Неточные совпадения
Ни в фигуре, ни даже в лице врага
человеческого не усматривается особливой
страсти к мучительству, а видится лишь нарочитое упразднение естества.
В Петрограде он чувствовал себя гораздо [более] на месте, в Петрограде жизнь кипела все более круто, тревожно, вздымая густую пену бешенства
страстей человеческих и особенно яростно —
страсть к наживе.
А дает
человеческой фигуре, в картине, огонь, жизнь — одна волшебная точка, штрих;
страсть в звуки вливает — одна нервная дрожь пальца!
«Нет, нет, — думал Райский, — оборванный, бродящий цыган — ее идол, нет, нет! Впрочем, почему „нет“?
Страсть жестока и самовластна. Она не покоряется
человеческим соображениям и уставам, а покоряет людей своим неизведанным капризам! Но Вере негде было сблизиться с Марком. Она боится его, как все здесь!»
С другой, жгучей и разрушительной
страстью он искренно и честно продолжал бороться, чувствуя, что она не разделена Верою и, следовательно, не может разрешиться, как разрешается у двух взаимно любящих честных натур, в тихое и покойное течение, словом, в счастье, в котором, очистившись от животного бешенства, она превращается в
человеческую любовь.
Он, с биением сердца и трепетом чистых слез, подслушивал, среди грязи и шума
страстей, подземную тихую работу в своем
человеческом существе, какого-то таинственного духа, затихавшего иногда в треске и дыме нечистого огня, но не умиравшего и просыпавшегося опять, зовущего его, сначала тихо, потом громче и громче, к трудной и нескончаемой работе над собой, над своей собственной статуей, над идеалом человека.
Происходит объективация
человеческих эмоций и
страстей.
Он развил одни буйные
страсти, одни дурные наклонности, и это не удивительно: всему порочному позволяют у нас развиваться долгое время беспрепятственно, а за
страсти человеческие посылают в гарнизон или в Сибирь при первом шаге…
Но есть и другой — это тип военачальников, в которых вымерло все гражданское, все
человеческое, и осталась одна
страсть — повелевать; ум узок, сердца совсем нет — это монахи властолюбия, в их чертах видна сила и суровая воля.
Обычно романтизм считают восстанием природы вообще,
человеческой природы с ее
страстями и эмоциями против разума, против нормы и закона, против вечных и общеобязательных начал цивилизации и
человеческого общежития.
И тогда только, поистине тогда возгорелась в сердце
человеческом ненасытная сия и мерзительная
страсть к богатствам, которая, яко пламень, вся пожирающий, усиливается, получая пищу.
Это не то увлечение, которое недавно прошло и которому редкий-редкий не поддавался, это даже не фанатизм; такой фанатизм вот может проявляться в вас, в других честных людях, а это просто игра
человеческою глупостью и
страстями, это эксплуатация людей, легко увлекающихся.
Я сижу, молча слушаю и дивлюсь разнообразию и прихотливости
страстей человеческих.
— Вот-вот-вот. Был я, как вам известно, старшим учителем латинского языка в гимназии — и вдруг это наболело во мне… Всё
страсти да
страсти видишь… Один пропал, другой исчез… Начитался, знаете, Тацита, да и задал детям, для перевода с русского на латинский, период:"Время, нами переживаемое, столь бесполезно-жестоко, что потомки с трудом поверят существованию такой
человеческой расы, которая могла оное переносить!"7
Здесь мне опять приходится объяснять истину, совершенно не принимаемую в романах, истину, что никогда мы, грубая половина рода
человеческого, неспособны так изменить любимой нами женщине, как в первое время разлуки с ней, хотя и любим еще с прежнею
страстью.
Между тем и там посетили бы меня все
человеческие чувства и
страсти: и самолюбие, и гордость, и честолюбие — все, в малом размере, коснулось бы сердца в тесных границах нашего уезда — и все бы удовлетворилось.
— Я, батя, книжку одну читал, так там именно сказано: услугами ума, ежели оный верою направляется, отнюдь не следует пренебрегать, ибо человек без ума в скором времени делается игралищем
страстей. А я даже так думаю, что и первое грехопадение
человеческое оттого произошло, что дьявол, в образе змия, рассуждение
человеческое затмил.
Не был он и особенно религиозен, потому что благонравие, казалось, поглотило в нем все остальные его
человеческие дары и особенности, все
страсти и желания, дурные и хорошие.
Но не так бывает после грозы
страстей человеческих!
