Неточные совпадения
Что ж делать,
человечество нашего
века пряные коренья любит.
Они были порождение тогдашнего грубого, свирепого
века, когда человек вел еще кровавую жизнь одних воинских подвигов и закалился в ней душою, не чуя
человечества.
— К чему ведет нас безответственный критицизм? — спросил он и, щелкнув пальцами правой руки по книжке, продолжал: — Эта книжка озаглавлена «Исповедь человека XX
века». Автор, некто Ихоров, учит: «Сделай в самом себе лабораторию и разлагай в себе все человеческие желания, весь человеческий опыт прошлого». Он прочитал «Слепых» Метерлинка и сделал вывод: все
человечество слепо.
— «
Человечество — многомиллионная гидра пошлости», — это Иванов-Разумник. А вот Мережковский: «Люди во множестве никогда не были так малы и ничтожны, как в России девятнадцатого
века». А Шестов говорит так: «Личная трагедия есть единственный путь к субъективной осмысленности существования».
То, что представлялось сознанию второй половины XIX
века единственным существенным в жизни
человечества, все то оказалось лишь поверхностью жизни.
Рост техники во вторую половину XIX
века — одна из величайших революций в истории
человечества.
В XIX
веке мироощущение и миросознание передовых слоев
человечества было окрашено в ярко социальный цвет.
Ты возразил, что человек жив не единым хлебом, но знаешь ли, что во имя этого самого хлеба земного и восстанет на тебя дух земли, и сразится с тобою, и победит тебя, и все пойдут за ним, восклицая: «Кто подобен зверю сему, он дал нам огонь с небеси!» Знаешь ли ты, что пройдут
века и
человечество провозгласит устами своей премудрости и науки, что преступления нет, а стало быть, нет и греха, а есть лишь только голодные.
Вот эта потребность общности преклонения и есть главнейшее мучение каждого человека единолично и как целого
человечества с начала
веков.
И вот столько
веков молило
человечество с верой и пламенем: «Бо Господи явися нам», столько
веков взывало к нему, что он, в неизмеримом сострадании своем, возжелал снизойти к молящим.
Те, которые не могут, те останутся доживать свой
век, как образчики прекрасного сна, которым дремало
человечество. Они слишком жили фантазией и идеалами, чтоб войти в разумный американский возраст.
Процесс истории привел
человечество XIX
века к идее прогресса, которая стала основной, вдохновляющей, стала как бы новой религией, новым богом.
— Да ведь всеобщая необходимость жить, пить и есть, а полнейшее, научное, наконец, убеждение в том, что вы не удовлетворите этой необходимости без всеобщей ассоциации и солидарности интересов, есть, кажется, достаточно крепкая мысль, чтобы послужить опорною точкой и «источником жизни» для будущих
веков человечества, — заметил уже серьезно разгорячившийся Ганя.
Помните, я говорил вам как-то, что существует от
века незримый и беспощадный гений
человечества.
Оттуда лилась на нас вера в
человечество, оттуда воссияла нам уверенность, что «золотой
век» находится не позади, а впереди нас…3Словом сказать, все доброе, все желанное и любвеобильное — все шло оттуда.
Я предсказал тебе, что ты не привыкнешь к настоящему порядку вещей, а ты понадеялся на мое руководство, просил советов… говорил высоким слогом о современных успехах ума, о стремлениях
человечества… о практическом направлении
века — ну вот тебе!
Так веровали все с начала
веков, все великие народы по крайней мере, все сколько-нибудь отмеченные, все стоявшие во главе
человечества.
Жизнепонимание общественное входило в сознание людей
веками, тысячелетиями, проходило через разные формы и теперь уже взошло для
человечества в область бессознательного, передаваемого наследственностью, воспитанием и привычкой; и потому оно кажется нам естественным. Но 5000 лет тому назад оно казалось людям столь же неестественным и страшным, как им теперь кажется учение христианское в его настоящем смысле.
Восемнадцать
веков эти сделали то, что теперь люди, продолжая жить языческой жизнью, не соответствующей возрасту
человечества, не только видят уже ясно всю бедственность того состояния, в котором они находятся, но в глубине души верят (только потому и живут, что верят) в то, что спасение от этого состояния только в исполнении христианского учения в его истинном значении.
