к женщине, которую когда-то любил.
Проницательный
читатель, может быть, догадывается из этого, что я
знаю о Рахметове больше, чем говорю.
— А, теперь
знаю, — говорит проницательный
читатель: — Рахметов выведен затем, чтобы произнесть приговор о Вере Павловне и Лопухове, он нужен для разговора с Верою Павловною.
Если бы слушался я одной своей охоты, то непременно и во всей подробности стал бы описывать свидания молодых людей, возрастающую взаимную склонность и доверчивость, занятия, разговоры; но
знаю, что большая часть моих
читателей не разделила бы со мною моего удовольствия.
Алексей (
читатель уже
узнал его) между тем пристально глядел на молодую крестьянку.
Я вам скажу, любезные
читатели, что хуже нет ничего на свете, как эта
знать.
По одну сторону меня сел сын хозяйский, а по другую посадил Карп Дементьич свою молодую невестку… Прервем речь,
читатель. Дай мне карандаш и листочек бумашки. Я тебе во удовольствие нарисую всю честную компанию и тем тебя причастным сделаю свадебной пирушки, хотя бы ты на Алеутских островах бобров ловил. Если точных не спишу портретов, то доволен буду их силуэтами. Лаватер и по них учит
узнавать, кто умен и кто глуп.
Читатели, конечно, поскучали бы немного; но зато мы отделались бы чрезвычайно легко, заслужили бы сочувствие эстетических критиков и даже, — почему
знать? — стяжали бы, может быть, название тонкого ценителя художественных красот и таковых же недостатков.
Все это
читателям уже очень хорошо известно: содержание пьес все
знают, о частных промахах было говорено много раз, удачные, меткие выражения давно уже подхвачены публикой и употребляются в разговорной речи вроде поговорок.
— То-то, а то я,
знаете, раз желаю, чтобы
читатели опять в одном и том же журнале мое сочинение видели.
Я осыпал дядю всеми бранными словами, какие только
знал; назвал его подьячим, приказным крючком и мошенником, а Волкова, как главного виновника и преступника, хотел непременно застрелить, как только достану ружье, или затравить Суркой (дворовой собачонкой, известной
читателям); а чтоб не откладывать своего мщения надолго, я выбежал, как исступленный, из комнаты, бросился в столярную, схватил деревянный молоток, бегом воротился в гостиную и, подошед поближе, пустил молотком прямо в Волкова…
Не
знаю, как это случилось, но через неделю я был уже в дороге, а еще через два дня — в том самом Чемезове, с которым я уже столько раз знакомил
читателя.
И я считаю: я убил ее. Да, вы, неведомые мои
читатели, вы имеете право назвать меня убийцей. Я
знаю, что спустил бы шток на ее голову, если бы она не крикнула...
Опять не то. Опять с вами, неведомый мой
читатель, я говорю так, как будто вы… Ну, скажем, старый мой товарищ, R-13, поэт, негрогубый, — ну да все его
знают. А между тем вы — на Луне, на Венере, на Марсе, на Меркурии — кто вас
знает, где вы и кто.
Милая О… Милый R… В нем есть тоже (не
знаю, почему «тоже», — но пусть пишется, как пишется) — в нем есть тоже что-то, не совсем мне ясное. И все-таки я, он и О — мы треугольник, пусть даже и неравнобедренный, а все-таки треугольник. Мы, если говорить языком наших предков (быть может, вам, планетные мои
читатели, этот язык — понятней), мы — семья. И так хорошо иногда хоть ненадолго отдохнуть, в простой, крепкий треугольник замкнуть себя от всего, что…
Если вы живали в провинции, мой благосклонный
читатель, то, вероятно,
знаете, что каждый губернский и уездный город непременно обладает своим «приятным» семейством, точно так же как обладает городничим, исправником и т. п.
mais vous concevez, mon cher, делай же он это так, чтоб
читателю приятно было; ну, представь взяточника, и изобрази там… да в конце-то, в конце-то приготовь ему возмездие, чтобы
знал читатель, как это не хорошо быть взяточником… а то так на распутии и бросит — ведь этак и понять, пожалуй, нельзя, потому что, если возмездия нет, стало быть, и факта самого нет, и все это одна клевета…
Однако ж я должен сознаться, что этот возглас пролил успокоительный бальзам на мое крутогорское сердце; я тотчас же смекнул, что это нашего поля ягода. Если и вам, милейший мой
читатель, придется быть в таких же обстоятельствах, то
знайте, что пьет человек водку, — значит, не ревизор, а хороший человек. По той причине, что ревизор, как человек злущий, в самом себе порох и водку содержит.
Я не
знаю, как отнесется
читатель к написанному выше, но что касается до меня, то при одной мысли о «мелочах жизни» сердце мое болит невыносимо.