Вспыхнувшая в нем
страсть сделала его владыкой души и тела женщины, он жадно пил огненную сладость этой власти, и она выжгла из него все неуклюжее, что придавало ему вид парня угрюмого, глуповатого, и напоила его сердце молодой гордостью, сознанием своей
человеческой личности.
— Да, — поддерживала бабушка, — умеренность большое дело: всего и счастлив только один умеренный, но надо не от мяса одного удерживаться. Это пост для глаз
человеческих, а души он не пользует: лошади никогда мяса не едят, а всё как они скоты, то скотами и остаются; а надо во всем быть умеренною и свою нетерпеливость и другие
страсти на сердце своем приносить во всесожжение богу, а притом, самое главное, о других помнить.
Скажу только, что впоследствии, заезжая иногда в этот уединенный уголок и посмотря несколько часов на эту бесцветную, скромную жизнь, я всегда поддавался ее впечатлению и спрашивал себя: не здесь ли живет истинное счастие
человеческое, чуждое неразрешимых вопросов, неудовлетворяемых требований, чуждое
страстей и волнений?
Все эти таланты и посредственность, а вкупе с нею и вся художественная бездарность вынесли из воспитательной среды этого заведения художественные прихоти великих дарований: они любят поощрять в себе разнузданность
страстей и страстишек, воспитывают в себе характеры примитивные и бредят любовью к женщинам и любовью к природе, не понимая самых простых обязательств, вытекающих из любви к женщине, и не щадя природы человека в самых глубочайших недрах
человеческого духа.
Перед Вадимом было волнующееся море голов, и он с возвышения свободно мог рассматривать каждую; тут мелькали уродливые лица, как странные китайские тени, которые поражали слиянием скотского с
человеческим, уродливые черты, которых отвратительность определить невозможно было, но при взгляде на них рождались горькие мысли; тут являлись старые головы, исчерченные морщинами, красные, хранящие столько смешанных следов
страстей унизительных и благородных, что сообразить их было бы трудней, чем исчислить; и между ними кое-где сиял молодой взор, и показывались щеки, полные, раскрашенные здоровьем, как цветы между серыми камнями.
— Она потеряла дорóгой следы
страстей человеческих, она смеется над переменами столетий, протекающих над нею безвредно, как женщина над пустыми вздохами глупых любовников; — она не боится ни ада, ни рая, вольна жить и умереть, когда ей угодно; — сделавшись могилой какого-нибудь несчастного сердца, она не теряет своей прелести, живого, беспокойного своего нрава; и в ее погребальном ропоте больше утешений, нежели жалости.
Он составляет частный случай общего закона
человеческой жизни, что
страсти достигают ненормального развития только последствие ненормального положения предающегося им человека, и только в таком случае, когда естественная и в сущности довольно спокойная потребность, из которой возникает та или другая
страсть, слишком долго не находила себе соответственного удовлетворения, спокойного и далеко не титанического.
Но для
человеческой совести нет писаных законов, нет учения о невменяемости, и я несу за свое преступление казнь. Мне недолго уже нести ее. Скоро Господь простит меня, и мы встретимся все трое там, где наши
страсти и страдания покажутся нам ничтожными и потонут в свете вечной любви.
Мало того: с волнением и
страстью будет говорить вам о настоящих, нормальных
человеческих интересах; с насмешкой укорит близоруких глупцов, не понимающих ни своих выгод, ни настоящего значения добродетели; и — ровно через четверть часа, без всякого внезапного, постороннего повода, а именно по чему-то такому внутреннему, что сильнее всех его интересов, — выкинет совершенно другое колено, то есть явно пойдет против того, об чем сам говорил: и против законов рассудка, и против собственной выгоды, ну, одним словом, против всего…
В предисловии он говорит, что если сравнить какую-нибудь эпоху русской истории с современными событиями в Европе, то «беспристрастный читатель усмотрит, что род
человеческий везде и по вселенной единакие имея
страсти, желания, намерения и к достижению употреблял нередко одинакие способы».
Если бы он был знаток
человеческой природы, он прочел бы на нем в одну минуту начало ребяческой
страсти к балам, начало тоски и жалоб на длинноту времени до обеда и после обеда, желанья побегать в новом платье на гуляньях, тяжелые следы безучастного прилежания к разным искусствам, внушаемого матерью для возвышения души и чувств.
Сколь трудно знать
человеческое сердце, предвидеть все возможные действия
страстей, обратить к добру их бурное стремление или остановить твердыми оплотами, согласить частную пользу с общею; наконец — после высочайших умозрений, в которых дух
человеческий, как древле Моисей на горе Синайской, с невидимым Божеством сообщается, — спуститься в обыкновенную сферу людей и тончайшую Метафизику преобразить в устав гражданский, понятный для всякого!