Человек древнего мира мог считать себя вправе пользоваться благами мира сего в ущерб другим людям, заставляя их страдать поколениями, потому что он верил, что люди рождаются разной породы, черной и белой кости, Яфетова и Хамова отродья. Величайшие мудрецы мира, учители
человечества Платон, Аристотель не только оправдывали существование рабов и доказывали законность этого, но даже три
века тому назад люди, писавшие о воображаемом обществе будущего, утопии, не могли представить себе его без рабов.
И потому несправедливо рассуждение о том, что если только малая, самая малая часть
человечества усвоила христианскую истину в продолжение 18
веков, то всё
человечество усвоит ее только через много, много раз 1800 лет, т.е. так еще не скоро, что нам, живущим теперь, нельзя и думать об этом.
Недаром в продолжение 18
веков лучшие люди всего христианского
человечества, внутренним, духовным путем познав истины учения, свидетельствовали о них перед людьми, несмотря ни на какие угрозы, лишения, бедствия и мучения. Лучшие люди эти своим мученичеством запечатлевали истинность учения и передавали его массам.
— Но вы забываете, сколько благодеяний газета принесла
человечеству!.. Она всю потаенную гадость средних
веков вывела наружу!.. Она враг и обличительница всякой тирании, всякого злоупотребителя; она оглашает каждое доброе и честное дело, каждую новую мысль.
Он решительно утверждал, что художество отжило свой
век и что искусство только до тех пор и терпимо, пока
человечество еще глупо; да и то терпимо в тех случаях, когда будет помогать разуму проводить нужные гражданские идеи, а не рисовать нимф да яблочки.
Историческая наука недаром отделила последние четыре столетия и существенным признаком этого отграничения признала великие изобретения и открытия XV
века. Здесь проявления усилий человеческой мысли дали жизни
человечества совсем иное содержание и раз навсегда доказали, что общественные и политические формы имеют только кажущуюся самостоятельность, что они делаются шире и растяжимее по мере того, как пополняется и усложняется материал, составляющий их содержание.
Это было поэтико-религиозное начало философии истории; оно очевидно лежало в христианстве, но долго не понимали его; не более, как
век тому назад,
человечество подумало и в самом деле стало спрашивать отчета в своей жизни, провидя, что оно недаром идет и что биография его имеет глубокий и единый всесвязывающий смысл.
Сии любимцы Неба, рассеянные в пространствах времен, подобны солнцам, влекущим за собою планетные системы: они решают судьбу
человечества, определяют путь его; неизъяснимою силою влекут миллионы людей к некоторой угодной Провидению цели; творят и разрушают царства; образуют эпохи, которых все другие бывают только следствием; они, так сказать, составляют цепь в необозримости
веков, подают руку один другому, и жизнь их есть История народов.
В подтверждение своих взглядов они указывают на великие поэмы первых
веков человечества, на поэзию индийскую, еврейскую, греческую и на продолжение их в творениях величайших гениев новых времен.
История — горячка, производимая благодетельной натурой, посредством которой
человечество пытается отделываться от излишней животности; но как бы реакция ни была полезна, все же она — болезнь. Впрочем, в наш образованный
век стыдно доказывать простую мысль, что история — аутобиография сумасшедшего.
Но в то же время он не может уберечь себя от новых обольщений и все как будто предается мечте, что для него настанет вторая юность, а для
человечества новый золотой
век.
От нее остается только угрожающая перспектива насильственно чудесного воскресения мертвых в конце этого
века, которое ожидает
человечество в случае неисполнения им «общего дела».
По существу своему теургия неразрывно связана с боговоплощением, она есть продолжающееся во времени и непрерывно совершающееся боговоплощение, не прекращающееся действие Христа в
человечестве: «И се Аз с вами есмь во вся дни до скончания
века» (Мф. 28:20).
Но факт остается во всей непонятности: проповедь Евангелия до сих пор фактически не обошла земного шара, и чрез 19
веков после Христа большинство
человечества принадлежит еще как бы к дохристианской эпохе.
Человечество долгие
века жило непосредственной социально-органической жизнью, причем все общественные формации, даже и самые тяжелые, освящались силою давности и утверждались религиозной санкцией: касты, рабство, крепостничество рассматривались как непреложные и почти богоустановленные устои жизни, благодаря чему они утрачивали часть своей ядовитости и тяготы.
В отношении Толстого к злу жизни есть одна поразительная особенность, которая резко выделяет его из сонма обычных обличителей жизни. Для большинства их жизнь — это черная, глубокая пропасть; в ней из
века в
век бьется и мучается страдалец-человечество; зло давит его мрачною, непроглядною тучею, кругом бури, отвесные скалы, мрак и только где-то
Не то же ли это самое «чувство зависимости», к которому, через
века самообольщения насчет своей свободы, снова пришло теперь
человечество?
— Конечно. Что же может быть проще того, что все люди по случайностям не доживают на земле своего времени!
Век человеческий здесь, по библейскому указанию, семьдесят лет и даже восемьдесят, а по случайностям
человечество в общем итоге не доживает одной половины этого срока, и вас нимало не поражает эта ужасная случайность? Я желал бы, чтобы мне указали естественный закон, по котору человеческому земному организму естественно так скоро портиться и разрушаться. Я полагаю, что случайности имеют закон.
В средние
века человечество считали единым мистическим телом.
Головокружительные успехи техники в XIX и XX
веках обозначают самую большую революцию в истории
человечества, более глубокую, чем все революции политические, радикальное изменение всего ритма человеческой жизни, отрыв от природного, космического ритма и возникновение нового, определяемого машинами ритма.
И произошло то, что драма, имевшая прежде высокое религиозное назначение и только при этом условии могущая занимать важное место в жизни
человечества, стала, как во времена Рима, зрелищем, забавой, развлечением, но только с той разницей, что в Риме зрелища были всенародные, в христианском же мире XV, XVI и XVII
веков это были зрелища, преимущественно предназначенные для развращенных королей и высших сословий.
Тем, что у
человечества есть хорошего, мы обязаны именно природе, правильному естественно-историческому, целесообразному ходу вещей, старательно, в продолжение
веков обособлявшему белую кость от черной.
— Черт возьми! Я это знаю — одно есть в сто лет. Они на счету, эти исключения. Истинная любовь — это высокое, прекрасное, благородное чувство, удел людей с возвышенным сердцем и умом — так редка, что в продолжение целых
веков сохраняются и записываются в народной памяти и истории
человечества наряду с величайшими гениями имена избранников судьбы, умевших любить всем сердцем, всей душой, умевших жить своею любовью и умереть за нее.
Исполинские четвероугольные столбы из огромных камней, истесанных, источенных ржавчиною
веков, окрапленных плеснею времени, наваленных в дивном, гармоническом беспорядке, казалось, складены были всемогущею рукою природы, а не смертного; из сводов, согласного размера со столбами, грозно выглядывали каменные гиганты и готовы были задавить вас; молитвенный стон должен был отдаваться под этими сводами, как вздох из чахлой груди не одного человека, а целого
человечества.
Он уверяет меня, что ему нечем любить; но если он был бы так хорош со своей женой, как со мной теперь, чего же большего желать? И как можно человеку с такими хорошими целями, как у Степы, остаться на
веки вечные одному! Он сочинил себе свою теорию и рад. Любовь бывает разная: один погорячее любит, другой похолоднее. Но можно ли остаться так без любви, с одним служением всему
человечеству?
В XIX
веке гуманизм принял форму религии
человечества.
Но те формы национализма, до которых дошли народы в XIX и XX
веках и которые породили мировую войну, означают распад
человечества, отпадение от всякого духовного единства, возврат от христианского монотеизма к языческому политеизму.
Средство избавления от этого бедственного положения, и средство не фантастическое, не искусственное, а самое естественное, состоит в усвоении людьми христианского мира открытого им 19
веков тому назад высшего, соответствующего теперешнему возрасту
человечества понимания жизни и вытекающего из него руководства поведения, то есть христианского учения в его истинном смысле.
Я убежден, что через несколько
веков история так называемой научной деятельности наших прославляемых последних
веков европейского
человечества будет составлять неистощимый предмет смеха и жалости будущих поколений.
Долгое время принято было думать, что средние
века — пустое место в умственной истории
человечества, в истории философской мысли.