Ведь придет же, в самом деле, в голову русскому сатирику переводить «Боалову сатиру о различии
страстей человеческих»!
Конечно, она подражала не одной внешней природе, она подражала и выражению
страстей человеческих, но это подражание вообще было безжизненно, бесхарактерно, безразлично.
— Удивительно изображение
человеческой страсти-с. Но прежде всего позвольте мне быть вам благодарным. Вы так много сделали для меня благородством внушений справедливого образа мыслей…
По своей расчетливости, юный Родионов был аспид, чудовище, могущее только породиться в купеческом, на деньгах сколоченном сословии: всего еще каких-нибудь двадцати пяти лет от роду, весьма благообразный из себя, всегда очень прилично одетый и даже довольно недурно воспитанный, он при этом как бы не имел ни одной из
страстей человеческих.
Мало знакомая с врачебной наукой, она не только не ограничивала, но развивала в Степане Степановиче его
страсть к наливкам и сладким водкам; она не знала, что
человеческое тело только до известной степени противодействует алкоголю.
Но судьба неисповедимая захотела ввергнуть ее в мятеж
страстей человеческих; прелестная, как роза, погибнет в буре, но с твердостию и великодушием: она была славянка!..
Местами воздух становится чище, болезни душевные укрощаются. Но нелегко переработывается в душе
человеческой родовое безумие; большие усилия надобно употреблять для малейшего шага. Вспомните романтизм — эту духовную золотуху, одну из злотворнейших психических эпидемий, поддерживающую организм в беспрерывном и неестественном раздражении, поселяющую отвращение к всему действительному, практическому и истощающую
страстями вымышленными.
Эта деятельность с колоссальною целью пересоздать общество
человеческое, пересоздать самого человека, возвратить его богу и через него всю природу, опираемая на божественное основание евангелия, волновала юношескую душу; он увидел, что нашел свое призвание, заглушил все
страсти, питал одну, поклялся сделать из души своей храм Христу, то есть храм человечеству, участвовать в апостольском послании христиан — и сдержал слово.
Трилецкий.
Страсть. (Бьет себя по животу.) Твердыня! Пойдемте-ка, гуси лапчатые, выпьем… Надо бы, господа, для приезда господ… Эх, братцы… (Обнимает их обоих вместе.) Да и выпьем же! Эх! (Потягивается.) Эх! Жизнь наша
человеческая! Блажен муж, иже не идет на совет нечестивых… (Потягивается.) Гуси вы лапчатые! Жулики…
Самоубийцей называется тот, кто, под влиянием психической боли или угнетаемой невыносимым страданием, пускает себе пулю в лоб; для тех же, кто дает волю своим жалким, опошляющим душу
страстям в святые дни весны и молодости, нет названия на
человеческом языке.
Все добрые чувства, вызываемые около колыбели и детства, составляют одну из тайн великого провидения; уничтожьте вы эту освежающую росу, и вихрь эгоистических
страстей как огнем высушит
человеческое общество.
В моем взгляде она увидела всё: и смерть Теодора, и демоническую
страсть, и тысячу
человеческих желаний…
Но потом, в конце романа, в мрачной и страшной картине падения
человеческого духа, когда зло, овладев существом человека, парализует всякую силу сопротивления, всякую охоту борьбы с мраком, падающим на душу и сознательно, излюбленно, со
страстью отмщения принимаемым душою вместо света, — в этой картине — столько назидания для судьи
человеческого, что, конечно, он воскликнет в страхе и недоумении: «Нет, не всегда мне отмщение, и не всегда Аз воздам», и не поставит бесчеловечно в вину мрачно павшему преступнику того, что он пренебрег указанным вековечно светом исхода и уже сознательно отверг его».
Человеческая жизнь искалечена выдуманными, преувеличенными, экзальтированными
страстями, религиозными, национальными, социальными и унизительными страхами.
Существуют божественные
страсти, не только
человеческие.
Мировая литература имеет огромное значение в борьбе за свободу
человеческих чувств, а не половых
страстей, как клеветали на нее.
Замечательно для диалектики
человеческих чувств и
страстей, что фанатизм, который всегда есть нелюбовь к свободе и неспособность ее вместить, может обнаруживаться на почве одержимости идеей свободы.
И тут мы видим зловещую диалектику
человеческих чувств и
страстей, их преображение из добрых в злые.
Без материала
страстей, без бессознательной стихии жизни и творчества
человеческая добродетель суха и смертельно скучна.